Текст книги "Отражение звезды"
Автор книги: Ирина Мельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 9
До утра все было спокойно: кыргызы к острогу не подходили. Вдали маячили их костры, слышалось ржание лошадей и людской говор. Но с полудня зачастили небольшие разъезды: похороводят, поскачут туда-сюда, стрелы пустят разок-другой, и нет их, будто ветром снесло. Ближе к вечеру налетела злая сотня на мохнатых лошаденках, повизжала, повопила, выпустила разом по воротной башне тучу воющих стрел – и отхлынула, не дожидаясь, когда казаки грохнут по ним из пищалей и самопалов. Нескольких служивых стрелы достали на этот раз: троих насмерть, пятерых поранили. Захарка тоже не уберегся. Вражья стрела впилась в левое плечо. Хорошо, что не сбила с полатей на землю. Устоял парень, но из бойцов выбыл.
Снова темнота опустилась на землю, но кыргызы не ушли. Правда, вели себя тише: не галдели, в бубны не стучали. Защитники крепости всю ночь наблюдали множество костров на сопках, понимали: если враг подступил к стенам, по доброй воле не уйдет. Значит – приступа не избежать!
Наконец солнце выбралось из-за кромки леса. И тут же, будто проснувшись, зарокотали боевые барабаны. Напряглись спины служивых на стенах, жала стрел нацелились в степь. Хотелось тем, кто держал ворота, спросить снизу, что там да как? А нельзя. Время для разговоров кончилось…
Вновь из лощины вдоль сопок покатилась черная лавина. Неотвратимо, как смерть! Топот копыт и душераздирающие визги сотен всадников заглушили все прочие звуки. Тучи пыли взметнулись до небес. И, казалось, вот-вот сомнет та лавина ряд заостренных кольев, перекатится через ров и захлестнет бревенчатые стены вместе с ниточкой защитников острога…
– Ур-р-р! Ур-р-р! А-а-агх-х!
Сотни глоток выдохнули разом боевой клич степи – и тут распался надвое конный поток, считаные сажени не докатившись до смертоносных кольев и выплюнув в воздух вместе с боевым кличем рой стрел… С визгом и свистом рванулись стрелы. Летели они высоко и в острог падали на излете, не причинив вреда. Но скоро все поняли, что это – отвлекающий маневр.
Возбужденно размахивая руками, подбежал Никишка-черкас. Закричал дурным голосом:
– Смотри! Поганцы на вал прорвались!
И к Овражному бросился, который спешил навстречу.
Глянули, а кыргызы уже ползут из-за вала, крутят арканами над головой, тянут лазовые бревна с сучками – готовятся к приступу.
– Орда на слом пошла! – крикнул атаман и прильнул к бойнице.
Мирон рванулся к соседней, глянул вниз и выругался.
Как упустили, что под стеной уже тьма-тьмущая кыргызов? Едва Мирон отпрянул – воткнулась в бревно стрела. Овражный поднял голову, махнул рукой, заорал во все горло:
– Казаки! Готовь топоры! Ворота держи!
Обнажив саблю, Мирон бросился следом туда, где трещали и выгибались ворота под натиском озверевшего врага.
– Трави запал! – гаркнул Овражный и снова взмахнул рукой.
Рявкнули медные пасти и отрыгнули снопы огня. Башни окутались сизым пороховым дымом. Рванули с грохотом ядра, разметав врагов. Полетели осколки и кровавые клочья. И почти следом ударили с башен картечью. Метнулся смертоносный свинцовый горох, выкосив добрую треть нападавших. Завизжали, заорали кыргызы, побежали в панике к сопкам, а вслед им неслось злорадное казачье улюлюканье и ватажный свист.
До обеда стояла тишина. Солнце жарило беспощадно. Под стенами кричали и стонали раненые, но вскоре стихли. Зато подтянулось воронье. Черные птицы обсели тын и острожные башни, но пока не решались слететь вниз.
Часа в два пополудни появился на сопке всадник с копьем, на котором развевалась белая тряпка. Спустившись ниже, кыргыз, воздев пустую руку, что-то прокричал.
