Текст книги "Во власти речных ведьм"

Автор книги: Ирина Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

8. Мой герой с лопатой и укрощение Седмицы

– А вот и нужный парень с лопатой! – утвердительно кивнула Катюха.

Она не удивилась. Как должное восприняла совершенно неожиданное появление Маринки и Олега. Уверенно обратилась к ним:

– Поможете могилу раскопать?

– Обиделись бы, если б не попросила! – ажиотажно пропела Маринка. – Олежа, ты как?!

– Без проблем. Раз такая компания собралась, можно и помородерствовать, – спокойно ответил муж. – Пойдем, продумаем пути отхода с добычей. – Он не выдержал и улыбнулся, восприняв все, как шутку.

– Олег Иванович! Седмица должников к ответу призывает! Сегодня!! Всех меченых… Люди могут погибнуть… Слинять не выход. Дядя Коля – один из первых в списке, к родственникам сорвался… Там отсидеться решил. На полдороге… Бензин кончился. Он к обочине. К багажнику. За канистрой. Гравий от встречки… Пулей в висок. Сейчас в реанимации. В нашей больнице. Шкафчиков, главврач, сам оперировал, – Катя в волнении выдыхала слова, прижав руку к сердцу.

Олег пристально посмотрел на неё:

– Ну, если сам главврач, ваш дядя Коля в надежных руках.

– Нет! – нервный кашель. – Тут медицина бессильна! Сам Шкафчиков тоже меченый. Говорят… все операции заму передал. У него руки трясутся. Да не то, ходуном ходят! В конференц-зале заперся… с коньяком. Откопать, вернуть надо схороненную жизнь и смерть Седмицы… Она угрожала. Щас такая чертовня начнется! Это не первоапрельская шутка! Еще народ на подмогу надо собрать…, – сестренка все прибавляла шаг. Мы за ней.

– Драматизируете, Екатерина Андреевна.

Видно, паранойя у вас общее поветрие, – подвел итог Олежка.

Катька резко остановилась:

– Вы не понимаете! Речные ведьмы на судьбу ставят метку. Кто от скуки карточный пасьянс раскладывает, а они в пазлы человеческую судьбу нарезают и складывают обратно с вставленным наказанием. Для каждого – свое. В их власти эту метку запустить, активизировать. Щелк – и все! Еще никому их кары избежать не удавалось. О-о-о-о, вон… Смотрите!! Емельяновна! Небось спешит посмотреть, с кем ей муж изменяет…

Из реки выходило нечто в лохмотьях. Серое, косматое. В волосах водоросли и большая заколка с вишнями. Какая-то рыжая сумка через плечо. Катя заговорила, провожая ее глазами, как о чём-то обыденном:

– Семь лет назад сгинула. Вроде как гадать на повышение мужа пошла, да видно, жадность обуяла. Речную ведьму пыталась словить, как рыбку золотую. Бабы видели. Ее мужа Ятем прозвали. Как завидит Емельяновна, что особа женского пола на него посмотрела, пальцем грозит ему, предупреждает – «ятя». Ревнивая до одури была. А муж не при делах, любил ее, дуру.

Проходящий мимо дух сильно пах сдохшей рыбой. Лицо в прямом смысле размыто. Рука, как кривой сучок, порылась в своей сумке. Найденный ключ Емельяновна флагом воздела над головой и живенько так прошла мимо нас по дороге. Я в ужасе ухватилась за мужа. Он и то побледнел, а Маринка спряталась за его спину.

Тихий голос Кати:

– Седмица открыла врата своей тюрьмы, плененные души отпускать начала. Они тенями среди живых разгуливать будут, пока речные ведьмы собирают долг. Так они нас запугивают. – Упрямо мотнув головой, Катя пошла, ускоряя шаг. – Я и Даша – меченые! Вся семья Воробьевых. И Марина… У нас не получится, Дашина мать ее достанет до смерти! Покинуть, сбежать не удастся. Речные ведьмы затягивают вокруг своей вотчины петлю, – мы уже почти бежали за Катей.

Олег странно посмотрел на меня и Маринку. А та, бледная как полотно, трясясь, спросила у него:

– Вонючий призрак из реки – какое еще нужно доказательство? Олежа, мне страшно!

