Текст книги "Когда кончаются праздники"
Автор книги: Ирина Бухарина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Лично я не люблю неподшитые валенки. Мне кажется, что ступни у них плоские, а пятка стучит по земле. Я сразу прошу отца валенки мне подшить. Тем, кто младше меня, просить не нужно, им и так обычно достаются подшитые валенки, из которых я уже вырос, если они еще совсем не развалились. Вообще-то, если валенки прохудятся, мы с отцом подшиваем их снова, и они становятся, словно новенькие.
На подшивку идут голенища уже истоптанных валенок. Сначала мы внимательно осматриваем, какой валенок еще терпит, а какой пойдет на подшивку. Потом подбираем выкройку подошвы. Того, кому подшиваем валенки, отец просит разуться и обводит ступню карандашом на газете. Маленьким интересно и все начинают просить нарисовать их ножки. Свою ступню из газеты каждый пытается вырезать сам, кроме, конечно, самого маленького братика Жени, у него и валенок-то еще нет. Ножницы большие, у младшей Людмилки не получается, отец помогает. А потом все меряют, чья нога и на сколько больше. Родители смеются. Они вообще любят посмеяться над нами.
Старый валенок отец разрезает на части, из нижней, протертой, он сделает чуни, чтобы ходить дома, а голенище идет на подошвы для подшивки. Иногда, если валенки тонкие, он сшивает обе подошвы в одну толстую ступню, которую потом пришивает к новому валенку специальным швом. Когда валенок уже готов, он показывает нам, как красиво и аккуратно выглядит шов на подошве и какими удобными и теплыми становятся новые или старые подшитые валенки.
Я еще не знаю, что умение подшивать валенки и ремонтировать другую обувь через несколько лет очень мне пригодится, и я буду делать это постоянно, когда отца уже не будет с нами.
Глава 4. КРАСНЫЕ ВАЛЕНКИ.
Когда я была маленькой, и мы еще жили в бабушкином доме, мама где-то купила мне красные валенки. У всех детей валенки были черные, и я очень гордилась тем, что мои катанки самые красивые и ни у кого таких нет.
Вообще мама всегда добывала мне вещи не такие, как у всех. Например, зимние шапки в те годы и мальчишки и девчонки носили одинаковые – меховые, круглые с завязочками. Ох уж эти завязочки… Самой соорудить бантик из тонких коротких веревочек мне еще как-то удавалось, а вот развязать его благополучно доводилось далеко не всегда. Потянешь завязку, и вместо бантика на шее получается прочный узел, справиться с которым самой не было никакой возможности. И даже родители и воспитатели в детском саду делали это с трудом, частенько не руками, а зубами. Смешная картинка, когда взрослый грызет там чего-то на шее у ребенка. А бедные воспитатели после прогулки развязывали таким макаром целую кучу узлов.
Впрочем даже эти ужасные завязки были делом привычным. А вот то, что детские шапки были практически одинаковыми не только по форме, но и по цвету – черные, темно-коричневые или уныло-серые, удручало нас с мамой больше всего. Ей хотелось одеть ребенка понарядней, а мне, как всякой девчонке, хотелось быть покрасивей. В общем, не знаю где, но мама купила мне такую же, как у всех шапку, только ярко-желтого цвета.
Такой же ярко-желтой была и моя шерстяная кофта. Вернее сначала она была обычной, невзрачной бело-серой кофточкой, какие тоже носили все девчонки. Но мама умудрилась покрасить ее, кажется, фурацилином, и я стала похожа на маленького желтого цыпленка. Мне нравилось. Во всяком случае такой кофты ни у кого не было. А, может, и шапку она каким-то образом сумела покрасить…
В бабушкином доме раньше всегда было многолюдно. Кроме нас здесь жила папина сестра тетя Фая с мужем и сыном Пашкой. Пашка на год моложе меня. Когда нас одевали и выводили на улицу, мы были похожи, как близнецы – серые шубейки, подпоясанные ремешками, круглые темные шапки, желтая появилась позже, шарфы, завязанные на шее сзади и только красные валенки были признаком моей девчачьей принадлежности.
