Текст книги "Наше величество Змей Горыныч"
Автор книги: Ирина Боброва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
ЧТО ЛУЧШЕ – ТРИ ЖЕНЫ ИЛИ ОДНА КОРОВА?
Сонный летний полдень поднимался цветочным маревом к небу. Казалось, что даже летний ветерок ленится дуть как следует. Так, заденет травинку здесь, пошевелит лепестки ромашки там – и все. Монотонно жужжат пчелы, облетая цветочное хозяйство, где-то в лесу стучит дятел – тоже лениво и монотонно, будто ни разу в жизни не кормленный.
Под этот стук задремал Леший. Не в своей берлоге, что находилась около дуба столетнего, который рос в глубине леса, а просто прилег меж трех берез и уснул. Зря, конечно, он это сделал, но об этом позже сказ будет. А пока Леший лежал почти на опушке и, изредка открывая глаза, разглядывал небо. Голубое-голубое да такое чистое, что Леший расчувствовался и умилился голубизне и покою. А расчувствовавшись, задремал, как это у него всегда и непременно случалось от сильных эмоций.
Ни одно облачко не посмело нарушить покой летнего дня. Небо было бы идеально голубым, если бы не парящий сокол. Он казался соринкой, темной закорючкой, нарушающей гармонию цвета.
Соколу в общем-то на полуденную дрему было наплевать. Он занимался ответственным делом – охотой. Охотился на своего давнего врага. Врагом его была мышка. Мышка не простая, а белая. Этот редкий среди мышей цвет назывался альбиносовым. О том сокол услышал, когда под крышей царского терема в засаде сидел. Мышка вела себя очень нахально и сокола полностью игнорировала – слизывала крошки прямо с рук одной из царевен и даже прикидывалась ручной. Именно тогда одна из царских дочек и сказала, что мышка не простая, а альбиносовая. После того как мыши спасли столицу Лукоморского царства-государства от злостной великанши Усоньши Виевны, к грызунам этим, прежде без счету истребляемым, стали проявлять почет да уважение.
Соколу было совсем без разницы, какого цвета еда. Мышей внизу много. Серых. Но эта была очень хитрой, и, несмотря на то что ее белую шкурку было видно за версту даже в самой густой траве, наглому грызуну каждый раз удавалось избежать когтей крылатого хищника. А потому как поймать эту шуструю мышку сокол не мог, то мечтать о ней начал денно и нощно. И такой она стала вкусной ему казаться, такой сочной и даже сладкой, что стал сокол мышь эту наглую во сне видеть.
Сокол заметил движение в ивняке, что украшал берег пруда зеленью и тенью, и ринулся было вниз, но огромный гребень, что вдруг показался над верхушками ив, испугал его. Размеры неведомого зверя намного превышали охотничьи способности хищной птицы. И опять-таки цветовая гамма не та. На что ему, спрашивается, жесткий на вид чешуйчатый гребень фиолетового цвета вместо маленькой, беленькой и, что самое главное, мягкой мышки?
Сокол сделал еще круг. Пролетел над кромкой леса, ивняком и прудом, заросшим белыми лилиями. Последние два дня мышка мелькала на берегу пруда, и сокол недоумевал: что это обнаглевшего грызуна потянуло из хлебных царских горниц к лесному омуту? Недоумевал до тех пор, пока не увидел трех царских дочек, гуськом направившихся к пруду. С узелками в руках, между прочим. Понятно. Девицы ее подкармливают. Небось и на берег попала в узелке с припасами! Если царевны пришли, значит, мышка тоже появится!
Сокол снизился, сделал еще круг и едва не был сбит гребнем неведомого зверя. Уже набирая высоту, он заметил белое пятнышко около платьев, небрежно брошенных на берегу. Охотник сильно обрадовался мыше, будто доброй знакомице, и зашел на новый круг.
Мышка тоже заметила давнего недруга. Она бросила кусок сыра, что с превеликим аппетитом поедала, и поспешила спрятаться в густых зарослях, но не успела. Она даже забыла испугаться – настолько велико было ее удивление. На берегу омута можно было увидеть любого хищника, любую нечисть, но чтоб такое страшилище чудное?!