– Как быстро требуется сделать работу? – невозмутимо спросил муж.

– У нас… Не больше часа. Копать… у каменного креста. Перед домом. Под дубом. Адова работа! – Катька нервно, с напряжением выдвигала слова, как бетонные блоки.

– Незачем звать других. Только время потратим. Справлюсь за 20 минут, – Олежка усмехнулся и ловко прокрутил лопату в руке. Они с Маринкой и лопатой опять гуляли по округе.

– А мы с Дашенькой позже к вам присоединимся. В ее положении кроссы сдавать неразумно, – с невинным видом, вкрадчиво сказала Марина.

Несносный ребенок! Вот так просто был выдан мой заветный секрет! И как она узнала? То, чего я очень хотела. То, в чем я еще была не до конца уверена. Хотя задержка и утренняя тошнота… Об этом я решила намекнуть мужу, как-нибудь, только в подходящей обстановке.

– В положении? Даша?! – Олежка резко остановился, и Катька влепилась в него.

Неловкая пауза. Кровь отхлынула, лицо мужа побледнело до мелового! Он хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок.

– Олежа… – Маричёртик нежно взяла его за руку. – У нас с Дашей будет малыш. Мы с тобой об этом говорили. Ты отец нашей семьи…

– Дашуня! – наконец задышал Олег, а потом грубо прикрикнул на Маринку. – Проследи!

Отвечаешь за неё! Платок… – Муж неуверенно окинул меня быстрым взглядом. – Проследи! – еще раз крикнул он Маринке.

Та послушно вытащила из кармана два платка. Один водрузила на себя, а другой… Когда она насильно накинула на меня косынку, я все еще не могла прийти в себя. Так муж обрадовался, что у нас с ним будет ребенок, или нет?

– Даша, я за тебя горы сверну! – прокричал Олег.

Он так быстро рванул с места, что маячил уже далеко впереди. Катька не успевала за ним, отстала. Муж бежал, как атлет. Я провожала глазами его быстро удалявшуюся фигуру. Ох, какой же ладный и мой! От проклятия Седмицы спешит меня освободить! На переполох из окошек коттеджей вылезли местные поглазеть. Женщины поедали глазами моего мужа. В тонкой рубашке, в движении – торс борца…, какой же он сильный, мой мужчина. Мой! И сейчас мне не хотелось украдкой отслеживать Маринкин взгляд. Совсем не хотелось!

– Даш, платок можно уже снять, Олежа не видит. Это он беспокоится, чтобы уши не надуло. Хи-хи, будто мы маленькие. Ну ладно, ладно, не дуйся, – проканючила Маринка. – Я, можно сказать, спасла твои нервы. Олежа очень впечатлительный! Если бы ты не вовремя, без меня, сбросила на него эту новость, он мог на сутки из дома уйти невесть куда!

На мой ошарашенный взгляд она ответила серьезно и совсем по-взрослому:

– Даже если вся жизнь в клочки, и ураган невзгод крутит, несет помимо воли не туда, с ним будет спокойно, как в центре штиля. Потому что по характеру и силе он и сам, как мощный ураган. Но в нем глубоко запрятан большой ребенок, с которым приходится обращаться очень бережно. Ты поймешь, Даш. Со временем поймешь. Надеюсь, у тебя будет на это возможность… – она печально вздохнула.

– А почему ты сказала – «мы уже об этом говорили», имея в виду мою беременность?!

– Дашуня, я как с неделю нашего Олежу к этой новости готовила. Для него тема не простая… Когда он в горячей точке контрактником воевал, его, можно сказать, прокляла мать убитого им молоденького парня. Шел бой. Стреляли со всех сторон. Парнишка пас коз, случайно под пулю попал. А мать его из дома выскочила, в крик: «Не видать тебе своих детей! Сколько лет моему сыну, столько тринадцать твоих жен будут мертвых рожать!» Вот так и запало… Он не хвастает, стыдится, а ведь из армии пришел – китель в боевых орденах! За храбрость и мужество!

