Текст книги "Боливар"

Автор книги: Иосиф Лаврецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Иосиф Лаврецкий
БОЛИВАР

В ЗАПАДНЫХ ИНДИЯХ РАСТЕТ БЕСПОКОЙСТВО…

 
Меня увидишь ты! Сей самою рукой,
Которой рабства цепь влачу в неволе злой,
Я знамя вольности развею пред друзьями;
Сражусь с твоими я крылатыми громами…
 

Н. И. Гнедич. Перуанец к испанцу, 1805

Расстояние между венесуэльским портом Ла-Гуайрой и островом Кюрасао всего лишь несколько десятков миль, но молодому венесуэльскому полковнику Симону Боливару, покинувшему в конце августа 1812 года берега Венесуэлы, казалось, что потребуется целая вечность, чтобы преодолеть его.

Никогда еще время не тянулось так мучительно, как в эти дни, на английской шхуне. Ни грубые шутки капитана, знавшего еще его отца, ни крепкий душистый ямайский ром, которым настойчиво потчевал своего беспокойного пассажира хозяин шхуны, не могли заставить его хоть на мгновение забыть катастрофу, постигшую Венесуэлу, – гибель республики, триумф испанцев и злорадство их вожака, коварного Доминго Монтеверде, падение давнишнего кумира, генералиссимуса Франсиско де Миранды и позорную потерю крепости Пуэрто-Кабельо из-за его, Боливара, собственной беспечности и доверчивости.

Разве можно забыть обо всем этом, тем более что плывешь мимо того же Пуэрто-Кабельо, мимо Коро, откуда Доминго Монтеверде, этот испанский слуга, начал свой поход против свободолюбивого Каракаса? Разве уважающий себя кабальеро может после всего происшедшего думать о чем-либо другом, как не о смерти, которая смоет позор поражения? Теперь у патриотов Венесуэлы есть только одна цель в жизни, одна-единственная мечта – вновь разгромить испанцев, вновь завоевать независимость, возродить республику, доказать всему миру, что венесуэльцы не рабы, а герои, способные на грандиозные подвиги. Они завоюют свободу не только себе, но и всем народам Испанской Америки. Они освободят даже саму Испанию, испанский народ от королевского деспотизма. Для этого Боливар будет продолжать борьбу за свободу Венесуэлы, сражаться, сражаться и еще раз сражаться против испанских легионов, против всех этих монтеверде и прочих слуг деспотизма до последней капли крови, до полной и окончательной победы.

Постигшая Венесуэлу катастрофа многому научит патриотов, она очистит их ряды от трусов и предателей, она сплотит борцов за свободу в могучую когорту, способную преодолеть все трудности, избавит их от излишнего благодушия, научит их быть беспощадными к коварному и жестокому врагу.

Поражения шлифовали военное мастерство и политический талант Вашингтона и его современников – прославленных генералов французской революции. Испить горькую чашу поражений пришлось и Юлию Цезарю, прежде чем тот завоевал мировую славу. Что из того, что сейчас он, Симон Боливар, всего лишь лишенный родины и состояния беглец, зато он знает, что посвятил свою жизнь правому делу, которое победит, как победила революция в английских колониях, как победила французская революция…

Ах, черт возьми, как медленно ползет эта английская посудина по Карибскому морю… Поскорее бы добраться до Кюрасао, а оттуда в Новую Гранаду, где все еще реет знамя американской свободы. Капитан – опытный морской волк – знает, почему не находит себе места молодой каракасец, почему глаза его горят лихорадочным блеском, почему он так рассеян и не способен отдать должное крепкому и душистому ямайскому рому.

Когда же началось все это, когда он впервые задумался над судьбами своей родины и решил посвятить себя борьбе за ее свободу?

