Текст книги "Сны Листопада (СИ)"

Автор книги: Ирэн Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

   Сны Листопада

   Мяч завис в миллиметре от её ладони. Яна подпрыгнула, чтобы отбить. В ушах зазвенело. Она моргнула, чтобы прогнать возникшую перед глазами черноту, – и, кажется, упала. Удар о пол девушка уже не почувствовала, как и не увидела кровь, текущую из разбитого носа. Не слышала Яна криков и одноклассников, и тренера, в панике вызывающего медсестру по мобильному телефону.

   Яна Стрельцова пришла в себя в кабинете медсестры, лежа на кушетке. Над ней наклонилась женщина с клочком ваты в коротких и толстых пальцах. Судя по резкому запаху, вату смочили в нашатырном спирте.

   Двойной подбородок тучной женщины в белом халате, то бишь медсестры, колыхался, как желе; красная помада на её тонких губах и волосинки в бородавке на щеке – это дико вульгарное сочетание вызвало у девушки непроизвольный приступ смеха. Яна плохо воспринимала, что ей говорят, но, похоже, головокружение прекратилось, так как она хорошо расслышала последний вопрос. Но, прежде чем на него ответить, девушка села на кушетке, свесив чуть замёрзшие ноги: лежала-то в спортивных шортах.

   – Я повторяю, что такого смешного ты находишь в своём обмороке, дорогуша, а? – снова спросила медсестра.

   Яна помотала головой, чувствуя себя хорошо. Неужели она действительно упала в обморок?

   – Мм, судя по твоей карточке, ты из тех тощих девиц, которые, несмотря на худобу, отличаются завидным здоровьем. Так, решено, Стрельцова, ты утром сдашь анализы, а твоим родителем я сама позвоню, – отчеканила медсестра, игнорируя протест Яны. – От занятий освобождаю, иди домой, Стрельцова. Думаю, у тебя просто гемоглобин упал, вот и все.

   «Ах, если бы всё так действительно и было, как сказала медсестра, – позднее вспоминала девушка, оглядываясь назад, – то я в тот момент запрыгала бы от радости и просто бы женщину расцеловала».

   Анализы явно были очень плохие, потому что участковый терапевт сказал девушке подождать в коридоре, а сам с хмурым видом переговаривался за закрытой дверью с её матерью.

   Фикус в углу, судя по растрескавшейся беловатой земле в горшке, нуждался в поливе. Плотные шторы только усугубляли темноту, и тени от жёлтой потолочной лампы на потолке в коридоре поликлиники казались неправильными.

   Матери Яны долго не было, и, как назло, смартфон девушки разрядился. Три раза проходила туда и обратно по пустому коридору тощая и высокая санитарка, и нервы Яны настойчиво шептали, что всё это не к добру. Так и вышло.

   Антонина Павловна – мать Яны – вышла из кабинета доктора заметно побледневшей и сказала дочери, что, мол, дома поговорят. «Неужели всё так плохо?!» – то и дело поглядывая на мать, недоумевала всегда оптимистичная Яна. Женщина была напряжена и часто прикусывала нижнюю губу, а на её виске в унисон частому сердцебиению пульсировала жилка. «Значит, я права», – согласилась с интуицией девушка, когда мать всё ещё не проронила ни слова, покидая поликлинику.

   Мужчину звали Листопадом, и он был духом осени, который всегда просыпался в королевстве времён года в октябре. Его создала в канун Самхейна сама Леди Осень – королева, и он пока продержался подле неё дольше других миньонов, уничтоженных недовольной своими творениями госпожой.

   Первого октября Листопад пробуждался в своих покоях, расположенных в огромном замке, чтобы взлететь на ветровых крыльях в небеса и, миновав незримый барьер, проникнуть в мир людей и делать свою ежегодную работу.

   Он пел мелодичную колыбельную песню земле и деревьям, следил за тем, чтобы природа вовремя сбрасывала свои яркие осенние наряды и тихонечко засыпала в преддверье холодов.

   Листопад прожил много веков. Всегда одинокий, не понятый и не такой, как остальные обитатели королевства, научившийся безупречно скрывать свои чувства, нося равнодушную маску на прекрасном, как солнечный лучик, лице.