Сзади резко басовито загудело. Нас обдало пылью и горячей волной бензинового двигателя. Маринка рывком больно ухватила меня за руки и затащила на глиняный отвал обочины. Вовремя! Опасная близость! Зад легковушки вильнул на колдобине. Бампер дребезжаще чиркнул о сухую глину у моей ноги. Мат-перемат шофера. Из окна той грязной зеленой машины во всеуслышание раздался звонкий Риткин голос. Звучал он издевательски:

– В конце очереди будете, москвичихи! Может, за брильянты Седмица вам чего и покажет. Да, девчата? Ха-ха-ха! Они же бедовые! Катька с их мужиком сбежала! Седмица только знает куда! Ха-ха-ха!! – Какофония смеха распирала набитую девушками машину.

Сама Ритка сидела на коленях у парня за рулем. И сквозь гвалт я опять услышала кусок ее любимой песни:

 
– Ты жаром страсти меня напоил…
Клятвой, как цепью, души скрепил,
Как невесту одел в облака – обещания…
 

– Вот нахалки! Даша, а ты чего зеваешь?! Тебя по улице за ручку водить?! – недовольно, даже зло прикрикнула на меня Маринка.

Хотя, впрочем, что тут сказать, молодец, позаботилась. Выполняет наказ Олега. Я задумалась…

 
– Только цепь та некрепкой была.
Твоя измена ее порвала.
Эти звенья кричали от боли,
Сгорая в огне предательства…
 

В видениях Седмицы тоже была рвущаяся цепь, странно… Мираж голоса из пыльного облака проехавшей машины донес последнее эхо:

 
– И янтарные отсветы – слезы
Глаза мои выжгли.
 

Янтарные? А небо над нами потемнело, нахмурилось одиночной тучкой. И где-то высоко в ее сизой шубе угрожающе мигнула молния. Поднялся сильный, холодный, порывистый ветер. Показалось, что сейчас снег пойдет, и я сама надела на голову косынку. Почему-то сразу озябла. Мокрый подол лип к ногам. Купание в реке оказалось совсем некстати.

Из Маринкиного рюкзачка на меня перекочевала шерстяная кофта.

– Знать бы, я для тебя и сухую юбку бы прихватила, – сердился заботливый ребенок.

Так стало намного теплее. А над нашим домом светило солнышко. Мы уже почти пришли. На лужайке у каменного креста царило любопытствующее оживление. Наверное, здесь обосновались в полном составе жители коттеджного посёлка. Да и городские, впрочем. Удивительно, как быстро здесь все сорганизовалось! Народ принарядился… на эксгумацию неопознанных останков. Эти слова буквально ходили по толпе. Прибыл мэр со своим кабинетом и службой охраны порядка. Я увидела нотариуса Вольдемара Анатольевича. На ногах и бодр, значит, Седмица ему помогла. Он протестует, выговаривает, повышая голос: «Господин Вершинин! Я сообщил вам не для того, чтобы поднять такую шумиху. Это абсолютно ни к чему! Происходящее может быть опасно для собравшихся!» Грязным пятном рядом мнется дед Матвей. Он даже полностью одет в его понимании. Выцветшая рубашка заправлена в те же брезентовые штаны. Но по-прежнему босой! Толпа гудит. Каждый из местных граждан считает себя экспертом по Седмице. Смакует происходящее на свой лад. Неординарное событие с душком чертовщины и чужих успело разбухнуть от слухов и домыслов. Их, как гончие, ловят журналисты-газетчики.

Ощетинилась камерами и микрофонами съемочная группа местной телестанции. Мэр голубем важно крутится у самых ярких и мохнатых микрофонов. Дает интервью, говорят, столичному телеканалу. Кто-то сердито закричал:

– Проворонили, ротозеи! Вплавь, говоришь, с другого берега перебрались? Ну а вы куда смотрели?! На девок, но не на тех! Отсекай остальных! – Это начальник полиции Крынкин дает разгон своим подчиненным.

