Текст книги "Кризис… И всё же модернизация!"

Автор книги: Иосиф Дискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Проблему органичности социальной системы или, в иной теоретической трактовке, снижения ее внутренней конфликтности, находящуюся в центре нашего обсуждения, следует несколько переформатировать в свете введенной выше системы парадигм. Здесь центральной проблемой становятся трансформационные последствия реализации соответствующей модернизационной парадигмы в том или ином макросоциальном контексте.

В истории хорошо известны примеры реализации идеолого-телеологической парадигмы – идейно вдохновленных и целенаправленных силовых преобразований. Достаточно вспомнить реформы Джироламо Савонаролы во Флоренции, создание государства иезуитов в Перу. Вполне очевидно, что идеолого-телеологическая парадигма тесно коррелирует с идеократизацией как способом преодоления трансформационных напряжений. Таким образом, идеолого-телеологическая парадигма, в силу своих исходных оснований и органичных для нее путей преодоления трансформационных напряжений, всегда несет в себе зародыш тоталитаризма, неразрывно связанного с идеократизацией. В этом смысле верно и обратное: отсутствие идеократизации – признак отсутствия и тоталитаризма.

Здесь следует отметить определенную правоту постмодерных критиков, которые указывали на связь идеологического нарратива с тоталитаризмом. Однако гиперболизация этого тезиса, полное отрицание позитивной роли идеологии влечет за собой блокирование любых модернизационных проектов, так как выдвижение целей модернизации и выбор ее институциональных средств, как это было показано в предыдущем параграфе, не могут осуществляться вне идеологического пространства.

Как всегда, между двумя крайностями лежит не истина, но проблема. Общей тенденцией является выдвижение целей модернизации в результате осознания общественных противоречий, пропущенных сквозь призму определенной идеологии. Без этого, без влияния идеологии, модернизационные цели теряют свою ценностную определенность и, соответственно, способность получать прочную социальную поддержку.

Крайне важно отметить, что в рамках идеолого-телеологической парадигмы, вопреки мифам об их «естественном» происхождении, осуществлялось формирование современной демократии и рыночного хозяйства. «Промышленная революция была лишь началом столь же глубокой и радикальной революции, как и те, которые вдохновляли умы самых пылких религиозных фанатиков, однако новая вера являлась насквозь материалистической; в основе ее лежало убеждение в том, что все человеческие проблемы могут быть решены, если удастся обеспечить неограниченный рост материальных благ» [31]31
  Поланьи К. Указ. соч. С. 52.


[Закрыть].

На основе подробного анализа роли государства в становлении свободного рынка Карла Поланьи показывает: «Чтобы обеспечить свободное функционирование системы, администраторам приходилось постоянно быть начеку. А потому даже те, кто страстно желал освободить государство от всех излишних обязанностей; те, чья философия прямо требовала ограничить сферу деятельности государства, оказались вынуждены предоставить самому государству новые полномочия, инструменты и органы, необходимые для практической реализации принципа laissez-faire. Этот парадокс дополнялся другим, еще более удивительным. Экономика laissez-faire была продуктом сознательной государственной политики, между тем последующие ограничения принципа laissez-faire начались самым стихийным образом. Laissez-faire планировался заранее, само же планирование – нет» [32]32
  Там же. С.158.


[Закрыть].

Читателю, хорошо знакомому с ходом отечественных реформ 90-х годов, ясно видно сходство: борьба за идейно вдохновленные либеральные реформы, с одной стороны, и во многом стихийное сопротивление «государственников», апеллировавших к проблемам реальной хозяйственной практики, – с другой.

Для нашего анализа процессов трансформации и модернизации важно не только то, что становление рыночного хозяйства осуществлялось в рамках идеолого-телеологической парадигмы. Не менее важно и то, что, следуя логике представленного выше анализа, сам тип преобразований, основанный на модном сегодня «ограждении от вмешательства государства», принципе laissez-faire, позволяет типологически отнести их к другой, но близкой идеолого-генетической парадигме. Здесь налицо парадоксальное сближение политических воззрений радикальных либералов и радикальных консерваторов, ревностно защищающих традиционализм, «естественное» развитие общественно-политических процессов от разного рода «радикалов».

