Текст книги "Другая Белая"
Автор книги: Ирина Аллен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Не может! Мужчину рядом с ней я представить не могу – слишком независима и горда. Да и он никогда больше не женится, слово дал. В этой стране развод для мужчины слишком дорог, особенно если есть дети. В два счета останешься без денег и крыши над головой.
– Но ведь Эд не остался?
– Еще как остался – все по суду отошло жене! За этот дом он будет выплачивать кредит до конца жизни.
Как-то Дэвиду понадобились дополнительные документы соседа (ключи и разрешение заходить, когда нужно, у него были).
– Хочешь посмотреть, как живет холостяк? – спросил Марину.
Отчего же той было не посмотреть еще одну частную собственность, так дорого обошедшуюся ее владельцу? Вошли – вот она сбыча мечт: все стены, кроме несущих, убраны. Интерьер, конечно, странноватый, брутально-мужской: на нижнем этаже – тренажерный зал с маленькой кухонькой, наверху – большая спальня хозяина, маленькая с детской кроваткой для сына и ванная комната. Все! Нет, не все – из приоткрытой двери спальни виднелось широченное ложе со спинкой из черного металла (Икеа), а на нем – Матка Возка! – черный кожаный хлыст, черный кожаный фартук, черные железные наручники и еще что-то из той же оперы про садомазохизм. Марина онемела.
– Ходит к нему одна бабенка, жена владельца местного паба – она любительница таких вещей. Развлекаются. С виду – такая скромница в очках, – поморщился Дэвид.
А у Марины одна мысль: как бы из этой камеры пыток поскорее ноги унести в свой дом без перепланировки. С тех пор она стала соседа сторониться, но и – любопытная все же – прислушиваться к звукам из соседского сада, который от их собственного был отделен забором. Воплей не было – только громкий счастливый смех хомосапиенсов.
* * *
Старыми друзьями Дэвида была семейная пара пенсионеров: Джон, бывший менеджер банка, и Джил, медсестра. Перед их первым визитом Марина расстаралась во всю: сложные салаты, мясо, рыба, яблочный пирог. Дэвид не вмешивался, сказал только, что столько еды никто не осилит. Осилили еще как!
– Хочу тебя предупредить, что Джил – прекрасная женщина, но у нее только одна тема для разговора – внуки в Австралии, ты уж поддержи, пожалуйста.
Марина поддержала разговор об австралийских внуках, а потом сама проявила инициативу, рассказав о своей семье, о Москве и своей такой интересной московской работе – в общем, заткнула за пояс Джил с ее внуками.
Когда гости уехали, она с виноватым лицом повернулась к мужу:
– Я слишком много говорила?
– Для первого знакомства это было хорошо, и всем интересно. И потом тебя можно понять: ты так устала, готовя этот пир, выпила, тебе нужно было расслабиться.
Марина знала, что вела себя не по-английски, читала об этом: слишком выставлялась. И знала, почему это делала. Гости были с ней предельно вежливы, но в глубине ее души змеей таилось подозрение: «Все равно, наверное, считают меня русской, которой повезло переселиться в нормальную страну». Вот и доказывала им, как хороша была ее жизнь там, в ее стране.
Через пару недель они поехали с ответным визитом на юг Англии. У Джона и Джил был просторный особняк, тоже в псевдо-тюдоровском стиле: белые стены с каркасом из темного дерева. Вошли в дом – розово-голубые диванчики, коврики, подушечки, занавесочки, статуэточки, картиночки, ненастоящие цветочки – и настоящий пудель с бантом. «Улыбаться, как ни в чем ни бывало!» – приказала себе ошарашенная столь стародевичьим интерьером Марина. Стол был накрыт, но пуст. Когда сели, был подан томатный суп (Марина знала – суп из банки, сама такой покупала в «Marks & Spencer»), на второе был – стейк (вкусно), к нему – выложенные отдельно вареная морковь целиком, цветная капуста и брокколи (полезно и разноцветно), соус «gravy» (его она не любила). На десерт – яблочная шарлотка со сливками (сытно). Кофе пили в гостиной, потом рассматривали фотографии внуков. Марину, с ее привычкой за кофе говорить о мироздании, как минимум – о роли интеллигенции в истории, так и подмывало начать обсуждать хотя бы отличительные особенности английского национального характера в сравнении с русским. Но не могла найти зацепку для начала дискуссии.