Еще в квартире жила тетя Шура – бабушкина сестра и ее дочка Валя, уже взрослая девушка. Где мы там все размещались, я не знаю. Помню только, что в маленькой комнате над кроватью было устроено еще одно ложе – деревянные полати, сейчас сказали бы, что это была двухъярусная кровать. Теперь-то я вижу, что потолок в комнате довольно низкий и, наверное, взрослые, как в купе поезда, упирались в полати головой, даже когда сидели. Но нам с Пашкой казалось, что находятся они очень высоко, и мы то и дело просили, чтобы кто-то из родителей закинул нас наверх. Смотреть оттуда вниз было и страшно и весело.
Потом Пашка с родителями получили квартиру и переехали куда-то за вокзал на лесозавод. Все так и говорили – они живут на лесозаводе. Теперь Пашка приходил к нам в гости по выходным и праздникам. Взрослые устраивали застолье в большой комнате, а нас оставляли одних играть. Мы строили башни из деревянных кубиков. Вернее строила я, а Пашка тут же со смехом сбивал их, что было обидно. Играть в машинки мне не интересно, а в дочки-матери Пашка играть не хотел. Тогда я шла к маме и приставала к ней обычно с одним и тем же вопросом – ну, мама, мне скучно, что бы мне поделать?
Когда мама была свободна или занималась домашними делами, она развлекала меня историями из своего детства, рассказывала какие-нибудь интересные вещи о том, как жила в деревне, бегала по полям и лесам, как во время войны собирала колоски в поле, как пекли хлеб из черной муки с лебедой, и хлеб этот был вкуснее всего на свете. Я часто просила маму:
– Испеки мне хлеб из лебеды.
– Я не умею печь хлеб, – говорила мама.
– Ну хотя бы лепешки. Они же такие вкусные.
– Да разве могут быть вкусными лепешки из травы?
– А ты же сама говорила, что вкуснее ничего не ела.
– Во-первых, была война и другого хлеба не было, поэтому любой хлеб казался вкусным. А во-вторых, я ела хлеб и запивала его молоком. Если будешь с молоком, я тебе испеку.
Но поскольку молоко с противными желтыми пенками я не пила категорически, меня от него просто тошнило, то и разговор на этом прекращался.
Хотя периодически о хлебе из лебеды я вспоминала снова. Я читала сказку, в которой Иванушка уходил из дому искать лучшую долю, и мать давала ему в дорогу лепешки из лебеды, которые он с удовольствием съедал по дороге и еще друзей угощал. Было значит что-то в этих лепешках, если даже в сказке про них написали, думала я.
Почему-то трава-лебеда странным образом будила мое воображение. То ли мамины рассказы, то ли слово такое красивое, похожее на птицу-лебедь, так меня поразили, что я узнала у взрослых, как выглядит эта самая лебеда, и где-нибудь на задворках присматривалась к сорнякам, разглядывая волнистые листочки, ощупывая их влажную изнанку, которая казалась мне красивой, потому что была слегка серебристой, вдыхала травяной запах и даже немножко пробовала лебеду на вкус, в общем-то не находя в ней ничего особенного.
Однажды мама рассказала мне, как в детстве они с сестрой любили пускать мыльные пузыри. Когда мамин папа вернулся с войны, он привез с собой хозяйственное мыло. Несколько больших кусков мыла всех очень обрадовали, потому что в войну в деревне мыла не было.
– Грязь в бане горячей водой отпаривали, – говорила мама, – а стирали золой.
– Ну мыться-то без мыла еще как-то можно, – думала я, – а вот стирать золой? Она ведь и так черная.
– Замачивали в золе, терли, а потом на реке вальком били, вот белье и становилось чистым. Вообще-то я точно не знаю, просто видела, как бабушка делала, – рассказывала мама.