Две огромные лапы изумрудно-зеленого цвета с острыми ярко-фиолетовыми когтями раздвинули деревья так, будто это были травинки. Три пары огромных глаз в упор посмотрели на грызуна. Глаза эти размером с тот самый каравай, которым царевны собирались пообедать и в котором мышка активно прогрызла большую дыру. Насквозь и прогрызла. Даже по цвету глаза зверя о трех головах на тот каравай походили – такие же тепло-желтые. Тонкая полоска зрачка пересекала радужку – совсем как та бороздка, которую мыша только что проела в хрустящей хлебной корке. Глаза сидели близко друг к другу на вытянутых зеленых мордах. Темные дыры носов показались маленькому грызуну огромными пещерами – каждая ноздря была раз в сто больше ее норки. Мышка посмотрела ниже – и обомлела. Те белые полосы, что, собственно, и преградили ей путь, оказались острыми клыками. Едва из огня да в полымя не попала! Спасаясь от сокола, полезла в пасть к чудовищу!
Мышка посмотрела на небо и подумала о том, что страшный прежде враг на фоне новой опасности напоминает мелкого воробья. А потом решила, что новый враг охотится не за ней, малорослою. Ну не наесться такой громадине одной маленькой мышей, пусть даже и преотлично откормленной! На один зуб не хватит, а у зверя их вон сколько!
Мыша успокоилась, но все же поспешила уйти с дороги, чтобы не затоптали ненароком. Обходить невиданного зверя она решила с той стороны, где зубы мельче, шея короче, а голова меньше.
Сокол тоже препятствие заметил, еще раньше, чем его добыча, и потому не упал на мышку камнем с неба, как собирался, а зашел на следующий круг. Надо же было такому случиться – выследил наконец, а тут змей, да не простой – о трех головах. Тело за деревьями не видать, но шеи вон какие длинные. Соколу сверху хорошо были видны три плоские вытянутые головы и длинные раздвоенные языки – видимо, змей разговаривал или шипел, но что за звуки издавало невиданное чудовище, сокол не разобрал. Визг купающихся царевен заглушал все. А мышка, как назло, зазевалась – белое пятнышко едва-едва двигалось влево.
Мыша была любопытна до самой невозможности, поэтому не спешила, очень внимательно прислушиваясь к разговору голов, а когда сообразила, о чем речь идет, то очень захотела узнать, что же будет дальше.
– И все-таки это неправильно, – сказала та голова, что была ближе к мышке, – я считаю, что подглядывать не стоит.
– Почему? – спросила левая голова.
– Поймут неправильно, – с недовольством в голосе ответила правая.
– А жениться, не увидев невесту, правильно? Кота в мешке нам не надо! – прорычала средняя голова Змея Горыныча.
– Но их же трое! – возразила та голова, которую звали Умником.
– Ну ты, Умник, и сказал! – Левая голова, что звалась Озорником, коротко хохотнула и продолжила: – А нас сколько? Нас тоже трое.
– А то, что дамы не одеты, тебя, Озорник, не смущает? – продолжал нудить Умник, раздражая братьев этим своим занудством.
– Напротив, меня это радует. Я даже красоту их прочувствовал, хотя девчонки не нашего племени! – На деле-то Озорнику девчонки и не нравились вовсе, но брата подонимать да до белого каления довести он вовсе не прочь был.
– Вот и поискали бы соплеменников, вместо того чтобы за чужими подглядывать, – ответил Умник и демонстративно отвернулся, вновь преградив путь мышке, которая, удовлетворив любопытство, собралась было прошмыгнуть мимо.
– Да сколько можно искать! – возмутился Озорник и проворчал: – По миру рыщем – невесту ищем. И в Аглии были, и в Гишпанских землях, и Хранцию до икоты всю перепугали вместе с населением тамошним. Нет змеев о трех головах на свете, нет и вовсе ни одного разу не было!!! И что это Старшому жениться приспичило? Домой даже не заглянули, лежим тут в сырости…
– Цыц! – шикнул Старшой. – И возбуждаться запрещаю!