   Он веками безупречно выполнял свою работу и ждал лишь своего нынешнего дня рождения, чтобы, по древнейшим законам, изведанным в библиотеке леди Зимы, потребовать для себя свободу. Лишь грядущая свобода грела его измученную и холодную душу, от её предвкушения быстрее билось зарубцевавшееся, но так до конца и не зажившее сердце.

   Балы, красота и волшебство придворного двора давно опостылели ему, ведь, кроме птиц, с которыми Листопад по-настоящему дружил, у него не было никого, кто мог бы разделить его одиночество.

   Столетия не приглушили боль его печали от утраты единственного друга, которого мужчина мимолётно обрёл и так глупо и жестоко потерял.

   Оглядываясь назад, Листопад знал, что, не раздумывая, отдал бы свою жизнь и всё, что имел, в придачу, сделал бы всё, что угодно, лишь бы его белокурая, так сильно напоминающая ангелочка девочка Соня осталась жива.

   Но только тяжкие бесслезные вздохи, когда ему не спалось по ночам, и память да картина – её автопортрет, драгоценный подарок от Сони, оставались мужчине в утешение и служили вечным болезненно-острым напоминанием о том, что Листопад совершил, и укором тому, чего не сделал.

   Вот так, снова пробудившись, Листопад встал с мягкого кресла, вдохнул пыльный воздух и пошёл в будуар королевы.

   Его обязанностью было сообщить ей, что в мире людей наступила осень, а в королевстве времён года пора устраивать очередной сезонный бал.

   Семья Стрельцовой проживала в коттедже в центре города, вблизи парка. Собственный сад, огороженный забором, военизированная пультовая охрана – всё было заслугой отца Яны, влиятельного бизнесмена, которого, впрочем, едва терпела мать Антонины Павловны, бабушка Эльза, проживающая в Германии, считавшая себя особой голубых кровей.

   В зале с камином и дорогой кожаной мебелью пастельных тонов был собран семейный совет.

   – У Яны лейкемия, – надломленным голосом сказала Антонина Павловна и тотчас налила своему мужу рюмку коньяка.

   – Что? – в унисон воскликнули отец и дочь.

   У Яны подкосились ноги, она едва успела зацепиться рукой за спинку дивана, затем села на ковёр.

   – Наш участковый врач так считает, но лучше всего провериться в частной клинике, – взяла себя в руки Антонина Павловна.

   – Она поедет в Дюссельдорф, к твоей матери, так будет лучше всего для Яны, – громко отчеканил Казимир Ульянович и стукнул кулаком по декоративному столику, инкрустированному изысканными деревянными интарсиями.

   – Мама, папа, послушайте! У меня ведь не может быть лейкемии. Я бы знала! Да, знала, – упрямо сказала Яна, чувствуя, что вот-вот заплачет. – Врач мог ошибиться, ведь так?

   Отец налил ещё одну рюмку коньяка и выпил залпом. Антонина Павловна, плюнув на манеры, хлебнула коньяка прямо из бутылки, присела рядом с дочерью и крепко её обняла. Со вздохом на диван тяжело уселся отец и обнял обеих, сказал:

   – Без паники. Только без паники. Я всё улажу, – заставив себя улыбнуться, в то же время твёрдо отрезал Казимир Ульянович, нерушимая каменная стена и оплот, которыми он все годы являлся для всей семьи.

   «Если папа обещал, значит, ему стоит верить, это же мой отец, он может все, не так ли?» Для Яны всегда любое отцовское утверждение было неоспоримым фактом.

   Замок в королевстве времён года был огромным и ежегодно магическим образом расширялся, так что даже за века Листопад так до конца не изучил все комнаты, все коридоры и повороты в нём.

   Только свои жилые покои да королевское крыло замка, считавшееся самым уютным и тёплым среди сестёр Леди Осени, мужчина знал как свои пять пальцев.

   Спустившись по потайной лестнице, обходя коридор, где часто мелькали утомлённые избытком всевозможных поручений служанки да стояли без дела хорошенькие, но пустоголовые фрейлины, не знающие, чем занять себя, кроме как обмена сплетнями да перемалывания костей друг дружке, Листопад оказался около огромных дверей, ведущих прямиком в тронный зал.

