Текст книги "Наше величество Змей Горыныч"
Автор книги: Ирина Боброва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Глава 2
ДВАЖДЫ РОЖДЕННЫЙ
Утро объявила корова Зимун счастливым мычанием. В ее стойле, на охапке свежей травы, ошарашенный Сварог обнаружил крепкого младенца – мужского пола и вполне пристойного человеческого вида. Сарайник объяснил эту ситуацию, рассказав, что корова Зимун сжевала объедки золотой щуки, оставленные Перуном.
– Пристройте мальчишку куда-нибудь, – распорядился Сварог, убедившись, что молочная река снова потекла в миры поднебесья.
Следующее утро, как и всегда, Сварог встретил на вершине мирового дерева. И снова над ним зависло грозовое облако отца. Род был не просто разгневан, он был в бешенстве. Молочная река, всего сутки назад нормально функционировавшая, опять пересохла.
Открыв Голубиную Книгу, Род ткнул пальцем в страницу, и похолодевший Сварог прочел, что корова Зимун должна была родить сильного бога, которому положено нести ответственность и за все дикое зверье, и за любую домашнюю скотину. Звали скотьего бога Белесом.
– Где хочешь найди мальчишку, – прогрохотал Род, – иначе такой падеж зверья да скота начнется, что потом никакими заклятиями экологическое равновесие не восстановишь!!!
Но попытки Сварога выяснить, кто и куда отправил коровьего сына, потерпели фиаско. Никто ничего не помнил, каждый его сын так и норовил свалить вину на другого. Разбор полетов на этот раз проходил тут же, у ворот коровника.
Корова Зимун тосковала по сыну. Она не пила, не ела, только тяжело вздыхала. Даже шум, что устроили Сварог и его шумные отпрыски у входа в хлев, не только не вывел корову Зимун из депрессии, но даже не привлек ее внимания.
Зато Сарайник, для которого оленеводство становилось прекрасной и несбыточной мечтой, проклинал тот день, когда он услышал, что в Ирий требуется скотник. Сарайник снова сидел на коньке крыши коровника, опасаясь, что гневливые боги попросту затопчут его. И что расшумелись? Работать не дают спокойно. Ну пересохла молочная река, так что ей не пересохнуть? Сосцы коровьи раздаивать надо, а как он, спрашивается, это сделает, если хозяева скандал да побоище на его рабочем месте устроили? Маленький скотник вздохнул и подумал, что на поляне нет еще одного участника событий – Полкана, незаконнорожденного сына Сварога. Он пытался вспомнить, действительно ли мальчишку забрал конеподобный бог войны или же ему это приснилось. Так и не найдя ответа на этот вопрос, Сарайник вздохнул и подумал: «А был ли мальчик?»
Мальчик был. И если бы небожители поспокойнее были да порассудительнее, они быстро нашли бы его, но тогда бы не было этой истории. Не будем гадать, что бы тогда было, – раз история случилась, значит, о том в Голубиной Книге написано. Или на роду.
А на роду лукоморского царя Вавилы было написано, что не видать ему сына как своих ушей. Давно старый волхв составил предсказание, раскидывая на траве у капища птичьи кости, и доложил Вавиле, что разрешится от бремени царица Ненила дочерью. И что будет дочь та ликом прекрасна, умом сильна да мастерством искусна. Но царь Вавила, несмотря на предсказание, все равно верил: будет у него сын, а у царства Лукоморского наследник!
Именно поэтому, когда пришло царице Нениле время родить, метался он из угла в угол по тронной зале в большом волнении и беспокойстве. За ним толпой ходили бояре. Иногда царь-батюшка резко останавливался, и тогда бояре не успевали притормозить и падали друг на друга. Царь Вавила мгновение стоял, прислушиваясь к крикам жены, потом снова начинал носиться" из угла в угол, и бояре, вскакивая на ноги, пускались следом.
– Скоро ли? – Этот вопрос звучал уже сотый раз, но ответ был неизменным.