– Я не специально, это глаза отреагировали, а царевны ладненькие. Не рычи, Старшой!
– Вот и возбуждайся глазами – они твои, а на общие части тела возбуждение не распространяй! Вон, Умник совсем смутился… И потом, не корову выбираем, а невесту.
– Я бы лучше корову завел, – мечтательно произнес Озорник.
Старшой нахмурился и вопросительно скосил глаза вправо, а младший смутился и покраснел, точнее – позеленел густо. Из бирюзового стал темно-зеленым и шумно вздохнул. Озорник хотел было сказать, что он неправильно выразился, а братья слишком буквально поняли его, но не успел.
Именно этот момент мышка выбрала, чтобы прошмыгнуть мимо Умника, а сокол пошел ва-банк и решил выхватить мышь из-под носа трехголового змея.
Умник шумно втянул воздух, не заметив, что в его огромную ноздрю затянуло несчастного, страдающего любопытством грызуна. Сокол, решительно настроенный на охоту, не мог уже остановиться, и вместо вожделенной добычи его когти впились в ноздри змея – самое чувствительное и болезненное место на голове.
Змей громко чихнул – недруги отлетели на несколько шагов и запутались в ветках ивы. Причем мышка не разбилась при падении только потому, что крепко держалась за хвост крылатого недруга.
Царевны завизжали, вскочили из воды и, забыв одеться, бросились наутек.
Змей попытался взлететь, но рухнул вниз, ломая тонкие ивы. Одновременно с ним упали три березы, стоявшие в стороне от леса, особняком, почти на лужайке. Змей взревел в три глотки и выпустил струи пламени в сторону, лесного пруда, совсем еще недавно упокоенно-сонного. Пруд моментально вскипел и поднялся в воздух белым и горячим облаком пара.
– Как больно… – просипела одна голова. – Чем это нас так?
– Корягой… – простонала в ответ другая. – Корягу зацепили.
– Чем зацепили, Старшой?
– Лапой, Умник, и зацепили, – прорычал старший брат. – Озорник, а ты чему опять внепланово возбуждаешься? Прекрати немедленно дело это непотребное!
– Не могу! – взвыла третья голова. – Сами глаза откройте и посмотрите…
Братья открыли глаза и увидели голое дно пруда, сплошь усыпанное вареной рыбой.
В центре, на круглом каменном ложе распластался ошпаренный Водяной, голый и красный. Он слабо шевелился и пытался обнять подружку, покрытую зеленой чешуей. Подружка, как видно было невооруженным очками глазом, пострадала меньше. Она выбралась из-под несостоявшегося любовника и, что-то прокричав на незнакомом языке, пошла прочь, громко шлепая ластами по траве.
– Куда, Наядушка?.. – простонал вслед покинутый жених.
– На домус, – ответила бывшая невеста, не оборачиваясь.
– А как же я?!
– А ты пошелус на фаллос, провинциалус придурикус! – в бешенстве проорала иностранка.
Она резким движением откинула копну зеленых, похожих на водоросли волос, дернула плечиком и, проходя мимо Змея Горыныча, ткнула его зеленым кулачком в одну из морд. Змей не возмутился, понимая, что у бывшей невесты Водяного причина для раздражения имеется очень веская. Братья проводили ее заинтересованными взглядами трех пар глаз и сделали еще одну попытку взлететь, на этот раз успешную.
Ошпаренный Водяной растерянно посмотрел на облако пара, которое совсем недавно было его любимым прудом и прекраснейшим местом для свиданий. И на виновника инцидента, быстро набиравшего высоту, он тоже посмотрел. Тот взмахивал крыльями, одновременно стараясь освободиться от длинного корневища, которое прицепилось к мощной лапе, оснащенной страшными когтями. Наконец это ему удалось, и подводный донжуан следил мутным взглядом за падающей корягой в полной прострации. Следил до тех пор, пока она не свалилась на его многострадальную голову.
Раздался треск, коряга переломилась на две части, но удар по голове вывел Водяного из шокового состояния – он сначала всхлипнул, а потом, почувствовав боль от ожогов, тихонечко заскулил. Вскочив с ложа, Водяной плюхнулся в чудом сохранившуюся лужицу – остужаться.