   Королева сидела на троне из ясеня, украшенного по высокой спинке драгоценными камнями. На её огненно-золотистых волосах мерцала корона из рубинов, рассыпавшихся в гроздьях, точно живые ягоды рябины. Она была ослепительна в ярко-зелёном платье, с тугим корсажем, бесстыдно обнажающим плечи и грудь, под цвет удивительным глазам: зелёным и загадочным, как мох на болоте в самых тёмных местах.

   Леди Осень зевнула и улыбнулась, как всегда маняще, так что сердце любого мужчины затрепетало бы от восхищения. Её ямочки на алебастровых щёках и россыпь веснушек на прямом носу когда-то приводили Листопада в восторг. Когда-то за её улыбку, за прикосновения и запах её кожи он бы отдал всё, включая жизнь, но то время ушло, когда его обманутое в своих мальчишеских и юных ожиданиях сердце ещё не окаменело. Теперь же разбитое сердце мужчины осталось равнодушным.

   Вся красота прелестницы королевы не будила в мужчине ровным счётом ничего. Ни томления, ни желания, ни бурной страсти, лишь равнодушие, что вызывает холодная, пусть и прекрасная в своём исполнении скульптора.

   – Моя госпожа, – преклонил колени Листопад. – Осень настала.

   – Спасибо, дорогой миньон, что поставил меня в известность. – Её улыбка слегка померкла в разочаровании, оттого что она, как прежде, не сумела пробудить в бывшем милом щеночке восторг и обожание.

   Леди Осень протянула свою ладонь для поцелуя, затем потрепала разноцветные диковинно-красивые волосы мужчины и ласково пожурила Листопада за то, что он не переоделся.

   – И, между прочим... – прошептала королева, добавив, что она ждёт обязательного появления Листопада на сегодняшнем балу. Затем поднятая ладонь королевы дала понять Листопаду, что время его пребывания в тронном зале подошло к концу.

   ... Яну отправили в Дюссельдорф к несносной бабушке Эльзе. Девушка прошла полное обследование в лучшей частной клинике – и, к её ужасу, диагноз подтвердился. Лейкемия. Лейкемия. Нет! Только не у неё. Она же всегда была абсолютно здорова.

   – Ты должна кушать, внучка! Чтобы выздороветь, организму нужны силы, – требовала от Яны девяностолетняя старуха, которая внешне выглядела не старше семидесяти лет.

   Квартира бабули была в элитном районе и занимала два последних этажа в высоком доме. Стол в столовой украшали затейливые блюда – на зависть гурманам, приготовленные бабушкиным личным поваром. Но кусок в горло Яне не лез, Эльза же никогда не страдала отсутствием аппетита, запивала вином жаркое, обмакивала в подливу пышный хлеб и всё поглядывала на Яну, точно пытаясь определить, что внучка унаследовала от её аристократических генов, а что нет.

   Девушка выпила апельсиновый сок и снова оказалась в выделенной ей спальне, где читала сонеты, пыталась общаться с друзьями и экс-бойфрендом Денисом по скайпу, но всех, точно нарочно, не было в сети.

   – Завтра приедет медсестра – и снова поедешь в больницу, – сказала бабуля, без стука нарушив уединение внучки.

   – Хоть отдохнёшь от меня, не так ли?! – крикнула Яна, пытаясь сдержать подступающие к горлу слёзы, и заперлась в ванне.

   – Юная леди, ты ведёшь себя непозволительно. Впрочем, зная твоего отца, что говорить о манерах, – спокойно сказала Эльза.

   Яна включила воду и, прислонившись спиной к кафелю, разрыдалась. «Вот так всегда. Так всегда. И зачем я здесь, с тобой, бабуля? Ты же никогда и не любила меня».

   Стрельцову положили в больницу, потому что её диагноз не только подтвердился, но Густав Хольц, лечащий врач, сказал, что в ближайшие дни от лекарств возможно одно из двух: либо ухудшение, либо ремиссия.

