Текст книги "Троя. Герои Троянской войны Книга 1"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 8

Один, ничего не видя ни вокруг себя, ни перед собою, будто во сне, навеянном сиреной[19]19
  Сирены – мифические существа, полуптицы полуженщины. Своим пением они сводили людей с ума. Вызывали видения, в море заставляли кормчих менять курс, и корабли разбивались о скалы.


[Закрыть], Ахилл возвращался к своему лагерю. В сознании, в мыслях, в душе героя жила сейчас одна-единственная мысль, одно имя: «Гектор!» Он испытывал неимоверное страдание и видел его причину, а потому всеми силами хотел только одного – уничтожить того, кто принес ему это страдание, убить врага.

– Я клянусь тебе, Патрокл, что я это сделаю! – шептал он, сжимаясь от внутренней боли и нечеловеческим усилием превозмогая ее. – Твой убийца умрет! Я клянусь тебе!

– Легко отпускать пленных, не брать выкупа, легко быть великим и великодушным, когда ты богат! Как все было красиво! Я, честное слово, готов заплакать от умиления… Не знаю, правда, проливает ли слезы душа Патрокла, которая сейчас, верно, плывет через подземную реку к берегам печального Аида[20]20
  Аид – имя одного из трех верховных богов Олимпийского пантеона, брата Зевса. Повелителя Царства мертвых. Царство, получившее имя своего владыки, омывалось подземной рекой Стикс.


[Закрыть]... Приятно ли ему, бедняге, думать, что его нежно любимый друг пощеголял на его похоронах своей добротой, а не послал за ним вдогонку дюжину троянцев. Вообще интересно, добрее или злее мы становимся ТАМ? А?

Эти слова, внезапно достигшие слуха базилевса, вернули его к происходящему, будто грубый толчок или оплеуха. Он резко остановился и огляделся вокруг. Голос, произносивший эти глумливые слова, доносился из-за зарослей кипариса, мимо которых герой как раз проходил.

Кто-то ответил шутнику, кажется, возражая ему и возмущаясь его неуважением к мертвым. Но Ахилл не разобрал слов. Одним движением руки он раздвинул, сминая и ломая, ветви кустов и возник перед тремя беспечно болтавшими воинами, как призрак или ночной дух Тартара. Все трое только ахнули.

Ахилл сразу понял, кто из этих троих произнес глумливые речи. Среднего роста, коренастый воин, с густой массой каштановых волос, в которую на макушке прокралась маленькая лысинка, с лицом далеко не безобразным, но изуродованным кривым шрамом, который шел от правой брови, через щеку, к подбородку. Это украшение воин получил не на войне – он приехал сюда уже со шрамом, равно как со своим гнусным нравом и привычкой смеяться надо всем и надо всеми. То был спартанский воин Терсит, тот самый, которого сторонились почти все простые участники осады и люто ненавидели базилевсы.

– Я предлагаю тебе проверить, какими мы ТАМ становимся, Терсит! – тихо проговорил Ахилл и, прежде, чем оторопевший спартанец успел отпрянуть, схватил его правой рукой за шею, сразу нащупав пальцами мокрый от пота кадык. – Сейчас ты сам узнаешь, добрее или злее станешь, покинув этот мир. Согласен?

– Но, богоравный Ахилл, – Терсит еле ворочал языком от ужаса, однако еще пытался найти какие-то слова, которые оттянули бы его гибель, – как же я расскажу вам всем, каким я там стал? Я же не смогу оттуда вернуться!

– И об этом никто не пожалеет! – голос Ахилла вдруг зазвенел, и глаза налились бешенством, – Никто, ты понимаешь? Ты, вонючая скотина, внушаешь всем только омерзение! Пускай твоя поганая кровь осквернит меня и придется очищаться от нее*, пускай! Я избавлю всех от тебя и от твоих гнусностей!

Пальцы базилевса сжались, и он ощутил, как подается, отступает дрожащая человеческая плоть. Еще мгновение, и хрустнут позвонки... Терсит захрипел, дернулся, беспомощно поднял руки и уронил их. Он знал, что силе Ахилла сопротивляться бесполезно, да и сопротивлялся не он, а его погибающее живое естество.