– Чего орет-то? – пожал плечами Захар. – Толмача бы позвать…
– Хошь, переведу? – ухмыльнулся Никишка. – Сымай, Захарка, портки, да отдай их Тайнашке. У него, знать, медвежья болезнь приключилась, когда ты в него стрельнул. – И подмигнул Игнатею. – Здорово я по-кыргызски разумею?
– Вот щас те в лоб звездану, и по-русски разуметь разучишься, – посулил Игнатей. – Беги к воеводе, доложись: мол, бисово племя вестника прислали.
– Глаза разуй! – отнюдь не почтительно отозвался тот и сплюнул через прясло вниз. – Эвон Мирон Федорыч уже сам на стене, без докладу…
– Интересно, какого рожна ему надо? – проворчал князь, вглядываясь в посланца, который едва сдерживал коня, видно, ошалевшего от запаха мертвечины.
– Не стреляй, не бей меня, – перевел Овражный и посмотрел на Мирона. – Сдается мне, переговорщик пожаловал. Выйти, што ль, за ворота? Узнать, что хочет?
– Выйди, – кивнул Мирон. – Только осторожно, казаков захвати. А то всякое может случиться.
Со стены острога он наблюдал, как медленно разошлись тяжелые створки и выехали за ворота десятка два казаков. Овражный отделился от них и наметом припустил навстречу кыргызу, что-то громко крича и вытягивая из ножен саблю.
– Йа-а, хазах, йа-а-а-а! – заорал в ответ кыргыз.
И, сорвав с седельной луки да развернувшись, метнул аркан. Миг – и он уже скакал прочь, волоча за собою Овражного на туго натянутом поводу. Андрей ловко перевернулся со спины на живот, одной рукой ухватился за аркан, пытаясь подтянуться и сдернуть всадника с коня, другой цапал за кочки, за кусты, за траву, но они рвались под пальцами, не держали.
Казаки бросились на выручку своему атаману.
А с горы, потрясая саблями и топорами, стремительно потекли черной лавиной воины Тайнаха.
– Ур-р-р! – орали. – Хой-хой!
Торопливо крестились на стенах защитники острога, заряжая пищали и поднося фитили к запалам пушек.
Меж тем Андрей ухватился за аркан двумя руками, подтянулся, сколько смог, да полоснул витую из конского волоса веревку ножом, что исхитрился выхватить из-за голенища. Раз, другой! И оторвался, покатился кубарем по полю под ноги коню, что скакал вслед за хозяином.
– Назад! Назад! – кричал со стены Мирон, но конники, впереди атаман, уже мчались наперерез вражьей силе.
И тогда открылись ворота, выпуская за стены острога Мирона и добрую сотню вершников. Взметнулись сабли, блеснули на солнце клинки… Навстречу летела волчья рать Тайнаха. Конники крутили над головами сабли, чьи рукояти были полыми и при размахивании издавали волчий вой, нагоняя тем страх на своих и на вражеских коней.
Сшиблись русские с неприятелем – и пошла сеча…
Стук и лом копейный, блеск и звон клинков, гул, вой, брань… Пронзительные вопли, грохот выстрелов, яростные крики… Тайнах, засучив рукав кафтана по локоть и размахивая мечом направо-налево, крутился среди русских, как щепка в буруне…
Падали с обрыва в реку кони и люди. Стремительные воды смешивали и разбавляли кровь врагов. Казалось, не выстоять острогу. Но вдруг в тылу у кыргызов ударило громом, накрыло степняков свинцовым дождем. Это Захарка и Никишка подбили пушкарей вытащить две гарматы из острога.
И тут прямо перед Мироном возник Тайнах. Ощерив зубы, езсерский бег взмахнул мечом. Скрестились с отчаянным лязгом клинки. Тайнах нападал, князь защищался. Но так не могло продолжаться долго. Извернувшись, Мирон нанес удар, вложив в него остаток сил. Удар, который разваливает конника пополам. Но что-то ожгло ногу. Стрела?