Следование идеолого-генетической парадигме направлено на исключение какого-либо регулирующего вмешательства государства.

«Слепая вера в стихийный прогресс не позволяет нам понять роль правительств в экономической жизни. Роль эта заключается в ускорении или замедлении его в зависимости от обстоятельств; если же мы считаем этот темп в принципе неизменным или, что еще хуже, видим кощунство в самой попытке на него повлиять – тогда, разумеется, ни о каком вмешательстве не может быть и речи» [33]33
  Там же. С.49.


[Закрыть].

За такой позицией на деле скрывается глубокое недоверие к возможностям государства вскрывать насущные нужды общества, подлинные проблемы его развития. Крайние антиэтатистские настроения, распространившиеся не только в России, но и на Западе, ведут к заключению: наличное качество государства не позволяет доверять ему судьбы страны; в невмешательстве такого государства меньше риска. В этих позициях, и в аристократично-скептической и, напротив, в люмпенско-анархистской – впрочем, одинаково глубоко антидемократических по своим истокам, к сожалению, много правоты. Здесь сказывается как уровень социальных горизонтов властвующих элит, так и степень социальной ответственности внеэлитных групп, слишком склонных поддаваться политтехнологическим манипуляторам, соглашаться с примитивными ответами на сложные вызовы истории.

Из сказанного выше вполне очевидно, что идеолого-телеологическая или идеолого-генетическая парадигмы вряд ли могут стать основой реформ в современной России.

Идеолого-телеологическая парадигма не имеет на это шансов, так как сегодня она оказалась серьезно дискредитированной своей глубокой связью с тоталитарными проектами. Кроме того, следует учесть факт, что основная часть населения нашей страны высоко ценит достигнутое за последние полтора десятилетия невмешательства государства в личную жизнь граждан. Защита этой ценности – серьезный барьер на пути тотальной идейно-политической консолидации, являющейся необходимым условием для такой парадигмы.

Идеолого-генетическая парадигма, как это видно из предшествующего обсуждения, принципиально неприемлема для каких-либо целенаправленных преобразований и, следовательно, не может служить основой для модернизационных проектов. Она лишь может защищать продолжение модернизационного проекта, начатого, как мы видели, в рамках иной – идеолого-телеологической – парадигмы.

Таким образом, можно заключить, что альтернатива российской модернизации, ее «коридор возможностей» – выбор между рационально-телеологической или рационально-генетической парадигмами. Соответственно при обращении к принципам рационально-телеологической парадигмы речь идет о рационально обоснованном вменении социальных институтов, соответствующих реальной проблемной ситуации страны – объекта модернизации. Но здесь как раз и кроется основная трудность. Рационально-телеологическая парадигма, как отмечалось выше, основана на представлении о пассивном характере социальной среды, в которую имплантируются соответствующие институты. Такая парадигма и соответствующие ей модели модернизации по своим политическим интенциям близки к авторитарным установкам. Авторитарный модернизационный проект может быть оформлен и в виде демократического режима, за фасадом которого реализуется авторитарное по своему существу управление пассивным населением, лишенным реального влияния на содержание и темпы преобразований.

При таком понимании подлинное демократическое содержание политической системы может быть охарактеризовано не только через традиционные признаки: плюрализм, политические свободы, участие, но и через его модернизационное выражение: подлинное отношение власти – субъекта модернизации к ее социальному объекту. Налицо возможность модернизационного измерения демократии, характеризующее политический режим через его влияние на модернизационный процесс. Это влияние может выражаться в стимулировании, поддержке, или, напротив, в торможении и блокировке инициативы «снизу».

