Текст книги "Злейший друг"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

– Оля, – неуверенно пробормотала Ксения в трубку, – мне нужна няня… Порядочная и верная… То есть Дашке нужна. Маруся не справляется. Я тут попробовала поговорить с нашей театральной вахтершей, тетка очень хорошая. Она говорит: «Я сама бы пошла с дитем сидеть – хорошая работа, да соседку парализованную надо навещать, от нее дети отказались. Я у нее вчера часа четыре посидела, собралась уходить, а она: «Куда ты, Тоня? Так мало побыла! Посиди еще!» Вот и сижу, жалко ее, тоскует она…» И мне подумалось: страдание всегда – некая болевая точка, точка пересечения добра и зла. Лелька, так страшно жить… Найди няню!

– Найдем. – Оля говорила тихо, почти шептала, словно рядом кто-то спал. – Сил моих больше нет… Вот Натка орет, что нужно быть мужественной и стойкой, как противотанковые ежи, словно на нас напал враг. Общее место. Она недавно встретила твоего Олега. Мне кажется, он сам подкараулил.

Ксения сжала мобильник в руке, пальцам стало больно.

– Разлюби твою мать… О чем беседовали? Не припомнишь? Что Наталья рассказывала? А мне она ни полслова…

– Не хотела зря будоражить. Беда у него какая-то… Тоже летом случилась. Что за лето было безумное! – глухо отозвалась Ольга. – Ты бы ему позвонила.

Ксения помолчала. Три секунды на раздумье…

– Беда? Ладно, позвоню… Когда куплю хлеб и сварю Дарье проклятую кашу. Сплошные Дашко-кормежки! Ты не забудь про няньку. Нужна срочно.

Ксения швырнула сотовый на стол и задумалась.

Олег… Олеженька… Олежек… Задыхающийся шепот в трубку: «Целоваю…»

Какое с ним приключилось несчастье?

Дашка подняла отрывистый, тонкий визг с крещендо. Ксения вздохнула:

– Опять Назгул пролетел!

Успокоила внучку.

Денис солидно и деловито раскладывал по столу взятую из вазочки для угощения гостей дюжину совершенно одинаковых шоколадок «Аленка». Абсолютно одинаковая девочка на обертке. Разложил их рядком и подложил к ним обрывок салфетки, на котором крупно написал под стрелкой, указывающей на шоколадки: «Клоны».

– Ксения, а ты знаешь, почему концерн Билла Гейтса называется «Майкрософт»?

– Через почему, – пробубнила она. Денис взялся просвещать темную тетку.

– В детстве Гейтс был очень жадным. Однажды он с приятелями-школьниками играл в бейсбол. У одного из игроков порвалась кроссовка, и он, чтобы скорее вернуться в игру, хотел схватить со скамьи запасных первые попавшиеся под руку кроссовки. Они оказались Билла, и он не разрешил их взять, накрыл руками и закричал: «Май крософ!» И команда проиграла. А прижимистого Гейтса после этого стали дразнить: «Майкрософ». Когда он называл свою фирму, вспомнил свое прозвище и решил ее назвать «Майкрософт». Ксения хихикнула.

– Юморист ты, Денис Валентинович! И очень образованный малый.

– А кто такие менестрели? – спросил Денис.

– Это бродячие певцы давних времен…

– Я маму спросил вчера, а она вдруг как заорет: «Слушай, я не понимаю, ну что ты меня отрываешь от книги из-за каких-то бродячих певцов?! Мне до бродяг дела нет!»

Ксения снова вздохнула. Варька, Варька… Та самая, которая…

Летом на даче Денис с приятелем разжег огонь под раскладушкой. В результате от раскладушки остался один железный каркас.

Варвара сначала впала в шок, а потом в истерику. Денис искренне удивился:

– Ну зачем так кричать? Ничего страшного! Возьми иголочку и аккуратно зашей эту дырочку. И все будет нормально!

– А какой фильм ужасов – русский? – задал новый вопрос Денис.

Пять секунд на раздумье… Ксения на ходу сообразила, что, видимо, фильм ужасов – жанр, чуждый русской культуре. И никуда от этого не денешься. Может, оно и к лучшему… Но один настоящий фильм ужасов у нас был, и, что самое парадоксальное и прикольное, умудрились его снять в советскую эпоху. Наверное, только потому, что экранизировали книгу великого русского писателя.