– Нет еще, царь-батюшка! – отвечал воевода Потап, дежуривший на втором этаже у двери в царицыну опочивальню.
Наконец царский терем огласил тонкий писк, похожий на мяуканье котенка.
– Сын!!! – вскричал измученный долгим ожиданием отец.
– Никак нет, царь-батюшка! – остудил его радость воевода.
– А кто ж тогда? – Глаза у царя и без того были выпучены, а тут от удивления из орбит прямо-таки выкатились.
Корона съехала на озадаченно наморщенный лоб и закрыла глаза – Вавила стоял задравши голову и приплясывал от нетерпения.
– Дочка! – радостно гаркнул Потап, передавая царю добрую весть.
Снова приоткрылась дверь царской опочивальни, и повитуха под тонкий писк ребенка что-то сказала.
– Еще один младенец! – взревел Потап, улыбаясь так, будто это его дети появились на свет.
– Сын?! – дрожащим от волнения голосом поинтересовался царь.
– Нет, царь-батюшка, – доложил Потап.
– Да кто ж тогда?! – В голосе царя звучало искреннее недоумение, он даже имя для наследника придумал, всей думой боярской думали, выбирали. А как теперь девок называть, спрашивается? Снова по три дня заседать? На каждую, между прочим.
– Еще одна девка! – гаркнул Потап, передавая повитухины слова вниз, в тронную залу.
Царь Вавила утер слезу, бояре зашептались – кто радостно поздравляя царя, а кто злорадствуя, что наследника и сына Вавиле не дождаться.
Дверь открылась в третий раз, и озадаченный Потап, неуверенно взглянув с лестницы на не менее озадаченного царя, снова гаркнул:
– Третий ребенок!
– Сын?!! Сын, Потапушка?!! – с трудом проговорил Вавила вдруг охрипшим голосом. Он еще надеялся, что у него будет сын, а значит, наследник царства Лукоморского.
– Опять девица, – ответил Потап, подумав, что зря надеялся стать наставником и воспитателем царевича в ратном деле.
Из царской опочивальни вышли мамки да няньки и вынесли три орущих свертка. Царь Вавила, едва взглянув на дочерей, понесся к жене. Он рванул дверь, переживая за царицу, перенесшую столь трудные роды, – шутка ли, тройню на свет произвести?! И замер, встав как вкопанный. Навстречу ему из открытой двери вырвался громкий младенческий крик, совсем не такой нежный, как пищание дочерей, а наоборот – очень властный и голодный. Не веря своим ушам, царь Вавила ступил в опочивальню и, едва дыша, приблизился к постели, на которой крепко спала утомленная родами царица. Рядом с ней на одеяле из гагачьего пуха копошился еще один младенец. Вавила поднял его на руки. По сильному маленькому тельцу пошла дрожь, и малыш пустил тонкую струйку в лицо папаше. Тот, даже не думая отворачиваться, благоговейно прошептал:
– Сын… – и, выбежав на лестничную площадку, поднял писающего ребенка над головой. – У меня сын!!! – закричал он, не замечая, что бояре стоят плотной кучей, не смея пошевелиться.
Они с тоской смотрели на свои дорогие кафтаны, которые наследник Лукоморского царства безнадежно портил, продолжая писать.
Но когда взошло солнце, радость сменилась горем. Не выдержав трудных родов, умерла царица Ненила. Тихо скончалась, во сне. Улетела душа ее в райские сады, и оттуда смотрела царица на своих деток.
Незадолго до событий, что случились в царском семействе, совсем в другом месте произошла другая история.
В каменных чертогах, которые мрачной громадой высились в центре Пекельного царства, было на удивление тихо и темно. Но темнота эта была непростой – темнота эта светилась и переливалась всеми оттенками черного цвета, каких под голубизной неба в поднебесных государствах и не увидишь. Тихо было потому, что старый Вий – князь и правитель подземного царства – как всегда спал. Остальные обитатели полетели на ежегодный праздник, во время которого проводились и шабаши на Лысой горе, и массовые пуганья людей в странах земных, и турниры да схватки с героями в поднебесной стране. Ходили слухи, что какому-то особо ретивому Волоту удалось в один из таких дней навести смуту в самом Ирие – саду райском.