– Мы такие разные, – начала она.
– Да, особенно климат. И как вы там выживаете?
Тут уж пришел черед Дэвида – очевидца, вернувшегося живым из февральской Москвы. Он живописал все, особенно электронное табло на московском телеграфе с цифрами −25 °C.
За этим последовала легкая беседа о капризах погоды. Способствует расслаблению ума. Пришлось присоединиться, хотя так хотелось ввязаться в серьезный спор и обязательно выйти из него победителем.
Джон, всегда как бы полусонный, иногда просыпался и вливал свои комментарии в каскад речей супруги:
– Новая подруга соседа? Она старше его лет на десять. Она сказала, что ей исполнилось сорок пять, только забыла сказать, когда.
Потом, вздохнув:
– Да, старение обязательно, взросление – выборочно.
Марина смеялась шуткам. Джон, по-прежнему сохраняя серьезный и невозмутимый вид, наклонился к ней и шепотом спросил:
– Вы знаете, что такое старость?
– Нет еще, – опешила та.
– Это когда вы больше не спите с вашими зубами. Позже в отделе юмора лучшего здесь книжного магазина «Waterstones» она нашла книжечку под названием «Шутки стариков» и поняла, откуда юмор Джона. Такую же точно книженцию она видела в его доме.
По-настоящему заинтересованным он оказался только, когда зашел разговор о бегах – это было их с Дэвидом общее увлечение.
Они часто ездили на бега. За ними заезжали Джон и Джил, оставляли машину у дома, и уже на одной все вместе ехали в другое графство на ипподром.
– Крути баранку, пока крутишь – жив! – очередной стариковской шуткой подбадривал Дэвида Джон.
Как-то долго искали место, где припарковать машину – все было забито. Нашли его рядом с очень стильной длинной машиной, из которой выходили господа – иначе не скажешь – в дорогих, явно от портного костюмах и галстуках. Дэвид бросил им какую-то шутку насчет парковки. Ответили вежливыми холодными улыбками. «Классовое общество, сэр!» – про себя сказала Марина. Дэвид в джинсах и максэндспенсеровском пиджаке выглядел «прилично», что сразу же выдавало в нем представителя среднего класса. (Аристократы, как усвоила Марина из книг, скучной середины не приемлют: или дэнди, или «I could’t care less!» [51]51
Мне наплевать! ( англ.)
[Закрыть]в обязательных резиновых сапогах – wellies [52]52
Сокр. от Wellington boots. Резиновые сапоги, которые ввел в моду герцог Веллингтон, командующий Британской армией при Ватерлоо.
[Закрыть].)
– Эти пойдут на VIP-трибуны, – процедил он, и лицо его стало еще надменнее.
«Ну и что? „Этим“ – туда, нам – сюда, на „рабоче-крестьянские“ трибуны, а лошадки-то для всех одинаково стараться будут», – Марина не комплексовала по этому поводу.
Как то раз она сделала свою первую в жизни ставку наугад и выиграла – пустяк, конечно, но приятно. Радовалась, как ребенок, хлопала в ладоши.
Удивила реакция Дэвида:
– Нечему радоваться – ты не компенсировала даже стоимость билета.
По дороге домой сидела в машине, надувшись: «Как можно было не разделить моей шутливой радости?!» Находила оправдание только в том, что Джон делал ставки серьезно, со знанием дела, после тщательного анализа – и ничего не выигрывал.
Вечером Марина даже пожаловалась Крис – они с Энни заскочили ненадолго. Та, многозначительно взглянув на нее, ответила:
– Мне ли не знать, каковы мужчины! – и, словно спохватившись, добавила: – Вот кто никогда не будет осуждать деда, так это Энни – у них любовь на всю жизнь.
* * *
Энни исполнилось три года. Мать отдала ее в детский сад для детей от трех до пяти лет. Этот садик, по-нашему, все называли, однако, школой. По сути это и была школа с дисциплиной, формой, ранцем за спиной и дипломированными учителями. Занятия продолжались до полудня. Остаток дня девочка проводила с «child-minder» [53]53
Няня ( англ.).