Случилось ли это в Каракасе, где азбуке его учил Симон Родригес, врожденный бунтарь и конспиратор, мечтавший гильотинировать всех коронованных особ Европы, или в Мадриде, когда он, юный креол, понял, как прогнила испанская монархия, а может быть, это произошло в Париже, на площади Бастилии, под победные крики санкюлотов, разрушавших твердыню тирании? Или в Риме, где он воочию увидел, как погряз в мирской суете тот, который именовал себя наместником бога на земле? Или это свершилось тогда, когда он впервые услышал легендарное имя своего знаменитого соотечественника Франсиско де Миранды, первым бросившего вызов испанскому деспотизму? А может быть, причины того, что он стал сражаться за свободу своей родины, лежат еще глубже и они не столько в нем самом, сколько в атмосфере возмущения и негодования испанским господством, в которой он рос и мужал в Каракасе?

Боливар не может оторвать взгляда от чернеющей вдали кромки его родной земли. Вновь и вновь мысленно возвращаясь в Каракас, он вспоминает далекое прошлое и события вчерашнего дня, сравнивает и сопоставляет их, стремясь найти разумный ответ на мучающие его вопросы.

После смерти брата (он погиб в морской катастрофе после начала освободительного движения) у этого рано осиротевшего и овдовевшего молодого креола нет другой любви, кроме его родины, Венесуэлы. Но как трудна и мучительна эта любовь, сколько сил и мужества она требует от него…

***

Гигантское сердце размером в миллион квадратных километров, верх которого омывается океаном, а острие упирается в девственные леса, где в таинственной чащобе переплетаются истоки двух великих американских рек – Амазонки и Ориноко, – это и есть Венесуэла. На ее западной границе вздымаются к небу горные хребты Анд. На севере от дельты Ориноко Анды спускаются к самому побережыо. Поблизости, обтекаемый изумрудными водами Карибского моря, расположен почти безводный остров Маргарита, населенный мужественными и суровыми людьми.

Сквозь горные расщелины реки пробиваются на север к океану. Здесь, утопая в бурной тропической растительности, раскинулись живописные портовые городки. Один из них – Коро, где в 1806 году высадился с отрядом добровольцев бесстрашный Франсиско де Миранда, полный решимости завоевать Венесуэле независимость. Дальше на востоке большое ущелье, заросшее зеленью и орошаемое ручьями, воды которых стекают в уединенную гавань Пуэрто-Кабельо. Тут испанцы построили мощную крепость. Невдалеке порт Ла-Гуайра – морские ворота столицы Венесуэлы Каракаса, а позади притулился степной городок Окумаре-дель-Туй. На западе и на юге вплоть до серебристой ленты Ориноко протянулись необозримые венесуэльские степи – льяносы, где пасутся огромные стада рогатого скота и табуны полудиких лошадей.

На полпути между лагуной Маракайбо и островом Маргарита, прячась среди прибрежных гор, лежат долины Каракаса, Арагуа и Эль-Туй. В этих местах склоны холмов покрыты зеленью, высокогорный воздух смягчает тропическую жару и охлаждает ночи; ручьи, незамерзающие зимой и не пересыхающие летом, заросшие бамбуком, мимозой и горьким дикорастущим сахарным тростником – капья амарга, текут очень медленно. Этим райским уголком владели венесуэльские помещики – мантуанцы [1]1
  Так называли в Венесуэле местных аристократов-креолов, жены и дочери которых имели привилегию носить мантилью.


[Закрыть], тут раскинулись их богатейшие поместья, на которых трудятся сотни рабов, выращивая кофе, индиго, какао, табак, сахар и самые разнообразные фрукты. Все это направляется в Ла-Гуайру, где грузится на корабли, идущие в далекую Испанию.

А из-за океана доставляют в Венесуэлу вино, оливковое масло, парчу, дамасские и толедские клинки, клавикорды, картины, книги, зеркала, посуду, обувь…

***

«Светлейшие, высочайшие и всемогущие владыки наши государи! – так начинал Христофор Колумб доклад королю Фердинанду и королеве Изабелле о своем третьем путешествии по Морю-океану, совершенному в 1498 году. – На сей раз я открыл большой остров, который назвал Тринидад в честь святой Троицы, нашей покровительницы. А рядом с этим островом новые, прекраснейшие густонаселенные земли.