Мне не очень верилось. Я думала, что мама была маленькой и чего-то не понимала. И очень мне хотелось попробовать стирать золой. Несколько раз я примеривалась, как бы наскрести золы из бабушкиной печки. Однажды уж и бельишко кукольное постирать приготовила. Полезла было в печку, а тут бабушка:
– Ты чего это делаешь?
– Да золы, – говорю,– хочу набрать, постирать надо.
Бабушка давай смеяться:
– Это кто ж тебя научил? Разве золой стирают?
– Разве ты не знаешь, конечно, стирают. Мама говорила, что в войну все золой стирали.
– Так ведь сейчас не война, сейчас мыло есть.
– Мыло же покупать надо, – разумно, на мой взгляд, возразила я, – а золы вон сколько. Бабушка, мама сказала, что зола очень хорошо отстирывает. Давай попробуем.
– Ну мать у тебя болтушка. Не знай чему ребенка учит. Она тебе сказала, что белье чистое становится? А руки знаешь какие после такой стирки?
– Черные, да?
– Да не черные, а красные от кровавых цыпок. Ты смотри мыло какое гладкое и то, если потрешь подольше, мозоли на руках останутся. А ты шершавой золой потри, что с руками-то будет. Поняла? Не от хорошей жизни ведь золой-то стирали. – Так сказала мне бабушка.
Посмотрела я на свои руки, представила, какие могут быть на них кровавые цыпки, и пошла поскорее от печки подальше.
Про стирку золой больше не думала, а вот про мыльные пузыри не забыла. Когда мамин папа с войны мыло привез, ее мама так радовалась, что даже научила дочек пускать мыльные пузыри. Это было очень здорово и красиво, радовалась вся семья. Все были счастливы – война кончилась, папа вернулся, на дворе весна, одуванчики цветут и летят, переливаются на солнце большие мыльные пузыри… Я как представила эту картину, так дух захватило, и я стала просить маму научить меня пускать мыльные пузыри. Маме было некогда, она пообещала, что потом обязательно покажет мне, как это делать. Но я подробно расспросила ее, что и зачем для этого надо.
Про мыльные пузыри я вспомнила, когда у нас снова собрались гости, и нам с Пашкой было нечего делать. Я говорю:
– А давай пускать мыльные пузыри.
– Давай, – радостно согласился Пашка, – только я не умею.
– Зато я умею, меня мама научила.
Первым делом я пошла к бабушке.
– Бабушка, а у нас есть хозяйственное мыло?
– А зачем тебе? Опять стирать собралась?
– Нет. Мы с Пашкой мыльные пузыри пускать будем.
Бабушка немного задумалась, потом, видно, решила, что ничего опасного в этом нет, и сказала:
– Возьми там кусок на умывальнике за печкой.
Умывальник стоял в самом дальнем и темном углу. Можно было включить свет, но до выключателя мы не доставали. Наощупь пробрались к умывальнику и стали в темноте искать мыло. Умывались мы обычно с розовым земляничным, а мама говорила про хозяйственное. Я видела – оно такое некрасивое, большое и коричневое. Ничего похожего мы не обнаружили. Пришлось снова идти к бабушке.
– Бабушка, там нет хозяйственного мыла.
– Да что ж ты пристала ко мне с этим мылом, – заворчала бабушка.
– Да я же говорю – мыльные пузыри.
– Ну возьми, какое есть мыло.
– А из него получится?
– Еще красивше будет, – засмеялась бабушка.
Насчет красивше она очень меня вдохновила. Я тут же представила себе огромные розовые пузыри, летающие по комнате.
Мы снова пошли к умывальнику, взяли мыло, прихватили на кухне блюдце с водой, принесли все это в маленькую комнату и установили на табуретку. Почему-то мыло в блюдце никак не таяло. Мы решили, что воды маловато, и притащили в комнату чайник, чтобы подливать понемножку. Чайник оказался довольно тяжелым и, пока мы подливали воду, налили на пол небольшую лужу.
– Понимаешь, надо, чтобы мыло растворилось, – учила я Пашку.
– А давай его ложкой помешаем, – сообразил он и побежал в кухню за ложкой.