Важным последствием авторитарной установки обсуждаемой модели является систематически поддерживаемая позиционная дистанцированность модернизационного субъекта от объекта. Без нее действительно невозможно поддерживать реформаторскую мобилизованность, без которой, в свою очередь, трудно преодолеть реальную или мифологизированную «косность» среды. Но платой за эту дистанцию является все возрастающая сложность проникновения в проблемную ситуацию, которой живет реформируемое общество. Оно становится все менее познаваемым, все менее понятным. Соответственно меньше шансов на своевременную корректировку модели. (Ярким, но очень редким примером поддержания такой сложной реформаторской диспозиции, проблемного подхода при проведении авторитарной модернизации являются реформы, проведенные в Сингапуре под руководством Ли Кван Ю [34]34
  Ли Куан Ю. Сингапурская история: из третьего мира в первый. М., 2005.


[Закрыть].)

Приведенные парадигмальные различения добавляют еще одно измерение – взаимоотношения трансформационной парадигмы и цели модернизации. Выше мы видели тесную взаимосвязь постановки этой цели, с одной стороны, и успеха модернизационного проекта, его экономических и социальных последствий – с другой. Успешная модернизация – в большой мере результат осознания ситуации, проблем страны.

Без проникновения в такую ситуацию, без осознания определяющих ее факторов латентная проблемная реальность неосознанно переформатируется в набор предметов управления и регулирования. Следует отдавать себе отчет, что подобное переформатирование исходных проблем делает дальнейшее модернизационное воздействие в точном смысле слова бессодержательным.

Все эти рассуждения были необходимы для того, чтобы выделить особое, проблемно-предметное измерение взаимосвязи модернизационной парадигмы и конкретных целей модернизационного проекта. Собственно, изменения в подходах, которые претерпела теория модернизации за последние полвека, характеризовались широким использованием проблемного подхода к определению целей и задач модернизации при одновременном отказе от модернизации как набора наперед заданных, как на поверку оказывается, идеологически обусловленных мер и задач.

Наше предыдущее рассмотрение показало, что идеолого-телеологическая парадигма, уже в силу своих исходных оснований, принципиально избегает проблемного подхода. (Так, долгое время в рамках советской идеологии элементы хозрасчета были под большим подозрением относительно их соответствия социалистической доктрине.) Идеолого-телеологическая парадигма стремится к снижению проблематизации, подрывающей ее идеологические основания. Одновременно она всегда ведет, как мы это уже отмечали, к кардинальному упрощению, тривиализации своей исходной идеологии [35]35
  На это обстоятельство указала автору А.В. Остапчук.


[Закрыть]. Идеология «схлопывается» до достаточно примитивного набора идей, способных служить критериями для формируемой системы институтов.

Идеолого-генетическая парадигма также связана с интенцией к транспонированию исходных проблемных представлений в инструментальный ряд, «освященный» идеологической санкцией. Исходный, зачастую вполне широкий и основательный круг проблем под влиянием идеологических шор уплощается и превращается в набор идейно санкционированных институциональных инструментов. Здесь источник стремления к импорту институтов, характерного для многих модернизационных проектов. В утрате проблемного подхода – источник многих провалов модернизационных проектов.

Главная трудность реализации такого проекта в рамках рассматриваемой парадигмы состоит в том, что однажды сформулированная цель при ее телеологической реализации отрывается от исходного проблемного поля. Телеологический процесс также влечет за собой слабую обратную связь между объектом и субъектом управления, а также специфический информационный характер этой связи. В силу предметного характера постановки задач, спускаемых «сверху» «вниз» для их исполнения, эта обратная связь может характеризовать лишь формальное расхождение между поставленной задачей и результатом. Этого вполне достаточно для формальных, например инженерных, систем. Однако для социальных систем эта информация малосодержательна, так как она не позволяет судить о качестве решения исходной проблемы. Отечественному читателю бессодержательность подобной обратной связи хорошо понятна. Достаточно вспомнить советскую отчетность о выполнении плана по выпуску товаров народного потребления. Товары выпускали, но на решение проблем потребления это влияло мало.

Также следует добавить, что идеологизированное ограждение от вмешательства государства в ход генетического процесса влечет за собой иной, не менее опасный способ подавления и искажения обратных связей. «Символом веры» либералов является способность рынка и общества самостоятельно преодолевать подобные кризисы. Однако, как показывает идущий глобальный кризис, обществу приходится платить дорогую социальную цену за приверженность либеральному фундаментализму.