Но в последнюю долю мгновения Ахилл опомнился. Порыв отвращения был еще сильнее порыва ярости, и герой отшвырнул от себя беспомощно обвисшее тело. Терсит покатился по земле, корчась от боли, отхаркивая кровь, потом глухо закашлялся, лежа ничком. Какое-то мгновение он еще ждал удара. Но базилевс просто стоял над ним и смотрел. Приятелей насмешника давно не было видно – они унесли ноги, едва завидели перед собою грозного Пелида.

– Ну что, с тебя довольно? – глухо спросил Ахилл, когда спартанец перестал кашлять и привстал на руках, глядя перед собой мутными, пустыми глазами.

– Ты всех жалеешь? – прохрипел Терсит. – И Деифоба, и меня...

Ты только Патрокла не пожалел, когда послал в бой вместо себя, чтобы не нарушать своего слова. Да?

Он, видимо, понимал, что, произнося эти слова, идет на смерть – но натура была сильнее страха. Тело у ног Ахилла вновь сжалось от ужаса – и вдруг Пелид глухо, с каким-то страшным спокойствием произнес:

– Да. Именно так. Ты сказал правду.

– Я всегда говорю правду! – голос Терсита ломался, дрожал, он все еще не мог вздохнуть. – И за это меня все хотят убить... Я знаю, что правда не всегда нужна и не всегда хороша. Только кто бы научил меня выбирать, когда можно, а когда нельзя? Жалко, что ты меня не убил... Я очень боюсь смерти, но жить тоже не хочу – я сам себе противен! Ты тоже правду сказал: меня никто не любит.

– Теперь и меня тоже, – пожал плечами Ахилл. – Меня любил понастоящему только Патрокл. Что мы с тобой – хилые женщины, чтобы оплакивать самих себя? У меня есть цель – отомстить.

– А у меня? – глухо спросил спартанец.

– Да откуда я знаю? Что-то понять. Полюбить кого-то.

Терсит хрипло засмеялся.

– Вот-вот! Полюбить и тоже стать безжалостным. Мы все безжалостны только к тем, кого любим. Или я не прав? Чужих легко жалеть, это ничего не стоит, как ничего не стоит погладить кошку или дать собаке кусок мяса, если у тебя его много. Близким и любимым надо отдавать себя самого, и не только... Надо менять себя, уходить от себя, а это уже трудно. И, в конце концов, мы становимся жестоки. Да?

– Раз ты это знаешь, то и ты кого-то любил, – Ахилл опустил голову, вновь ощущая бесконечную тяжесть поглотившей его утраты и пытаясь отвлечься от нее. – Прости меня, Терсит. Я бы не поднял на тебя руку, но мною владеет безумие. Мне очень больно.

– Ты, великий царь, просишь прощения у последнего из воинов? – теперь в голосе спартанца звучало неподдельное изумление, – Ты и в самом деле совершенно другой, не такой... Или ты сумасшедший? Меня все считают ниже грязи, а ты говоришь со мною, как с равным, и просишь, чтобы Я ТЕБЯ простил?!

– Я сейчас в любом случае ниже тебя, – глаза базилевса сверкнули и погасли. – Я – там, в бездне, у самых врат Аида...

– Нет же! – Терсит попытался встать, но его мотнуло в сторону, и он снова закашлялся. – Как доходит до важных моментов, так у вас, у благородных, слова – прямо как у поэтов или певцов... Не понимаю я этого. Будь ты там, разве ты хотел бы отомстить? Хотя, опять же, кто его знает, как оно там?

– Вот то-то и оно...

Ахилл подошел к воину и протянул ему руку.

– Вставай. Да не смотри с таким страхом, я же хочу тебе помочь. Вот странное ты создание – на поле боя прячешься за спины других, сейчас дрожишь, как тетива после выстрела, а не боишься говорить в глаза мне и другим таким же или почти таким же гневливым царям самые неприятные вещи. Кто ты, трус или бесстрашный?