Я прибыл сюда в час заутрени и, видя, как зелена и хороша эта местность, решил стать здесь на якорь и свести знакомство с туземцами, которые тотчас же приплыли к кораблю на каноэ и попросили меня высадиться на берег. У многих висели на груди большие куски золота, а у некоторых к рукам привязаны были жемчужины. Я очень обрадовался, увидев эти предметы, и приложил немало стараний, чтобы дознаться, где они добывают их. Судя по всему, их добывают здесь же».

Колумб был уверен, что попал в преддверие рая. Венесуэльскую землю генуэзский мореплаватель окрестил именем Благодати. Испанские же конкистадоры, прибывшие сюда год спустя после Колумба, узнали, что индейцы зовут здешние места Маракапаной, или Берегом Твердой Земли. Когда бледнолицые пришельцы обнаружили индейские поселения на сваях в лагуне Маракайбо, они придумали новое название для этих земель – Венесуэла, или Маленькая Венеция.

Завоеватели отличались друг от друга состоянием, сословной принадлежностью, но солдата и матроса, аристократа и ремесленника, монаха и неудачливого поэта роднили мечты о золоте, жажда приключений; им хотелось, подобно Санчо Пансе, стать собственниками «островов»; владельцами обширных земель, обрабатываемых рабами, утопать в роскоши и праздном безделье, как и надлежало настоящим испанским грандам.

Ни суеверия и предрассудки, с грузом которых они появлялись в Новом Свете, ни страх перед неизведанным миром, ни тропические леса и дебри, ни безводные пустыни и неприступные горные вершины, ни землетрясения, ливни и торнадо, ни ожесточенное сопротивление индейцев – ничто не могло заставить их возвратиться обратно. Слишком много сулили эти земли золота, серебра, жемчуга, изумрудов, чтобы грозившие опасности могли остановить даже самых нерешительных из конкистадоров.

Но в Венесуэле не оказалось ни золота, ни драгоценных камней, по крайней мере, в таких необъятных размерах, как воображал Колумб. Генуэзский фантазер нередко выдавал желаемое за действительное. То ли дело баснословно богатые империи Мексики и Перу, где, как утверждали рыцари конкисты, жемчуг и изумруды украшали самые бедные индейские хижины!

Правда, ходили слухи, что где-то за горами, на западе от Берега Твердой Земли, находилось королевство Позолоченного – Эльдорадо [2]2
  Эльдорадо– дословно: позолоченный человек (исп.).


[Закрыть], столица которого была высечена в скале из чистого золота. Но все, кто пытался достигнуть этого места, исчезали бесследно. Нет, пусть покорением Земли Благодати займется кто-либо другой, но не испанцы, им уготован богом более легкий удел!

Так рассуждали не только конкистадоры, но и королевские власти в Кастилье. В 1528 году испанский монарх Карл I предоставил немецким банкирам Вельзерам права на покорение Берега Твердой Земли.

Несколько десятилетий рыскали немецкие конкистадоры по землям Венесуэлы в надежде – совершить то, что не удалось испанцам, – обнаружить королевство Эльдорадо. Берег Твердой Земли, сохранив свои тайны, поглотил тевтонских завоевателей, не оставивших о себе другой памяти, кроме пепла сожженных хижин и казненных индейцев. А потом сюда вновь пришли испанские колонизаторы, чтобы на этот раз остаться надолго.

В Западных Индиях [3]3
  Колумб считал, что он открыл Западную Индию. Хотя вскоре выяснилось, что им открыт новый, неизвестный европейцам континент, испанцы продолжали называть свои владения Западными Индиями.


[Закрыть]всем управляли испанские чиновники.

Индейцы массами гибли от подневольного труда, от оспы и иных болезней, завезенных в колонии пришельцами. Для работы на плантациях испанцы ввозили из Африки чернокожих рабов.