Двумя большими ложками мы попытались размешать мыло в блюдце, но вода только выливалась, а мыло все не таяло, лежало розовым куском посредине, а один раз даже выскочило и улетело куда-то под кровать, так что доставать его пришлось ползком. Пыль прилипла к мыло и оно из розового стало каким-то серым.
– Ничего не выйдет, блюдце очень маленькое, давай возьмем чего-нибудь побольше, заодно и мыло помоем, – решила я.
Мы снова пошли на кухню и нашли там небольшой тазик. Вылили в него весь чайник, увеличив лужу на полу. Мешать в тазике воду стало удобней, и скоро вода в нем стала мутной.
– Наверное, пора начинать. Ты еще помешай, а я поищу какую-нибудь трубочку.
Я пошла в большую комнату. Гости уже наугощались и пели песни под папин баян. Я подошла к маме и спросила:
– Мама, а какой трубочкой вы пускали мыльные пузыри?
– Соломинкой пускали или катушкой из-под ниток.
Я встрепенулась – катушку из-под ниток мы точно сейчас найдем. В маленькой комнате стоит бабушкина швейная машинка и там в небольшом ящичке есть много катушек с нитками. Мы открыли машинку, нашли коробку с нитками, но пустых катушек там не оказалось.
– Давай поищем, где ниток мало, и смотаем их на другую катушку, – придумала я.
Мы перерыли всю коробку, некоторые нитки раскатились по комнате, но подходящих катушек не было. Наконец, нашли один вьюрок, где ниток было поменьше, и стали перематывать их на другую катушку, но это было не так-то просто, мы спешили – очень хотелось скорее увидеть мыльные пузыри – нитки все время путались.
– Да ну их, эти нитки, давай подуем прямо так, – сказал Пашка, выхватил у меня из рук катушку с нитками и сунул ее в тазик. – Катушка с размаху плюхнулась в мыльную воду.
– Ну, как ты теперь будешь в нее дуть? – спросила я и взяла другую катушку с нитками.
Я аккуратно сунула край катушки в воду и с силой подула в нее. Мыльная вода фыркнула и полетела брызгами в разные стороны. Лужа на полу еще чуть-чуть увеличилась, а мыльные пузыри все не получались. Зато Пашка обрадовался, видно ему показалось забавным брызгать водой через катушку. Он схватил еще один вьюрок и тоже дунул им в воду, брызги полетели еще сильнее и на поверхности появилась наконец-то мыльная пена. Мы обрадовались, что осталось совсем немного, и пузыри полетят, сунули катушки в воду с двух сторон и дунули разом. Мыльная вода плеснулась прямо нам в глаза. Квартиру оглушил двойной рев.
Родители и гости вбежали к нам с испуганными лицами, но когда поняли, что мы живы и здоровы, стали хохотать и спрашивать, чего это мы тут делали.
– Это она меня заставила пузыри пускать, это она воду пролила, ой, глаза щиплет, – орал Пашка.
Я от такого неожиданного предательства перестала реветь и уставилась на Пашку. И хотя никто не обратил внимания на его ябедничество, я на Пашку обиделась.
Родители нас не ругали, только вытирали с наших физиономий пену да меняли нам мокрую одежду. Разбросанные повсюду катушки с перепутанными нитками и огромная лужа на полу повергли в шок только бабушку.
– Чего наделали. А я-то думаю, штой-то они бегают туда-сюда, мыло им зачем-то понадобилось. Да ничего, мол, пусть ребятишки поиграют. Давай гулять их отправьте, надоело им, видать, дома сидеть.
Пашку умыли первым и заставили одеваться. Он копошился в комнате, а мама уже почти собрала меня в прихожей. Только валенки мои красивые красные найти не может. Она ушла искать их куда-то в сени, и в это время из комнаты вышел Пашка, на его ногах красовались мои любимые валенки.
– Ха-ха-ха, – с издевательским смехом кривлялся Пашка, – я в твоих валеночках гулять пойду, а ты дома сиди.