[Закрыть]. Такие няни были дороги, но очень ответственны и подготовлены. Обычно они собирали пять-семь детишек примерно одного возраста и проводили с ними целый день с восьми утра до шести вечера. Играли, гуляли, как-то ухитрялись отвозить и привозить из школы, готовили, причем дети в это время сидели вокруг стола и находились в поле зрения, стирали и сушили испачканную одежду. Никакая болезнь, включая ветрянку, не была основанием для того, чтобы не принять ребенка. Тут к этому относились спокойно: «Чем раньше переболеет, тем лучше, – от этого все равно не убережешься». Крис была очень довольна няней, хотя и платила ей треть своей хорошей зарплаты. Но помощь отца была нужна все равно: часто ее рабочий день начинался раньше восьми утра, иногда ей хотелось провести время без Энни. Дэвид говорил: «Монахиней мою дочь не назовешь».
Марина никак не могла привыкнуть к методам воспитания.
– Спать днем? Крис не разрешает.
– Но посмотри: она потягивается, трет глаза, явно хочет спать, уложить бы…
– Нельзя!
– Почему?
– Я не вмешиваюсь в воспитание, только помогаю. Крис не разрешает ей спать днем – тогда ребенок долго не засыпает вечером, а матери нужно иметь свободное время для себя.
Энни нездорова, кашляет, у нее горячий лоб. Тем не менее просит мороженого и получает его.
– Так делает Крис. Она никогда не обращает внимания на такие пустяки.
После мороженого собрался вести малышку на прогулку.
– Но ведь ей бы лучше остаться дома, полежать в тепле!
– Так велела Крис!
В парке девочка совсем раскисла: капризничала, просилась на руки. Дед не реагировал. Тогда Марина сама взяла ее на руки – тяжеленькая. Дэвид с неудовольствием забрал ребенка:
– Ну вот, раз ты ее взяла, теперь она ногами уже не пойдет.
Нежный и внимательный, когда они оставались вдвоем, Дэвид совершенно менялся в присутствии Энни: весь в напряжении, на шутки не отвечал, разговор не поддерживал. Марина как-то сказала ему об этом.
– Ты не знаешь, что случилось полгода назад. По моей вине мы ее чуть не потеряли тогда. С тех пор, когда я с ней гуляю, я не вижу никого другого.
* * *
Марина узнавала о муже все больше и больше. Казалось бы, у нее было достаточно времени узнать его еще до свадьбы – ан нет: тогда были каникулы, а не будни.
С удивлением Марина обнаружила, что за привычными фразами, вроде «я – простой человек», стоит реальная оценка его места в социальной структуре обществе:
– Я из Уэльса, мы все рабочие. Я – рабочий класс!
– Но ты ведь сделал карьеру, был менеджером высокого ранга, главой департамента, ты отдавал приказы подчиненным?
– Это ничего не значит. Да, я не работал руками и не был «синим воротничком», был «белым воротничком», но все равно – рабочим.
«Да, знаю-знаю, слышала уже много раз: „У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока“. Но вы не правы, господин рабочий, – времена изменились, между рабочим и менеджером нет непробиваемой классовой перегородки, но тем не менее менеджер – это менеджер, а рабочий, пусть и с перспективой повышения, – это рабочий».
Марина сильно подозревала, что ее муж все еще не закончил какой-то давний спор, все еще кому-то что-то доказывает. И она оказалась права.
Как-то после нескольких бокалов вина Дэвид разоткровенничался:
– В первый раз я женился по страстной любви, но это было ошибкой: жена оказалась оппортунисткой.
В ответ на удивленный Маринин взгляд он раскрыл тему:
– Никогда не упускала ни одной возможности в жизни: выскочила замуж за меня против воли богатых родителей, чтобы уехать из уэльской деревушки, бросила меня, чтобы выйти за миллионера, бросила миллионера, чтобы выйти замуж за лорда. Теперь она леди.
По тону, каким это было сказано, Марина поняла, что бывшая жена-оппортунистка-ныне-леди все еще оставалась незарубцевавшейся раной, если не сердца, то самолюбия уж точно.
– Представь, она подделала мою подпись на документе, чтобы Крис приняли в дорогую частную школу для девочек. Я, конечно, был против этого, пусть бы дочь училась рядом с домом вместе с обычными детьми.
– Дэвид, в Москве мы с мужем сделали все возможное, чтобы найти для мальчиков хорошую «английскую» школу. Это естественно, когда родители хотят для детей лучшего образования!