Рука непроизвольно дернулась. И Мирон немного промахнулся. Сквозь пот, застилавший глаза, увидел, как отделилась от локтя рука Тайнаха и вместе с зажатым в ладони мечом, кувыркаясь, полетела под копыта лошадей. Фонтаном ударила горячая кровь, заливая доспехи. Завизжал Тайнах, схватился за культю. И тут метнулся к бегу крепкий воин – из-под шлема длинная коса выпросталась. Подхватил воин бега под мышки, перетащил на свою лошадь. Сверкнули из-под шлема знакомые глаза. Дикая ярость, казалось, пробила куяк. Мирон мгновенно пришел в себя. Олена?!
Но она уже во весь опор скакала к сопкам. Коса растрепалась, рассыпалась по спине. Казаки Овражного оттеснили князя, сшиблись с охраной бега, пытаясь рассеять ее и догнать уходившего к лесу с десятком хозончи раненого Тайнаха.
Мирон дернул за древко стрелы. Наконечник вышел легко, видно, стрелял неопытный воин. У бывалого лучника стрела пробила бы ногу насквозь и даже кость раздробила бы. А тут скользнула на излете, порвав кожу, поэтому крови было мало. Терпеть можно! Мирон с трудом перевел дыхание, пытаясь сквозь круговерть схватки разглядеть: неужто он видел Олену? Невероятно!
Тучи пыли заслонили реку, сопки, небеса. Но кто же послал стрелу в него? Среди хозончи Тайнаха нет зеленых юнцов. Выходит, Олена? Но как она оказалась у бега? Отчего в доспехах? И почему стреляла в него? Ведь явно узнала…
Мирон, забыв о ране, терялся в догадках. Но тут Овражный, привстав на стременах и грозя окровавленной саблею, закричал истошно, надрывая голос, и отвлек его от неуместных раздумий:
– Пошел на слом!
Казаки, перекрывая шум битвы, заорали дружно и грозно следом:
– На сло-о-о-ом! На сло-о-ом!
И кинулись в атаку.
В тылу у кыргызов продолжали рыкать пушки, выкашивая картечью вражьи ряды.
– Ура-а-а!..
– На слом!..
– Бей орду!.. – неслось над сопками, над рекою, над таежным простором.
Мирон работал саблей, орал, вертелся, как бес, в чудовищном водовороте битвы. И снова теплая кровь врага брызнула в лицо, голова кыргыза покатилась под копыта Играю…
Опять ударили пушки, теперь от реки. В пылу схватки ни русские, ни кыргызы не заметили, что показались на Енисее парусные суда. То плыла помощь острогу людьми и припасами из Краснокаменска.
Пламенел закат, громоздились черные тучи на горизонте. Чадили редким дымком несколько изб, спасенных от пламени женками и стариками. Стены острога, крыши башен, амбаров, казарм щетинились обожженными древками огненных стрел, прогоревших и потухших.
Но не все кыргызские стрелы пролетели мимо. Не все сабли промахнулись…
Под стеной приказной избы в ряд были сложены мертвые тела защитников острога. Отец Ефим в белой фелони медленно шел мимо погибших, вглядываясь в лица тех, кого успел узнать за недолгую свою службу в русской крепости, и ледяной обруч все крепче сжимал его сердце. Мерно покачивалось кадило в его руке, но сладковатый аромат ладана не достигал ноздрей, забиваемый удушливым запахом крови и гари.
– Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лицо свое от меня? Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?..
Слова псалтыря лились с языка священника, и внутренне дивился отец Ефим, насколько близки они были сейчас его душе.
А с дальней сопки кричал в ярости и в бессилии Тайнах, подняв глаза к пылавшему заревом небу:
– О, всесильные Творцы! Пусть забудется имя мое, Мирошка, если не убью тебя раньше, чем взойдет на небе Ульгер. Велю рвать с тебя мясо кусками и накормлю собак твоими внутренностями!
Его хозончи, его матыры, кто на коне, кто пешком, но, как зайцы, разбежались по сопкам; как лисы, попрятались в распадках. Его лучшая сотня, потерявшая в схватке больше половины воинов, пустилась наутек, побросав знамена с золотыми волчьими мордами.