Торговля рабами бойко велась во всех американских колониях, особенно в Новой Гранаде и Венесуэле. Индейское население было здесь немногочисленно, а плантации кофе, какао, индиго, выращиваемые испанцами, занимали большие площади, требовали за собой тщательного ухода и многих рабочих рук.

Одним из центров работорговли был новогранадский порт Картахена – резиденция трибунала «священной инквизиции». В этом порту постоянно стоял запах горелого человеческого мяса: под бдительным оком отцов-инквизиторов испанские власти клеймили раскаленным железом негров-рабов.

Раб стоил почти столько, сколько два мула. Если раб убегал от своего хозяина, его кастрировали. То же наказание ожидало раба за хранение оружия.

Испанские власти насаждали вражду между индейцами и неграми. К походам против «диких» индейцев («дикими» назывались свободные индейцы, скрывавшиеся в лесах и не признававшие власти колонизаторов) испанцы широко привлекали негров-рабов, а «мирных» – покоренных – индейцев использовали для поимки беглых негров. Поэтому восстания рабов не находили поддержки у индейцев, а сопротивление индейцев колонизаторам не встречало сочувствия у рабов.

Колониальное общество в Венесеуэле, как и в других испанских владениях Нового Света, распадалось на так называемые касты: испанцев, подразделявшихся на кастильцев, басков и выходцев с Канарских островов («островитян»); креолов – местных уроженцев испанского происхождения; метисов – потомков белых и индейцев; свободных мулатов, происходивших от белых и негров; свободных самбо, рожденных от негров и индейцев; наконец, индейцев и негров-рабов. В начале XIX века в Испанской Америке проживало почти 17 миллионов человек, из них около 3 миллионов креолов и только 150 тысяч уроженцев метрополии. Венесуэла была сравнительно слабо заселенная страна. Ее население составляло около 900 тысяч человек, в том числе 87 тысяч негров-рабов и около 20 тысяч беглых невольников. Около 100 тысяч жителей числились белыми, из них 12 тысяч испанцев.

Испанцы делали все возможное, чтобы касты жили обособленно друг от друга. Каждой касте не только выделялся свой район в городе и устанавливался род занятий, но и предписывались соответствующая одежда и образ поведения.

К концу XVIII века любой богатый мулат или метис мог при желании стать «белым», купив у королевских властей за тысячу реалов сертификат, заверяющий, что его обладатель – кавалер «чистых испанских кровей», причем новоиспеченному кавалеру давалась гарантия, что власти будут «сохранять вечное молчание о происхождении и качестве» его крови.

Креолы, из среды которых вышло много борцов за независимость, не были монолитной социальной группой. Наиболее влиятельными среди них были мантуанцы: богатые помещики-скотоводы и плантаторы. К мантуанцам принадлежало 658 семейств, насчитывавших около 4 тысяч человек. В народе их звали «большими какао» – этот продукт был одним из главных источников богатства мантуанцев. «Большие какао» были связаны родственными узами с семьями влиятельных испанских аристократов и сами могли похвастаться знатными титулами и званиями, приобретенными за определенную сумму при королевском дворе. Испанцы относились к креолам свысока, как к «низшей расе», креолы, в свою очередь, считали испанцев узурпаторами, надменными бездельниками.

Испания держала свои колонии обособленными от внешнего мира, запрещала им вести торговлю с заграницей и даже между собой. Каждая колония представляла уединенный мирок, отгороженный китайской стеной от соседних испанских владений, что существенно препятствовало единению патриотов против общего врага во время войны за независимость.

Заморским владениям не дозволялось производить продукты и товары, экспортируемые Испанией. Вино, оливковое масло, шелковые и другие ткани, посуда, оружие – все это ввозилось из метрополии в колонии и продавалось втридорога местному населению. А испанцы по дешевой цене скупали колониальные товары: табак, кофе, какао, сахар, перец, индиго, корицу, хинную кору, целебные травы, ценные шкуры.