   Палата девушки была просторна, и солнце заглядывало в большие окна с раннего утра, до самого вечера озаряя каждый уголок и постель, стоящую возле стены.

   Голый подоконник и телевизор, в котором не было ни одного канала на русском, вызывали у девушки раздражение.

   ... Она проснулась и чувствовала себя довольно неплохо, только вот есть не хотелось. Яна выпила сок и проглотила таблетки, читала и ходила из угла в угол до прихода медсестры, а потом внезапно у неё закружилась голова. Бросило в пот и скрутило в позыве рвоты. Первой в палату вошла бабушка, она-то и закричала, бросилась к внучке. Теряя сознание Яна, впервые увидела обеспокоенность на извечно невозмутимом лице Эльзы.

   Бал, проведённый в честь Леди Осени и открытия королевского бархатного сезона, собрал всех придворных в тронном зале, который магическим образом, точно мыльный пузырь, увеличился в размерах. Листопад старался сохранять на лице бесстрастность и вымученную улыбку. Он танцевал только с королевой, отклонял все другие предложения потанцевать и после пятого танца, не нарушая приличий, покинул бал.

   Мужчина устал и, едва раздевшись, лёг в постель. До рассвета оставалась всего пара часов. И вот снова крылатый ветер дул Листопаду в лицо, мол: «Просыпайся, соня, утро настало!» Мужчина оделся и заварил крепкий чай, затем умылся холодной водой – и подошёл к шкафу, выбирая привычную одежду. Отодвинул в сторону чёрный костюм и все остальные тёмные вещи, которые он смел носить, только пребывая в отпуске.

   Портрет белокурой Сонечки висел как раз напротив зеркала, оставаясь всегда неизменным, только краски за прошедшие века слегка поблекли. Листопад мысленно советовался с портретом, выбирая яркий камзол, зелёную рубашку и тёмно-коричневые брюки, улыбался Соне, зная, что, она никогда ему не ответит. Затем, мужчина открыл окно и, стягивая лентой в хвост разноцветные волосы, бросился вниз, чтобы взлететь подхваченный ветром.

   Деревья, земля и стайки пернатых уже ждали его, чтобы поделиться новостями, а также ждали времени обеда, чтобы успеть набить брюхо крошками от багета, что покупал щедрый Листопад, обменивая его в магазине, или приезжающей в погожие дни в парк лавке на драгоценные камушки, жемчуг и иностранные монеты.

   Листопад до обеда следовал ранее обозначенному на день плану и всегда успевал провернуть все дела до сумерек, а иногда даже опережал план. Тогда он мог наведываться в лавки старьевщиков и просто гулять по городским улицам в поисках редкостей для Леди Зимы. Но к тому времени, как загорались фонари и небо темнело, виднеясь в свете, идущем из окон домов, зачарованной грифельно-синей дымкой, Листопад уже летел по первоначальному маршруту вместе со стайками птиц, собравшихся на ночлег в лес: он же летел в замок.

   Там мужчина всегда принимал ванну, почитывал книги, преимущественно мрачные истории с драматичным финалом и готические романы, а когда всё надоедало, декламировал вслух стихи Блейка, По и сонеты Шекспира. Пил чёрный чай и, когда не спалось, бродил в саду при замке, а изредка, поддавшись вдохновению, делал наброски, чтобы во время долгой зимы нарисовать цветные полотна. Художником себя мужчина никогда не считал, но когда получалось изобразить увиденную мысленным взором задумку, то он испытывал ни с чем не сравнимую радость. Тогда же ему казалось, что запечатлённая на портрете Соня ласково глядит на него и прощает.

   Картины он не хранил: слишком опасно было выдать свои увлечения, ведь никто из созданных королевой миньонов не испытывал творческих порывов.

   Все в королевстве включая сестёр королевы и саму его создательницу – леди Осень, интересовались лишь модой, играми, сплетнями и интригами. Как глупо все. Как всё тяжело, ему – белой вороне, самому красивому мужчине королевского двора, хранить свои секреты в крепко запертом сердце. Но кто посмеет перечить уделу создания, обречённого жить и служить своей госпоже?

