Текст книги "Злейший друг"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Они уже целые «макросы», – шепчет Ольга. – Значит, нелепость… Вдобавок смешная… Ты обманул меня… А где же ты провел тот день?

Игорь снова смеется.

– Настоящий женский подход к делу! Спрашивать, где я был во время пожара, но не интересоваться, как я прожил эти пять лет и почему – без тебя и детей. Успокойся, с женщиной это никак не связано.

– Мам, давай обедать! – нетерпеливо вопит из кухни голодная и плохо воспитанная дочка. – Ты долго еще будешь любезничать с дяденькой?

– Сколько надо, столько и буду! Мне нравится с ним любезничать! – грубо отрезает Оля. – А с твоей задницей давно пора устраивать два разгрузочных дня в неделю!

Изумленная Маринка затихает, зато начинает усиленно прислушиваться к таинственному и любопытному разговору.

– Может быть, мы увидимся? – Ольга перекладывает трубку из одной руки в другую. – За пять лет одна встреча не помешает… Здесь дети, и говорить неудобно…

– Я понимаю, – доброжелательно отзывается Игорь. – А ты работаешь все в том же вузе, переименованном теперь в академию?

– Ты плохо информирован, поскольку уже пять лет как в могиле, – явно приходит в себя Оля. – Я вместе с Наташкой открыла бюро гувернанток и нянь. Это что-то! Вот эти няни и дают мне возможность одной тянуть брошенных тобой без видимых причин и алиментов детей!

– А почему без видимых? – холодно спрашивает тотчас замкнувшийся Игорь. – Я не могу знать, что ты видишь, а чего – нет, и отвечать за твое зрение на коротком расстоянии. Если не возражаешь, давай пересечемся через час на нашем старом любимом уголочке.

– Что мне сказать детям? – шепчет Ольга.

– Не могу знать, – так же холодно отзывается Игорь. – Увидимся – решим вместе.

Он кладет трубку. Оля медленно встает и бредет в ванную умыться и попить холодной водички из-под крана. На мгновение в голову снова приходит мысль о милиции, но Ольга ее быстро отметает. Потому что звонивший – действительно ее трагически погибший пять лет назад муж. И если тогда Бог сулил ей так страшно ошибиться, дав Игорю желанную смерть и свободу, то сегодня ошибки нет. И через час она его увидит. Живого и здорового. На их прежнем уголочке…

– Я ухожу! – кричит Ольга в комнату. – Вернусь поздно. Обедайте и заодно ужинайте без меня. В конце концов, вы вполне взрослые, но напрочь не приспособленные к жизни и слишком избалованные мной дети!

Замолкает даже потрясенная «Коррозия металла».

Уголочек был довольно шумным, но родным: Украинский бульвар смыкался с Большой Дорогомиловской неподалеку от того старого дома, где когда-то жила погибшая в огне Ольгина свекровь. Впрочем, наверное, тоже не сгоревшая, а вполне благополучная. Теперь нужно быть готовой ко всему. Именно здесь они с Игорем встречались до свадьбы да и потом долго назначали друг другу свидания после работы.

Ольга стоит возле остановки и ждет, напряженно вглядываясь в лица прохожих. Узнает ли она Игоря? А он ее? У Оли немеют пальцы. Или все-таки она сошла с ума и ей померещился, пригрезился странный и страшный телефонный собеседник? Но с какой стати? С ума так просто, ни с того ни с сего, не сходят. И если она не свихнулась пять лет назад, когда ей показали жуткий, обгоревший до неузнаваемости труп… Почему-то довольно хорошо сохранились ботинки. Они были ботинками Игоря. Значит, Ольга тогда ошиблась: мало ли людей на земле носят одинаковую обувь…

Игорь не появляется, привычный дождь тоже никак не заводит свою надоевшую мелодию, и Оля все яснее понимает, что ее разыграли, подшутили над ней с удивительной даже в нашем жестоком мире бесчеловечностью. И лучше всего идти домой, к детям… Но сначала по дороге обязательно заглянуть в милицию.