Креолы в борьбе против испанской торговой монополии использовали контрабанду. В Венесуэле контрабандная торговля шла с близлежащими Антильскими островами, где обосновались англичане, французы и голландцы. Жители Буэнос-Айреса и Монтевидео вели оживленную контрабандную торговлю с соперниками испанцев – португальцами, господствовавшими в соседней Бразилии, и их союзниками – англичанами. Мексиканцы подпольно торговали на севере с англичанами и французами. Кубинцы – с английскими, голландскими, французскими владениями в Карибском бассейне.

Испанцы облагали жителей колоний всевозможными светскими и церковными налогами, которые ложились тяжелым бременем главным образом на плечи индейского населения. Налоги взимались за перевоз товаров из одной местности в другую, за окна, двери и ворота, за празднование дня рождения, за танцы. Священники, кроме десятины, брали соответствующую мзду за крестины, причастие, свадьбу, похороны. Жители колоний жаловались, что им приходилось расплачиваться за жизнь и смерть, за хлеб и голод, за радость и скорбь.

В XVIII веке, в годы правления Карла III (1759–1788), испанские власти, следуя политике просвещенного абсолютизма, осуществили в метрополии и колониях некоторые реформы. Был запрещен иезуитский орден, и его члены высланы за пределы испанских владений. Инквизиция значительно умерила свою кровавую деятельность, цензура стала либеральной, колонии получили возможность торговать между собой и с различными частями метрополии, креолы стали впервые выезжать не только в Испанию, но и в другие страны Европы, их стали допускать в военное и духовное сословия и даже в колониальную администрацию.

Но от реформ выиграли не столько креолы, сколько сами испанцы. При Карле III из метрополии в заморские владения хлынула новая волна прожорливых и ненасытных дельцов, которые захватили в свои руки все ключевые торговые позиции. Достаточно сказать, что поступления из Америки в Испанию возросли с 74,5 миллиона реалов в 1778 году до 1212,9 миллиона реалов в 1784 году. К тому же после смерти Карла III в Мадриде верх взяла обскурантистская партия, по наущению которой колониальные власти вновь стали «завинчивать гайки». Среди креолов возврат к прежним жестким методам правления вызывал понятное озлобление.

В 1780 году восстали перуанские индейцы под руководством Тупака Амару II. Тогда же взялась за оружие городская и сельская беднота в Новой Гранаде. Участники этого движения именовали себя комунеро – защитниками общего дела. И хотя испанцам удалось одержать победу над Тупаком Амару и комунеро, все говорило о том, что новые, еще более грозные события не за горами.

Это понимали наиболее прозорливые из испанцев. Министр Аранда представил королю меморандум, в котором предупреждал, что будет трудно длительное время удержать под властью Испании столь обширные земли, находящиеся на таком далеком расстоянии от метрополии.

Пророчески писал Аранда в своем меморандуме о Соединенных Штатах, провозгласивших в 1773 году свою независимость: «Северная республика родилась пигмеем и для обеспечения своей независимости нуждалась в помощи и могуществе двух великих держав – Испании и Франции. Настанет день, когда она вырастет и превратится в гиганта и даже в грозного колосса. Тогда она забудет о том, что получила от этих двух государств помощь, и будет помышлять только о своем собственном благоденствии. Эта держава захватит Флориду и установит свое господство в заливе Мексики. Затем она попытается завладеть вице-королевством Новой Испании [4]4
  Так называлась в колониальный период Мексика.


[Закрыть], чему мы не сможем воспрепятствовать, особенно учитывая, что Соединенные Штаты находятся на том же континенте и являются соседом этой колонии. Подобные опасения вполне обоснованны: все это произойдет в течение ближайших лет, если раньше мы не станем свидетелями еще более трагических событий в нашей Америке. Чтобы избежать этого, нам остается одно – освободить все наши колонии, оставив за собой только Кубу и Пуэрто-Рико и кое-какие острова, которые могут служить перевалочными пунктами для испанской торговли…

Нужно поставить во главе Америки трех испанских принцев, сделав одного королем Мексики, другого – Перу, третьего – Берега Твердой Земли, а за Вашим Величеством оставить титул императора. Торговля между ними будет основана на условиях полной взаимности, и все четыре нации образуют тесный наступательный и оборонительный союз».