   Он ожидал своего тысячелетия, подобно манне небесной, чтобы посметь выбрать свой новый удел-свободу или, в зависимости от настроения королевы, смертный приговор. Но лучше уж смерть, чем и дальше влачить существование бледной тени.

   Яна пробыла в Дюссельдорфе недолго, успела поссориться с бабулей Эльзой, нагрубить ей, а затем так же неожиданно помириться, когда бабуля самолично пришла к внучке извиниться и забрала её домой из ненавистной больницы.

   – Я хочу домой, – сказала по телефону Яна отцу. – Мне тошно в чужих стенах, тошно от немцев. И если уж я умру, то хочу до последнего дня быть рядом с тобой и мамой! – всхлипнула Яна и разрыдалась.

   – Я тебя заберу, милая! – выдохнул Казимир Ульянович, прекрасно зная, что болезнь Яны стремительно прогрессирует, дорогие лекарства оказались бесполезны, а врачи отмеряют время её оставшейся жизни.

   – Я продам квартиру, – неожиданно добавила бабушка, когда Яна положила трубку, – и закажу новое экспериментальное лекарство, дорогая моя.

   – Ты это сделаешь ради меня? – всхлипнула Яна, поражённая до глубины души ещё одним бабушкиным сюрпризом.

   – Конечно, ты же моя единственная внучка, я люблю тебя.

   – А я всегда думала, что ненавидишь! – прямо ответила Яна.

   Бабуля хмыкнула и неожиданно улыбнулась, поманив Яну сесть рядом с собой на диван, а затем предложила сходить в кафе на набережной, поговорить о том о сём.

   Яна выглядела ужасно: лысая, тощая и измождённая. Бабуля Эльза одолжила девушке свой парик из натуральных волос и помогла с выбором платья. В итоге, накрасившись и приодевшись, Яна уже не выглядела умирающим лебедем. Об усталости и перенесённой боли говорили лишь её запавшие глаза и заметно выделявшаяся худоба.

   В кафе ранним утром было немноголюдно. Бабушка не походила на себя прежнюю, много шутила, рассказывала истории из собственной жизни. Не ожидавшая подобного Яна только диву давалась. Да, часто смеялась с бабулей на пару, а потом неожиданно девушка рассказала о себе, рассказала много такого, что даже родителям не говорила.

   – Ты так похожа на меня, милая, – взяла её за руку бабушка, отложив в сторону чайную ложечку. – Ни о чём не волнуйся, отправляйся домой и будь оптимисткой. Помни, что мыслить позитивно – это не просто слова, ведь скрытые резервы организма так до конца и не изучены.

   – Бабуля, почему ты никогда не приезжала на мои дни рождения? Почему ты так со мной себя вела, будто ненавидишь меня? – снова прямо спросила Яна, пристально глядя женщине в глаза.

   – Прости меня, я все эти годы заблуждалась, во всём винила твоего отца, потому что считала, что ранняя беременность моей Тони угробит её карьеру. Я была заносчивой сукой, Яна, и только когда ты заболела... – её голос сорвался, и на мгновение женщина отвернулась, чтобы прийти в себя.

   – Не надо слов и оправданий, бабуля, не надо, я тебе верю – сказала Яна. – Давай просто поедим мороженое.

   Бабушка Эльза с нежностью сжала пальцы Яны и кивнула

   ... Вот и снова родной дом семьи Стрельцовой. Уютная спальня, где Яне разрешили декорировать интерьер в собственном стиле. А что может быть для девушки лучше после больницы, после чужой квартиры бабули Эльзы, чем выспаться в своей собственной постели?

   Осень бушевала вовсю. За окном полыхали желтизной и багрянцем клёны. Яблони в саду при дворе почти облетели. Стремительно холодало, но утренний воздух бодрил – и после капельниц и горсти таблеток Яна прохаживалась в саду под присмотром охранников и медсестры.