Можно отметить, что идеолого-генетическую парадигму отличает характерный для либералов скептицизм относительно возможностей государства, так же как и других, созданных человеческим разумом институтов, решать социальные проблемы. В то же самое время рационально-телеологическую парадигму, напротив, отличает излишняя самоуверенность в своей способности найти искомый рецепт решения социальных проблем.

Рационально-генетическая парадигма, напротив, ориентирована на перманентный проблемный анализ возникающей ситуации с фокусированием на проблемно интерпретируемую обратную связь. За все приходится платить. Эта парадигма, выигрывая в содержательности, в проблемном подходе, зачастую проигрывает в целенаправленности, в возможности формирования консолидированной цели модернизации, в создании предпосылок для последовательной реализации выработанных задач.

Если телеологические парадигмы, как правило, связаны с авторитарными или тоталитарными политическими моделями, то генетические, напротив, – с демократическими системами. Плюрализм позиций серьезно затрудняет как их консолидацию при выработке целей, так и мобилизацию при их осуществлении. Кроме того, необходимость сохранять электоральную поддержку зачастую приводит к отказу от модернизационных проектов, чреватых ухудшением (пусть даже временным) социального положения целевого электората инициаторов реформ. Демократические системы в принципе трудно ориентировать на долгосрочные модернизационные проекты.

Модернизация «снизу» хороша в качестве лозунга, но требует крайне серьезных и многообразных предпосылок. Здесь, наряду с системой рациональных, разнообразных социально распределенных субъектов модернизации, включая сюда и государство, необходима еще и система рациональных акторов этой модернизации.

Однако, при всех проблемах реализации рационально-генетической модели, ее отличает одно, но крайне ценное преимущество. При сохранении в ее рамках каналов социальной рефлексии, способности своевременно вскрывать возникающие проблемы такая модель модернизации не доводит до глубинного кризиса, способного напрочь взорвать модернизационный процесс.

Дело рационально-генетической модернизации, как говорится, трудное, но отнюдь не невозможное.

В своей классической работе Карл Поланьи так характеризует аналогичный процесс: «…государства, которые по своим внутренним причинам не желают сохранения статус-кво, могут быстро осознать слабости соответствующей институциональной системы и активно содействовать ускорению создания новых институтов, более выгодных с точки зрения их интересов. Подобные страны подталкивают вниз то, что уже рушится, крепко держатся за то, что – движимое собственным импульсом – развивается в удобном для них направлении. В таком случае может показаться, будто эти страны и положили начало процессу социальных перемен, тогда как в действительности они лишь извлекают из него пользу, а порой даже искажают общее направление процесса, чтобы поставить его на службу своим целям» [36]36
  Поланьи К. Указ. соч. С. 40-41.


[Закрыть].

Трансформационный анализ социального функционирования целого ряда стран «обобщенного Запада» показывает как преимущества, так и недостатки рационально-генетической модели. В частности, следует обратить внимание на взаимосвязь конкурентной демократии и проблемного подхода. Политический процесс, связанный с представлением спектра разнообразных интересов, по большей части носит проблемный характер.

Можно заключить здесь наше обсуждение тем, что выбор парадигмы зависит как от настоятельности вызовов истории, так и от тех темпов модернизации, которые диктуются этими вызовами, от масштаба издержек, на которые общество готово идти ради ответа на них. Важным фактором выбора парадигмы является также и характер социальной мобилизации, который в большой мере определяет способ соотнесения предстоящих издержек и выгод. Очевидно, что идеологические парадигмы, переводящие соответствующие оценки в метафизическое пространство, обладают значительным преимуществом при вхождении в модернизационные проекты, но одновременно связаны с большими рисками их провала.