– Это «Вий», – сказала Ксения. – Настоящий, классический «ужастик». Качество оставим за скобками, но жанр выдержан. Срочно, – объявила она в форме приказа, – ты сидишь дома с Дашкой полчаса. Всего полчаса, мой маленький! Дашенька будет спокойно развлекаться соской. Я съезжу в «Рамстор» и вернусь. Это рядом.

Денис солидно кивает. Ему не впервой сидеть с Дашкой.

Ксения спускается вниз, привычно закуривает и прыгает на сиденье своей «тойоты». На улице перед ней тотчас возникает вереница иномарок, и она забывает на секунду обо всем на свете, опускает стекло и звонко, отменно поставленным голосом кричит окаменевшим в неподвижности мужчинам:

– Двигайтесь, господа, двигайтесь! Ведь впереди еще столько места! Учитесь видеть перспективу! Она проста, как линейка. И каждый сам себе дирижер.

На нее с интересом оглядываются.

– Там менты, – объясняет один водитель. – А почему вы такая прекрасная, но злая?

Не узнал… Ту самую, которую… Очень хорошо, просто отлично!

– А через почему! – орет Ксения и утыкается мрачным взглядом в автошеренгу. – Плевать мне на ментов!

Столько места еще впереди…

Олег вернулся домой очень поздно. Как обычно. Но МК (полностью – Милочка Кобылянская) почему-то ждала его в передней, слегка перепуганная и взволнованная. И даже по-парадному вымазанная косметикой. Странно… Что могло произойти? Подвигнуть МК на ожидание в передней способно только на редкость необычное происшествие. Кроме того, жена любила спать и не ложилась в десять лишь при наличии гостей или выездах в свет: театр, ресторан, посиделки у друзей…

Олег с опаской посмотрел на жену: шумливая баба готовилась испортить удивительно мирное после нового спектакля и доброго приема зрителей настроение.

– Что скажешь хорошенького? – нехотя спросил он, заранее приготовившись к самому худшему.

– Тебе звонил Никольский! – с придыханием сообщила церковным шепотом жена и быстренько сделала молитвенное выражение лица, которое Олег особенно у нее ненавидел.

Плохенькая актриса, МК давно уже перестала испытывать судьбу на сцене и на кинопробах. Однако репетиционный запал у жены не иссяк, и она настойчиво стремилась поддерживать дурную форму с помощью тренировок на муже.

– Никольский? – повторил Олег, не сразу понимая смысл сказанного. – Это Шар, что ли?

Так давно прозвали известного кинорежиссера за небывалую толщину.

– Шар, – благоговейно подтвердила МК. – Сергей Борисович! И просил тебя ему позвонить. До двух ночи!

До двух ночи? Сегодня?!

Олег снял ботинки и прошел в комнату. Непонятно, что нужно от него Никольскому. Маститые режиссеры такого ранга к Олегу обращались редко: он был довольно посредственный, хотя известный актер, снявшийся в двух десятках фильмов, постоянно востребованный и занятый на сцене, всегда с ролями. Но Шар…

– Он снимает новый фильм! – с колумбовским взором сообщила МК.

– Ну, положим… Из чего ровно ничего не следует, – отозвался Олег, снимая свитер. – Не делай заведомо ложных выводов.

– Звони! – выпалила жена в приказном порядке. – Брось ты, наконец, свой свитер! Вот телефон!

И она с готовностью протянула Олегу записную книжку. Олег с досадой взял трубку и набрал номер: лучше бы сначала напиться чаю, да разве МК позволит! Будет теперь зудеть в нетерпении…

Ответил сам Никольский.

– Мой золотой! – загудел он в трубку восхищающим фанаток басом. – У твоей милой Милы прежний звонкий голосок. Ей бы хорошо попробовать озвучивать мультфильмы. Каких-нибудь котят или козлят. Хотя где они теперь, наши мультфильмы… Все равно, что она у тебя болтается без дела? Ну, это к слову. Я не знал, что ты занят в Грибоедове. Думал, ты сегодня не играешь. Ты должен быть у меня на киностудии завтра в полдень. Не опаздывай, у меня масса дел. Хочу поговорить.

– Есть! – по-солдатски ответил Олег и опустил трубку.

– Ну что? – прошептала МК с лицом королевы Гертруды, выпытывающей о поведении единственного сына. – Он сделал тебе предложение?

– Безумно хотел, но не мог, поскольку я, Милочка, некоторым образом уже женат на тебе. Это не оправдание, но объяснение. Кстати, я пока не слышал, что Шар грешит голубизной.