Под упавшими березами совой заухал придавленный и сильно перепуганный Леший, переполошив лесной народ.
Сокол наконец-то выпутался из веток ивняка, только для того, чтобы быть сбитым все еще падающей на землю вареной рыбой.
Мышка вспомнила, что сокол – враг, и юркнула в норку, а сокол вспомнил, что он птица, и взмахнул крыльями, поднимаясь в воздух. В охоте сегодня нужда пернатому хищнику отпала, потому как еды кругом было теперь огромное количество. Он схватил когтями первую попавшуюся рыбину – это оказался довольно увесистый сом – и полетел восвояси, решив, что на сегодня приключений хватит.
Высоко в небе летел Змей Горыныч. Сокол проводил его взглядом, вздохнул и подумал, что хотя охота сегодня и была испорчена, но день получился интересным и познавательным. Пернатый хищник очень бы удивился, узнав, что в этом Горыныч с ним полностью согласен.
А в Городище Лукоморском переполох знатный случился. Дочки царские прибежали домой голышом да с криками. И поступком этим мужское население столицы привели в великое смущение. Мамки да няньки сразу полотенцами девушек прикрыли да одеваться уволокли. И только потом, когда они, причесанные да одетые, спустились в думскую залу, царь-батюшка расспрашивать принялся, что так напугало девиц. Но царевны ничего толком ответить не могли, потому как ничего толком и не видели. Что-то громыхнуло, что-то полыхнуло, кто-то завыл страшно – и это все, чего удалось Вавиле добиться от дочерей. Чих Горыныча им громом показался, а то, что озеро вдруг паром в небо ушло, – и вовсе чудом неслыханным.
– Ума не приложу, что тут делать? – озадачился царь Вавила.
– А что гадать? На месте следы преступления искать надо, там и разберемся, что за ворог пожаловал, – предложил воевода Потап, все еще красный словно рак после увиденного.
Другие-то глаза позакрывали, как только поняли, что царевны голышом бегут, а Потап рот разинул, глаза выпучил и отвернуться совсем забыл. Вот и краснел да потел теперь, сгорая со стыда и смущаясь. И потому хотелось славному богатырю поскорее заняться делом, чтобы мысли его другое направление приняли. По чести сказать, так Василису с Марьей Потап и не заметил вовсе. У него только одна Еленушка в глазах стояла. И без того воевода потел в присутствии младшей царевны, а тут и вовсе охватила его жгучая страсть.
– Дело говоришь, Потап, – согласился царь Вавила, – трубите сбор – на берег пруда разбираться с нарушителем спокойствия отправляемся. – Вавила задумался, немного помолчал и добавил: – Ну в случае ежели супостата не окажется, так хоть определим, какого роду-племени беда та нежданная.
И царь зашагал по улице, заложив руки за спину да нахмурившись. Следом за ним Потап шаг чеканил, оставляя на земле глубокие следы. Оно и немудрено было – воевода высок да плечист, что дуб кряжистый, и весил он соответственно. И кольчуга железная, и шлем, и меч да прочее вооружение тоже тяжести добавляли.
За Потапом дружинники маршировали, построившись в две колонны, а уж за ними остальные любопытствующие. Большой интерес возник у народа, всем захотелось посмотреть на странного пугальщика. Вот и обезлюдело Городище махом. А уж за людом честным ребятня неслась с криками, смехом да визгом. И направилась вся толпа шумная к пруду, прежде тихому, незамутненному.
Разное говорили люди, разное предполагали и версии выдвигали тоже разные, порой прямо-таки взаимоисключающие. Кто говорил, что будто Усоньша Виевна из царства Пекельного снова вылезла, кто-то Кощея-покойничка вспомнил – будто он ожил и начал вредительствовать, кто еще что говорил, вообще уж несуразное и не соответствующее действительности. Но все предположения были далеки от истины.