Кроме храпящего Вия в подземном дворце присутствовали еще двое, и в отличие от хозяина темного царства эти двое спать и не собирались. То были Усоньша Виевна, любимая дочь подземного царя, и нянька ее, старая Буря-яга, приставленная заботливым Вием к неразумному чаду.
Само «чадо неразумное» звалось великаншею и было ростом два метра с половиною – пока. Пока, потому что не вступила Усоньша еще в ту пору, когда женщина расцветает да соком наливается, – подросток голенастый, нескладная, что твоя птица журавель. Но уже в столь нежном, отроческом возрасте была единственная дочь Вия первой красавицей в царстве темном Пекельном. Уже сейчас угадывалась сила немереная в мощных руках девицы, а плечи обещали раздаться еще на метр, а то и на все полтора. Голова Усоньши была увенчана острыми рогами, вокруг которых топорщилась жесткая щетина волос. Лицо красы ненаглядной было черно, как сажа печная, нос широкий, ноздри раздутые – ну рыло свиное, да и только, а переносицы нет. К тому месту, где должна быть переносица, скатились глаза – тоже черные, на рубиновой красноте белков. Глаза у Усоньши, согласно канонам красоты Пекельного царства, сильно косили, то разбегаясь к огромным лохматым ушам, то сбегаясь обратно к носу. Но гордостью Вия была не красота его дочери, а ее правильный характер да примерный нрав. Как и полагается воспитанной девице, по поводу и без оного сносила Усоньша Виевна головы направо и налево, устраивала пытки кому ни попадя да умыкала все, что оставлено было без присмотру.
Сейчас дочка подземного царя сидела на троне, сложенном из человеческих костей, и от нетерпения притопывала огромной ногой. Лапищи ее так сжали подлокотники трона, что мебель не выдержала и рассыпалась мелкой костяной крошкой. Причина для нетерпения была веская – в этот темный праздник полагалось гадать, чтобы суженого-ряженого увидеть. И, по мнению Усоньши, старая нянька слишком долго возилась с приготовлениями.
– Ох и красив же жених твой будет, рот его большим будет, зубы острыми будут – в три ряда… – говорила Буря-яга, не прерывая своего дела. Шибко ей хотелось дитятко порадовать. Старая ведьма за воспитанием Усоньши Виевны с самого рождения следила и привыкла все ее желания немедленно выполнять.
– Ох… – Великанша Усоньша от восторженного предвкушения закатила глаза, от волнения на лбу выступил горячий пот. И было отчего заволноваться – трех рядов зубов не было даже у Юши Змея Мощного, а Юша считался первым парнем в Пекельном царстве.
– Три, три, и все острые, – подтвердила нянька. – И рога у него будут ветвистые, и копыта на ногах крепкие. И гребень костяной меж рогов и до хвоста по всей спине…
– А грива? А хвост? Хвост-то какой будет?! – вопрошала Усоньша, высунув длинный язык.
– И хвост будет – длинный-длинный хвост, – приговаривала Буря-яга, устанавливая на столе темное зеркало, а возле него две черные свечи, замешанные на крови нетопыря.
На зеркало, так, чтобы в любой момент можно было прикрыть его гладь, она набросила кусок человечьей кожи, которая в делах ворожейных просто незаменима. Перед зеркалом поставила чашу с кровью. Усоньша самолично утопила в крови пару мышей и черную кошку, предварительно легонько придушив ее.
Тут за окном замка что-то зашумело, захлопали ставни, застучали по стеклам кулаки. И Усоньша Виевна, и нянька ее, Буря-яга, были очень любопытны. И, потакая своему болезненному любопытству, они кинулись посмотреть, что же там такое случилось. Свесились из окон по пояс, стараясь разглядеть причину переполоха, а потому не видели, как проскользнул в комнату злоумышленник. Был он высок ростом. На белом и румяном лице плутовски сверкали синие глаза. Золотые кудри украшал венок, сплетенный из синих, под цвет глаз, васильков. Звали молодца того Усладом, и очень уж он до шалостей всяких охоч был. А шалости эти, будучи от рождения талантливым подстрекателем, братец его планировал, Ярила. Это он сейчас, прикинувшись невидимым, за окном шумел, отвлекая великаншу и ее няньку.