– Я – жалкий гордец, скрывающий свою трусость за выходками, которые настоящие мужчины считают позором... – Терсит ухватился за руку Пелида и с трудом поднялся на ноги. – Я – трус, который самому себе всю жизнь доказывает, что по-настоящему смел тот, кто не боится говорить... А что толку в говорильне? В любом случае, выйти один на один против врага – больший риск, чем говорить всем пакости. Даже когда они справедливы. И по-настоящему, по совести, мне легче всех.

– Почему? – не понял Ахилл.

– Потому что самое легкое – все осуждать и надо всем смеяться.

Так ты, вроде бы, всегда прав... И это ничего не стоит. За это ничего не надо отдавать. Таких, как я, много, наверное... Только я хотя бы сам себе честно признаюсь, что я такое. Другие самих себя уверяют, что они лучше всех... И что их не любят из-за их превосходства. Ха-ха! Изза превосходства не любят тебя, например... А я... Видишь, все мною брезгуют. Даже убить меня брезгуют. И ты тоже.

– Нет! – резко возразил Ахилл – Я просто понял, что тебе тоже больно.

– Есть немного... – спартанец усмехнулся, – Шея очень болит. Ты едва ее не сломал, да даруют тебе боги новые великие победы!

– Растереть тебе шею? – голос Ахилла звучал уже совсем мягко.

– Ой, нет! – воин замахал руками. – Я знаю, что ты обучен искусству врачевания, но сейчас, боюсь, у тебя слегка дрожат руки. Прости же и мне мою болтовню. На самом деле я видел, что Патрокл двадцать раз лучше их всех. Вижу, что и ты тоже.

– Это вовсе не так. Он – да, а я... Ладно, Терсит, я пойду. У меня завтра – поединок. Надеюсь, что он состоится. Прощай.

– Прощай, богоравный.

Но верный себе Терсит, дождавшись, пока Пелид почти скрылся в зарослях кипариса, негромко бросил ему вслед:

– Только смотри, не пожалей Гектора!

– Что? – не расслышав, герой обернулся.

– Ничего, ничего, это я просто бубню себе под нос... Прощай, великий!

И уже совсем тихо спартанец проговорил:

– А, может быть, именно это и было бы тебе нужно. Но этого-то и не будет. Вот ведь что худо-то!

Глава 9

Гектор застегнул ремешок шлема, еще раз проверил, как держатся поножи и пояс. В душе он понимал, что нарочно растягивает время, но не из страха перед поединком – он знал, что его все равно не избежать. Но предстояло войти в покои Андромахи, предстояло проститься с ней и с Астианаксом, и это казалось ему сейчас едва ли не страшнее встречи с грозным врагом...

Доспехи Ахилла были тяжелы – при всей своей мощи Гектор ощущал их тяжесть – но сработаны так прочно, что в них герой чувствовал себя куда увереннее. Он пересек коридор дворца и, толкнув дверь, вошел в комнаты жены.

Гектор ждал слез, мольбы, отчаяния. Но ничего этого не было. Андромаха обняла мужа, всем телом прижавшись к холодному железу, и замерла. Потом ее руки скользнули по его рукам, коснулись лица.

– Значит, ты не можешь туда не идти? – тихо спросила женщина.

– Ты же знаешь, – сказал он. – Я все тебе объяснил.

– Знаю. Хочешь видеть Астианакса?

– Хочу.

Андромаха не стала звать рабыню, как сделала бы в другое время. Она сама выбежала из комнаты и вернулась почти сразу. На ее руках, весело играя серебряными кольцами материнских сережек, прыгал румяный и кудрявый малыш, их с Гектором трехлетний сын Астианакс.

– Иди ко мне, маленький! – позвал Гектор, протягивая руки.

Ребенок посмотрел на него и плотнее прижался к Андромахе.

– Мама, а это кто? – спросил он с опаской.

Шлем с широким выступом и густой конской гривой совершенно менял лицо царевича, и мальчик не узнал его. Гектор рассмеялся.

– Ну вот! Одного героя я уже устрашил!

Он поспешно расстегнул пряжку и стащил с головы шлем. Увидев внезапно возникшее перед ним лицо отца, Астианакс завопил от восторга и раскинул пухлые ручонки, силясь обхватить могучую шею Гектора.