– Здравствуй, Леля! – говорят рядом. – Прости, что опоздал. Не нарочно. Заходил в храм Христа Спасителя.

Ольга стремительно оборачивается: рядом стоит Игорь и как ни в чем не бывало улыбается. Живой и здоровый. В вытертых дешевых джинсах и простой ковбойке, загоревший не под столичным солнцем, слегка пополневший, а в общем, все тот же самый длинноволосый, бородатый, круглоглазый Игорь с наивным детским взглядом. Полиглот, владеющий шестью европейскими языками.

– Ты отлично выглядишь! – с удовольствием замечает он. – Остановила время?

– Ты тоже ничего, – бормочет Оля и незаметно щиплет себя за ладонь. – Куда пойдем?

– Прогуляемся, – предлагает Игорь. – Как раньше, по набережной…

Они медленно идут к реке, внимательно и настороженно оглядывая друг друга. Ольга не знает, что говорить, хотя множество вопросов готово сорваться с языка и затопить своей бессмысленностью и ненужностью.

– Странно, уже целый день нет дождя… Идет все лето по особому расписанию, с короткими дневными промежутками. Никак не оставляет нас своим вниманием.

Лучшего варианта беседы, чем дурацкий погодный, конечно, не находится.

– Что Бог дал. Прекрасный, бесконечный дождь… – Игорь поднимает голову к небу. – А ты ведь раньше его любила, как лягуха. Человек дождя… Марина тоже стала лягушкой?

– С утра до ночи готовится в царевны, – неохотно бурчит Ольга. – Остановка лишь за принцем со стрелой, зато великая жажда ее найти… Это что-то. Ты считаешь, мы встретились исключительно для обсуждения дождя и Маринкиных принцев? Почему ты не спрашиваешь о Максиме?

Игорь равнодушно улыбается, словно речь идет о чужих, малознакомых ему детях.

– Он всегда был умным и удачливым ребенком. Наверняка со временем не изменился. Здоровеет, высочеет… Разве не так? Храни его Господь!

– Господь его действительно хранит, – начинает раздражаться Оля. – Ребенок совершенно случайно получил грант Сороса и скоро уедет за рубеж. Услышал, что раздают гранты, почему бы не взять? Тебе это безразлично. Одна Марина всегда была твоей любимицей… Но ты и ее бросил. Значит, ты живешь в Москве, если знаешь о ее нынешних дождливых особенностях.

– Ничего не значит, – отвечает Игорь и берет Ольгу под руку. – Тебя интересует, где я живу?

– А как ты сам думаешь? – сильнее раздражается Оля. – И где живешь, и чем занимаешься, и как тебя теперь зовут! Ведь Игорь Часовских погиб вместе со своей матерью, остались только вдова и сироты! Твой паспорт я отдала в обмен на похоронное свидетельство.

– Мама действительно тогда умерла, – тихо и задумчиво отвечает Игорь. – Одна. Меня не было у нее в тот страшный день…

– И ты воспользовался моей ужасной ошибкой? Не пришел сразу, а выжидал: вдруг я обознаюсь? Надеялся… Или предвидел? Я ничего не понимаю, объясни хоть что-нибудь! Ведь ты здесь ради этого! Мы же нормально жили, как все!

– Как все – это ужасно, Леля, – медленно отзывается Игорь. – И почему ты уверена, что мы жили нормально? От нормальной жизни не уходят.

Ольга в замешательстве останавливается. А может, на месте ее бывшего мужа сейчас все-таки кто-то другой?…

– Не понимаю, что случилось с тобой?… – растерянно повторяет она. – Не было ни ссор, ни скандалов… Должны быть настоящие причины…

Игорь пристально, неприязненно осматривает Олю с ног до головы.

– Они, конечно, были. Достаточно серьезные. Но излагать их тебе я не решился, ты бы не поняла.

– Но ты даже не пробовал! – кричит Ольга. – Как же так можно?!