   Она ушла из социальных сетей, где завистливые одноклассники выставили её фотографию и вовсю издевались над внешностью. Димка не отвечал, после того как, однажды пообщавшись в скайпе вживую, увидел девушку без прикрас, оторопел, а после просто положил трубку. Кто-то из бывших друзей, часто писавших на её почту, выслал ей фото Димки и Дашки, красавицы-гимнастки. «Кто бы сомневался, что так и будет?» – шептал внутренний голос Стрельцовой. Она удаляла общие фотки, злилась на себя, потому что была слепой дурой. Но все равно было больно, невыносимо больно и одиноко.

   Спасением для девушки стали книги, общение по скайпу с бабулей, которая признавалась, что скучает, и как-то сказала, что лечащий врач отправляет её в санаторий. «Ты только не беспокойся, я часто езжу туда, оздоравливаюсь. Все-таки, внучка, как ни крути: годы есть годы. Да, сердце моё старое порой шалит, – говорила она тихо и чуток взволнованно. – Но, милая, там всё очень строго и запрещены телефоны. Я сама, если что, позвоню. Ты только держись».

   – Я буду скучать, – ответила Яна. – И стараюсь мыслить позитивно, как ты советовала.

   Глаза бабушки в камере заблестели от слёз.

   – Я бы не поехала, но врач настаивает.

   – Не бойся, бабуля, поезжай. Я тоже постараюсь дожить хотя бы до своего дня рождения.

   – Ах, милая, – прошептала женщина. Ее лицо без косметики выглядело таким усталым, а всегда отлично уложенные, волосы растрепались.

   – Пока, бабуля, я всё понимаю, – прошептала Яна и вымученно улыбнулась, ощущая, как стекают по щёкам горячие слезы. Затем нажала кнопку «положить трубку» на дисплее планшета и уставилась в голубое, без единого облачка небо.

   Птицы помогали ему уговаривать деревья сбросить свои покровы, они упрашивали землю, подпевали припев магической колыбельной – и неожиданно Листопад с огромным рывком стал опережать запланированный график.

   Миньоны зимы насылали туманы, изморозь ложилась на пожелтевшую траву, но его сердце пело на пару с верными пернатыми друзьями, которые, узнав от сплетника голубя о грядущем дне рождения Листопада, пришли ему на помощь, чтобы у мужчины появилось свободное время.

   Он уже облетел весь город и уговорил все деревья, кроме дубов в парке и тополей на огромном городском кладбище, но к толстым и высоким старикам нужен был свой, особый подход.

   Листопад каждый год придумывал им различные забавы и уговоры, чего только ни делал, даже пел сонеты Шекспира. «В этом году, мне, похоже, предстоит нечто подобное», – задумался мужчина и рассыпался горстью листьев, которые зашуршали, гонимые ветром по мостовой в парке, и молодые рябины, стоящие возле упрямых дубов, сдались, потянули к нему свои веточки с поблекшими листочками и позвали Листопада, чтобы послушать его сонную колыбельную.

   Когда настало время обеда, благодарный мужчина купил несколько багетов, кулёк семечек, пару пирожных, чтобы поделится с друзьями. А потом до вечера он посещал лавочки старьевщиков и всякие чудные магазинчики, чтобы раздобыть интересные и необычные штучки для леди Зимы. Ему ведь нужно срочно было попасть в холодную зачарованную библиотеку, чтобы уточнить один вопрос.

   На монеты и украшения Листопад обменял у старьевщика несколько пыльных книг, томов поэзии и классических романов. Для леди Зимы он нашёл диковинные подсвечники с драконьими головами и лапами из чистой бронзы и серебра.

   Вечерело и холодало, поэтому, попрощавшись с птицами, он взмыл в небеса.

   Яна чувствовала себя ужасно. Аппетит исчез, пропал напрочь, совсем. Даже сладости вызывали отвращения, а спать хотелось до одурения. Она выглядела в зеркале измождённой древней старухой и не узнавала себя, пока не наносила на лицо достаточно профессионального стойкого грима, что используют звёзды в шоу-бизнесе. Потом просто спрятала поблизости все зеркала, когда не находила сил на то, чтобы просто подняться с постели, и чувствовала себя совсем хреново. Мать и отец постоянно были с дочерью рядом и совсем забросили свою работу. От бабушки тоже не было ни плохих, ни хороших вестей. Честно, она скучала по Эльзе. Шли дни, и Яне, вопреки всем надеждам, не становилось лучше.