– Папа! А почему у тебя нос так блестел? И волос было так много?..

Герой прижимал к себе маленькое, упругое и теплое тело мальчика и чувствовал, как все сильнее поднимается в нем одно-единственное желание: так же взять на руки Андромаху и с ними обоими бежать куда-нибудь прочь, исчезнуть, скрыться, пропасть. Потому что иначе нужно идти туда, на равнину перед Троянской стеной. И умереть.

«Как стыдно! – подумал Гектор, – Хорошо, что никто не видит наших мыслей...»

Неслышно подошла Эфра, любимая рабыня его жены, и осторожно приняла на руки малыша, когда Гектор бережно разнял его объятия и поцеловал выпуклый лобик.

– Унеси, – сказал он рабыне и вновь повернулся к жене.

И убедился, что ее мужество не беспредельно: теперь она плакала.

– Прости меня! – прошептала молодая женщина, опуская голову – Я знаю, что нельзя... Но мне страшно... Гектор! Что бы ни случилось... Я буду с тобой.

– Я люблю тебя, Андромаха, – сказал герой, вновь привлекая ее к себе – Тебя, первую и последнюю. Прости меня!

Он вышел из Скейских ворот один, как ни разу еще не выходил в бой. Ворота раскрыли перед ним молчаливые и растерянные стражники. Никто не пытался удержать его. Этого он боялся больше всего: вечером накануне и отец, и мать, и братья, и все, кто только мог с ним поговорить – все как один умоляли его отказаться от страшного поединка.

Сейчас у ворот не было никого, кроме воинов и стражи. Все остальные поднялись на стену, и Гектор был благодарен отцу (а еще более – матери, потому что наверняка решающее слово сказала она) за то, что ему не пришлось выносить новых прощаний и напутствий. Он со всеми простился во дворце.

Залитая утренним светом равнина была пуста. Очень далеко неровной темной чертой виднелись ряды ахейцев, выстроившихся не для атаки – они ждали. Ждали его, Гектора.

Он прошел вперед шагов двести и остановился. С Троянской стены долетали неясные возгласы с Троянской стены – оттуда виднее была равнина, и, наверное, собравшиеся наверху троянцы уже видели то, что сейчас предстояло увидеть ему.

И он увидел. От густой толпы ахейцев отделился и пошел вперед огромного роста воин, в таких же, как на самом Гекторе, блистающих доспехах, в шлеме со светлой конской гривой, с копьем невероятных размеров. Ахилла легко было узнать издали.

Он шел ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя движения. Шел так спокойно, будто и не собирался драться насмерть. Его круглый шлем был бесстрашно сдвинут на затылок, и чем ближе он подходил, тем яснее можно было рассмотреть его лицо, тоже спокойное, с чуть нахмуренными бровями, с презрительно сжатым ртом, бледное, но исполненное той страшной уверенности, которая дается перед боем только тому, кто не боится умереть.

– Гектор! – донесся с Троянской стены отчаянный крик, и герой узнал голос отца. – Гектор, слышишь, вернись! Опомнись, сын, не губи нас всех! Ты – единственная надежда Трои... Он убьет тебя, и тогда ахейцы возьмут город! Вернись, пожалей меня – я потерял уже стольких сыновей и близких! Тебе откроют ворота! Сын мой, вернись!

– Я не могу, отец, и ты это знаешь! – ответил герой, не поворачивая головы, чтобы не видеть тех, кто на стене. – Я должен драться. И уже поздно.

– Гектор, мальчик мой!

Это был голос матери. Но она ничего больше не крикнула, даже не позвала его во второй раз. О, как он был благодарен царице Гекубе за ее силу! Позови она его еще раз, попроси вернуться, и он мог бы дрогнуть...

Еще кто-то что-то кричал. Голоса Андромахи Гектор не слышал. Его жена была на стене, в этом он не сомневался, но она молчала...

…Ахилл шел и шел вперед, и вот уже его лицо, освещенное восходящим солнцем, стало совсем отчетливым под блестящим изгибом шлема. И глаза, не темные, а будто вспыхнувшие огненно-золотыми искрами, смотрели прямо в лицо Гектору, смотрели в него и сквозь него.