Ах, вот оно что! Из воды, буквально с риском для жизни, по каменному желобу на Седмицу карабкается группа девиц. Ну конечно, ими верховодит нахалка Любка. А вот для Ритки сейчас наступил полный облом – на берегу ее прищучили дружинники. Она отмахивается от них, одновременно не давая задержать своего парня. В марш-броске от нагоняя начальника полицейские накрепко взяли Седмицу под охрану и контроль. Трое из них попытались приблизиться к скале. Какие большие волны поднялись! Они, словно нарочно, взлетали, как крылья, с грязными пенными перьями. Смельчаки-спасатели закрутились и быстро поплыли к берегу. Я бы даже сказала, они здорово запаниковали! Их что-то напугало… Вот, парня помоложе буквально трясет. «Там сидите… катер…, а то сожрут…» – долетают снизу обрывки его слов. А общий трепет у могилы растет. Я пробираюсь туда, откуда с секундными интервалами вылетают большие пласты земли. Олежка! Муженька мой дорогой, старается. Один работает ловчее, чем целая бригада с бульдозером в придачу. Олег сказал: «двадцать минут», и это не бахвальство! Он словно чувствует, где и как надо копать. Дуб стонет, подбирая корни. Каменная громада креста, в метре от траншеи, мелко дрожит. Муж скинул рубашку. Ее крепко прижимает к груди жена нотариуса… Я любуюсь Олежкой: какая динамика, мощь! Атлет! Тело напряжено. Муж, мой! Какие сильные руки, плечи, торс. Как рельефно играют, двигаясь, мышцы! Стальные… И сталь лопаты вгрызается в твердую почву. Она послушно отлетает, как рыхлый песок. Бычья шея, муженьки моего, обожаю ее, и эти непослушные взъерошенные волосы цвета воронова крыла. Мой Воронов. Как-то в шутку меня своей воронихой назвал. И сейчас он в пристреле стольких женских глаз! Как мне хочется смахнуть с него эти прилипчивые непристойные взгляды. Они раздражают, словно мухи! Марина? Она куда-то делась…

– Надевай и застегнись на все пуговицы! – Ох, это она!

Напугала, опять как всегда появившись из ниоткуда. Заботливый ребенок – пальто мне принесла.

– Даш, может, тебе домой пойти? У меня мурашки – плохой знак. Опасно здесь будет…

Я слышу, Катька закричала:

– Стоп! Должно быть это…

– Даша! – теребит меня Маринка. – Если нечисть покажется, заходи и хватайся за каменный крест.

– Ну, вы гигант, Олег Иванович! Красиво сработали! – Это Крынкин, в знак уважения «взял под козырек» Олежке.

– Там что-то блестит… – нестройно пронеслось по толпе.

Действительно, под сетью нависших корней дуба матово блестели два пятна, разделенные каменной плитой. Катька принялась руками соскребать землю с металла.

– Этак ты долго будешь! – Маринка уже тянула руки к Олегу.

Он легко перенес ее на раскопки.

– Здесь нужны археологические навыки и знания. Не мешайся! – строго прикрикнула на Катьку всезнайка.

Из бездонных карманов сарафана спецархеолог достала деревянную лопатку и широкую кисточку. Ох уж эта кисточка! Самоделка. Деревянная ручка с выжженным рисунком и инициалами. Конский волос. К «святой» кисточке она никому не разрешала прикасаться. Прямо фетиш какой-то, особенно незаменимый, когда речь шла о чистоте и порядке. У Маринки, рьяно относящейся к уборке в доме, насчет пыли была своя оригинальная теория. Пыль, говорила она, это в основном останки бактерий, вирусов, и всяких микроскопических существ. Они миллиарды миллиардов живут в нашей среде. Иначе трудно объяснить, почему каждый день пыли столько появляется. Это трупы этих умерших существ. Если был бы только износ вещей, значит они все просто бы разложились на глазах. Микроорганизмы, как космонавты, размножаясь и выходя из одного тела, не всегда достигают другого для паразитизма. Вот эти трупы и оседают, как пыль. Вот так! Сейчас в руках этого удивительного ребенка святая кисточка и деревянная детская лопатка виртуозно, быстро и бережно смахнули вместе с землей пару сотен лет. Мы увидели два гроба. Они были из грязно-рыжего металла с зеленоватым налетом.

– Все правильно, медные. Здесь похоронены дочери купца Воробьева и семейное несчастье. Но как оно выглядит и где искать? Открывать гробы? – Слова Кати из глубокой ямины передавались теми, кто услышал, дальше в толпу.

– Медные?! – росло удивление.

– А как вы хотите? – отвечали знатоки. – Они ж и после смерти колобродили. В них ведьмы речные вселялись. Требовали жизнь и смерть свою отдать.

– А подробней! – трепетно вопрошала журналистская братия.