– Ей не образование было нужно, а свои амбиции тешить – мол, дочь у нее учится вместе с детьми верхнесреднего класса. Я все это прекрасно понимал уже тогда.
Тогда – это, когда жена еще не принадлежала к аристократии и была с ним? Марина в таких разговорах улавливала некие следы зависти и злобы, что ей совсем не нравилось. Но может быть, она ошибалась…
Дэвид продолжал:
– Она отдала Крис в интернат, что я мог поделать – я же работал. Не навещала ее, даже на каникулы не брала… Когда пришло время заполнять всякие анкеты, в графе «родители» Крис всегда писала: «Отец. С матерью связи нет».
Но с рождением Энни все изменилось: состоялось примирение, мать стала навещать Крис и внучку. Там ее однажды случайно встретил Дэвид и сразу же ушел, не поздоровавшись. (Боги мои, какие страсти – прямо Монтекки и Капулетти!) Но по каким-то только ей известным причинам Энни бабушку не приняла. Пока, по крайней мере. Дэвид радовался: «Она тебя любит больше, чем родную бабку».
* * *
У Дэвида была и еще одна рана. Несколько лет после развода он жил в счастливом партнерстве с женщиной и двумя ее дочерьми, одна из которых была инвалидом детства – уже подросток, а мозг остался на уровне малого ребенка. Все у них было хорошо, но вот Крис закончила школу, так ненавистный ей boarding school [54]54
Интернат ( англ.).
[Закрыть], и должна была решать, с кем из родителей жить дальше. Выбора у нее в общем-то и не было – ее растил отец. Крис поселилась с ним, его дамой сердца и двумя ее дочерьми. Девочка, которая с двенадцати лет не знала дома, была счастлива, сразу же подружилась со здоровой дочкой – своей ровесницей, они проводили все свободное время вместе, вместе худели, считая калории, вместе ходили на танцы, в кино… И надо же было той как-то сказать за столом:
– Ты мне теперь как сестра.
– У тебя есть твоя родная сестра! – гневно отреагировала мать.
Это стало началом конца их большой семьи. Вскоре отношения распались. Так решила подруга Дэвида, с которой было прожито без малого четыре года. Продали огромный дом с четырьмя спальнями, кредит за который выплачивали вместе. Дэвид сейчас очень жалел об этом:
– Выплатил бы и один – зарплата позволяла, жили бы сейчас вместе с Крис.
Подруга с ребенком-инвалидом недолго жила одна, меньше чем через год она вышла замуж за следователя из полиции. Недавно Дэвид встретил их обоих в супермаркете.
– Ничего не скажешь, по-прежнему ни грамма лишнего жира – никогда не пропускала gym [55]55
Сокр. от gymnasium – тренажерный зал ( англ.).
[Закрыть], но я посмотрел на нее и подумал: «Из-за этой женщины я страдал? В ней нет ничего привлекательного».
Крис очень тогда переживала: только покинула интернат, начала жить в семье, а тут и семьи не стало. Встречаться с новой подругой, «почти сестрой», она не могла – той было строго запрещено. Вся ушла в учебу, потом и аспирантуру кончила, из-за чего у нее нередко проблемы с работой: школы хотят платить учителям поменьше, а Крис меньше не заплатишь, у нее степень. Так она стала путешествовать по миру. Где она только не работала. До Москвы – в Таиланде.
– И везде – общества уэльсцев, – довольно смеялся Дэвид, – мы разбросаны по миру, но стараемся держаться друг друга.
Марина слушала эти рассказы, проникаясь сочувствием к мужу и удивлением. Непьющий презентабельный мужчина, полный сил, платежеспособный, с собственным домом… Разве в ее отечестве такой стал бы убиваться из-за женщин? Да и кто бы ему позволил?! Сразу нашлась бы толпа желающих его утешить и приголубить! Здесь все иначе: женщины разборчивы, знают себе цену.
«Уязвленный он и смертельно обижен на женщин».