«Нельзя! – подумал вдруг Гектор. – Нельзя с ним драться... его нельзя победить. Может, пойти к нему навстречу, сложив оружие, предложить переговоры, пообещать от имени отца, что мы вернем Елену и все, что Парис похитил в Спарте, заплатим любую дань, выполним любые условия... Чушь! Он не станет слушать и просто заколет меня, как свинью на бойне!» Тряхнув головой, герой отогнал малодушные мысли. Между ним и Ахиллом оставалось уже не более тридцати шагов.

И тут, словно при яркой вспышке молнии, Гектор ясно увидел, что это подходит его смерть. Не опасность, не угроза была в этом лице, в этих ровных, будто неторопливых шагах, но именно смерть, беспощадная и непреклонная. Ахилл шел, чтобы убить его, и Гектор понимал, что будет убит.

И тут смотревшие с Троянской стены увидели то, что ошеломило их и вызвало общий крик смятения: их великий защитник, шлемоблещущий Гектор внезапно бросил на землю тяжелый щит, копье, повернулся и кинулся бежать! Он бежал так, как не бегал ни разу в жизни, охваченный даже не ужасом – то было чувство вообще не человеческое, а скорее звериное – дикое, ни с чем не сравнимое желание сохранить жизнь.

Ахилл, увидев, что троянский герой кинулся прямо к Скейским воротам, бросился ему наперерез. Гектор вкладывал в бег все свои силы, но Ахилл бежал куда быстрее и преградил ему путь шагах в сорока от ворот, которые стража приоткрыла, но тут же захлопнула, едва Пелид оказался к ним ближе, чем Гектор. Тот, поняв, что путь к спасению отрезан, рванулся в сторону и побежал вдоль Троянской стены. Он мчался что было сил, ничего не видя, уже не выбирая дороги. Дикие вопли ужаса, долетавшие со стены, не касались больше его слуха. Он слышал лишь ровный и стремительный топот позади, звон щита и легкий скрежет нагрудника, и знал, что его враг все на том же расстоянии – шагов в двадцать-тридцать. Ахилл бежал, не бросив ни щита, ни копья, казалось, даже не замечая их тяжести, равно как и тяжести своих доспехов.

Сколько длился этот безумный бег? Впереди снова показалось широкое пространство равнины, и Гектор, захлебываясь застрявшим в горле дыханием, сквозь пелену залившего глаза пота увидел, что бежит к своему лежащему на земле щиту. Копье валялось шагах в семи-восьми от щита. Значит, они обежали вокруг города...

Гектор остановился, обернулся. Ахилл тоже остановился, переводя дыхание, но не задыхаясь, будто этот бег и не стоил ему больших усилий. И троянский герой, внезапно опомнившись, понял, что Пелид мог двадцать раз догнать его и поразить сзади, но не сделал этого, потому что хотел поединка, а не убийства!

Шатаясь от изнеможения, Приамид подобрал щит и копье, выпрямился.

– Торжествуешь? – глухо спросил он Ахилла.

– Жду, когда тебе надоест бегать от меня, – ответил тот все с тем же спокойствием.

– Больше я не побегу, – сказал Гектор. – Я готов драться.

– Не готов, – голос базилевса звучал ровно, почти не выдавая ни ненависти, ни презрения, и от этого был еще страшнее. – Ты едва дышишь. Отдыхай, я подожду.

Он оперся на копье и стоял, опустив щит, почти не глядя на Гектора. С Троянской стены теперь не доносилось ни звука. Молчали и ахейцы, до того все время вопившие от восторга и посылавшие вслед беглецу насмешливые выкрики.

Некоторое время молчали все и все. В этой неестественной тишине упорно верещала лишь какая-то цикада, перепутавшая утро с вечером...