Глава 2
ХОЛОДНАЯ БАБА НАЯДА
КАК ПРЕДМЕТ СТРАСТИ
ГОРЯЧИХ ХЫЗРЫРСКИХ ПАРНЕЙ
Стоял дворец на Стеклянной горе одинокий, будто покинутый. Посмотреть на него – так казалось, что и потускнел он, и солнечные лучи в полсилы отражать стал. Будто человек в тоске ликом потемнел – так и тот дворец в хрустальном сиянии потускнел. А причиной этой тоскливой темноты стала депрессия Дворцового.
Сидел Дворцовый пригорюнившись и обхватив руками голову. Кругом пыль, да грязь, да разор знатный. И хоть положено было маленькому хозяину за порядком следить, да не мог он. И для кого теперь эту сверкающую чистоту наводить? Кто по хрустальному полу маленькими лапками будет стучать да коготками поцарапывать? И в кладовых пусто было – даже мышам поживиться нечем. Ни крошки хлеба, ни яиц, ни маслица невозможно было там найти. А уж об орехах да ягодах, о грибах да разной снеди лесной и вовсе говорить не хотелось. Давно уж кладовая даров от Лешего не видела.
К Дворцовому изредка братец его наведывался – Домовик из царского терема.
– И что ты унынию предаешься аки девица нервенная, нестабильная? – обычно вопрошал Домовик, но в ответ только ахи да охи получал вместо разумных слов. – Вернется твой змееныш до дому родного. И ничего с ним в дороге не сделается! Он у тебя парень умный да смышленый.
Тут Дворцовый оживал ненадолго и принимался взахлеб рассказывать, какой хороший его сыночка, какой ласковый, как грамоте да наукам учен, как веселью и радости предается, да еще о том, как его – родителя – чтит и любит.
Терпеливо слушал те рассказы Домовик, понимая, как туго сейчас приходится родственнику. И не перебивал, не говорил, что уже в который раз одно и то же слушает и всю биографию Горыныча наизусть выучил. Хотя и подмывало Домовика все это высказать. А чтобы депрессию с Дворцового согнать – наподдать тому пониже спины лаптем как следует. Но всякий раз удерживался, только вот захаживать все реже и реже стал. Кому ж охота по своей воле в тоску черную тягучую окунаться? Она хоть и не твоя тоска, а все одно побудешь рядом, так непременно тоской той и замараешься. И все потом не так кажется, да и не радует – и пол метен абы как, и детки царские воспитаны плохо, и мышей развелось, будь они неладны!
Сочувствовал горю Дворцового, однако, Домовик сильно, а потому, заслышав от мышей шепоток о том переполохе, что на берегу лесного пруда случился, сразу послал родственнику весточку и припасов из своей кладовой.
Заметался Дворцовый, заохал. Из угла в угол, не зная, за что в первую очередь схватиться, закидался. Но с волнением он все же справился и решил, справедливо рассудив, что сыночка его с дороги голодный прибудет, стосковавшийся по домашней родительской пище, а потому главная забота сейчас – приготовить знатный обед.
Засучил Дворцовый рукава да кашеварить принялся. Да так споро и быстро, что казалось, будто не две руки у него, а все десять. Счастливый отец и тесто на блины заводил, дабы Умнику радости доставить, и пироги тут же лепил, чтобы Старшого побаловать, и котлеты жарил – Озорника, который до них охоч был, порадовать. Еще и на кухне пыль да грязь, наросшие за время депрессии, сметать успевал. И полы тотчас же засверкали, пусть пока и в одном кухонном помещении.
А Змей Горыныч уже к дому приближался, тяжело крылами взмахивая. Он устал. Устал потому, что как только на прямую линию к Лукоморью определился, так летел торопясь, не останавливался на привалы. И земли разные он посмотрел в путешествии, и с диковинками заморскими столкнулся – такими, что диву дашься, но дом родной милее ему был и ласковее. И если бы Старшому не приспичило на царских дочек взглянуть, сидел бы сейчас Горыныч в хрустальном дворце, блины бы со сметаной да пироги в три глотки уписывал и слушал радостные причитания своего папеньки Дворцового.
– День выдался интересный, хотя и оконфузились, – сказал Старшой, обращаясь к братьям. – Что притихли?