Услад, тихонько ступая босыми ногами, подкрался к столу, зеркальце с него стащил, а на его место другое поставил. Да быстро так все сделал, что ни хозяйка страшной горницы, ни нянька ее подмены не заметили. Скрылся озорник за тяжелой, пыльной портьерой да сам заглянул в волшебное зеркало. И увидел Уд в стекле том волшебном ответ на вопрос великанши Усоньши Виевны о том, кто ее суженый. Увидел – и похолодел. Показало зеркало Усоньшину свадьбу. Сама великанша, лебедь черная, во главе стола сидит да улыбается. Нехорошо так улыбается, прямо-таки плотоядно, и на жениха злобно поглядывает. А в женихе Услад с превеликим ужасом себя узнал – бледного да жалкого под этим голодным Усоньшиным взглядом и под строгими взорами отца с матерью. И насмешливые, а порой и вовсе издевательские лики братьев и сестер тоже удовольствия озорнику не доставили. Один только Ярила с сочувствием на несчастного жениха смотрел, но в том сочувствии узрел Услад немалую долю облегчения.
– Видать, сурицы хмельной перебрал, привидится же такое, – пробормотал Услад. Он в сердцах зеркало от себя Отбросил и увиденную в нем свадьбу – свою и Усоньши – тоже из головы выбросил. И был таков.
Не найдя за окном ничего интересного, вернулись Усоньша Виевна да Буря-яга к гадальному столу, и подмены волшебного зеркала они конечно же не заметили. Нянька зажгла свечи и сунула воспитаннице в ручищи еще одно зеркальце – маленькое.
– Смотри внимательно, – прошамкала Буря-яга, просовывая свой длинный нос к столу.
Зеркало осветилось изнутри и показало толстого младенца, видимо новорожденного. Он громко кричал, открывая беззубый рот. Старая нянька с ужасом увидела, что держит этого младенца в руках царь Вавила – правитель Лукоморского царства.
– Человек?.. – разочарованно произнесла Усоньша.
Она запустила маленьким зеркалом в большое и, схватив няньку за ноги, принялась раскручивать над головой, иногда опуская несчастную Бурю-ягу на стол и стены. А Ярила с Удом, учинившие озорство, в окно смотрели, наблюдали за развитием событий да покатывались со смеху.
– Где три ряда клыков, кошелка старая?! – рычала взбешенная великанша. – Где рога длинные, ветвистые?! Ты кого мне тут подсуропила?!
Нянька пыталась что-то сказать в оправдание, но Усоньша Виевна не стала слушать ее. Она просто выбросила старуху в окно, зеркало волшебное следом кинула и прокричала:
– Пока этого человеческого урода со свету не сживешь, назад не возвращайся!
Долго сидела несчастная нянька на дне глубокой пропасти и с тоской смотрела вверх, туда, где на краю, страшном и обрывистом, белел замок Вия, сложенный из людских черепов. По ее морщинистым щекам текли горючие слезы. И не от обиды за себя, невинно пострадавшую, нет! Плакала ведьма старая от беспокойства за свою воспитанницу, лебедь черную Усоньшу Виевну. Кто присмотрит за дитем неразумным, кто теперь от опасностей убережет? А ну как ее неразумное чадо ворог какой доброте да жалости учить начнет?
От этой мысли по согбенной спине Бури-яги потек горячий, как смола в котлах у бесов, пот.
– Нет! Не бывать этому! – вскричала нянька и вскочила на кривые ноги, – Братец Кощей в поднебесье живет, дела неправедные, воровские там творит, – пробормотала она, – полечу к нему. Уж он-то поможет мне того злодея царевича отыскать!