– Великий Хан-Тигир, возьми меня к себе на небо да подари мне глаза беркута! – продолжал кричать Тайнах, потрясая культей, затянутой кожаным ремнем. – До скончания веков буду смотреть с неба на степь и на табуны. Увижу, как мои воины разорвут тебя, Мирошка – собачий сын, конями! Разнесут по полю…
Олена в окровавленных доспехах удерживала его коня. Волосы растрепались, слиплись от пота, но ей было не до косы. Она все еще не могла остыть после боя и того потрясения, которое испытала, увидев, как меч Мирона легко, словно былинку, снес руку ее любимому…
Глава 10
Еще не остывший от боя Мирон стоял на причале и наблюдал, как пробирается по шатким сходням с дощаника на берег знакомая долговязая фигура.
– Герман? – спросил настороженно. – Какими ветрами тебя занесло?
– Попутными, Мироша, – добродушно улыбаясь, Герман Бауэр, его давний знакомый по работе на голландской верфи, ступил на землю и широко раскинул руки: – Давай обнимайся, старый шорт!
Обнялись, расцеловались по-русски троекратно. Но Мирон держался скованно. И Герман заметил это.
– Ты, старый шорт, не рад видеть свой друг?
– Рад, конечно, просто глазам не верю… Ты – и вдруг здесь?
– А ты хотел видеть ужасный Ромодановский? – захохотал Герман и хлопнул Мирона по плечу. – Меня государь послать. Велел бить тебя по… ухам… Э-э-э, как это по-русски? В ухи?
– В ухо, – мрачно посмотрел на него Мирон. – Ты по навету Костомарова? Что-то долго добирался. Третий год как воевода в могиле…
Герман обнял его за плечи.
– Веди в острог. Царь Петр доволен твоя служба. Я имею от него грамота…
– Доволен? – Мирон уставился на него с недоверием. – А донос? Петр Алексеевич не поверил Костомарову?
– Поверил – не поверил, – Герман многозначительно покрутил ладонью перед лицом, словно рассматривая огромный серебряный перстень с головой льва. – Он не поверить, но посылать в Краснокаменск другого ревизора. Тот грамоту привез от воевода. Винился, шортов сын, перед смертью, что поклеп возводить на Мирон Бекешев.
– Слава Богу! – Мирон перекрестился на купола острожной церкви. – А я-то думал, ты меня в железа закуешь!
– Зашем железа? Зашем закуешь? – снова захохотал Герман. – Пошли в изба скоро-скоро, а то, гляди, дождик упадет…
– Пойдет, – машинально поправил его Мирон, и посмотрел на небо. Ветер гнал темные тучи на восток. Первые звезды мерцали сквозь редкие просветы.
Через час Мирон и Герман сидели в покоях князя за накрытым столом. Выпили уже не по одной чарке, но ни гость, ни хозяин почти не закусывали. И не хмелели. Мирон все еще приходил в себя от столь неожиданного визита. Даже о ране в ноге забыл. А схватка с Тайнахом, встреча с Оленой и вовсе отошли на второй план.
Герман вел себя как старый товарищ, улыбался, хлопал по плечу, но Мирон помнил, как беззлобный с виду немец хладнокровно заколол шпагой незнакомого матроса за то, что тот толкнул его в таверне локтем и с досады выругался. Случилось это мгновенно, словно Герман только и ждал повода прикончить беднягу. А ведь за секунду до того мирно дремал в ожидании пива, надвинув шляпу на глаза…
Вот и сейчас, благостно улыбаясь и покачивая ногой, он раскуривал трубку. Маленькие глазки под тяжелыми веками блаженно щурились на колечки дыма, которые поднимались к потолку. Порой Мирону казалось, что немец его не слушает, но стоило ему замолчать, как Герман разворачивался на стуле и в упор смотрел на него: мол, продолжай. Сам же ронял слова изредка, и то – короткие, вроде: «О!», «Да?» или «Потшему?»