Олег встал и отправился на кухню пить свой любимый «тот самый» чай.

– Дурак! – раздраженно понеслось ему вслед. – Вдобавок с претензиями на оригинальность!

Ровно в двенадцать Олег постучал в кабинет Никольского.

– Мой золотой! – приветственно забасил Шар. – Рад тебя видеть! Говорят, ты неплохо играешь Молчалина. Надо к вам заглянуть. Вот пробегись глазками, неплохой сценарий.

Олег осторожно взял текст: с первого беглого взгляда ему действительно показалось интересно. Изящный, некондовый, с хорошими диалогами и сценами.

– Как тебе главный герой? – снова загудел Шар. – Писан прямо про тебя!

Про него? Ну, положим… Олег недоверчиво взглянул на Никольского. Играть у Сергея Борисовича ему еще не доводилось, у него даже мечты такой никогда не было. Неужели готовиться к пробам?…

– И никаких проб, – продолжал гудеть Шар. – Прочитаешь дома сценарий повнимательней – и за работу. Только, золотой, одно условие все-таки будет…

У Олега непроизвольно напряглись все мышцы. Играть у Никольского?! Без всяких проб?! Невероятно… Если это правда, какую роль может сыграть дурацкое одно-единственное условие…

– Я прочитаю, – пробормотал Олег. – Очень быстро… Вы думаете, я откажусь работать с вами?

– Думаю, золотой, конечно, думаю. До тебя уже многие отказались, – хохотнул Шар. – Ты ведь не знаешь сути моего условия! А узнаешь – тоже сразу драпанешь!

Олег взглянул на Никольского. Что за условие он предлагает? Без денег, что ли? Да ладно, Олег согласен сняться у мэтра даже задарма, хотя, конечно, вариант неблестящий.

– Оно все очень просто, – продолжал Шар. – По замыслу автора герой в самом конце погибает. Есть известный анекдот на эту тему…

Олег кивнул: он успел заглянуть в конец.

– Здесь вся закавыка: ты должен будешь умереть по-настоящему…

Что? Олег задумчиво почесал переносицу. Как это – по-настоящему? Никольский собирается его убить? Какая-то белибердень…

– И вот так все до одного! – горько пожаловался Сергей Борисович. – Слепцов даже заявил мне, что я убийца. А что необычного я предлагаю? Сыграть гениально последнюю роль, прогреметь на весь мир – а это я гарантирую – и уйти с небывалой славой! Неужели лучше потом сдохнуть немощным и дряблым стариком, которого никто никогда не вспомнит?

Олег задумчиво рассматривал Никольского. Кажется, на сумасшедшего не похож…

– Играя эту роль, мой золотой, – продолжал режиссер, – ты должен будешь обдумать и осмыслить всю свою жизнь, ее пересмотреть и прожить заново, проанализировать все свои поступки, прочистить мысли. В этом залог гениальности твоей игры. Иначе не получится. Ты будешь играть последний раз, зная, что через три-четыре месяца умрешь, – а потому сыграешь несравненно. Но «никто не хочет даже умереть, лишь для того, чтоб вышел первый сборник». Люблю Визбора. А ты?

– Кто ж его не любит… – сквозь зубы буркнул Олег. – Однако далеко не все поэтические постулаты следует претворять в жизнь.

Шар посмотрел на Олега с жалостью, как на существо, природой обиженное и умом обделенное.

– В жизнь, золотой, вообще ничего претворять не следует. Ее следует просто прожить. И как следует. А здесь тебе никто не советчик. Думай! Хорошо думай!

Дома Милочка тотчас объявила, что Никольскому пора в Алексеевскую.

– Куда? – не понял Олег.

– Бывшая Кащенко, – уточнила МК. – Как всем ненормальным.

– Он сам разберется, куда ему пора, – сказал Олег. – К телефону меня до завтра не зови. Я читаю сценарий.

– Он человек неприятный, – пробубнила жена. – Тяжелый в употреблении.

– И тебя приятной и легкой никак не назовешь, извини, – отрезал Олег и ушел в комнату.

Отключил мобильник.

Сценарий он пробежал мельком, это его интересовало не сильно. Главное – решить, что теперь ему делать: отказаться, как сделали до него добрых полтора десятка человек, или… Странно, неужели можно рассматривать предложение Никольского всерьез?… Полная белибердень…

– Звонили Слепцов и Бояринов, – сообщила МК, просунув в дверь голову. – Спрашивали, как ты отнесся к предложению. Смеялись, но как-то очень неуверенно и робко.