И Буря-яга, засунув в рот крючковатые пальцы, оглушительно свистнула. Верный ее конь – волшебная метла мгновенно отозвалась, примчалась, словно верный пес, на зов хозяйки.
Оседлав метлу, старая злодейка понеслась вверх, туда, где находилось дно каменного колодца. Воды в том колодце с сотворения мира не было, да и кто бы ходил по воду в чащу буреломную, непроходимую? Через тот колодец можно было попасть из царства Пекельного в поднебесье, в страну Лукоморье. Там, в Лукоморье, стояла рядом с пустым колодцем избушка на курьих ногах, в которой обычно останавливалась старая ведьма, когда оказывалась в мире людей.
Вылетела метла из колодезного жерла и понесла Бурю-ягу к братцу Кощею.
Дворец Кощеев был сделан из хрусталя и даже во тьме мерцал да сверкал, правда, не так ярко, как при солнечном свете, но все же сверкание это издали было заметно. А стоял тот дворец на высокой Стеклянной горе. Взобраться по скользким склонам горы еще никому не удавалось. Попасть в Кощеево логово можно было по воздуху либо по веревочной лестнице, как это делал Кощей. Был еще один способ проникнуть в хрустальный дворец – через подземный ход, который кто-то прорыл внутри Стеклянной горы. Кощей подземным ходом пользоваться не любил, но его домовой предпочитал именно этот путь, когда по делам приходилось бегать к родне, в терем царя Вавилы.
Сам Кощей ход рыть бы не стал, но дареному коню, говорят, в зубы не смотрят, а поскольку дворец этот он захватил, то претензии высказать было некому. Хотя что там было захватывать, если до прихода Кощея Бессмертного хрустальное жилье много веков брошенным стояло? Кто там раньше жил – то никому не ведомо, но от бывших хозяев остались в хрустальном замке странные вещи совершенно непонятного назначения. Иные из этих диковинок вообще были удивительны своей ненадобностью. К некоторым вещам Кощей и вовсе не подходил – боялся. Например, к тем, что из железных частей сделаны были, и двигались части эти, тикало что-то внутри, стучало. Такой страх берет – жуть просто! Еще чертежей разных много было, но новый хозяин к делу чертежному равнодушен был и не интересовался ими вовсе. А вот умные книжки, какие занимали целую комнату, выставленные на огромных, до потолка, стеллажах, Кощей иногда почитывал. Но больше всего Кощею нравились сундуки, по самые крышки забитые одеждой да каменьями драгоценными. В сундуках Кощей покопаться любил, каждый раз на новую сверкающую диковинку натыкался. Рассматривал и диву давался: какое же мастерство надо иметь, чтобы камень так тонко заточить да в такую оправу художественную вставить?
Вот и сейчас держал он в руках шлем рыцарский дивной красоты. Красный, гладкий, из камня драгоценного вытесанный, а спереди козырек подвижный крепится – чтобы стрела вражеская в глаз не попала. Козырек этот из алмазного камня сделан – Кощей в этом не сомневался, другой камень такой прозрачности дать не может. И думал он, что в этом шлеме любой меч не страшен – не пробьет сталь вороненая этот колдовской материал. Но больше всего Кощею Бессмертному нравились написанные на богатырском шлеме буквы: «Харлей Дэвидсон».
Надел на голову Кощей эту диковину, полюбовался своим отражением в зеркале и снова в сундук полез. Выудил он из недр его булаву. Булава легкая да крепкая. Ручка темной тканью обмотана, а что это за ткань – то даже Роду неведомо. А другой конец булавы так загнут, что впору головы с плеч сносить. И тоже имя владельца бывшего, богатыря неизвестного на булаве той написано – «Динамо». Видно, этот Динамо знатным воином был, думал Кощей, так оружием размахивая, будто перед ним враг поганый. Вошел Кощей в образ, размахнулся булавой, сделал несколько выпадов да вокруг себя прокрутился. И замер – что-то под оружием колдовским хряпнуло, да смачно так. Снял он шлем, огляделся и увидел на полу Бурю-ягу, сестрицу свою младшую. Влетела она в открытое окно да по инерции под удар и попала. И так ловко ударил Кощей, что гостья его прямиком под стол завалилась, что на другом конце большого зала стоял.