Дэвид, как оказалось, был еще и вспыльчивым – не по отношению к ней, но по многим другим поводам. Как красная тряпка для быка, была для него «мать-одиночка» как социальное явление. Увидев сюжет в телевизионной программе на эту тему, или услышав чей-то рассказ, он сразу же откликался:
– Любая девчонка по глупости или, наоборот, по уму, может забеременеть, родить неизвестно от кого, с полным правом претендовать на социальную жилплощадь и пособие и жить, уже нимало не заботясь о будущем! А то, что для воспитания ребенка нужен отец, а не только деньги, это сейчас считается несущественным. Неумная политика. Хотели, как лучше… Не было бы пособий, девчонка сто раз подумала бы, как и что. Матери-одиночки, замужем за государством, то есть за мной, простым налогоплательщиком.
Он знал, о чем говорил, потому что всю жизнь проработал в социальной сфере.
Ему была ненавистна мысль, что его единственная дочь присоединилась к столь презираемой им части общества. Обвинить Крис в корыстных побуждениях было невозможно: еще до рождения Энни она купила и выплатила кредит за небольшой домик и никогда никакими льготами не пользовалась. Но ей пришлось, по словам Дэвида, долго оправдываться перед ним и клясться, что это вышло случайно – не намеренно.
– Знаешь, кем нужно здесь быть, чтобы жить припеваючи? (Он говорил: «быть несгораемым».) Нужно быть или лесбиянкой, или цветным, или одноногим, или беженцем… – то есть принадлежать к меньшинствам. В этой стране все – для меньшинств!
Гневливым он был. Политически-корректным не был.
Будь рядом с Мариной ее московские подружки – не лесбиянки, не цветные, не одноногие, но принадлежавшие к меньшинству, то есть «прослойке», которая по определению не могла быть большинством, – вот уж они бы посмеялись! Но подружек рядом не было, а рассказать Дэвиду о том, как неуютно было жить человеку там, где всегда и во всем декларировался приоритет большинства… Марина сомневалось, что ему это было бы интересно. Странно, но Дэвид совсем не интересовался реалиями советской и постсоветской жизни. Марина этому была даже рада, ибо равнодушной к подобным вопросам не была и «заводилась без оборота», как сама про себя говорила. Однако, по ее мнению, взаимоотношение со своей страной – личное дело каждого, и, если бы и довелось, ей было бы неловко «заводиться» на этот счет с Дэвидом. Их восхитительная близость имела свой предмет и территорию, дальше которой не распространялась. Это устраивало обоих.
* * *
Дэвид был патриотом родного Уэльса. Марина с изумлением слышала неподдельную боль в его голосе, когда он рассказывал, как англичане завоевали его родной Уэльс в 1284 году! (Ей что ли начать ненавидеть турок за то, что в 1453 году они захватили Византию и превратили Святую Софию в мечеть?!)
– Но если ты такой патриот, почему уехал, почему не стал учить в школе свой трудный язык, а выбрал французский, почему в Англии постарался как можно быстрее избавиться от акцента?
– Тебе не понять.
И еще он ненавидел. Все проявления английского патриотизма. А их было так немного! Приближался чемпионат по футболу, английский флаг – белое полотнище с красным крестом св. Георгия, покровителя Англии, – можно было видеть и на машинах, и на окнах домов. Сколько желчи было излито им на эти такие безобидные знаки национального достоинства!
«Да! Обижен, уязвлен, гневлив, вспыльчив, политически некорректен. Еще и патриот! Сплошной комплекс неполноценности. Но он мой муж, мы вместе, он успокоится, я помогу». – Марина не думала отступать от своего намерения быть хорошей женой.
Действительно, очень часто Дэвид выглядел абсолютно счастливым. Это было, когда Марина не высказывала никаких пожеланий о поездке в Лондон или Виндзор, была спокойна и весела, смотрела с ним старые фильмы. Когда, как должное, распивала с ним бутылочку вина за поздним обедом. А так было почти всегда в первый год их жизни.
* * *
Чего не было в жизни Марины и Дэвида? Не было пабов. Дэвид их почему-то не любил. Не было совместных шоппингов за продуктами: культа из еды он не делал и знал, что нужно купить в местном супермаркете на два-три дня:
– Тебе эта морока ни к чему, достаточно, что готовишь.
А Марине так иногда хотелось самой купить что-нибудь вкусненькое. (Покупала, когда ездила в Лондон или Виндзор.)
Не было дискуссий на отвлеченные темы, к которым относилось все, что не касалось быта. Иногда Марина спрашивала себя, имело ли для ее мужа значение то, что она была женщиной образованной, с профессиональными заслугами, с правильным, хотя и не беглым пока английским? Хотела верить, что да. Но сам он не раз повторял:
– Я человек простой, и хочу только одного – чтобы ты была рядом.