Если бы испанский король прислушался к голосу Аранды и предоставил колониям хотя бы автономию, то, по всей вероятности, Боливару пришлось бы посвятить себя не борьбе за независимость, а какому-либо другому делу.

Но испанские Бурбоны не отличались особым умом и большой дальновидностью, а правивший тогда Карл IV и вовсе не блистал этими достоинствами.

– Отказаться от американских колоний, от американского золота? Да мы тогда все перемрем с голоду! Аранда и ему подобные вольнодумцы хотят гибели Испанской империи. Испании нужны конкистадоры, а не Дон-Кихоты.

И Карл IV отдал приказ уволить в отставку министра Аранду.

Тем временем в Западных Индиях росло беспокойство…

УЧЕНИК ЖАН-ЖАКА РУССО

Здесь мы часто видим людей, действия которых опровергают их философские воззрения. В одной руке у них Рейналь, а другой они наказывают своих рабов. Они требуют свободы от испанского владычества, но это не мешает им торговать новорожденными.

А. Гумбольдт

Каракас – столица генерал-капитанства Венесуэла – расположен невысоко над уровнем моря, в долине, защищенной горными хребтами: с севера – от набегов карибских пиратов, с юга – от горячих равнинных ветров». В Каракасе «вечная весна». Широкие мощеные улицы выходят на четыре просторные площади, где помещаются здания колониальной администрации. Кругом сады, парки, цветники. Город часто подвергался землетрясениям, поэтому дома, даже самые богатые, строились одноэтажными. За их стенами скрывались внутренние дворики – патио.

В одном из таких домов на площади Сан-Хасинто проживал знатный мантуанец из семьи «больших какао», дон Хуан Висенте Боливар-и-Понте, предок которого, баск Симон Боливар, поселился в Венесуэле еще во второй половине XVI века. Симон Боливар занимал пост казначея при генерал-капитане Каракаса и оставил после себя солидное состояние в виде имений и плантаций. Его потомки приумножили эти богатства. Один из них приобрел в 1663 году поместье Арроа с большими медными рудниками. Отец дона Хуана Висенте купил титулы маркиза и виконта, которыми, однако, дон Хуан Висенте так и не воспользовался, ибо король не подтвердил их.

Дон Хуан Висенте Боливар вел образ жизни знатного мантуанца – командовал полком колониального ополчения, пятнадцать лет прожил в Мадриде, представляя интересы каракасского кабильдо [5]5
  Городское самоуправление.


[Закрыть]. Из столицы Испании он привез военные, исторические и религиозные сочинения. Наряду с произведениями Кальдерона и Сервантеса, проповедями Боссюэ и трактатами испанских теологов в его библиотеке появились книги великих богохульников – Эразма, Вольтера, Руссо.

В 1728 году испанская корона отдала всю торговлю с Венесуэлой на откуп баскскому торговому дому – Гипускоанской компании, которая за бесценок приобретала какао и другие колониальные товары. Против засилья этой компании в 1749 году поднялось восстание под руководством креола Леона. Восставшие заняли Каракас и вынудили испанские власти лишить Гипускоанскую компанию права монопольной торговли с Венесуэлой. Когда возмущение несколько улеглось, испанцы арестовали руководителей движения и казнили их. Дон Хуан Висенте относился с симпатией к восстанию Леона, хотя в нем не участвовал. Он был глубоко потрясен расправой испанцев над его руководителями.

С большим сочувствием следил дон Хуан Висенте за борьбой населения английских колоний в Северной Америке против колониальных властей. Испания, всегда готовая пустить кровь своей извечной сопернице Англии, решила помочь Вашингтону и объявила Альбиону воину.