Кощей Бурю-ягу из-под стола вытащил, поварешку холодную дал – приложить к шишке, что на лбу вздулась. Потом он гостью за стол усадил да разными вкусностями стол тот уставил. Были на ночном пиру и поганочки соленые, и мухоморы жареные, и лягушки, тушенные в дурман-траве. И беседа шла неторопливая. Но это после того, как рассказала Буря-яга старшему брату о своей беде-печали. Кощей успокоил младшую сестру. Он, еще не дослушав, понял, кто его внучатой племяннице Усоньше Виевне привиделся.
– Царевич это, – авторитетно заявил Кощей Бессмертный. – Только вот загвоздка тут маленькая есть.
– И какая же? – прошамкала Буря-яга, отставляя плошку с мухоморами в сторону,.
– Жена царская в тягости, только к утру от бремени разрешится, – ответил зловредный братец.
– Так я подожду, не беда это вовсе, – с облегчением вздохнула Яга. Она насадила на вилку с двумя зубцами крепкий мухоморчик и сунула его в рот.
– Подождать, оно, конечно, можно… – Кощей немного помолчал и продолжил: – Только мне доподлинно известно, что у царя Потапа три дочки на свет народятся…
Буря-яга выпучила глаза, посинела и начала хватать руками воздух. Тут Кощей сообразил, что случилось, он кинулся к Буре-яге и со всей силы стукнул ее по горбу. Непрожеванный мухомор со свистом вылетел из старухиного горла и по немыслимой траектории улетел куда-то за пределы стола.
– Ой, да что ж мне делать, горемычной, – заголосила несчастная нянька, – да где ж мне того супостата, что Усоньше привиделся, искать?!
– А ты, сестрица, не ищи, – посоветовал хитро-мудрый Кощей. – Усоньша еще дите малое, неразумное. Скажи, что извела ее суженого, и все. А там, глядишь, девочка и сама забудет. Да и не грозит тебе ничего, ежели в Голубиной Книге не написано, что у царя Потапа наследнику быть полагается. Откуда бы ему взяться?
– И то верно, – согласилась с ним Яга. – Полечу к чаду своему, Усоньше Виевне. А ты, брат Кощей, ежели что не так, сообщишь мне. А то вдруг книга та ошибается?
– Не ошибается книга та, – ответил Кощей, вспомнив, как воспользовался он оплошностью главного бога и стащил Голубиную Книгу. Род долго свирепствовал, пока нашел похитителя. Книгу у Кощея Бессмертного забрали, но прочесть третью часть к тому времени он успел. – А ежели и ошиблась, то я тебе того сына царского сам притащу.
На том и порешили. А раз уж в кои-то веки заглянула младшая сестра в гости к бессмертному брату, тот не преминул извлечь из этого выгоду. Попросил он Бурю-ягу посмотреть в волшебное зеркало, узнать, будет ли ему, Кощею, смерть.
Буря-яга сначала для порядка попривередничала, потом достала из сумы зеркало из темного стекла, не подозревая, что зеркальце-то подмененное, зажгла свечу, на крови нетопыря замешанную, и быстро-быстро зашептала заклинания.
В темном стекле отразился трехглавый змей. Из всех глоток его вырывались струи огня, и опешивший Кощей, который считал себя бессмертным на том основании, что в Голубиной Книге, которую он украдкой прочел, ничего о его смерти не написано, вдруг увидел свою погибель. Увидел, как осыпается он горсткой пепла под огненными струями, вырвавшимися из трех змеиных глоток. И тут на Кощея ступор напал. Замер он, глаза выпучил, ни вдохнуть, ни выдохнуть не может.
– Коща, Кощенька!.. – запричитала Яга, заметив состояние старшего брата. – Да Кощка же!!!