– …Сегодня с Божьей помощью от Тайнашки отбились, но я совсем не уверен, что набег не повторится. Не Тайнах, так другой кыргызский бег попытается выгнать нас с этих земель. Нам пока везло, кроме Тайнаха, никто особо не рыпается. Но это до поры до времени… Два года назад джунгары и кыргызы неделю осаждали Краснокаменский острог. В прошлом году – лазутчики донесли – больше месяца стояли под Кузнецком, погибли сорок человек русских и ясачных, сотню увели в плен. Монастырь подле острога сожгли да два десятка дворов в посаде, скота пропасть угнали, поля потоптали… И в этом году, говорят, по весне еще прошлись по всем ясачным волостям Кузнецкого уезда. А мы тут, на отшибе, не выстоим, коли кыргызские улусы объединятся. Того хуже, если на союз с Равданом пойдут.
– Потшему? – Герман удивленно поднял брови. – Кто сказал?
– Я сказал, – буркнул Мирон. – Контайша Равдан в силу вошел. Хоть и побили его под Краснокаменском, и от богдыхана урон понес, но тыщи три воинов у него постоянно в седле. – И от досады, видно, стукнул кулаком по столу. – Зело нас беспокоят джунгары, то и дело в степь набегают, в полон людей уводят. Да и другие места разоряют.
– То так, – согласился Бауэр. – Владелец джунгарский предъявлять претензии на земли по Иртышу до Тары и дальше – от Томска до Саян-камня. Государь наш, Петр Алексеевич, того ради велеть нам действовать для приведения оных в успокоение и послушание.
– Мнение государя справедливо, но сил мало, – нахмурился Мирон. – И вооружен Равдан несравнимо лучше, чем мы.
– Завтра выгружать новые пушки, ядра и порох, – Герман пустил новую порцию колечек в потолок. – Пищали, фузеи, мушкеты, ядра гарматные, пороха десять пудов и свинца двадцать – все привезти по описи. По суше отряд казаков идет. Тысяча человек! Из пяти острогов набрать! Но… – он поднял вверх длинный узловатый палец, – царь Петр велеть тебе новый острог строить ближе к горам. Хотеть, чтоб до осени успел!
– Новый острог? – Мирон привстал из-за стола. – Но это ж неосмотрительно. Распылим силы… И тот острог не достроим, и этот людьми оголим.
– Я не все сказать. – Герман уставился на Мирона немигающим взглядом. – «Беда…», русский говорить, – «…не ходить одна». Цинский богдыхан Канси государю нашему ноту прислать, очень жалеть, что русские зольдатен далеко на юг заступать. Крепости строить, ясак брать. Он эти земли мунгальскому хану Бубэю дарить. Русские не дают Бубэю ясак взять. Хан сильно сердиться, богдыхану жаловаться. Богдыхан грозить война начать, если русские не уходить.
Мирон хмыкнул и покачал головой.
– Ишь чего захотел! Эти места к житью человеческому дюже удобны. И звериные, и рыбные промыслы есть, пашенные земли, сенокосные угодья… Но здешними землями испокон века кыргызские князцы владели, а теперь те князцы, пусть и не все пока, под державою Российской. Богдыхановы люди сюда не ходили и впредь ни на шаг не заступят.
– Ты теперь понять, что государь хотеть? – Герман перегнулся через стол. – Я в остроге оставаться, а тебе на Енисей ходить. Крепость поставить, зимовья укрепить, форпосты и маяки между ними на тропах мунгальских учредить, конные разъезды… Чтоб муха не пролететь, медведь не проскакать!
– Медведь, говоришь? – Мирон расхохотался. – Медведь у нас не проскочит. Сейчас позову казачка одного. Игнатея. Он те места как свои пять пальцев знает. Покумекать надо, где острог строить.
Он открыл сундук и достал карту. Сдвинув тарели и бутылки в сторону, разложил на столе. Широкая синяя лента – Енисей – разрезала ее пополам. По берегам – елки да остроконечные горы, а троп совсем мало. Затерялись они среди дикой тайги и неприступных вершин.
– Вот здесь острог ставить, – пятерня Германа накрыла карту в том месте, где Енисей вырывался из горной теснины. – Царь Петр сам означить то место.