* * *
Марина почти не выходила за пределы дома и сада. Скукожилось ее жизненное пространство. Она перестала хотеть и стремиться, что составляло суть ее прежней жизнь. Жизнь замерла. Как гоголевские старосветские помещики Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, они жили в домике, утопавшем в гуще зеленого сада. Все страсти и волнения внешнего мира, вроде бы, и не существовали вовсе. Марина располнела. Стулья, правда, еще не продавливала, как Афанасий Иванович, но шла к этому семимильными шагами. Дэвиду, похоже, это нравилось: округлости в почете у мужчин старшего поколения.
Но надо было обновить гардероб: белье от «Marks & Spencer» было явное «не то». Решила поехать в Лондон. Дэвид увязался, хотя в этот-то раз он Марине и не был нужен: всегда и везде она ходила на шоппинги одна, знала, что ей нужно и ничьими советами не пользовалась. Ну уж раз в Лондон, то – в «Harrods»! Когда вошли в роскошный магазин, она предложила Дэвиду подождать ее где-нибудь в кафе, газетку почитать. Не согласился. «О’кей, как хочешь». Пошли в отдел женского белья – неловко с мужем, но он был там не единственным представителем сильного пола – еще пара-тройка мужчин бродила между рядами лифчиков и трусиков. Назвала свой размер подошедшей девочке и попросила показать нужные цвета. Девочка-ассистент с сомнением посмотрела не нее и предложила пригласить консультанта. Вздохнув, стали ждать. К ним вышла высокая худая женщина в строгом костюме. Пригласила Марину в кабинку и стала ее измерять: «Мадам, вы ошибаетесь. Ваш размер не… а…» – Назвала цифры, которые не вписывались в Маринино представление об элегантности. К тому же пришлось выслушать целую лекцию о том, что часто женщины носят bra несоответствующего размера, что приводит к очень печальным последствиям вплоть до остеохондроза и изменений во внутренних органах. Марина смотрела на скрытые приталенным жакетом размеры – вернее, на их отсутствие – консультантши. На душе было противно. «И еще Дэвид наверняка стоит за шторой и все слышит…» Выбрала что-то из того, что предложили. Дэвид заговорщицки подмигнул в сторону какого-то красного кружева. Разозлилась: «Тебе надо – ты и покупай!» Настроения продолжать процесс превращения самой себя в даму соответствующего ей размера не было. Тратить на это деньги?! Идти в итальянское шоколадное кафе, где подавали, действительно, настоящий горячий шоколад, а не какао, как везде?! «Вот-вот, а потом тисну куда-нибудь статейку на правах рекламы: „Как я увеличила свой бюст на шесть дюймов!“» Вот он результат жизни затворницей! В недалеком прошлом Марина иногда называла себя толстой, ожидая разубеждений или даже комплиментов. Сейчас бы уже не рискнула: она и есть толстая!
Поехали в гораздо более демократичный «John Lewis». Дэвид ходил за ней по пятам, что-то выбирая. Действительно, выбрал. Подумала: «Ну и куплю!» В примерочной надела на себя что-то с узкой юбкой до колен и огромным декольте, отбросила штору примерочной, увидела одобрение в глазах мужа: «Потрясающе! Женщина моей мечты!» Пошла к кассе платить – впервые в жизни за то, что выбрала не сама. Энтузиазм мужа успокоил едва ли: у Марины были свои представления о красоте. «Рубенсовской» женщиной она быть не хотела – другие нынче времена. В электричке по дороге домой вспомнила, однако, один лимерик в русском переводе:
Повторила про себя несколько раз, стало веселее.
Дома, готовя обед, она смотрела через окошко на Дэвида, который в окружении котов грелся в саду на солнышке и выглядел абсолютно довольным жизнью: «Вот он, мой котик. Мышей ловить по ночам уже ленится. И я, что-то, тоже ленивая стала… Наша „территория любви“ потихоньку становится нейтральной полосой». Само собой неожиданно вырвалось:
– А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты!
Дэвид с удивлением повернул голову – он не любил ничего громкого. Коты вмиг слиняли. А цветы и вправду хороши! И дом неплох.