Сразу несколько народных голосов громогласно завели историю о гадании на Седмице.

– Да почти все не так, эт-само! – вдруг возопил дед Матвей.

Толпа притихла. А он, словно выполняя долг, завел свою версию.

– Да, эт-само, с них вероломных беды пошли. День тот ведный, эт-само, особенный был. Эт-само, последний. Возвратиться, эт-само, матушка-ведунья с сестрами домой должна была… Узнала, эт-само, она о людях, себя показала. Помогала, эт-само, им как могла. Гадали купчихи, эт-само, на парня…

В общем, если «эт-само» опустить, получалась такая очень странная история. Парень приглянулся обеим. Молодчик из бедных. У купца служил. А тот строг. Не ровня, мол. Дочерям с ним общаться строго-настрого запретил. Следил. А тут, оп-па – девицы колечко с запиской нашли: «Суженой». Тайком подложил, дурень! Но кому из них? Вот они вдвоем на это кольцо и гадали. Только колечко порченое оказалось. У Кривошеевых он за приворот заплатил, уж чем – неведомо. Но Курочкина девка к ведьмам тоже ходила, да слышала, как ему сама красавица Верфавия ворожила. Чтоб получил он одну из купчих и все наследство Воробьевское, старалась – ей молодчик тоже понравился. Речная ведунья, старшая тогда, вначале не хотела, но все ж открыла им правду. А колечко-то жаль отдавать, подарок дорогой! Ухватила младшая, вырвала его из уса Седмицы. Усы-тени, мол, это их связь с нашим и родным миром. Людям это так видится. Страж-рыба цап за руку воровку – и в воду. Старшая сестра в крик и на подмогу. Рядом баржу отца у берега разгружали (он продуктами и мануфактурой всю округу снабжал). Кинулись с баржи в реку спасать купчих те, кто посмелее оказался. Дальше пробел. Дед Матвей, «эт-само», не понял. Матушка-веда мудрено объясняла. А те смельчаки, те, что в живых остались, потом про ведунью небылицы наплели, оболгали. Чертовщину всякую приклеили. Особенно, кто не сразу обратно домой вернулся, а через день или два. Мертвое тело младшей купчихи на следующее утро к берегу прибило – все истерзанное, страсть! Старшая живая сама на третий день пришла, с суженым и его колечком на руке. Парень дорогой подарок купцу поднес – ларец, а в нем лежал золотой венец. Как в короне царской по ободу крупные круглые камни. Похожи они были на изумруды, ценой не меренной. Для себя я уловила, что этот венец – Черда, нечто и живое, и неживое одновременно. Коваль – парень тот, жених, в чертогах ведьминых увидел, как одна из речных ведьм превратилась в факел прекрасного чистого живого света. Диво-дивное, диковина невиданная. Хвать наглец это чудо. И ведь не побоялся! Удалось ему похитить Черду, взять в полон кольцом, на которое наложена была сила черная, сила ведьминская, чернокнижная. Не только сумел Коваль удрать с Чердой, но и ультиматум ведьмам выставить: «Верните невесту, старшую купцову дочь». Вернули. Но только обманул он вед. На воздух, на землю из реки диковинный свет похитил. Вот так и превратился живой свет в неживой дорогой венец. Дальше что-то про свадьбу, и как купчиха сама в реке утопилась – призрак младшей сестры замучил. В трупе ее, на самом деле, ведьма речная за долгом приходила, за Чердой. Как Черда к людям попала, увидели они речных див, как есть. Будто с них маскировка спала. Раньше они представлялись в виде умерших родственников. К ним прислушивались, уважали. Теперь алчные в их нечеловеческих телах увидели золото, серебро, дорогие украшения – все, на что они гадальщицам судьбу предсказывали. На вед охота началась.

Со своими «эт-само» надолго дед внимание слушателей удержать не мог. Все уже шло своим чередом. Тем более что основные события происходили на дне ямы, где и закопали эту проклятую штуку. Хотя мэр авторитетно настаивал, гробы вскрывать не стали. Сейчас муж пытался разбить каменную плиту, лежащую между ними. Приподнять ее объединенными усилиями не удалось. Мужчины только пожимали плечами, когда вылезали из ямы. Да и у Олежки один лом уже пришел в негодность. Сломался!