Вместе с североамериканскими колонистами сражались против англичан испанские войска, посланные во Флориду с Кубы. В боях за независимость Соединенных Штатов принимал участие венесуэльский креол Франсиско де Миранда, служивший в то время адъютантом генерал-капитана Кубы. Дон Хуан Висенте и другие видные мантуанцы установили связь с Мирандой и предложили ему возглавить антииспанское восстание в колониях. Но Миранда считал, что для открытого выступления против испанских властей время еще не настало.

Дон Хуан Висенте был закоренелым холостяком. Он женился, только когда ему исполнилось сорок семь лет. Его спутницей стала четырнадцатилетняя Мария Консепсьон Паласпос-и-Бланко, принадлежавшая, как и он сам, к одному из богатейших мантуанских родов. Донья Мария подарила своему мужу сперва сына, названного по имени отца Хуаном Висенте, а затем двух дочерей: Марию Антонио и Хуану. А в ночь с 24 на 25 июля 1783 года в доме Боливаров на площади Сан-Хасинто в Каракасе произошло новое важное событие – донья Мария родила еще одного сына. По существовавшему в знатных семьях обычаю его назвали несколькими именами – Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад, последнее в честь святой Троицы.

Симона крестил один из родственников семьи Боливар – настоятель кафедрального собора Каракаса Феликс Аристегиета. Он предлагал наречь мальчика именем святого Иакова, патрона Испании. Но дон Хуан Висенте потребовал назвать своего сына Симоном: «Он должен прославить наш род не менее нашего предка Симона. Я предчувствую, что мой сын будет освободителем Венесуэлы от испанского господства». В 1783 году Англия была вынуждена признать независимость Соединенных Штатов. Разве это не было счастливым предзнаменованием? Аристегиета не разделял крамольных взглядов дона Хуана Висенте. Прелат был убежден, что мальчика ждет беспечная жизнь, полная утех и наслаждений, и, чтобы в них не было недостатка, он подарил новорожденному имение, приносившее годовой доход в 20 тысяч песо.

Через шесть месяцев после рождения Симона умер Аристегиета, а еще через два года за ним последовал и дон Хуан Висенте, оставив своей семье в наследство огромное состояние. Вот перечень его богатств:

258 тысяч песо наличными;

две плантации какао;

четыре дома в Каракасе с рабами, обстановкой и драгоценностями;

девять домов в порту Ла-Гуайра;

серебряный поднос стоимостью в 46 тысяч песо;

летняя резиденция на побережье;

имение Сан-Матео близ Каракаса с 1000 рабов и двумя сахарными заводами;

плантация индиго в долине Арагуа;

три скотоводческих поместья в льяносах;

медные рудники в долине Арроа и золотой прииск в Кокороте.

Кроме того, дону Хуану Висенте принадлежали:

в Веракрусе (Мексика): 1185 фунтов индиго, 13804 фунта какао; в Кадисе (Испания): 2421 фунт индиго, 80852 фунта какао.

Один из биографов Боливара, американец Уолдо Фрэнк, оценивал состояние его отца в 10 миллионов долларов в переводе на современные деньги.

Не прошло и шести лет, как умерла от туберкулеза и донья Мария. Мальчик Симон остался на попечении своей няни – негритянки Иполиты. Простая раба заботилась о маленьком мантуанце с любовью и преданностью. Боливар вспоминал о ней: «Иполита – моя мать, ее молоко вскормило меня, и я не знал других родителей, кроме нее».

Воспитанием сироты занялся его дядя Карлос Паласиос. Он взял своему племяннику в наставники двадцатилетнего Симона Родригеса. В то время Родригес служил писарем у дедушки Боливара Фелисиано Паласиоса. Несмотря на молодость, наставник Боливара был вполне зрелым человеком, обладавшим разносторонними знаниями и большим жизненным опытом. Родригес успел побывать в Европе. Четырнадцатилетним подростком он нанялся юнгой на корабль, и, попав в Европу, обошел пешком Испанию, а затем Францию и Германию. По некоторым источникам, он побывал даже в России.

«Я не хочу быть похожим на дерево, которое укореняется на одном месте, я хочу быть похожим на ветер, воду, солнце, на все то, что находится в постоянном движении», – любил повторять Родригес.