– Ладно, Старшой, не ворчи, – попросил Озорник, которого охватила совсем не детская ностальгия по дому да по котлетам папенькиным. – Дались тебе эти дочки царские! Давай лучше корову стащим. Смотри, вон – внизу – какая красавица пасется!
На лугу действительно корова паслась. Толстая коровища, породистая. Вся белая, только вокруг уха темное пятно. Почему ту корову в стадо не отправили, а одну пастись оставили – так не по чину было породистой, благородной скотине с простыми буренками дружбу водить. Принадлежала корова та Елене Прекрасной, и царевна собиралась продать ее втридорога. Потому и распорядилась на лугах заливных пасти, чтобы массу нагуливала, а вместе с массой и стоимость, соответственно.
– Я не ворчу, я думаю: за что мне такое наказание?! – воскликнула средняя голова.
– Какое? – подал голос Умник, до этой поры молчавший, будто в рот воды набрал.
– Два брата-идиота, – прорычал Старшой. – Один на корове уже готов жениться, а другой все бы на цветочки любовался.
– Цветочки полезнее, потому как любовь к прекрасному прививают недюжинную! – огрызнулся Умник, изрядно повзрослевший и осмелевший в странствиях.
– А я корову не на предмет женитьбы рассматривал, а на предмет гастрономических интересов, – обиженно буркнул Озорник.
– Цыц, я с вами дома поговорю! – отмел возражения старший брат, а средний и младший с тоской посмотрели на одиноко стоящую гору.
Гора та в народе звалась Стеклянной и сверкала так, что при солнечном свете на нее больно было смотреть. Взобраться по ее скользким склонам немыслимо, поэтому Змей Горыныч спокойно отсутствовал долгое время, нисколько не переживая за свое добро. Да и слава у замка, что стоял на вершине горы, была дурная и жилище Змея получше хрустальных склонов защищала. И папенька тоже беспорядка не допустит. Раньше дворец этот принадлежал Кощею Бессмертному, но Горыныч не был лично с ним знаком. Кощей куда-то пропал, когда как раз Змей из яйца вылупился. Охотников по доброй воле посетить дурное место не находилось.
Тело Змея засверкало всеми цветами радуги, солнечные лучи запрыгали по огромным, размером с большую тарелку, чешуйкам. Змей Горыныч влетел в приветливо распахнутое окно замка и приземлился, подняв клубы пыли. Грязь эта да запустение так разительно отличались от того, к чему привык Змей в своем доме, что его огромное сердце похолодело.
– Беда с папенькой! – воскликнул Умник.
– Может, помер с горя? – предположил Озорник, а Старшой во всю мочь зарычал:
– Батя, ты где?!
– Сыночка!!! – раздался радостно-плаксивый вопль, и навстречу Горынычу кинулся маленький, с полметра ростом, старичок. Он перецеловал все три морды Змея и тут же причитать принялся: – Ой, да как выросли-то, маленькие мои, как возмужали! Да похудали-то в дороге, поди, ни разу не евши как следует!
– И мы по тебе соскучились! – радостно гаркнул Старшой, и три раздвоенных змеиных языка ласково лизнули Дворцового.
Дворцовый потребовал, чтобы воспитанник его отчитался за долгое отсутствие, но сначала пригласил Горыныча в просторную кухню, где на плите что-то кипело, шипело и булькало.
– Жениться я решил, папенька, – сказал Старшой, сыто отрыгивая да поглаживая живот, вздувшийся пирогами, блинами, котлетами.
– Да зачем нам такая забота?! – хором вскричали младшие головы. – Зачем жениться?!
– Зачем жениться, говорите?! – Старшой поковырялся в зубах, посмотрел на Дворцового, окончательно сомлевшего от счастья, и изрек: – Затем, что в доме добром порядочном хозяйка нужна, а в этом и всех трех не хватит.
– Так ведь папенька… – начал было Умник, но старший брат немедленно перебил его:
– А папенька нам не уборщица, да в кухарки и повара тоже не нанимался! И старенький он уже, а дворец огромный. Один хрусталь натираючи с ума до конца жизни сойти можно. Так что разговор закончен – летим свататься!