– Олежа, не сомневайся, – убеждала Маринка. – В гробы проклятие семьи не положили бы. А под такую плиту, наверняка! Лом потяжелей! – крикнула она наверх.

Спустили, но не лом. Что-то, наверное, от локомотива. Трое подтаскивали в форме железнодорожников. Олежка, как штангист, примерился, ухватил двумя руками тяжеленную ось. А ведь одному человеку ее точно не удержать нипочем! Он же резко поднял и что было сил ударил по камню. Ох и гул прошел! Земля сотряслась. Отдачей металлягу из мужниных рук вышибло. Кинуло ее о край траншеи. Рыхлой глиной зевак засыпало и смахнуло заместителя мэра в яму. А он молодец, за своего начальника-тяжеловеса ухватился. По нему так быстро наверх вскарабкался, что народ только руками развел. Забавная ситуация получилась. Только мэр очень серьезным стал – наверное, за костюм обиделся помятый. Треснула плита, как сухая скорлупа. На две половины разошлась. Люди ахнули, вот это монолит! Если спрятано что – значит, что-то очень страшное таким валуном придавили. Олежка попросил помочь ему камни растащить. Мужчины наверху мялись. Только начальник полиции в яму спрыгнул, не испугался. Вдвоем они каждый кусок с трудом в стороны сдвинули. Под плитой оказалась большая каменная чаша, видимо, выдолбленная в расколотой половине валуна и зарытая в землю. Сверху засыпана чем-то белым. То ли крупный песок, то ли…

– Соль? – задумчиво пробормотала Маринка.

Осторожно копнула лопаткой и уже уверенно:

– Соль! Конечно! Со знанием дела чертовщину утихомирили. Классика жанра!

Пошла кисточка в работу. Про себя я подумала, что ее святой предмет не такой уж чистый, если Маринка им не пойми где копается.

– Нашли! – победно возвестила она.

Из соли торчал деревянный ларец, очень потрепанный на вид. Металлические узоры и уголки на нем были ржавыми, истонченными, словно они истлели…

– Не трогай, не открывай! – закричала Маринке Катька. Она опять сползла в траншею прямо на попе.

По толпе прошел вздох разочарования. Всем не терпелось заглянуть в ящик и своими глазами увидеть проклятие семьи Воробьевых. Маринка исподтишка все-таки потянула к нему руку.

– Не смей! – отпихнула ее Катя. – Там нечто живое и очень озлобленное за свое заточение. Проснется – запросто убьет! Только я его из могилы достать могу. На меня эту ношу Седмица возложила. Олег Иванович! – с дрожью и неподдельным уважением, чуть ли не с поклоном проговорила сестренка. – Я сейчас постараюсь этот ларец до реки донести. Его в воду надо кинуть, подальше по возможности. Пока я буду его держать, ведьмы речные успокаивать Черду будут, петь ей. Но если она проснется, мучить и убивать будет. Значит, я не справлюсь с задачей, и вам вступить в дело придется. Поможете? Вы, Олег, здесь самый сильный мужчина, и я знаю, бесстрашный. Она только силу духа и уважает.

– Это правда так важно? – найдя меня взглядом в толпе, спросил муж. И таким красивым глубоким голосом! На душе сразу потеплело.

– Жизненно важно! – выдохнула Катя.

– Ну, что ж, ворон птица бессмертная! За Дашу хоть черта за хвост!

Олежа, любимый! Я почувствовала, что у меня слезы текут по щекам. Муженька аккуратно поднял Катю, с ларцом в обнимку, на край траншеи. Там – люди помогли. Сам, вылезая наверх, он строго кинул:

– Маринка, отвечаешь! За Дашей проследи!

Она на автомате взяла меня за руку:

– Даш, поверь, нам лучше пойти домой. Мурашки!..