Кощей вышел из ступора и просипел:
– Не может этого быть…
– Да погоди ты, тут еще письмена кажут, читай скорее, я грамоте не обучена.
И Кощей прочел вслух:
– «В горах высоких, которые называются Крокодильерами и делят мир на две чарти – земную страну и поднебесье, есть долина затерянная. Там живут змеи лютые о трех головах, но ничего общего те змеи с прочей нечистью не имеют, и огонь в них содержится чистый, от природы-матери. А как вылупится такой змееныш мужеского полу да первый раз огнем плюнет, так и сгорит в том огне все нечистое, и те, кто смерти лишен был, обретут ее».
Буквы кончились, и темное стекло показало картинку. Потоки лавы несли за собой смерть всему живому в горной долине, выжигали буйный, никогда доселе не виданный ни Кощеем, ни Бурей-ягой лес. На краю долины метались змеи трехглавые, не зная, как уберечь свои гнезда от гибели. И кинулся один змей на гнездо, прикрыл его телом, прошла лава горючая по нему, утопила, да схлынула. Выпрямился змей, вытянул шеи длинные, взмахнул крыльями, но взлететь не смог. Не смог стряхнуть лаву с мощного тела. Окаменел он, но яйцо осталось лежать целехонько.
Увидев это, Кощей растворился в воздухе.
– Стой, братец! – вскричала Буря-яга и хотела сказать, что зеркало продолжает показывать, но Кощея уже и след простыл.
А старая ведьма дальше смотреть стала.
И показало волшебное стекло, что на другой стороне долины была такая же горка. И там тоже кружился змей. И спас он также яйцо, да окаменел, как собрат его. Так и стояли они – на разных концах выжженной горной долины, и змеенышей сохранилось не один, как подумал торопливый Кощей, а двое. Увидела Яга в зеркало и то, как появился возле одного змея Кощей, схватил яйцо, и был таков. А другого-то яйца и не заметил вовсе.
Буря-яга не кинулась вдогонку за братом, а, напротив, потерла руки и решила ничего Кощею не говорить. Так ему, зазнайке, и надо! А по-другому и не могла злыдня старая сделать, потому что натура у нее была пакостная и душа недобрая. Доела она угощение, тарелки языком вылизала и отправилась восвояси – за Усоньшей Виевной, лебедью черной, осуществлять уход да присмотр.
Когда же Кощей Бессмертный вернулся во дворец на Стеклянной горе, Бури-яги там уже не было, но он, сгибаясь под тяжкой ношей, не обратил на это внимания. Добыл-таки Кощей свою смерть, что в яйце была спрятана.
Во дворце хрустальном была тайная комната, зеркалами огороженная. Внутри тех зеркал всегда было темно. Туда-то Кощей и спрятал опасный предмет, очень вредный для его здоровья.
И жил бы Кощей припеваючи, да любопытство сгубило Кощу. Не его любопытство, а случайного гостя.
Надо было такому случиться, что в эту же ночь залетел к Бессмертному на огонек друг его давний – дух бесплотный, привидение неприкаянное, в какое превратился после смерти колдун Чернотрав. Когда-то вместе творили они с Кощеем бесчинства да несчастья на земле, но пришло их время переселиться в царство адово Пекельное. Кощей не догадался от Морены-Смерти откупиться, а Чернотрав по зловредности своей ничего другу не сказал о том, что заключил выгодную сделку со смертью. Но тот сам прознал да раньше Чернотрава с Мореной встретился, передал приготовленный Чернотравом выкуп, но не о чужом, а о своем бессмертии договорился. И тоже ничего Чернотраву не сказал – по причине все той же зловредности.
Каждые пятьсот лет прилетал Чернотрав к Кощею в гости, принимал его Бессмертный не только с радостью, но и с тайным злорадством. Не знал он, что старый его знакомец давно уж о сделке той прознал и только ждал момента, когда случай отомстить представится. В эту ночь дух бесплотный завел разговор о Кощеевом бессмертии.