Мирон покачал головой.
– Думать надо, как туда подобраться. Эй, Захар, – крикнул он в открытую дверь, – кликни Игнатея да Овражного позови на совет.
– Овражный оставаться тут, – быстро сказал Герман. – Острог охранять.
– Ничего себе! – нахмурился Мирон. – Я на него рассчитывал.
– Ты справиться без Овражный, а я – нет! – сжал тонкие губы Бауэр. – Ты здесь – свой, а я пока – чужой. Нем-чу-ра!
Герман с трудом выговорил последнее слово, откинулся на спинку стула и захохотал, показав крупные, желтые от табака зубы. Просмеялся и сообщил с важным видом:
– Государь Абасугская волость учинять. Я буду волость править. А ты пойти воеводой в Краснокаменск. От Сибирский приказ уже грамота готов. Но… – выдержал паузу и изрек: – Сначала острог построить и ясак собрать. Быстро ясак – быстро воевода! – И удивленно уставился на Мирона. – Ты не радоваться? Потшему?
– А чему радоваться? Тот острог срубить нужно, защитить крепко и уцелеть при этом, если получится. У нас тут день прожил – уже счастье!
– Государь велеть все силы бросить на новый острог. Цинский зольдатен вот-вот на Алтай заступать, а тут совсем рядом.
– Цинский зольдатен мало каши ел, – улыбнулся Мирон. – Пусть сунется…
Стукнула дверь. На пороге возник Овражный. Стянув шапку, перекрестился на образа. Затем спросил, смерив немца угрюмым взглядом:
– Звали?
– Проходи, – кивнул Мирон.
Атаман быстрым шагом пересек светлицу, сел на лавку возле окна. Окинул внимательным взглядом стол, карту на нем. Но промолчал, не стал задавать вопросы при госте. А вдруг покажутся лишними?
Следом в избу ввалился Игнатей, с красным, распаренным лицом, на лбу – листок от березового веника.
– С полка прям Захарка снял, – произнес он сконфуженно. – После драки надобно душу от скверны отскрести!
– Проходи давай, – махнул рукой Мирон и перевел взгляд на Овражного. – Подсаживайся к столу. Разговор долгий предстоит.
– А што тут? Опять куда-нить идти потребно?
Игнатей оперся локтями о столешницу. Расправил степенно усы, провел ладонью по бороде. Приготовился слушать.
– Дальше на юг пойдем, – пояснил Мирон. – Новый острог ставить. То государев указ: до холодов крепость возвести.
– Однако, – покачал головой Андрей, – а если Тайнашка вернется?
– Мы его крепко поломали. Долго не очухается, – улыбнулся Мирон. – Тут другая беда на носу. Богдыхан зашевелился, войной угрожает.
– У богдыхана сила великая, – вздохнул Андрей. – Потому правильно государь думает. Надо новый острог ставить на мунгальских сакмах [32]32
Здесь – тропы.
[Закрыть].
– Гляди, Игнатей, ты в этих краях бывал, – Мирон обвел пальцем то место, на которое указал ему Бауэр. – Как думаешь, мыслимо здесь острог построить?
– А што? – Игнатей почесал за ухом. – В самый раз местечко.
И, склонившись над картой, принялся водить по ней корявым пальцем со сбитым ногтем.
– Смотри, шивера тут. Чинге называется. И прижим тесный. Волна крутая бьет. На лодках не пройти. А выше, по кручам отвесным, тропа хорошая идет. Плитняком уложена. Саженей этак в пять шириной. Местные башлыки сказывали: то ли орда Чингиса, мунгальского хана, по ней шла, то ли караваны купецкие с Китаю. Закрыть ее надо, непременно. В скалах там печеры намеренно вырублены, видать, для ночевок, а може статься, для караульщиков. А на каменьях – письмена кудесные. Люди, звери, кибитки татарские…
– О, Чингисхан! Великий мунгальский царь! – Герман поднял палец и обвел всех многозначительным взглядом. – Я слыхать, он научить свой народ сеять пшеница, устраивать каналы, как это? Для орошать земля. Придумать молочная водка, кумыс, табак…
– Слава господи, что убрался Чингиска в мир иной! – широко перекрестился Игнатей. – С ним нам не сладить бы.