Но любопытство оказалось сильней! И очень хотелось остаться с мужем. Все произошло уже на половине спуска Кати к реке. Речная гладь сверкала даже с такого расстояния, рябь на воде была похожа на крупную стальную терку, необычный шелест и тихие всплески складывались в тихую красивую мелодию – видимо, это ведьмы пели, успокаивая свою Черду. Мы с Мариной еще не успели присоединиться к оробевшей толпе зевак и съемочной братии, когда… она очнулась! Ларец задергался. Свет из него пошел из всех щелей яркий и словно жесткий. Желто-зеленый. Свечение, будто живое, буквально осмысленно поворачивалось, пытаясь определить, где оно находится. Создавалось именно такое впечатление. Необъяснимая диковина! Как живое существо свет дотрагивался до ближайших предметов и людей. Судя по злобному бурчанию и дрожанию, никто из толпы ему не понравился. Но, нежно проведя по цветущим кустам, лучи срезали несколько веточек. Донесли, прижали их к ларцу. Определяет на ощупь? Свет слепой?

– Цветопрезент встречающим его пробуждение! – гаркнул репортер, подбираясь поближе к сенсации и расталкивая других претендентов на первую полосу.

Свечение резко усилилось и замерло. Его острые иглы были направлены в лицо борзого летописца. Словно желто-металлическая щетка, угрожая, чуть-чуть не доходила до кожи. Свет думал, как ответить на дерзость нахалу. А тот и сам был уже не рад, растирая заиндевевшую щеку. Лучи связали травой ветки в букет. Перевернув, нахлобучили его вместо шляпы на голову перепуганному репортеру – тот замычал нечто неопределенное. Один из его коллег, взяв навскидку блокнот, не разобрав, не смог это записать. Да, люди Нечте не понравились! Злое бурчание становилось все громче, верещало все неприятней.

– Серчает, эт-само, дюже серчает. Беда! – громко предупредил дед Матвей.

Мэр вздрогнул, услышав его слова, нахохлился и задумался. И когда к нему потянулись лучи невиданной диковины, умчался, ускоренно поручив заместителю отслеживать ситуацию и порядок. Было слышно, как бранится его охрана, расталкивая толпу людей. Они практически на руках доставили босса на вершину склона. Застонали шины, унося кортеж подальше отсюда. Видно правильно Вершинина главой города поставили – за дальновидность… Но… Игнорируя здравый смысл, телекамеры жадно приблизились к сенсации с люминесцентными вспышками. Свет расценил это, как агрессивные действия. Из ларца, как из динамика, пошли непереносимые гадкие звуки. Катя было побежала к реке. Но иноземный свет больно хлестал, хватал, дрался с теми, кого мог достать. Это сильно тормозило Катино движение. Умные сразу деру дали, другие отшатнулись на безопасное расстояние. Ларец взбесился. На окружающее пространство и в головы людей выливалось ультразвуковое ржавое бренчание испорченной электрогитары. Мерзкое опасное дребезжание оседало в душах грязью, страхом и паникой. Самые стойкие зеваки и телебратья, даже с угрозой без работы остаться, все ломанули кто куда. Полицейские и дружинники с берега спешно присоединились к народу. Их тоже достало. Ох уж этот удивительный ребенок! Она успела затащить меня за каменный крест. За ним мы оказались в безопасности и в выгодном для наблюдения месте. Не понимаю почему, оглушающие звуки за каменным крестом казались не громче человеческого крика: «Воля, жить, домой!» Скорее не слова, а мысли начинали проникать в сознание. По реакции Марины я поняла, она слышит то же самое. Разум иного существа взывал к своим сородичам. И они откликнулись! Невероятная атака дикого звериного воя пошла от скалы. Он полосовал реку, и она застонала, зашипела, поднимая волны. Берег трясло, как от толчков землетрясения. Это на людей так страшно, угрожающе закричали речные ведьмы. Катя! Она еле держалась на ногах. Жесткий свет из ларца, словно лезвиями, ранил, наносил порезы. Я видела, что по ее шее и рукам течет кровь. Олежка выхватил убийственное нечто из рук Кати.

– Не безобразь! – взревел он и так тряханул ларец, что тот забренчал, как сломанная музыкальная шкатулка. – Только пискни еще, обратно в соль закатаю!

Олежа! Даже я сжалась от его грозного напора. Ларец притих. Муж птицей слетел по склону вниз и уже хотел кинуть эту дрянь в воду… Но тут деревянный ящик загорелся в его руках, затрещал, забрызгал искрами, как масляный факел.

Ослепительно-зеленое пламя закричало на Олежку человеческим голосом. Пронзительно, зло заверещало:

– И не боишься, человек? Убью за боль причиненную!