Известные актеры вдруг оробели… И ждут его решения. Олег походил по комнате, постоял у окна и сел в кресло. Конечно, отказаться… Какой же полоумный может принять подобное предложение?… Только все они – эти полтора десятка ведущих артистов – сейчас в растерянности. И все они – колеблются. И в страхе ждут – а что, если он, Олег Авдеев, согласится?… И тогда их слава развеется в дым, пойдет прахом и останется лишь слава Олега Авдеева, только его несомненная победа над собой. И вечная память. Да-а, лихо крутанул Шар, занесло его на кривом повороте дороги в бессмертие.

Олег попробовал сосредоточиться на основном: на своей собственной прожитой жизни. Тридцать два, театр и кино, роли и кинопробы… Поклонницы и цветы, дурацкие роли и еще более дурные постановщики… Кривляющиеся партнерши… Когда-то он мечтал сыграть Николку Турбина в булгаковской «Белой гвардии». Потом – Алексея… Не получилось. Грим, запах пыльных кулис, теснота уборных… Бьющие в глаза софиты, орущие помощники режиссеров… Жара, дожди, ветер… И МК с ногами из ушей и впереди – девять с половиной. Многих впечатляло. Когда-то она уверовала, что, именно бросившись коровьей грудью на амбразуру, прорвет режиссерскую оборону и выйдет на передовую без потерь. Не вышла. Вышел только муж – неплохой актер Олег Авдеев, правда изменяющий ей направо и налево, но до сих пор не оставляющий без постоянного и ненавязчивого присмотра. На том стоим. Но и Милочка Кобылянская не вчера на свет родилась, у нее тоже добра этого – полюбовничков – навалом. Умри, тоска, гуляй с МК!.. Хороший девиз.

Олег встал и снова походил по комнате. О чем еще он забыл? Разве это все, что он приобрел и заимел в пробежавшей жизни? Неужели за тридцать два – и так мало? Почти что ничего… Перечисляется за четыре минуты. Все пустое, лишнее, никчемное… Ни одной роли, которая бы действительно запомнилась, потрясла его и зрителей, стала находкой, завоеванием… Или он не прав? И из этих мелочей, из бытовухи, унылой повседневности складывается – по кубикам – обычная жизнь каждого? Что здесь странного и плохого? Не всем же гениями быть… И зачем мечтать о несбыточном…

– Мила, а какое завтра число?! – крикнул он МК.

– Тридцать первое. – Жена снова с готовностью просунула в дверь голову. – Последний день лета…

Деревья пока стоят зелеными, и ничто не напоминает о том, что скоро землю зальет дождями, начнутся серые полусонные рассветы и хмурые полдни. И съемки нового фильма. К зиме Шар собирается его закончить: мэтр всегда работает быстро. Значит, к зиме Олега не станет… Последний день жизни… И вот он уже предмет рассеянных воспоминаний…

Милочка без него будет смотреть новую картину и начнет сначала примерять, а потом с гордостью носить звание вдовы великого актера, трагически погибшего во время съемок. Будет умываться снегом, чтобы сохранить белизну лица, и неуклюже ходить в парке на лыжах – ради формы. Кому нужны ее формы… А кому-то ведь очень нужны…

И еще Ксения… Он напрасно старался ее забыть. Прекрасная актриса Ксения Леднева, с которой они познакомились на съемках три года назад… Великая Ксения… Она тогда играла… Да не важно, кого она играла. Главную роль, конечно. Но она становилась неподражаемой в любой роли, пусть даже эпизодической. Не вписывалась ни в какие устоявшиеся рамки: могла быть равно интересной и в комедиях, и в драмах.

В «Закате»… Да, в «Закате» ей досталась всего-навсего одна сцена, где она, девушка в забегаловке, поет и танцует. Простой оживляж, эпизодик… Только этот эпизод всегда срывал аплодисменты зала. Некоторые даже шли в театр ради него, Олег сам слышал однажды. Великая Ксения… Эпизод в его жизни… Да нет, он сам – эпизод ее пути… Она давно забыла о нем. И уж во всяком случае лишь вздохнет, смахнет артистическую слезинку с краешка глаза и скажет… Да не важно, что она потом, после его смерти, скажет. Что за чушь лезет ему в голову…

Когда-то Ксения вскользь бросила, что вершина современного театра – крайняя форма натурализма, вплоть до запахов и до имитации полового акта на сцене. Тенденция слияния актера с персонажем – манера театра прошлого века.