– Я пытался несколько раз, но ты отмахивалась… Ты никогда не принимала всерьез настоящих сложностей и вечно мучалась мелочовкой. Я ушел в монастырь, Леля, в скит. Принял постриг, у меня другое имя. Живу далеко от Москвы. И сейчас совершаю большой грех, находясь здесь в мирской одежде. Но грехи я отмолю, а объясниться с тобой, наконец, нужно. Когда начинаешь жить в Церкви, то постепенно очищаются зрение и слух. Будто от пелены какой-то освобождаешься… Становишься совсем другим.

Неужели перед Ольгой действительно Игорь? Нет, не может быть, произошла ошибка, все не так, ненормально…

– Рассказывай дальше, – бормочет Оля. – Очень интересно и познавательно. Особенно про грехи. Это что-то… Я даже не подозревала, какой ты лгун, и хочу послушать продолжение. Или начало твоей дивной истории. Но если ты грешен из-за мирской одежды, то как насчет твоей вины перед детьми и передо мной? Или это не грехи вовсе?

Ольга прижимается к холодному камню, рассматривая грязную реку. Ровненькие, аккуратные волны и полнейшая безгреховность… Да ведь понятие «грех» приложимо только к человеку. До сознания с трудом доходят слова Игоря, кое-как складывающиеся в предложения.

– У нас давно стало обязательным искать виноватых. Везде и во всем. И найти. Чтобы сбросить на кого-нибудь тяжесть преступления, собственного отчаяния и беспомощности. Перекинуть свое бессилие на чужие плечи. Тоже немалый грех. Мне давно стала неинтересна и скучна наша жизнь. С тобой, с детьми, никому не нужными переводами… Прости… С каждодневными заботами и обязанностями, суетой и бессмысленностью… То ботинки Максиму, то ремонт в кухне… Жизнь оказалась лишней, ну, не моя! Пиджак с чужого плеча… Я искал настоящую. И всегда заблуждался… Я вообще ни в чем теперь не уверен, все убеждения остались в прошлом. Хотя человек должен сомневаться во всем. Но я решил, что необходимо уединение, тишина… Совсем не то, что ты называешь жизнью.

– Значит, ты ни в чем не виноват? А брошенные тобой дети?! Их разве не нужно любить?! И вообще, куда легче порой уйти от мира, сбежать от него, чем в нем остаться.

Игорь медленно качает головой:

– Любить детей – значит просто любить себя. Это одно и то же. Мне нужно было спасать свою душу, которая оставалась безразличной и холодной, пока я жил с тобой. А разве тебе нравится твоя жизнь?

Ольга отходит почти к самому краю узкого тротуара. Нравится, не нравится… Что может нравиться в бессмысленных делах и ежедневных заботах о равнодушных взрослых детях, которые занимаются неизвестно чем?… Все пустое…

Темная, грязная река плещется лениво и неохотно, перекатывая пустые банки из-под пива, фанты и пепси. Значит, Игорь никогда не любил ее… «Ой, лели-лели, нелюбима, что ли?…» – поет одна из Максимовых любимиц. И не стоит обсуждать ситуацию дальше…

– Думать о спасении души и забыть о детях? – упрямо бормочет Ольга. – Ради душевного покоя бросить их на меня, вкалывающую с утра до ночи?! Это что-то… Я скоро задохнусь от забот! Несчастная вдова, муж которой усердно молится за милую душу, спасая ее и завоевывая желанный рай в Небесах ценой моей жизни и здоровья! Я давно уже не принадлежу себе, а только детям.