– Все! – теперь голос Гектора прозвучал твердо. – Мы можем начинать. Но перед тем, как будем биться, выслушай меня, Ахилл. Я знаю, как ты меня ненавидишь. Я тоже ненавижу тебя, хотя и благодарен безмерно за то, что ты пощадил вчера моего брата и других пленников... Мы не можем знать наверняка, кто из нас падет в этом бою, но знаем оба, что один будет убит. Я даю слово, что не стану бесчестить твоего тела, если боги даруют победу мне. Обещай то же самое, поклянись, что если убьешь меня, то дашь моим родным предать меня погребению!

Впервые за все время какая-то тень промелькнула на лице Ахилла.

Губы его дрогнули и покривились.

– А не ты ли пытался отсечь мечом голову убитого Патрокла? – спросил он тихо. – И ты хочешь заключить со мной договор? Нет и не будет между нами договоров! Дерись, троянец, и помни: ты дерешься последний раз в жизни. Я убью тебя!

Гектор понял, что в следующий миг ахеец бросит в него «пелионский ясень». Но Пелид медлил, и сын Приама первым вскинул свое копье и метнул его. Ахилл не уклонился, но лишь с огромной быстротой поднял свой круглый щит. Наконечник копья ударил в середину щита, прогнул, но не пробил его. Недаром ахейцы, сражаясь за тело Патрокла, так упорно отбивали ахиллов щит!

Ахейский герой даже не пошатнулся. Он сделал лишь одно движение, лишь взмахнул правой рукой, и «пелионский ясень», точно гигантская стрела, сверкнул в воздухе. Гектор, ожидавший удара, пригнулся, почти прижался к земле и почувствовал, как чудовищное копье рассекло воздух в том месте, где только что была его грудь... Он выпрямился. Его копье лежало у самых ног Ахилла, нечего было и думать вновь овладеть им.

– Зевс-громовержец! – прошептал герой и, вырвав из ножен меч, бросился навстречу врагу. Ахилл ждал его, не вынимая своего оружия, его рука лишь касалась кованой рукояти меча. Но, когда между ними оставался один шаг, новое неуловимое движение, – и широкое лезвие сверкнуло перед самым лицом Гектора.

Два громадных меча ударились один о другой, лязг и скрежет достигли, казалось, Троянской стены и застывших в ожидании рядов ахейцев. В обе стороны брызнули искры. Отброшенный неимоверной силой Ахилла, Гектор отступил на два шага, пошатнулся, теряя равновесие, и тут же ощутил, как огненное жало обожгло правое бедро. Наконечник меча на ладонь вошел в тело. Кровь хлынула, заливая колено, затекая за поножь. Гектор глухо вскрикнул, отступил, пытаясь восстановить равновесие. В то же мгновение закричал и Ахилл. Его крик, гортанный, дикий, прозвучал как рычание тигра, увидавшего кровь жертвы. До сих пор он, как никогда, владел собою – но эта кровь, пролитая им кровь ненавистного убийцы Патрокла, вызвала приступ безумия. Рыча, он кинулся вперед и вновь взмахнул мечом. Каким-то чудом Гектор отбил удар, но на этот раз от толчка упал Прокатившись по земле, он вскочил и снова отбежал на несколько шагов. Ахилл бросился следом – и увидел шагах в десяти свое копье, вертикально вонзившееся в землю. Одним прыжком он оказался рядом, схватил «пелионский ясень» и замахнулся.

Гектор видел, что на этот раз не успеет уклониться. Их разделяло расстояние локтей в двадцать. Не было и надежды, что могучий нагрудник сможет его защитить – у Ахилла хватит силы пробить толстое кованое железо.

Впрочем, Пелид, даже и охваченный бешенством, помнил, что должен вернуть свои драгоценные доспехи, и не стал калечить нагрудник. Он метнул копье круто вверх, и в первое мгновение Гектору показалось, что оно пролетит над ним... Но вот оно уже падало, рушилось на него, так точно нацеленное, будто им управляла невидимая рука. В последнюю долю мгновения Приамид успел прикрыться щитом. «Пелионский ясень» расколол его надвое, как скорлупу ореха и, войдя наискосок, над левой ключицей, пронзил горло Гектора.

Короткий страшный крик, в котором прозвучала смертельная боль, прервался хрипением. Кровь пеной заклубилась вокруг черенка железного наконечника. Инстинктивным движением Гектор еще успел вырвать копье из раны и, захлебываясь кровью, корчась в судорогах, упал в липкую и вязкую пыль.