– А правду ли говорят, – молвило привидение Чернотрава, – что смерть твоя в яйце, а яйцо в утке, а утка в зайце?
– Ты в это веришь? – захохотал Кощей, откидываясь назад. – Я ту «утку» сам запустил, чтобы богатыри всякие да разные добры молодцы мне не докучали. Пусть делом полезным занимаются – охотой. Пускай охотятся, может, в каком яйце и найдут смерть мою. – Кощей с превосходством посмотрел на своего бывшего учителя и не смог удержаться от похвальбы: – А смерть моя у меня во дворце спрятана, в тайной комнате!
– Лукавишь, Коща, – сказал дух Чернотрава.
Знал он своего бывшего ученика как облупленного. Стоило только усомниться в нем, как Кощей начинал доказывать обратное. А если его при этом еще назвать Кощей, то Кощей в лепешку расшибется, чтобы доказать правоту свою и нос утереть насмешнику. Так и на этот раз случилось.
– Не веришь?! – завопил Кощей, и голос его загремел, грозя разрушить хрустальные своды.
– Не верю, Коща, – ехидненько ответил дух Чернотрава.
– Пойдем, покажу тебе свою смерть! – И Бессмертный вскочил с места.
Он подбежал к зеркалам, за которыми пряталась тайная комната, рванул неприметное кольцо в одном из них – и взору хитрого Чернотрава предстало огромное, метр высотой да полтора в диаметре, яйцо.
– Ну что, убедился?! – торжествующе спросил Кощей.
– Нет еще, погодь малость, убедюсь до конца, – сказал хитрый Чернотрав, точно зная, чего он ждет.
А ждал Чернотрав первого солнечного луча. И не ошибся в своих ожиданиях. Солнце едва показалось, как тут же луч его проник в хрустальный дворец, запрыгал по стенам, множась и увеличиваясь. И, многократно увеличенный, стукнул по яйцу.
Не выдержала такого жара скорлупа, пошла трещинами и осыпалась.
Три головы змееныша с писком вылезли в отверстие, и полыхнул змееныш огнем изо всех трех глоток.
Кощей отпрянул, да поздно. Пламя окутало его и схлынуло. Осталась от злодея горка серого пепла.
– Так-то чужое бессмертие воровать, после меня хоть дух остался, а ты теперь даже бесплотной жизни лишен! – зло сказал дух колдуна Чернотрава и растаял.
Новорожденный змееныш освободился от скорлупы и с жалобным писком выбрался из комнаты. Он был слеп, мокр и голоден. И рядом не было родителей. Откуда-то змееныш знал, что они обязательно должны быть рядом.
– Иди сюда, – услышал маленький Горыныч чей-то ласковый голос, и ноздри всех трех голов уловили вкусный запах.
Он ринулся вперед и едва не опрокинул большую миску молока. Радостно пища, змеиный детеныш принялся неумело лакать, разбрызгивая еду и фыркая. А недалеко от чашки сидел маленький домовой, которого Кощей как-то назвал Дворцовым, да так прозвище то и прилипло. Дворцовый утер слезу.
– Сиротинушка ты моя, – прошептал он, прикидывая, что из Кощеевых вещей да богатств можно выменять на молоко и яйца у Домовика, а что – на мед да ягоды у Лешего.
Дворцовый подлил змеенышу еще молока и прошел к тайной комнате. Горстка Кощеева праха, раздавленная отпечатком змеевой лапки, так и лежала у порога. Отметив, что надо будет стереть с ножек питомца прах Кощея, чтобы по дворцу не растаскивал, Дворцовый аккуратно смел остатки пепла за порог, в комнату, и закрыл зеркальную дверь. Будто никакого Кощея и не было вовсе.
И некому было сообщить Буре-яге, что с первым солнечным лучом вопреки записи в книге судеб и гаданию старого волхва у царя Вавилы все же родился сын. В том же Лукоморском царстве, на краю которого, у самой границы, стоял хрустальный дворец, теперь безраздельно принадлежащий змеенышу, коего чинный Дворцовый называл Змеем Горынычем.