– А принадлежать нужно именно себе, Леля, точнее, Богу, – спокойно говорит Игорь. – Лишь Ему и себе, и никому больше. Даже детям. Ты совершаешь еще одну ошибку и не хочешь ее признавать. Я знал, что объяснить тебе ничего не сумею. Это не мое… Меня похоронили в Вострякове – и слава Богу. У каждого свой крест, своя планида…

– Общее место! – прерывает его Ольга. – Я давно наслышана, что «любить иных тяжелый крест». Но о моей планиде и о планиде детей позаботился именно ты. И теперь киваешь на Бога! В которого раньше не очень верил. А так быстро и легко менять принципы и святыни, шарахаться из крайности в крайность нельзя! Небезопасно для твоей бессмертной души! Хотя Россия была и осталась страной крайностей, человек – не флюгер. Поэтому иногда лучше не верить ни во что. И нас скоро ждет второе неизбежное нашествие Базаровых и Писаревых. Ты видел, что нынче творится в церквах на Рождество, под Пасху, на Троицу? Диво дивное! Вместо партсобраний – в церковь! Венчаются так же спокойно, как раньше безразлично, не задумываясь клали цветы на Могилу Неизвестного Солдата! Пустой и ничего не значащий обряд! А где все эти верующие были раньше?

– Леля, ну конечно, боялись! Ты прекрасно знаешь! – начинает нервничать Игорь. – Если людей десятилетиями приучать ко лжи, они не сумеют жить искренне, раскованно и естественно. Это стыдно, но мы все понемногу преодолеем. Обязательно. С Божьей помощью. Он не должен сейчас от нас отступиться.

– Не должен? – Ольга пристально смотрит на мужа. – Ты в этом уверен? Среди неожиданно бросившихся в церковь мало честных. И немного истинно верующих. В основном туда идут из банального любопытства или потому, что все вокруг пошли, потому, что стало можно, даже просто модно, – а это уже кощунство! Кресты и иконы продают на каждом шагу, а молодежь носит огромные пошлые золотые кресты заодно с гирляндами цепочек и кулонов! Напоказ! Хотя так крест не носят. Или еще краше: полуголая девка, и к ее выставленным на всеобщее обозрение мощным сиськам робко прижался крестик. Это что?! И где барьеры и критерии истинной, но извращенной сегодня веры?

– Критерий один – стране пришла пора менять курс, иначе – гибель, а резкость изменений – отголоски прошлого. – Игорь медленно идет вдоль парапета. – Проклятый русский фанатизм… Вырвавшийся на волю, когда, совсем ополоумев, люди рвали колокола с церквей и распинали священников, не признавая права на собственный и осмысленный выбор. При неумелых поворотах частенько заносит. Как получилось и сейчас. И ты говоришь о внешних деталях, режущих глаза, хотя главное – что в душе человеческой. Да, сегодня многие называют себя верующими, но не исповедуются, не причащаются, не живут по церковным законам. Такая вера не спасительна. Да, сегодня братки любят нацеплять огромные золотые кресты, а при этом Христа на этом кресте называют «гимнаст». Уважения к кресту никакого, но носить его почему-то стремятся. Хотя тут есть ответ у Святых Отцов: для погибающих крест – юродство. Кстати, парадокс: Христос явно креста не носил…

– Вероятно, – бормочет Ольга. – Но признайся: большого доверия к церковникам нет. И если в народе сохранилась вера, то это не благодаря им, а вопреки. Лучше поклониться Богу в собственной душе, чем пойти в обесславленный храм, где согласны отпевать бандита за большие деньги. Где радостно принимают пожертвования от мафиозников. Да и молиться рядом с новым русским, заехавшим в церковь на мерсе уговорить Всевышнего поддержать очередную двухмиллиардную сделку, по-моему, отвратительно. Общее место!

Игорь молчит, отвернувшись к реке. Грязные, но безгрешные, тихие воды…

– А ты знаешь, почем нынче крещение, венчание, отпевание? Это что-то… Церковные обряды поставлены на поток: только успевай плату собирать. Натка вон хотела дочку крестить. Позвонила в ближайший храм. Велели приходить в субботу к четырем, они в это время крестят всех детей подряд. А в воскресенье – индивидуально. Но это стоит немало. «А в субботу бесплатно?» – спросила наивная Натка. И услышала: «Конечно нет!» – «А если не заплатить, мой ребенок останется некрещеным?» – «Во славу Божью мы не крестим, – говорят. – Приход бедный, а жить надо».

– У Натальи нет денег? – холодно удивляется Игорь. – Ты ведь говорила про ее агентство.