Хороший дом вдали от городской суеты, хорошая верная жена, которая всегда дома, – что еще нужно мужчине, чтобы встретить старость! А женщине, которая о старости еще не думает, что делать?! Оказывается, быть просто за кем-то, за мужем и только, ох, как скучно для современной женщины. А еще и взаимопонимания что-то хочется…
* * *
Года через полтора Марина поняла, что начала потихоньку спиваться: она уже ждала обеда с вином, чтобы хоть на время этот чертов вопрос «что делать?» не перекрывал ей дыхание. Хотелось расслабиться с бокалом «Merlot». Банально и совсем не смешно! Жить, как хочет Дэвид, – не менять, не изобретать, не действовать? Есть, спать, иногда заниматься любовью? Это у него называлось «наслаждаться жизнью»!
[ «Enjoy!» [57]57
Наслаждайся! ( англ.)
[Закрыть]Никогда раньше Марина не слышала этого слова так часто и в таком «заземленном» контексте: в кафе и ресторане, в магазине и в парикмахерской, химчистке, ремонте обуви, даже в аптеке, покупая микстуру и задыхаясь от кашля! Улыбалась и благодарила в ответ. Русское «наслаждайся», если и подразумевает, телесные удовольствия, то все-таки – не обыденные, не те, которые ты можешь легко «подхватить», где угодно. «Легче, легче надо жить, девушка, – призывала она себя. – У нас, у русских, куда ни кинь – всюду драма, а тут – наслаждайся!»Еще одно слово «Relax!» [58]58
Расслабься! ( англ.).
[Закрыть]звучало постоянно. Не было у Марины в жизни этого умения расслабляться: всегда дел и мыслей непочатый край. Правда… все-таки ухитрялась… в советских очередях. Вот где, действительно, расслаблялась! Уходила в иные сферы. Ну и что, что плечо к плечу, живот к чужой спине, своя спина – к чужому животу… Можно опереться, никто и не заметит! В этих-то очередях она и диссертацию обдумывала, светлые мысли приходили, и новые программы для старших школьников по своему любимому Западному Средневековью создавала. Вот когда бы жить хотела! Да, мор, да, болезни страшные, но как все просто и понятно было! Знали люди, откуда пришли и куда уйдут. Знали, за что страдали! Знали, как день начинать и как заканчивать, и что в церкви делать. Собственность свою имели, законы, охранявшие ее и их профессиональную деятельность. Библию им читать не разрешали, вся мудрость шла от священника. Может, это и хорошо? Во многом знании – многие печали. Комментировать бы начали, резать друг друга, как и случилось позже… И войны, между прочим, были частным делом отдельных амбициозных правителей, а не всего населения. Сердобольные пейзанки подкармливали и своих и чужих и умирали своей смертью! – не в узилище злопамятного соотечественника. И почему-то считается, что все в те века было темным, безрадостным. Чушь! Такой праздничной яркости жизни, такого открытого веселья, таких потешных игр позже в истории и не было!.. Что она только не обсудила сама с собой, стоя в очередях. Абстрагировалась полностью. Однажды не заметила драку с летальным исходом посредине магазина. Поняла только, когда осталась одна, все разбежались – кому охота показания давать. Милиционер – «Красивый-Фуражкин» [59]59
В. Аксенов «Товарищ Красивый Фуражкин».
[Закрыть]к ней с вопросами, а она и правда ничего не видела. Ничего не добился блюститель порядка, с горечью лишь произнес: «Эх, женщина, мать твою!» И сплюнул.]
– Дэвид, я спиваюсь. Быть навеселе стало моим образом жизни.
В ответ тот рассмеялся:
– Ты сильно преувеличиваешь: бокал красного вина за обедом никого еще не сделал пьяницей. Но, если ты считаешь, что это так серьезно, не пей.
– Дэвид, посмотри на меня? Ты узнаешь во мне женщину, которую встретил в Москве?
– На мой взгляд, ты сейчас выглядишь лучше. Ты отдохнула здесь на природе, поправилась.
«Убить его мало за это слово!»
– Дэвид, может быть, мы как-то изменим нашу жизнь?
– Тебе не нравится наша жизнь? Может быть, тебе не нравлюсь я?!
На этом обрывались все их разговоры.