– Что ж, пора расходиться, – Мирон поднялся из-за стола. – Неделю даю на сборы. Игнатей, ты со мной за старшего пойдешь. Возьми в помощники Петра Новгородца, Никишку, он себя неплохо показал, Захарку…
– А я? – с ревнивой обидой посмотрел на него Овражный. – А мои казачки?
– Ты на остроге остаешься, – вздохнул Мирон. – Такова воля государя, нам ее выполнять…
Овражный и Игнатей ушли. Герман же, перед тем как попрощаться, странно замялся, отвел взгляд в сторону и с мрачным видом сообщил:
– Отец твой невеста велеть тебе сказать, что Эмма замуж выходить за Герхард фон Штиллер, курляндский барон. Свадьба играть в ноябре.
– Эмма? Замуж? – удивился Мирон. – Быстро она собралась!
– А ты, глядеть, слезы не лить? – усмехнулся Герман.
Мирон пожал плечами.
– Разве я вправе ее осуждать? Может, не один год пройдет, прежде чем вернусь в Москву. И вернусь ли?
Ночью князь долго не мог заснуть. Известие о том, что невеста предпочла его другому, не огорчило, а скорее обрадовало Мирона. Но оборвало последнюю нить, что связывала его с Россией. Перед глазами стояли строки государевой грамоты, а не лицо Эммы. Петр Алексеевич и корил его, и хвалил, и наставлял:
«…Плыви, Мироша, по Енисею-реке да, смотря по тамошнему делу, на месте усторожливом городок сострой, откуда было бы способно следить за богдыхановыми и мунгальскими людишками, чтоб на наши Великого Государя земли не ходили и не зорили ее бессчетно. Форпосты сооруди в проходных местах, чтоб богдыханова рать скрытно прорваться через горы не могла. За торговлею и за приезжими купцами строго приглядывай, и кыргызам тем чтоб острашка была, а то живут они в удалении и нашей Великого Государя руки над собою не чуют. У купцов, кои приходят с Руси без пошлинных грамот, товаришки отнимай, а у коих грамоты есть, с тех выжимай сбор явочный, сбор поголовный, сбор амбарный да отъезжую деньгу.
А там, коли всемогий, в Троице славимый Бог поможет устроиться в новом остроге, зазывай с Руси в Сибирь жить и кормиться сбродников, бобылей, сирот да голюшек перехожих… Земли им дай вволю, избы строй, к ремеслу приставляй и к прочим промыслам. Коль черные попы заявятся, не перечь им. Пускай обители рубят, где захотят, и веру православную по всей Кыргызской земле несут.
Немалое дело тож – кыргызов и мунгалов вызнать допряма: сколько народа по тем местам проживает, сколько войска могут выставить и какое оружие потребляют. Как зовут владетелей и князей. Чем промышляют, какой скот имеют, чем торгуют, водится ли в тамошних землях соболь. На рожон не лезь, старайся торговлишку прибыльную с ними завести. Медь и серебро, чугуны и котлы, сукна и булаты – всего надобно менять на рухлядь вдоволь. Пусть живут и кочуют безбоязно, коли власть государеву и веру православную со всем добром и честью примут…»
Но самое важное оказалось в конце грамоты:
«Все наветы, Мироша, дело пустое! Верю я тебе, товарищ мой давний, и посему говорю, Великий Государь Российский, – коли поставишь новый городок удачно и рухляди соберешь довольно, вернешься воеводой в Краснокаменский уезд. Будешь служить усердно, без воровства и смуты какой, верну годков через пять в столицу. В новом граде Петровом дел много предстоит, нужда у меня великая в верных соратниках, чтоб России служили по чести и православию…»
Мирон заложил руки за голову и, лежа, долго глядел в темный потолок, вспоминая первую встречу с Петром. Увидел тот его под Воронежем, на смотре, что устроил малолеткам войсковой атаман. Мирону в ту пору едва исполнилось пятнадцать, но по виду он был и крепче, и более рослым, чем иные девятнадцатилетние казачата. До смотра они провели месяц в военном лагере на берегу Дона. Обучали малолеток старые казаки в присутствии атамана. Перед смотром узнали, что будет сам государь. Об этом говорили шепотом. Но Мирону тогда все равно было, кто присутствует на смотре. Главное – не ударить в грязь лицом.