Он услышал вопль ужаса и отчаяния, донесшийся с Троянской стены и различил в сотнях рвущихся к нему голосов пронзительный крик матери:

– Гектор! Нет, нет!!!

Ахилл стоял над ним, нависая, заслоняя небо и все, что еще оставалось ему видеть. Глаза Пелида, эти ужасные глаза, взгляд которых обратил троянского героя в бегство, светились безумным кровавым огнем.

– Прошу тебя... – с клокотанием крови вытолкнул Гектор из груди и горла еле связные слова. – Твоими родными, всеми, кого ты любишь... Проси у отца любой выкуп, золота... рабов... Он все даст... Верни им мое тело... Всеми богами заклинаю тебя!

– Заклинай хоть всем сводом небесным, хоть каждым божеством поименно! – ответил Ахилл, и голос его звучал почти так же хрипло. – Я любил только Патрокла, которого ты убил! Не надейся, ни за какие сокровища я не верну твоего тела родным, троянский пес! Никто не омоет твоих ран, их будут лизать собаки! Ты сгниешь непогребенным и неоплаканным! Подыхай!

– У тебя... не сердце человека... – у Гектора уже почти не было голоса, последние конвульсии сотрясали его тело. – Ты... как лютый волк... Но и ты умрешь...

– Умрут все, – сказал Пелид почти спокойно, следя за агонией врага и упиваясь ею, будто она вливала в него новые и новые силы – А мне было важно увидеть, как умрешь ты!

Но Гектор уже не слышал его. Закатившимися, остекленевшими глазами он смотрел мимо лица Пелида в какую-то неясную и незримую бесконечность.

– Эвоэ! – взревел Ахилл, потрясая над головой копьем. – Эвоэ! Он мертв! Ты слышишь, Патрокл?! Он мертв!!!

– Эвоэ! – гремели со всех сторон голоса ахейцев, подходивших и подбегавших к победителю с радостными воплями.

Их крикам вторил пронзительный хор рыданий и отчаянных стонов с Троянской стены.

– Дай же и нам вонзить копья в мужеубийцу, губителя стольких наших героев! – вскричал маленький Аякс Локрийский, подскочив к Ахиллу и в восторге уже занося свое копье, чтобы поразить им мертвеца, с которого Пелид в это время стащил свои залитые кровью доспехи.

– Не трогать! – прогремел Ахилл, выпрямляясь. – Он мой! Все прочь от меня!

И так страшен был его взгляд и его лицо, затуманенное безумием, что все отпрянули.

– Колесницу! – крикнул герой, ни к кому не обращаясь, но зная, что его приказ тотчас исполнят.

Антилох молча подвел к нему запряженных в повозку коней.

– Я сам буду править!

Бросив на дно колесницы снятые с Гектора доспехи, Ахилл взял лежавший в ней длинный ремень и, нагнувшись, захлестнул им лодыжки убитого. Он стянул петлю как можно туже и затем привязал другой конец ремня к медному кольцу позади колесницы. Вскочив в повозку, герой тронул вожжи, затем, увидев, как поспешно расступаются перед ним ахейцы, нетерпеливо хлестнул коней.

– Эгей! Вперед!

Колесница рванулась с места, понеслась, и окровавленное тело величайшего из троянских героев повлеклось за нею, утопая в клубах пыли.

Ахейцы снова закричали, потрясая в воздухе оружием, и снова им ответили рыдания с Троянской стены. Ахилл нарочно направил колесницу прямо к Скейским воротам, не доехав до них локтей двести, развернул коней и помчался вдоль стены, чтобы все, наблюдавшие сверху, хорошо видели страшное бесчестие Гектора.

– Отродье Тартара! Будь ты проклят! – прозвучал низкий, сорванный женский голос. – Да будет твоя смерть еще ужаснее! Да не оплачет тебя никто на земле!