Братья промолчали – возразить было нечего. Дворец большой, добра полные сундуки, а присмотру нет. А Дворцовый, такой речью премного польщенный и от заботы вовсе растаявший, подавно не стал возражать. Хотя переживал он сильно – рано, считал, маленькому жениться, но перечить не стал. А ну как снова в бега да путешествия ударится? Тоскуй потом по нему до самой бесконечности. Нет уж, пусть дитя неразумное женится да дома сидит!
Прошествовал Горыныч по пыльным полам к зеркалу. Сдернув с ближайшего сундука салфетку, змей смахнул пыль с зеркальной поверхности и посмотрел на себя, любимого. Он поворачивался то одним боком, то другим, внимательно изучая отражение.
– Красавец! – одобрительно хмыкнул Старшой. То, что он увидел в зеркале, очень понравилось – силен, мощен, огромен, весь зеленый да чешуйчатый.
– Еще бы! – радостно подтвердил Озорник. Он, оттолкнув две другие головы, тоже к стеклу отражающему протиснулся, но ничего нового для себя там не увидел. А потому скорчил страшную рожу и показал язык своему отражению.
– Кто от такого завидного жениха откажется?! – продолжал развивать тему старший брат.
– А если все-таки не отдадут царевен в жены, что тогда делать будем, а? – спросил Умник, и в его голосе звучала надежда.
– Заруби себе на носу, Умник: если ты чего-то хочешь, у тебя это будет!
– Правильно, Старшой, говоришь, а если не дадут – сами возьмем!
– Но почему, Озорник? Ты не подумал о том, что тебя могут посчитать неподходящим женихом? Дочки-то царские все-таки, – осторожно, чтобы не схлопотать оплеуху, напомнил Умник.
– Потому что если нам что-то надо, то у нас это будет, – ответила правой голове левая, а средняя гордо добавила:
– Потому что мы – наше величество Змей Горыныч! – А следом старший и средний братья хором прорычали: – И право у нас царское!
– Мания величия у вас царская, – прошептал Умник, но с советами больше не высовывался.
Открыв ближайший сундук, коих от Кощея осталось великое множество, начал Змей Горыныч на сватовство собираться. Главная голова выудила из недр бездонных голубую шапочку с вышитыми на боку буковками. Три штучки всего – «ВДВ» – и ничего более. Что буковки эти значили, Старшой не знал, но шапочку на голову нацепил, лихо набекрень заломив, хоть и маловата она ему была.
Умник достал пару серебряных колец и вдел их в дырочки, просверленные над правым глазом. За право просверлить эти дырки он долго боролся, говорил, что на общий хвост не претендует, а морда его собственная. Аргумент получился железный – возразить было нечего, поэтому братья хоть и ругались нецензурно, когда он дырки сверлил, но терпели.
Озорник посмотрел на братьев и, заразившись общим настроением, поковырялся в носу, за что немедленно получил два недовольных, осуждающих взгляда.
– Я… это… прихорашиваюсь, – объяснил он, на всякий случай вытягивая шею подальше в сторону в целях безопасности.
– Если бы не общая организма, я бы тебя побил – великое удовольствие из твоего носа козявки таскать! Ты хоть иногда вспоминай, что система нервная у нас одна на всех, и осязать то, чего у тебя в ноздрях залежи цельные, приятности мало, – прошипел Старшой с брезгливым выражением на морде. – А ты зачем это нацепил?
– Чтобы невестам не стыдно было в глаза смотреть, – вздохнул младший, прилаживая к носу темные очки, – после того как мы за ними подглядывали.
– Мы не подглядывали, мы рассматривали, – хором ответили два других брата.
– Не понимаю, в чем разница?
– Подглядывают дурно воспитанные, а рассматривают хозяйственные, – рассудительно произнес Дворцовый, наблюдая за сборами. Что бы ни сделал его любимый сыночка, все для заботливого отца хорошо было, всему сыскивал он оправдание да правильное объяснение.
– Лихо загнул, батя, – рассмеялся Озорник. – Это чтоб невесты, значит, без изъяну были. Как их зовут-то?
– Одну Еленой Прекрасной кличут, – начал Дворцовый, но тут его младшенький перебил.