– Ну, положим… – пробурчал Олег.

И вспомнил «Парадокс актера» Дидро. Тот писал, что актеру не следует по-настоящему рыдать, смеяться и вообще эмоционизировать – это как раз портит подлинную игру, следует соблюдать ненавязчивую дистанцию между собой и героем, входить в роль с этаким маленьким, но заметным сердцу зазором. Да кто не знает этой прописной истины… Хотя истина известна далеко не всем.

Ксения кивнула.

– Только школа двадцатого века пошла по пути стирания этого зазора. Мы стали играть самих себя. Высоцкому хорошо далась и полюбилась роль Гамлета. А почему? Да потому, что в образе датского принца актер выразил свою суть. Кто такой Гамлет? Недюжинная личность, молодой человек, живущий на изломе эпох и остро его чувствующий, любящий театр и сам сочиняющий. То же самое можно сказать про Высоцкого. Что сейчас порой принимают за образец высшего актерского мастерства? Когда актер в аффективном припадке срывает занавеску и рвет ее пополам. В пьесе говорится: «Срывает занавеску», но актер сам, не в силах остановиться, вне всякого сценария, рвет ее на две части. Зачем? А это считается вершиной роли! Актер так сыграл аффект, что прямо впал в него целиком, он уже не обдумывает роль, он в ней полностью живет! Живет чужой жизнью… Теряя себя… В этом есть что-то опасное, скользкое. И это амплуа… Обычная маска актера, которая часто срастается с ним намертво и дается нам для удобства, для облегчения жизни на сцене. Это с одной стороны. С другой, поиски оригинальности – смерть искусства. Оригинальными становятся как раз при отсутствии такой задачи, просто в силу своей природы, а не при помощи воли и ума. В противных случаях приходят к странностям, бессвязности и сумасбродству. Бесцветная перспектива. Знаешь, Олежек, я собираюсь все бросить и уйти со сцены.

– Ты?! – изумился Олег. – Да ты что?! Как это?!

Ксения вздохнула:

– Да так… Все очень просто, как линейка… Призвание… Может, мы его понимаем лишь тогда, когда уже ошибемся и разочаруемся в нем. У всех одно и то же призвание: служить Богу и людям. Другого нет. Каким путем? У кого какие таланты, Богом данные. И их надо использовать во благо людей и Господа. Вообще, жизнь – это жертва. Если человек ничем никогда не жертвует, живет для себя, разве это достойная жизнь? Ты запряги мозги! И чудеса… Они случаются каждый день, но мы их редко замечаем. Пока у нас не раскроются глаза и уши. – Она подымила в сторону. – Все в жизни – чудо. И бывает такая минута, которая определяет все дальнейшее. И на нее либо будешь потом молиться, либо всю жизнь ее проклинать… Третьего не дано. Так вот, Олежек, я вдруг поняла: мне мешает, меня держит, прямо цепляет нечто непонятное во мне, какая-то странность не дает мне выложиться психологически на сцене полностью. Ты глаза не меня не таращь! Да, это я, великая Ксения Леднева! Та самая, которая… Без вариантов. И я, если честно, расценила это слишком большим искушением. Разумнее уйти от греха подальше. Каждый сам себе дирижер…

Олег помолчал.

– По-моему, ты запутала саму себя. Это не оправдание, но объяснение.

– Верно, – усмехнулась Ксения. – И довольно давно. Теперь пытаюсь выпутаться.

– А как же актеры характерные и архетипические?

Ксения погрызла сигарету.

– Да ну! Кто-то выбирает один и тот же архетип, а кто-то играет индивидуальный характер, но все равно характеры, похожие друг на друга. Если в комической труппе какой-нибудь актер забавно изобразит бабу, то в следующих шоу именно он опять играет женщину. Все, маска приросла, приклеилась! Мало кто способен играть совершенно разные характеры. А ты слышал, что Михайлова однажды вызвали в ЦК и спросили, как он, русский человек, может играть еврея? И мягко-вкрадчиво-настойчиво порекомендовали отказаться от роли. Дружеский совет… Михайлов сказал: «Я русский актер». И продолжал играть. Олежек, в этой его фразе – слишком большой смысл. И большая ответственность. Ради этого можно умереть, разлюби твою мать… И даже стоит. Жить и умереть на сцене… А я бы, наверное, хотела такого конца. Ты как на это смотришь?