– Да при чем тут ее деньги! Здесь дело принципа! Говорят, в Москве есть храмы, где крестят бесплатно, но мы не нашли. И в Подмосковье тоже такие есть, но надо искать. Интересно, а Иоанн Креститель брал деньги за крещение? Я читала, что Святейший Патриарх Алексий говорил о недопустимости любых прейскурантов в храмах. Все услуги в Русской православной церкви Московского патриархата – бесплатные! Цены, которые назначаются в храмах или монастырях, – это примерная сумма пожертвования, причем добровольного. Любой человек вправе подойти в храме к свечному ящику и заказать любую требу: венчание, соборование, отпевание… И служители храма обязаны принять ее, а священнослужители исполнить совершенно бесплатно. Но мы об этом не знаем. Зато знают в храмах, но молчат. Общее место!

Игорь смотрит в сторону.

– Леля, многие приходы действительно бедные и живут, что называется, от алтаря. Но вместе с тем Церковь больна. И уже давно. Как на Востоке, так и на Западе, везде… Это болезнь обмирщения. Святитель Василий Великий в четвертом веке писал: «Ты спрашиваешь меня, как обстоят дела в Церкви. Я отвечаю: в Церкви все обстоит так же, как и с моим телом, – все болит, и никакой надежды».

Ольга против воли улыбнулась.

– Да, еще в четвертом веке… И даже если в самом деле где-то имелись случаи торговли священниками спиртным, табаком и левые деньги… Вот представь: пьяный математик, да еще взяточник, пишет на доске: «Два умножить на два равняется четыре». Так разве тот факт, что он пьяница и взяточник, меняет истину его цифр? Разве отсюда следует, что дважды два не четыре, а пять?! Ведь нет же! Истина остается истиной… Ницше не любил христианство, считал религией больных людей, – вспоминает вдруг Ольга.

Что ей взбрело вдруг в голову? Субъективная, как любая другая мысль… Да и какой Ницше критерий? Просто модный нынче философ. Наконец разрешенный. Поэтому привлекательный. Все пустое…

– Тот же Ницше говорил, что кто не носит в себе хаоса, никогда не породит звезды, – отвечает Игорь.

Ольга кусает губы.

– А помнишь, ты когда-то учил меня одеваться «капустой»? Чтобы всегда легко и быстро раздеться, одеться и не зависеть от погоды. Теперь мы научились мыслить «капустой». То отбрасываем лишние, на сегодня ненужные листья-одежки-мыслишки, то снова их на себя накидываем. Искупать грехи коллективно – это что-то! И массовое российское, внезапно осознанное покаяние – просто очередной новый тяжкий грех! Перед разумом и совестью! Перед незамутненностью души, выбирающей идеалы в тишине маленькой комнаты! Да что там совесть! Это грех перед Богом! Среди нас молитв никто толком не знает, Библию едва открывали! Мы – словно околостоящие… Но мы близко, рядом… А дальше… Храм Христа Спасителя восстановили, церковь признали, правители туда захаживают, свечки ставят, чтобы по каждому телеканалу горели, и все внезапно уверились – справедливость восстановлена, мы вернулись к духовности, отмолили и спасли души! Так легко и просто! И ты разделяешь эту дурь? Судя по твоей жизни, твоему поведению, по отношению ко мне и к детям – одобряешь вполне. Но на самом деле путь нравственного познания, возрождения и совершенствования – тяжкий путь. Очень тяжкий. И зачем упрощать? Это ведь ложь!

– Леля, – тихо говорит Игорь, – ты во многом права… Но ты тоже проповедуешь свободу выбора и чистоту души, с которых я начал. Значит, ты должна понять меня… И простить…

– Понять?! – кричит Ольга. – Да еще и простить?! За то, что ты бросил меня и детей?! За то, что так страшно обманул нас и посмеялся над нами?! И снова издеваешься сейчас надо мной?! Уходи! И не звони, не приезжай, не появляйся больше никогда! Я похоронила тебя один раз, похороню сегодня во второй и в последний! Без отпевания! Дети ничего не узнают! Им это ни к чему! Отец умер для них пять лет назад, а воскрешения на земле невозможны! Что тебе взбрело в голову восстать из мертвых? Христа ты напоминаешь не слишком! А прощать я не умею – не выучили в детстве!