– Вообще-то они близнецы, – сказал Умник, – но мне интересно, она соревновалась за это звание или присвоила его?
– А что ей оставалось делать? – Дворцовый хитро улыбнулся. – Сестер-то зовут Василиса Премудрая и Марья Искусница – вот и осталось ей то прозвище, какое ее наклонности лучше отражало.
– Искусница? – Озорник задумался и переспросил: – Это что, искусать может?
– Дубина, она в делах искусна, что мне особенно нравится! – Старшой посмотрел на сети паутины, на слой пыли, что совсем скрыл великолепие хрустального дворца, и отдал команду: – Отставить разговоры, летим жениться!
Но не то день был плохим, не то Умнику не нравилась эта идея до такой степени, что сглазил он всю задумку, только сватовство не состоялось. Сорвалось по той причине, что свататься было не к кому. Еще подлетая к царскому терему, Змей Горыныч обратил внимание на удивительную тишину, вовсе не свойственную царскому подворью. Ни одной души вокруг не наблюдалось. Змей опустился перед крыльцом и направился к ступеням, но его остановил грозный окрик:
– Куцы прешь?! Ибо нет никого дома!
– Что, совсем никого? – удивился Старшой, заметив на ступенях маленького старичка.
На старичке была длинная рубаха, подпоясанная красной лентой – явно из девичьей косы стащил, и полосатые портки. Мужичок запустил пальцы в тщательно расчесанную бороду и шевелил ими, выискивая невидимую соринку, и его, Змея Горыныча, нисколько не боялся. А чего ему бояться-то? Домовик за Горынычевым развитием с детства наблюдал, вынужденный слушать рассказы родственника. И знал он змея трехголового, что называется, с пеленок, и куда лучше знал, чем тот сам себя знать мог. А Горыныч раньше никого не видел – ни Домовика, ни какого другого домового. Домовые в гости-то больше по ночам ходили, а ночью Змей спал.
– Ты кто? – спросил Змей всеми тремя головами.
– Я – Домовик, – представился мужичок. В его голосе звучала такая гордость, будто он был самим батюшкой царем.
– А где царь? – хором осведомились Змеевы головы.
– Нетути, ибо по делам отсутствуют, – ответил Домовик, с интересом рассматривая Змея.
Мальцом-то он Горыныча не раз видел, но тогда и не думал, что малявка, каким Змей в детстве был, в этакую громадину вырастет. Домовик только головой покачал – ну чего было Дворцовому так убиваться, спрашивается? Да зверь этот трехголовый только для него сыночка, а для остальных он страшилище лютое – особенно для тех, кто его ночью встретит, да еще и в темном переулке.
– А царевны где? – спросил Старшой, все еще надеясь, что сегодня дела сделаются.
– При нем, ибо от себя отпускать боится, – ответил Домовик, задирая бородатое лицо к солнышку.
– Это еще почему? – Старшой озадачился – что может грозить царевым дочкам?
– Потому и боится, что лихие люди озорничают. На царевен напали, когда те в пруду мылись. Хорошо, спаслись, вот только сраму не оберешься – голышом домой прибежали. – Домовик улыбнулся в усы, вспомнив, какой переполох поднялся в тереме, когда во двор влетели нагие визжащие царевны. Он-то знал, что причиной утреннего переполоха был не кто иной, как стоящий сейчас перед ним Горыныч, но не стал об этом рассказывать. Домовику нравилось пересказывать слухи и домыслы, да и побеседовать он не прочь был. – На пруд все ушли. И воевода с дружиной там, ибо поклялся супостатов проучить. Он воин славный, разберется. А люди вот говорят, что это либо Тмутараканская орда шалит, либо хызрырские племена набег устроили, ибо парни они такие горячие, что даже пруд испарился. И до девок охочи. Царевнам повезло – удрали, а вот невесту у Водяного умыкнули-таки. – И Домовик поглядел на Змея свысока, довольный своей информированностью.
– А ее-то зачем? – удивился Змей Горыныч. Братья переглянулись, не понимая, кому понадобилась мокрая морская баба, тем более такая страшная.