Муженька что-то ответил и с силой молотобойца одним движением, как гранату, забросил чертовину в реку. Ах, далеко! До самой вершины, на Седмицу добросил. Я посмотрела на Марину, она поняла, что мне хотелось бы переспросить. Восхищенным голосом девочка воспроизвела фразу Олега: «Страха нет, там где ворон – птица бессмертная». Я кивнула, одновременно почувствовав, что упускаю смысл чего-то гораздо более важного. Скала, куда разбившийся, за секунду сгоревший ларец выкинул Черду, ожила, загудела озлобленными демонами.

– В воду надо было! Вот же… В воду!! – прорвал общий шум отчаянный крик Кати.

Я увидела, что она уже по воде бежит к Седмице. Вся израненная, в крови. Она вплавь добиралась к ней. Или нет? Сильный мокрый порыв ветра принес запах тухлой рыбы. До нас дошло зловонное дыхание проклятой скалы. Не обошлось и без подарочка! О могильный камень шлепнулись к моим ногам семь маленьких дохлых мальков.

Осерчала, значит, матушка! Не на шутку на людей взбесилась. Гадальщицы, тайком пробравшиеся на неё, в ужасе метались на опасных скользких камнях. Бедные, они визжали, кричали, прося о помощи! Вот одна оказалась в воде, другая… Их мотало, кидая на острые сколы скал. Первым спасать их ринулся дед Матвей с криком: «Вспомогай, матушка!» По песку он бежал неуклюже, виляя, загребая босыми ногами песок. В воде поплыл быстро, ловко, словно она была его родной стихией. Бедолаги-гадальщицы тонули. Скала, трясясь, медленно поворачивалась, как поплавок на воде. Две черные огромные тени соединились. За этой чертой, возможно мне показалось, у берега возник мираж торговой баржи. На воду мужики в старых босяцких одеждах спускали мостки. Из трюма на палубу вытаскивали тюки с грузом. Я показала на чудо Маринке. Она и сама с удивлением рассматривала трепещущий глюк. Взрыв! Он произошел внутри каменной глыбы. Зловонное мутное облако газа вырывалось из трещин Седмицы. Его смрад туманом дополз и до нас на вершину склона. Каменные желоба, на которых пытались держаться девчата, опрокинулись. Всех разом скинуло в воду.

– Матушка?! – благим голосом орал дед Матвей. – Снизойди, вспомогай!

Он нырял за утопленницами, вытаскивал их с глубины и пристраивал на более спокойных камнях Седмицы. Рядом с Матвеем забарражировали огромные рыбины-стражи. Дед был уже без пяти минут не жилец на этом свете. Ах! Моя черная бесстрашная птица! В воде замелькала голова мужа и его тяжеловесные кулаки. Он запросто расправлялся с рыбищами ударами прямо по их страшным мордам. И они отплывали, затаились на дне. Вернулись разбежавшиеся зеваки. Кто посмелей и конечно родственники кинулись спасать непослушных дурех. Я увидела, что по берегу мечется наш садовник Василий: «Варенька, внученька, да как же это?!» Он кричал и молился срывающимся голосом: «Ведь запирал. Ох, Господи, что я родителям твоим скажу?! Варенька!» На воде появилась яхта. Моя, ну то есть семьи Воробьевых. Она лихо прошла сквозь мираж баржи. За штурвалом нотариус. Крынкин и помощники опустили с неё в воду решетки от нашего забора. На них спасатели зацепляли пострадавших. Крепкие мужские руки подтягивали бедолаг на палубу. Люди, объединенные одной бедой, одним проклятием, работали удивительно слаженно и быстро. Они не убоялись противостоять бесовству речных ведьм! Вот, кажется и все. Олежка и дед Матвей замыкали группу героев, покидающих враждебную зону. Прочь, прочь от взбесившейся Седмицы! Тем более, что река по-настоящему заштормила. Двухметровые волны собирались с самого дна и грязной пеной вместе с песком и илом обрушивались на смельчаков. Яхту, на полной скорости идущей к берегу, кинуло невесть откуда взявшимся потоком. Она, словно щепка, воткнулась в песок. Накренилась. С ее палубы началась спешная эвакуация людей. Василий побежал к ним: «Варя, Варенька!!» – плача кричал он.

Но ее не оказалось.