– Отдавай мои валенки, – закричала я, подбежала к Пашке и стала хватать его за ноги, пытаясь с тащить с них валенки. Пашка стал отпинываться от меня, приговаривая:
– Сейчас пойду и промочу твои валеночки. Вот будут тебе мыльные пузыри.
Тогда я изо всех сил двумя руками дернула Пашку за валенок. Валенок соскочил, а мы разом полетели в разные стороны. Я больно ударилась об пол, но тут же вскочила, чтобы отобрать у Пашки второй валенок, и тут увидела на его голове кровь. Пашка еще ничего не понял, а я заревела так, что все прибежавшие бросились ко мне, как будто это не с ним, а со мной что-то случилось.
Оказывается Пашка тащил за собой на веревочке свою здоровую железную машину, об нее и ударился. Хорошо, что ранка оказалась неглубокой, просто царапина, но кровь мы увидели и оба ревели, как резаные. Я уже начала икать и ничего вокруг не видела от слез, а Пашка как-то разом прекратил орать. Я с любопытством посмотрела на него. Оказывается моя мама-медсестра перевязывала ему голову и приговаривала не какое-нибудь « У кошки боли, у собачки боли…» Она говорила:
– Все пройдет и только маленький шрамик останется от царапины, зато ты будешь как герой, партизан с перевязанной головой.
Видно, эти слова про героя Пашке понравились. Он немножко приободрился и, когда мы вышли на крыльцо, гордо держал свою перевязанную голову. Дома нам сказали:
– Держитесь за руки и не упадите с лестницы, а то совсем свои головы поломаете.
Мы вышли во двор, держась за руки, я в красных валенках, а Пашка с перевязанной головой, поверх которой была надета шапка. Бинт сползал на лоб, и Пашка действительно был похож на партизана, какими их показывали в фильмах про войну. Я подумала, что вообще-то он мужественно перенес свое ранение, почти не ревел, настоящий партизан. И я сказала:
– Пашка, ты, правда, как герой. Хочешь, я отдам тебе свои валенки?
Глава 5. КАК ПОКУПАЛИ БАРАНА.
Что такое праздник? Это когда в дом приходят гости, собирается много людей, все сидят за столом, едят, поют и веселятся. Если так, то в нашем доме праздник всегда, потому что у нас всегда много народу. Правда, гости бывают у нас не так часто, ведь вся наша родня живет под одной крышей, а это человек десять. Так что когда мы все садимся за один стол, возни и шума бывает много.
Стол у нас большой и длинный. В прихожей-кухне он занимает место почти от порога и до самой печки. Поэтому, если кто-то приходит в дом, когда мы обедаем, он сразу попадает за стол. По-моему, очень удобно. Вбегаешь со двора по лестнице, снимаешь в сенях одежку и слышишь, что на кухне жарят картошку. Открыл дверь и сразу видишь, что там стоит на столе, а иногда и перехватишь до обеда кусок хлеба с солью.
Чаще всего мама с бабушкой варят щи. Но я их не люблю. Больше всего не люблю потому, что есть их неудобно. Все взрослые едят из одной большой миски. Мне, когда я был маленьким, ставили свою тарелку, ведь я не мог дотянуться до общего блюда. Теперь я большой и ем вместе со взрослыми. Но я только считаюсь большим, а росту во мне совсем немного и до миски с супом я еле достаю. А надо его еще не разлить, пока несешь ко рту. Моя старшая сестра Галька ростом повыше и у нее это здорово получается. Сначала я несколько раз проливал щи на стол, за что получал от отца ложкой по лбу. Теперь я стараюсь есть аккуратно, но суп все равно не люблю.
То ли дело жареная картошка с луком. Пока она еще стоит в печке, запах такой, что звать к столу никого не надо, все и так крутятся рядом. Картошку мама жарит на огромной черной сковороде. Прямо из печки ее ставят посередине стола, а рядом блюда с солеными огурцами и квашеной капустой. Капусту отец щедро посыпает репчатым луком и поливает постным маслом. Точно так же он заправляет соленые грибы. Жареная картошка с солеными грибами – моя любимая еда.