   Октябрь подходил к концу, и в ветре уже ощущалось дыхание близкой зимы. С друзьями она не общалась, многих игнорировала сама, с другими не о чем было говорить. Ведь они были как прежде красивы, веселы, жизнерадостны. А девушка с каждым днём угасала, точно зажженная свеча.

   Её день рождения был пятого декабря. Яна каждое утро твердила себе, что отметит его. Она мыслила позитивно и обещала себе не плакать, но часто срывалась, когда после горьких лекарств и многочисленных процедур её тошнило, от слабости дрожали колени, и девушка не могла ничего делать, даже на улицу выходить, всё лежала в постели.

   Яна пыталась вести дневник, когда скучала, но то и дело бросала, как и свою пьесу, которую так и не начала писать. Родители делали всё возможное и невозможное, приглашали лучших специалистов, не жалели на Яну ни денег, ни времени. Отец похудел, мать нарочно бодрилась, но Яна слышала, как она рыдает в ванне и как кричит по ночам, отчаянно жалко, точно раненый зверь, который потерял самое дорогое.

   – Не надо так больше. Уходите, куда хотите, пожалуйста! Я хочу побыть дома одна, – упрямо твердила Яна. – Я не могу так больше. Ваши переживания забирают у меня воздух, мешают дышать. Пошли вон! – прогоняла Яна родителей, когда ей ставили капельницу, во время записи просмотра её выступления в школьном театре. Она не могла слышать свой голос, не могла смотреть на себя прежнюю, красивую, талантливую.

   ... Ремиссия наступила внезапно после 20-го октября. Яна отказалась от большей части обезболивающих, только много пила кофе и крепкого чая, чтобы не спать. Она решила жить, бороться за жизнь, цепляться и не сдаваться из последних сил. Лучше умереть в борьбе, чем жить, пребывая срок заключения в четырёх стенах. Она накрасилась, приоделась и в сопровождении охраны вышла из дома погулять. Сначала бродила по саду, затем решила зайти в кафе, в парк, чтобы увидеть живых, здоровых людей, услышать их смех, полюбоваться на весёлые лица. Таким образом, возможно, приободриться самой.

   В элитном кафе всё заказанное было пресным: она ковырялась в мороженом, крошила пирожные, и мелкими глотками пила зелёный чай, поглядывая на людей. Но её сторонились, по-видимому, она недостаточно скрыла свою болезненную худобу. Много раз Яна ловила на себе сочувствующие взгляды. Часто разговоры при виде её затихали, жалость, недоумение и отвращение читала она в глазах незнакомых людей.

   Однажды кто-то в парке сказал девушке в лицо какую-то гадость. Над ней смеялись подвыпившие парочки прогуливающихся подростков. Охрану Яна отозвала: зачем накалять страсти? Всё равно большинство людей не исправить.

   Ее парик сорвало сильным ветром, Яна подобрала его вместе с вязаной шапкой, впредь решив не приходить в парк, а найти для прогулок более спокойное место, где она не будет чувствовать себя белой вороной.

   Для ежедневных прогулок Яна выбрала городское кладбище, куда приходила ярко-одетой и накрашенной каждое утро. Охранники и медсестра оставались в машине за воротами, соблюдая профессиональную субординацию и лишних вопросов не задавали, а Яна, выбрав лавочку в самом солнечном и защищённом ивой и разросшимися дубами месте, рядом с надгробием, присела на неё и решила читать вслух сонеты.

   Светило солнце, в облетевших кронах пели птицы, но всё равно было прохладно. Октябрь подходил к концу, и Яне было грустно, ведь по прогнозам врачей жить ей оставалось всего лишь пару месяцев.

   В библиотеке Леди Зимы, расположенной за тронным залом, было холодно и будто бы отсутствовало время, словно и оно по негласным правилом хозяйки вечного холода – замерзало.