Априорные оценки предстоящих жертв почти всегда кардинально расходятся с постериорным подведением исторических итогов. Но именно поэтому при анализе модернизационных проектов так важно видеть те вызовы, на которые они реально отвечали. Например, следует учитывать, что советская модернизация 30-х годов осуществлялась перед лицом остро ощущаемой угрозы иностранной интервенции. В результате такого самоощущения широких слоев общества и сверхмобилизационных устремлений власти эта модернизация велась методами военного времени. Такое понимание позволяет иначе оценивать те издержки, на которые было готово идти и шло на деле советское общество. Но это вовсе не означает согласия с подобными методами в других исторических условиях.

§ 4. Российская модель модернизации

Выше мы уже отмечали, что успех сопутствует тем проектам, которые в полной мере учитывают специфику собственного странового развития. Соответственно выявление особенностей развития нашей страны абсолютно необходимо для реалистичного отечественного проекта модернизации. Видимо, не без влияния подобного рода соображений в последние годы возрос интерес к выявлению особенностей российской модели развития.

Поиски специфики

Фокусом нашего рассмотрения является не просто выявление специфики развития России, но включение ее в типологию парадигм модернизации.

В силу смены доминирующих идеологических пристрастий в нашей стране существенно возросло влияние макросоциальных, социокультурных подходов в противовес раннее властвовавшему экономическому детерминизму. Это действительно возвращение к большой отечественной традиции. В основе острой дискуссии, участниками которой были западники, славянофилы, а позднее и народники, лежали различия во взглядах относительно того, насколько реформы XVIII-XIX веков соответствовали российской идентичности; имели ли они позитивные или, напротив, негативные последствия; как эти преобразования воздействовали на социокультурный фундамент развития России.

Справедливости ради следует отметить, что такая дискуссия продолжалась и в послереволюционные годы, не только в эмигрантской среде (прежде всего Николай Бердяев и Георгий Федотов), но и в отечественном андеграунде (Александр Ахиезер) [37]37
  Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века //О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 43-272; Федотов Г. Будет ли существовать Россия? О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 450-462; Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. В 2-х томах. Новосибирск, 1997.


[Закрыть].

Во многом эти обстоятельства обусловили сегодняшнее преобладание социокультурного подхода, остроту дискуссий о роли российской культуры в судьбе отечественных преобразований. В новых обстоятельствах возродились и неозападники, исследовавшие причины отклонения развития нашей страны от магистрали «нормального», то есть западного развития, ищущие пути возврата на эту магистраль; и неославянофилы, отстаивающие принципиальную непригодность западных моделей для плодотворного развития России.

Анализ характера отечественного развития показывает, что в течение длительного времени, со времен раскола, развитие России осуществлялось в виде телеологического воплощения властью идеологически сформированных проектов. Использование концепции «Москва – Третий Рим» как государственно-политической идеологии; попытки «европеизации» России, энергично проводившиеся в разных модификациях Петром I, Елизаветой, Екатериной Великой, Павлом I; «строительство социализма», как в ленинско-сталинской, так и перестроечной модификациях – все эти проекты различаются лишь идейными источниками целевых ориентиров. Их объединяет принцип идейно вдохновленного силового переустройства государства, экономики и общества.

Идеолого-телеологический тип развития характерен и для реформ, проводимых в России в 90-е годы XX века, направленных на внедрение «сверху» институциональных норм политической демократии и рыночной экономики.

Имеются и альтернативные позиции. Так, Александр Ахиезер, Игорь Клямкин и Игорь Яковенко отстаивают позицию о растущей в дооктябрьский период роли либерально-демократической компоненты развития. Это, на наш взгляд, вменение истории иного смысла. Так, например, указывается на попытку Александра III «монопольно представлять интересы всех социальных групп вместе и по отдельности». Но вряд ли концепция власти Александра III вообще включала понятие социальных интересов [38]38
  Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2005. С. 275.


[Закрыть]. Скорее здесь присутствовало синкретическое представление о народе.

Предоставим слово Константину Победоносцеву – неоспоримому идеологу этого царствования: «Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо, народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться!» [39]39
  Из дневника Е.А. Перетца // Революция против свободы. Сборник / Сост. Дискин И.Е. М., 2007. С. 173.