Грибы мы собираем сами. Вокруг нашего городка за рекой и за полями – сплошной лес. Ближе к городу он красивый, светлый, с солнечными полянками в березовых перелесках, с дубами и рябинками, с сосенками, под которыми так приятно дышать хвойным духом. А есть леса дремучие, непролазные, с черными трясинами и бездонными болотами, где растут осины да огромные колючие елки. Когда отец рассказывает про такой лес, куда он ходит за грибами, мне становится страшно, я боюсь, не провалится ли он там в бездонное болото и всегда с облегчением встречаю его из леса.
Почти всегда отец приносит целый кузов да еще корзину грибов. Мы вываливаем их прямо на пол и начинаем перебирать. Те, что для соленья – грузди, рыжики и волнушки – опускаем в детское корыто с водой для замачивания. Белые и опята отчищаем от земли и откладываем, чтобы потом мариновать и сушить. Подберезовики, маслята, сыроежки жарим и парим. Варим густую грибовницу, которую едим с молоком или постным маслом.
Запах грибов стоит в доме долго, потому что на всех окнах и в дверных проемах висят нитки с нанизанными на них кусочками боровиков. Сушат и на протвинях в печке, но там грибы получаются не такие красивые, иногда чуть-чуть подгорелые. Когда грибы высыхают, мама складывает их в матерчатые мешочки, и они тек приятно шуршат и постукивают, если мешок потрясешь. А неповторимый запах сушеных белых грибов проникает даже через холстинку.
Отец уже не раз брал меня в лес. Мы ходим недалеко от города, но все же проходим за день километров десять. Я нисколько не устаю, потому что двигаемся мы не спеша, делаем привалы, перекусываем вареными яйцами с хлебом, запивая еду кваском. Мне интересно лазить в густые заросли, куда большому отцу не пробраться. Там я почти всегда нахожу спрятавшиеся в траве грибы, а потом с криком бегу, чтобы их показать. Он придирчиво рассматривает каждый гриб и решает – брать его или нет.
На грибы мне везет – то я нахожу в низинке под елками целое семейство большущих красноголовиков, шляпка у каждого с ведерное донышко. Пять грибов сразу заполняют мою корзину. То срезаю три сросшихся вместе красавца-боровика. То попадаю на полянку, желтую от рассыпанных повсюду лисичек, которые сначала кажутся мне опавшей осенней листвой.
Когда я приношу домой грибы, которые собрал сам, я любовно рассматриваю их еще раз, вспоминая, где и как отыскал каждый, бережно очищаю, сам режу для сушки и нанизываю на нитку. А потом проверяю, высохли или нет, и нюхаю терпкий, очень вкусный запах. Стоит ли говорить, с каким удовольствием потом я ем грибовницу из сушеных белых, которые сам собирал.
И все же грибы обычное блюдо на нашем столе, и запах грибовницы вовсе не означает, что в доме праздник, потому что праздник по-моему пахнет не грибами и не жареной картошкой, а мясом. Один из моих любимых праздников Покров. На дворе становится холодно, земля подмерзает, ложится первый снег, и к празднику мы обычно покупаем барана. Настоящего живого барана. Ведь баран – это и шерсть, и шкура, а главное мясо, которое теперь уже можно хранить в холодном чулане.
Покупка барана – дело не простое. Мы все ждем этот день и заранее к нему готовимся. Отец договаривается с соседскими мужиками, чтобы помогли разделать барана. Деньги за это не платят, а угощают соседей. Мать с бабкой давно уже сварили самогон. Большая бутыль с узким горлом стоит в углу за печкой, укрытая мешковиной. Вечером она опустеет.
Стоит баран недешево. На эту покупку родители копят деньги целое лето. А накануне считают, сколько скопили, и какого барана можно купить на эти деньги.
– Петя, в том годе-то баран не больно хороший попался, – вспоминает бабушка.
– Все вам неладно. Каждый год им баран не нравится, – сердится отец.