И так получилось, что удаль свою показал во всей красе. И стрелял метко на всем скаку, и мчался во весь дух, стоя на седле и отмахиваясь саблей от догонявших его товарищей, и поднял, опять же на скаку, свесившись с коня, больше всех монет с разостланной бурки, а еще плетку и кинжал.
Петр с азартом наблюдал и за скачками, и за поединщиками, и за стрельбой на всем скаку, и за рубкой, и за фланкировкой [33]33
Выполнение боевых приемов пикой, сидя на коне.
[Закрыть]. Разгоревшись отвагою, целые станицы малолеток с полного разгона кидались в Дон и плыли на ту сторону с лошадьми, амуницией и пиками. Они рассыпались лавою, скакали друг против друга, сходились грудь в грудь и боролись на конях…
А после собрался на поляне казачий круг. И старые, и молодые казаки стояли, сняв шапки в знак почтения к месту и важности события. Войсковой атаман под бунчуками, в сопровождении есаулов, с насекой [34]34
Трость с насечками по числу лет атаманских служений.
[Закрыть]в руке, вышел на средину круга, снял трухменку [35]35
Серая папаха из мерлушки – шкуры ягненка, с красным шлыком.
[Закрыть], поклонился государю, а затем и казакам. Есаул, подняв свою трость, зычно прокричал: «Па-а-молчи, казаки-молодцы, атаман трухменку гнет!» Все стихло.
Атаман говорил недолго. Отметил, что молодые казаки показали отменную выучку, а потому признаются полноправными членами казачьего общества. А лучшие из них, согласно обычаям, получат первые награды из рук самого атамана и старых станичников – бывалых вояк.
В полном восторге был молодой царь от казачьего ристалища. И велел подвести к нему самого удалого из молодцов, которого атаман одарил шашкой в ножнах, украшенных серебром.
Подавая нарядную уздечку потному, грязному, не успевшему остыть от скачки казаку, Петр заглянул ему в глаза.
– Пойдешь ко мне служить? Мне такие молодцы во как нужны! – и черканул себя ладонью по горлу.
Мирон засмеялся – знакомый жест, и, недолго думая, кивнул чубатой головой.
– Пойду! Где наша не пропадала!
Он даже не предполагал, что его отъезд поднимет бурю гнева в семье. Дед больше молчал, лишь тоскливо кряхтел и то и дело заряжал трубку крепчайшим табаком. Отец же бушевал на чем свет стоит. «Прокляну! – кричал. – На веки вечные, если Дон покинешь!..» Мирон не послушал. Так получилось, что только с матушкой и успел попрощаться. Отвернулась от него семья за измену казачьему долгу.
Через год он в последний раз увидел отца в Черкасске на торжествах по случаю взятия Азова и выхода России в Азовское море. Полыхал в небе салют в честь победы русского оружия, а Федор Бекешев стоял в стороне, и взгляд его был отрешенным и печальным. Мирон направился к нему, но князь Федор, заметив сына, гордо вскинул голову, выпятил грудь и зашагал в другую сторону. Мирон сплюнул и больше попыток примириться не предпринимал. А еще через год узнал о заговоре князей Милославских и о том, что отец тоже угодил в застенок вместе со старшим сыном. Оказывается, он охотно поддерживал заговорщиков золотом и оружием…
Мирон вздохнул и закрыл глаза. На следующее утро, едва занялась заря, князь Бекешев опустился на колени перед образом Спаса и долго молился, испрашивая всевышнего дать государю всея Руси силу не отступиться от планов порубежного устройства юга Сибири, а ему самому – твердости духа в претворении этих планов…