   Листопад оставил своё подношение в виде подсвечников миньону леди Зимы, прикованной цепью бурой лисе со злыми глазами. Она сграбастала подсвечники своими зубами и потащила в комнату, служившую подсобкой, затем вынесла из этой комнаты длинную шубу, которая всегда предоставлялась посетителям, чувствительным к царившим в библиотеке холодам. Листопад накинул её на плечи и последовал за лисицей в библиотеку.

   Книжные стеллажи были прозрачными и уходили ввысь на несколько метров. Листопад объяснил миньону Леди Зимы, какие книжки он желал сегодня пролистать, а лисица слушала и царапала когтями на тёмном ледяном полу время, отведенное на посещение, за которое он заплатил подсвечниками.

   Пройдёт всего полтора часа, и прозвенит звоночек, а потом поднимется злой северный ветер и выпроводит наглеца вон, или если посетитель задержится хоть на минутку дольше, то ветер может разозлиться и заморозить его. Вот такие правила были в библиотеке средней сестры королевы.

   В массивном талмуде Сказаний Гарца Скитальца Листопад не нашёл ни намёка больше на то, что искал. Лишь кусочек, того, что видел прежде. «Только миньон, отметивший тысячелетие, может требовать у создателя право на желание. Только тот, кто осмелится огласить своё желание прилюдно, при свидетелях, получит своё. В противном случае создатель вправе сделать с собственным миньоном все, что ему заблагорассудится. Не удержавшийся же и рассказавший о своём желании досрочно – теряет данное право и приговаривается к мучительной смерти». Отрывок терялся между описаниями красот городов и чудес природы, лежавшей за пределами королевства, терялся в потоке витиеватого однообразного текста, точно бы записан сюда специально, для таких, как он, вечных слуг своих господ. Может, это было провиденье, как говорили люди, но чем иначе объяснить тот факт, что Листопад вообще узнал об этом законе? Жаль, что тома с законами извечно хранятся в запрещённом для таких, как он, простых миньонов, библиотечном крыле. Но вот что если Листопад станет свободным? Что будет тогда? «Это будет здорово», – подумал про себя мужчина, услышав звон колокольчика, и поспешил к выходу из библиотеки.

   Балы, что устраивала королева практически ежедневно, отнимали все вечера Листопада. Вместо того чтобы гладить платья и танцевать, придумывая на ходу всё новые и новые комплименты, ему хотелось читать, искать диковинки в городах и просто бродить по улочкам и присматриваться к лицам, искать что-то, что согреет его сердце. Ему хотелось пить чёрный чай, а не сладкий пунш, к тому же он ненавидел шампанское, как и всё спиртное, кроме что терпкого коньяка и дорогого виски.

   Все для него на балу было приторным, чересчур ярким и неестественным, даже красивые лица миньонов насквозь пропитались ложью, как и пресыщенные лица их создательниц.

   Листопад закружился в вальсе с Леди Осенью и вздохнул, потому что октябрь подходил к концу, а нужно было еще уговорить древние тополя сбросить листья. Ему ещё столько всего хотелось сделать, а не находиться здесь на балу, кружиться в вальсе и заставлять себя улыбаться, зная: когда он ляжет в постель, снова не выспится, потому что через пару часов вновь рассветёт.

   Яна приходила на кладбище каждый день. Наряжалась поярче и приходила, как будто от этого зависела её жизнь. Бабушка, явно тайком, написала в скайпе всего пару строчек и просила, чтобы внучка не говорила родителям, что у неё всё не совсем хорошо и врачи советуют продолжить гостить в пансионате, продолжая лечение. Извинялась, что она на день рождения Яны, скорее всего, не приедет. Девушка, страхуясь, удалила сообщение, чтобы родители не узнали, а сама сжимала кулаки и вдавливала ногти в ладони, чтобы не плакать.

   На кладбище у всех деревьев, кроме стариков-тополей, листва облетела. Она шуршала под ногами и тихо прела, покрытая изморозью, дожидаясь холодов. Яна читала сонеты, грустила, а когда погода благоприятствовала, то девушка читала отрывки из сонетов вслух, точно бабушка её слушала, точно безмолвные надгробия превращались в зрителей, а она сама выступала на сцене – и всё было как раньше: Яне аплодировали, и девушка снова ощущала на своих глазах слёзы радости.