Да, Дэвид уставал, Крис нагружала его, и эта нагрузка только росла по мере того как Энни взрослела: добавился бассейн два раза в неделю, еще что-то… Он был домоседом поневоле, но, как Марина поняла, и по убеждению. Даже в свободные дни ехать в Виндзор или Лондон он не хотел: «Пустая трата денег. Ты ведь потащишь меня по магазинам, потом проголодаешься… Поезжай одна. Я подброшу тебя до станции».
* * *
«На волю! В пампасы!» – внутри все пело. «Воля» была совсем рядом, но это если ехать на машине. Дэвид предлагал подвезти нечасто и неохотно. Автобус в их края не заезжал, а пешком до центра Мэйденхеда к желанной станции, откуда можно было доехать до Виндзора и Лондона, – сорок пять минут вдоль оживленной транспортной магистрали. Марина попробовала раз – на второй уже не решилась.
Тогда она пошла на преступление: стала вызывать такси. Это было ей по карману. Но в жизни Дэвида такси не существовало – неразумная и непростительная трата денег. Марина делала это тайно и никогда не заказывала такси к дому. Таксисты стали ее первыми личными друзьями в этой стране. Они были разговорчивы, всем интересовались, шутили. Как-то зашел разговор о профессии. Марина без умысла, а может быть, и с умыслом – хотелось все-таки, чтобы кто-то оценил, – бросила:
– Историк, PhD [60]60
Дословно: доктор философии, что соответствует кандидату наук в любой области исследований в России ( англ.).
[Закрыть].
С тех пор, когда заказывала такси, слышала в трубке:
– Такси для доктора Эллис.
Ехала и думала: «В Виндзор! Бедные три сестры Чехова мечтали о Москве, Москва была рядом, а не сбылось. А я из Москвы добралась до Виндзора. Это что-нибудь значит? Я сильнее хотела? Нет, не то… Жизнь трех сестер на каждом шагу говорила: „нельзя“. А я разве у жизни той спрашивала?..»
И вот она, крепость!
Виндзором Марина начала интересоваться задолго до встречи с Дэвидом, и поводом стал пожар в крепости в ноябре 1992 года. Репортаж о том страшном пожаре они смотрели вместе с Мартином в телевизионных новостях у нее дома в Москве. Кто бы мог подумать: пожар в резиденции королевы! «Who knows?», «Nobody knows» [61]61
Кто знает? Никто не знает. ( англ.).
[Закрыть] – любил говорить Мартин. Марина вначале удивлялась его словам, потому что не была фаталисткой и привыкла знать, что ее ждет. Мартин оказался мудрее ее – никто ничего не знает. Разве тогда, двенадцать лет назад, могла она знать, что будет жить неподалеку от восстановленного уже замка и ходить по нему все еще с думами о том, с кем смотрела ужасные новости.
Трудно представить, что вот этот нескончаемый по протяженности и, казалось бы, нетронутый в своем средневековом величии Зал Святого Георгия выгорел весь. Марина запрокидывала голову – наверху на крутых сводах были укреплены рыцарские щиты. Ее ноги ступали по дубовому паркету, сделанному из деревьев, росших в поместьях этих рыцарей. Все они были кавалерами Ордена Подвязки. Все их имена известны. С портретов на нее смотрели полные достоинства джентльмены, реже – леди со знаками ордена – синяя лента через плечо, звезда на груди и подвязка под левым коленом на костюмах или на левом рукаве платья. Марина знала, что Петр Первый отказался от чести быть награжденным этим орденом, боялся, что тем самым автоматически станет подданным Британской Короны. Не нужно ему было британское гражданство. А вот его далекий предшественник Иван Грозный был настроен иначе и в одном из одиннадцати писем королеве Елизавете Первой предлагал ей руку и сердце, а также просил политического убежища, на случай чего. Чести быть награжденным Орденом Подвязки он удостоен не был. Королеве, бывшей, по ее словам, замужем за Англией, русский царь не понравился – помимо всего прочего он был еще и неучтив [62]62
Цитата из письма Ивана Грозного в ответ на отказ:
«Мы думали, что ты правительница своей земли и хочешь чести и выгоды своей стране… А ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица».
(Лондонский архив) Слово «пошлая» историки переводят как «простая».
[Закрыть]. Учтивость и вежливость – это уж точно не про отечественную историю сказ…