– Да вспомни-ка, ледащий какой-то был, костей больно много, – не отстает бабушка.
– Сами идите и выбирайте, – ворчит отец.
– Наталья, не так что ли говорю? Сходила бы с ним на базар-то, – обращается бабушка к моей маме.
– Вот еще, не бабское дело по базарам барана торговать. Я вон Лешку с собой возьму.
– Нашел помощника. Чего тебе Лешка выберет там? – не унималась бабушка. А я, услыхав такие разговоры, закричал:
– Выберу, выберу! Я знаю, какого барана надо. – Все засмеялись, а мама сказала:
– Ладно, пойдешь, пойдешь. Смотри только, чтобы баран не забодал. У него вон рога какие.
– Да вы там не по рогам выбирайте, а чтоб пожирнее был, пощупайте его хорошенько, – снова учит отца бабушка.
– У нас на жирного, небось, денег не хватит. Я узнавал – цены там не больно низкие нынче.
Отец собирается на базар, как на праздник: начищает сапоги, причесывает перед зеркалом бороду и усы. Деньги он пересчитал еще раз, завернул их в тряпочку и сунул в карман пиджака. Меня одевают потеплее, на улице холодно, а сколько мы проходим по базару, не известно.
Мы спустились с лестницы во двор и уже собирались выходить на улицу, как отца окликает сосед с первого этажа:
– Ну че, Петро, пошел уже? Когда подходить-то, часа через два?
– Да я Леху пошлю, он тебя кликнет.
– Ладно, я уж никуда не пойду сегодня, надо соседу помочь. А ты че, веревку-то не взял что ли? Как барана-то тащить будешь?
– Тьфу ты, ладно подсказал вовремя, ушли бы сейчас.
Отец побежал по ступенькам вверх, на ходу ругая мать и бабушку, что не подсказали вовремя про веревку.
– Ну вот, не в путь пошли, – ворчал отец, возвращаясь из дома с веревкой. – Главное, ведь я ее приготовил, в сенях положил. А никто не подскажет, только недовольство свое проявлять могут. Бабы и есть бабы.
До базара идти далеко, но мы идем напрямик, петляя между деревянными домами, потом выходим туда, где дома получше и повыше, и вот уже видно, куда спешат все люди – к большой площади с деревянными прилавками. Под ногами много конского навоза – из деревни приезжают торговать на лошадях. Мы с отцом пробираемся в ряды, где привязанные к деревянным жердинам стоят коровы, козы и бараны. Тут же повизгивают поросята, кричат гуси, подает голоса всякая другая живность.
В ряду с коровами я увидел маленького теленка. Он показался мне таким одиноким и жалким, что я сказал отцу:
– Пап, давай вместо барана купим лучше теленка. Посмотри, какой он хорошенький.
Я подошел к теленку и потрогал его приятный, влажный носик. Теленок посмотрел на меня грустными глазами и лизнул мою ладонь. Тут я совсем растрогался и взмолился:
– Пап, ну давай его купим.
Отец подошел поближе, посмотрел на теленка и спросил у продавца цену. Я вдохновился и сказал:
– Только мы его резать не будем. Мы его вырастим.
– Лешка, да ты чего? Я-то было подумал, может, правда, взять его вместо барана. А ты чего? Где мы его держать будем, у нас ни хлева, ни сена для него нет. И вообще, мать барана велела. Холодец-то ведь любишь?
Холодец у нас любят все. Когда покупали барана, мясо варили, жарили, тушили с картошкой – это очень вкусно. Но холодец… Его варили с чесноком и хреном несколько часов, потом разливали в большие поддоны и ставили в чулан. Холодец застывал и даже подмерзал. А когда его приносили в дом, подтаивал и становился студенистым и гладким. Его разрезали на маленькие кусочки, и мне очень нравилось накалывать кусочек на вилку и смотреть, как холодец слегка подрагивает, а потом ощущать, как во рту он немножко тает и прямо нежеваный проскальзывает в горло, приятно его охлаждая.