Это кричала царица Гекуба, стоя на одном из выступов стены, на самой ее кромке. Покрывало упало с ее головы, и она, вырвав из волос гребни, в отчаянии растрепала их по плечам и спине. Приам стоял рядом, закрыв лицо руками, молча и глухо рыдая.

Другие троянцы тоже стали выкрикивать проклятия и угрозы, но все это лишь вселяло в Ахилла новое ликование. Он отомстил! Их отчаяние было его утешением, его наградой после дней тоски и скорби.

– Смотри, Патрокл! – снова крикнул герой и, вновь повернув коней, помчался прочь от стен Трои.

И тут на стене, возле Скейских ворот, среди общих стенаний, раздался короткий, отчаянный возглас:

– Нет, Гектор, нет!!! – и тонкая женская фигурка в светлом платье, как птица, мелькнула над краем стены и ринулась вниз.

– Андромаха, стой! – запоздало крикнул стоявший рядом с нею Эней, пытаясь схватить женщину, но только ее плащ остался у него в руке.

Этот безумный прыжок был, казалось, самоубийством – высота стены в этом месте была около пятнадцати локтей. Но легкое тело Андромахи упало на гибкие ветви ивового куста, одного из немногих кустов, росших возле самой стены. Ветки спружинили, и, хотя затем сломались, но отвратили сильный удар о землю. Андромаха упала среди этих смятых ветвей, несколько мгновений лежала, оглушенная, потом встала – исцарапанная, в порванном платье, и, шатаясь, оступаясь, бросилась вслед за уносящейся в клубах пыли колесницей Ахилла.

– Нет, нет, Гектор... – твердила она и бежала все быстрее и быстрее.

– Она тоже погибла! – воскликнула Гекуба чужим, изменившимся голосом.

– Погибли мы все! – прошептал Приам и заплакал громко, навзрыд, не стыдясь уже никого и, скорее всего, уже никого не видя.

* * *

Камин почти догорел. На горячих углях плясали низенькие сине-красные сполохи, да время от времени две-три крупные золотые искры вырывались из-под спуда почерневших поленьев и взлетали в черное жерло каминной трубы.

За окном стояла ночь.

– Ну я и увлекся! – ахнул, поглядев на часы, Александр Георгиевич. – Да и вы тоже... Как вы теперь поедете? Такси вызовем, или останетесь у меня?

Аня всхлипнула, промокнув нос платком, помотала головой и, взглядом испросив разрешения, кинулась к телефону.

– Да все в порядке, чего ты? – ответил на том конце провода сонный голос Веры. – Спят они, как лапочки... Да, поели, и йогурты смолотили за милую душу! Анюткин, да не бери в голову – в наши обязанности входит, если надо, оставаться с детьми на ночь. Какая еще приплата, ты что, офанарела?! Ну... можешь мне подарить хорошую пару «санпелегрино» или шоколадный наборчик красивенький, это я не откажусь! А чего ты плачешь-то, что случилось? Ой! Кого убили?! Какого Гектора? Я его знаю? Это, что ли, тот армянин с твоего курса? Так он вроде Геворк... Что? Анька, ну тебя, ты меня напугала!

– Да, вот оно как! – протянул Михаил, залпом допив совершенно холодный чай. – А вот здесь уже все совершенно, как в «Илиаде», и вообще, как в известных вариантах сюжета.

Глаза Каверина вдруг сверкнули.

– А вот и нет! Вот как раз отсюда и начинается полнейшее расхождение и с «Илиадой», и с известными вариантами. Именно с этого момента все было абсолютно не так!

– Тогда... Тогда можно дальше, а? – с мольбой в голосе попросил Ларионов.

– Двенадцать ночи, Миша, – напомнил профессор, хотя был явно доволен. – И твою жену мы уморили...

– Нет, нет, Александр Георгиевич! – закричала Аня. – Я не устала! Ну хотя бы часик почитайте еще... Или вы ложитесь спать, а мы с Мишей сами…

Каверин засмеялся.

– Ладно. Аннушка, ты ставишь чайник, а Миша подбросит дровец и раздует огонь – у нас тут не Троада, и за окном минус восемнадцать. И скоро – Рождество. Давайте, давайте, за дело. А я возвращаюсь к нашей рукописи.