Олег улыбнулся. Иногда он не принимал ее всерьез, потому что боялся – она его как раз всерьез никогда не принимала. Игра… Эпизод… Забава…

Умереть… Ксения сказала тогда: «умереть»…

– Почему же тогда собираешься все бросить?

– А через почему! Лицедейство – грех! – заявила она. – Играть другого человека… Это же сумасшествие, аномалия! Без вариантов. Если запрячь мозги… Сходящий с ума Энтони Хопкинс, сыгравший доктора Лектера, Малькольм Макдауэлл в роли цареубийцы… Молодой Хопкинс начал свою карьеру ролью доктора. В черно-белом фильме тоже дебютирующего Дэвида Линча «Человек-слон». В том пронзительно трагическом фильме совсем молодой Энтони сыграл благородного доктора, который пытается помочь человеку, родившемуся страшнейшим уродом. И что характерно – свою карьеру актера уже пожилой Хопкинс, по сути, закончил тоже ролью доктора. Только совсем иного по своей направленности. Доктора Лектера. О нашей профессии нельзя даже говорить. Изображая другого человека, я плачу, смеюсь – настоящая психушка! Очевидно, что это придумано. Ложь, облеченная в профессию. Ее придумал сатана, такой профессии не существует! Художникам, музыкантам еще можно найти какое-то оправдание, перевести стрелку с живописи в иконопись… В актерстве никак и никуда эту стрелку не переведешь. Самое лучшее для актера, если он чувствует в себе талант, отказаться от него. И вообще не нужно твердить о талантах, надо еще всегда иметь охоту ими пользоваться. Каждый сам себе дирижер…

– А кем бы ты стала, если бы отказалась? Ксения не задумалась ни на секунду:

– Да никем! Только женой и матерью. Или – в монахини. Нет других путей для женщины, она не должна работать. Но не выходит. Искусство – это тщеславие. Оно всегда разогревало во мне страсти, грехи… Прожить столько лет без царя в голове, без веры в душе…

– Странно… – Олег задумался. – Мы раньше никогда не говорили с тобой на такие темы.

Ксения снова погрызла сигарету.

– Курить надо бросать… Да мы с тобой вообще мало о чем говорили. Не до разговоров нам с тобой было, золотой мой, как талдычит Никольский.

– А разве твоей душе больше не нужны ни кино, ни театр, ни литература?

Ксения дернула острым плечом:

– Давно ничего не смотрю и не читаю. Ложь, негатив и провокация… Без вариантов. С шоу-бизнесом не соприкасаюсь. И мирской суеты стараюсь избегать. Это за скобками. И недавно с удивлением отметила, что я очень консервативна.

– А телевизор? Я новости слушаю.

– Да их можно не только по телику узнавать. И вообще, это праздное любопытство. Ты пьешь чай и слушаешь об очередной катастрофе или трагедии, о новом убийстве… Ну и что? Иллюзия сопереживания, соучастия и неосознанное желание, чтобы псевдособытия чужой жизни заслонили собственную. Зачем этот самообман, разве мало тех страшных скорбей, через которые проходит каждый из нас? Когда захватили «Норд-Ост» и транслировали тот ужас, по другому каналу в это же время шла передача «Спокойной ночи, малыши». И показывали какой-то зарубежный мультик. Про то, как юные ковбои учатся стрелять. Я не шучу – все именно так и было. Телевидение – это зараза!

– Я не узнаю тебя, – растерянно пробормотал Олег.

– А я сама себя только-только стала узнавать, – отозвалась Ксения. – Ту самую, которая… Думала, я не из тех, кого жизненные обстоятельства загоняют в бутылку. Как раз из тех самых… Знаешь, как я стала актрисой? Посмотрела вокруг и поняла, что не смогу просидеть всю жизнь за столом, проверяя бумаги или отвечая на телефонные звонки. Просто очень хорошо себе вообразила, как я буду сидеть за этим унылым, бесцветным, безразличным столом… грязным и паршивым… всю жизнь… с утра до вечера… каждый день… вот так сидеть… Трубка телефона, захватанная потными пальцами… Да ни за что на свете! А технических мозгов мне Господь не дал. Тогда что же мне остается? Подметать улицу родители не позволят. Учить детей в школе сама не пойду. Так и подалась в актрисы… Глупо и смешно… Яркости захотелось…