Игорь поднимает лицо к небу – странно, ни капли дождя за весь долгий, наглухо обложенный черными тучами день.

– Еще Суворов говорил, что с юных лет надо приучаться прощать проступки ближних и никогда не прощать собственных. А Москва как была Первопрестольной, так и осталась. Смешно, когда некоторые считают ее Вавилоном. В Москве каждый день совершается около трехсот литургий. А «где преумножается грех, там преизобилует благодать». Хотя молодежи особенно тяжело в больших городах: вокруг одни пороки. Не одно, так другое: не выпьет, так в казино зайдет, не в казино, так наркотики, не наркотики, так проституция. И чтобы справиться с этим кошмаром, надо иметь твердые ориентиры, знать цели. Ведь человек, который ни во что не верит, совершенно беззащитен. Леля, вера – это наше спасение. Все храмы открыты, священники ходят по улицам, на каждом шагу развалы духовной литературы… А ведь совсем недавно я прятал такие книги под диваном и всерьез опасался ареста. Ты не подозревала об этом. Зато сейчас Господь как бы говорит нам: «Если вы не воспользуетесь этим, я могу все забрать!» И есть старцы, на чьих молитвах мы держимся, и настоящие верующие были и останутся всегда. А дети, которые зависят от родителей? Господь не спросит у них на суде, учили ли они ребенка английскому, водили ли в бассейн и купили ли компьютер. Он спросит, воспитывали ли они его по заповедям Божьим, водили ли в церковь и учили ли Закону Божьему. До свидания, Леля, – шепчет Игорь. – Храни тебя Господь… Прощай…

– Мне рассказывали, что, когда рабочие строили храм Христа Спасителя, матюгались через два слова на третье. Нет, я, конечно, понимаю, рабочий класс – тут все характерно, но это не простое строительство, а храма, причем какого! Раньше на строительство храмов любых строителей вообще не брали, только специальных, прошедших пост и молитву…

Игорь пожимает плечами.

Ольга медленно бредет по набережной к дому, с трудом переставляя непослушные ноги. Кажется, еще несколько шагов – и она упадет без сил. Она замерзла, устала. И конечно, не оделась «капустой»…

Оля вдруг думает, как хорошо ей стало недавно просыпаться под звон колоколов маленькой церкви, несколько месяцев назад отреставрированной в соседнем переулке. Она вспоминает, как несколько лет назад, когда тяжело заболел Максим, бросилась за помощью к батюшке. Верила, что поможет. Наверное, ей просто не повезло. Или ее прегрешения оказались чересчур тяжелы. От батюшки сильно пахло чесноком, он был розовощек и молод и сразу стал выпытывать у Ольги о ее грехах. Их набиралось не слишком много: один аборт, крашеные ресницы, брюки… Батюшка казался разочарованным, ведь все дело в грехах матери, а может быть, он просто торопился, но толком ничего Ольге объяснить не смог. И она вдруг с ужасом поняла, что он ей нравится, что ей хочется его по-простому соблазнить, переспать с ним… Именно потому, что батюшка… В ужасе от самой себя Ольга бросилась вон из церкви. До сути случайной прихожанки розовощекий батюшка так и не добрался. Она постигла свою душу сама.

Внезапно Ольга понимает, что Игорь не ошибся и сделал единственно необходимое. Учитывая любые обстоятельства, которые не стоит учитывать. Выбрал путь, которым следовало идти. Остальное – пустое… Несмотря ни на что. Только что Игорь оставил ей? Что делать ей теперь без него?… И дети… которых она неправильно растила и воспитывала…

У самого подъезда ей на плечи брызгает несколько ленивых, вялых капель. Темнеет. Заканчивается обычный день. И начинается очередной дождь… Из-за двери приветственно орут бодрые «Скорпионы».