Наставник Боливара слыл страстным поклонником французских энциклопедистов, особенно Руссо, книгу которого «Эмиль», проповедовавшую новые методы воспитания, считал наивысшим откровением. Даже его внешний облик – тонкие губы, худой и длинный нос, выдающейся вперед квадратный подбородок, – казалось, напоминал автора трактата об общественном договоре.

Возвратившись из Европы, Родригес стал директором одной из немногих школ венесуэльской столицы. В докладной записке, представленной кабильдо и озаглавленной «Размышления о недостатках преподавания в школах начального обучения в Каракасе и о мерах по улучшению оного», молодой педагог предлагал ввести совместное обучение мальчиков и девочек, учить ремеслам, допускать в школы детей негров и мулатов. Родригес писал: «Хорошо, что молодежь изучает науки: пусть изучает языки, литературу, право, физику, ботанику, но есть еще более важная вещь, которую следует знать в первую очередь, – умение жить в обществе». Городским властям записка Родригеса показалась богохульной, и они предпочли на нее не отвечать.

Поклонник Руссо считался в Каракасе большим оригиналом. Его настоящая фамилия была Карреньо. Он не верил в бога. Брат же его был фанатичным католиком. На этой почве у них происходили частые ссоры. В конце концов Симон порвал с братом и, чтобы его с ним не смешивали, отказался от фамилии Карреньо, приняв фамилию матери – Родригес. Своим дочерям он дал имена небиблейского происхождения – Маис (кукуруза) и Тюльпан, следуя и в этом духу учения Руссо.

Родригес хотел сделать своего ученика похожим на Эмиля, наделенного Руссо всеми гражданскими доблестями. Ведь Боливар, как и Эмиль, был сиротой, богатым, знатным, сильным и здоровым юношей. Родригес поселился с ним в поместье Сан-Матео [6]6
  Старший брат Боливара жил тогда в Каракасе, где учился в школе.


[Закрыть]. Там учитель и ученик вели спартанский образ жизни, спали в гамаках, в полночь учитель будил ученика, и они шли купаться в прохладных водах реки Гуайры. Охота, верховая езда на полудиких скакунах, разговоры с рабами, с суровыми льянеро, прогулки в горы – вот чем жили молодой креол и его воспитатель.

Поменьше книг и побольше общения с природой – таков был совет учителя своему ученику. Родригес познаомил Симона с жизнью Робинзона Крузо – с единственной книгой, которую рекомендовал Руссо в качестве учебника. Под руководством Родригеса Боливар получит хорошую физическую закалку. Молодой мантуанец стал неутомимым ходоком, прекрасным наездником, отважным пловцом.

Подолгу беседовали учитель и ученик о французской революции, объявившей войну тиранам. От Родригеса Боливар узнал, что его знаменитый соотечественник Франссиско де Миранда стал одним из виднейших полководцев революционной Франции.

Однажды учитель принес ученику «Декларацию прав человека и гражданина», изданную в столице Новой Гранады – Боготе сторонником французской революции Антонио Нариньо. Богатый негоциант Нариньо купил типографский станок и отпечатал переведенный им на испанский язык текст знаменитой декларации. Испанские власти, узнав об этом, арестовали Нариньо, конфисковали все его имущество, а самого выслали в Испанию и заточили в тюрьму в Кадисе.

Вести о французской революции доходили не только до верхов колониального общества, они проникали и в гущу народа. О событиях во Франции знали и негры-рабы. В 1790 году среди них прошел слух: испанский король отменил рабство, но рабовладельцы, сговорившись с колониальными властями, скрывают это. Рабы, обслуживавшие своих господ, прислушивались к их разговорам, выкрадывали господские письма, бумаги, газеты, надеясь узнать правду. Дети плантаторов рассказывали рабам новости, которые тщательно скрывали их отцы. Из уст в уста передавались слова сына помещика Мансанаса, сказанные им своей няне-негритянке: «Пробил час объявить всех равными, ибо цвет кожи не имеет никакого значения».