[Закрыть]

Кроме того, в работе Ахиезера, Клямкина и Яковенко игнорируются различия в содержании моделей деятельности на разных этапах отечественного развития. Ведь для ведущих культурологов вполне очевидно, что вечевая демократия, глубоко погруженная в традиционный мир, кардинально отличается по своим мотивам и способам принятия решений от модерной демократии, основанной на индивидуальном выборе, универсалистских ценностях. В свою очередь утверждение таких ценностей невозможно, как показывает история феодальной Европы, без этапа централизованной монархии. Универсалистские ценности на этом этапе становятся не только важным этическим регулятором, но утверждаются в качестве оснований для институционального функционирования.

Не следует абсолютизировать и мобилизационную специфику России. Признавая большое значение этой компоненты отечественного развития (значимость которой, впрочем, сильно менялась на отдельных исторических этапах), следует указать на вторичность этой характеристики. Выше мы уже отмечали тесную связь между следованием идеолого-телеологической парадигме, с одной стороны, и мобилизационным характером власти – с другой. Следование этой парадигме всегда влечет за собой мобилизацию. И здесь Россия совсем не уникальна. Каждый раз, когда где-либо начинали воплощать в жизнь идеологический проект, всегда за этим следовала мобилизация. Варьировалась лишь степень такой мобилизации, и в особенности – виды суперценностей, выступающих ее основой.

Так, например, социальная мобилизация периода посткоммунистического транзита стран Восточной и Центральной Европы была связана с суперценностью – национальным освобождением от «гнета Москвы». Многие современные проблемы в этих странах как раз вызваны тем, что мобилизационное напряжение снижается, начинается переход к рациональному осмыслению ситуации. Этим же обусловлены и попытки, проявляющиеся в ряде стран Восточной Европы, оживить увядшую суперценность, вернуть мобилизационное напряжение, уйти от необходимости решать накопившиеся новые проблемы развития.

Специфика российской модели

При анализе модели российской модернизации следует выделить специфическую особенность российской трансформации и модернизации – низкое значение этических оснований функционирования социальных институтов, связанных с ними моделей социального действия. В силу этого необходимо прояснить специфический характер социального функционирования, базирующегося на иных, прежде всего религиозно-идеологических, основаниях.

Много написано о сакральном характере российской, а затем и советской власти. Это вполне объяснимо с учетом доминирования идеолого-телеологической парадигмы. Но тогда требует объяснения необычайно высокий статус идеологии в нашей стране – именно он создавал предпосылки для идеологической мобилизации, массового энтузиазма, блокировавшего рациональный анализ ситуации.

Выше мы не раз обращались к классической логике: секуляризация, снижение роли религиозных ценностей вполне компенсируется ростом значения универсалистских ценностей. В большой исторической перспективе такое обобщение вполне правомерно. Но следует обратить внимание и на то, что все индоктринации Просвещения осуществлялись в отношении общества с глубоко укорененными религиозными традициями, и в результате был сформирован сложный синтез религиозных и модерных ценностей. Таким образом, несмотря на неизбежные кризисы, этические основания институциональной модели все же сохранили свою устойчивость, хотя одновременно сильно эволюционировали.

Сколько бы критики викторианской морали, включая великих Бернарда Шоу и Оскара Уайльда, ни издевались над этосом, жестко определявшим нормы поведения джентльмена, его наличие трудно отрицать. Хорошо известна статистика спасшихся при катастрофе «Титаника»: из пассажиров первого класса спаслись практически лишь женщины и дети, а среди пассажиров второго и третьего 80 процентов оставшихся в живых – мужчины. Нормы, довлевшие над «высшим» классом, были более значимы, чем даже инстинкт самосохранения.

Несмотря на хорошо известные в отечественной истории примеры индивидуальной и коллективной жертвенности в лихую годину, трудно привести аналогичные примеры высоконравственного поведения наших «высших» классов. Как представляется, причины в том, что российская модель этической эволюции была кардинально иной, чем на Западе.

Для понимания истоков этих отличий следует обратиться к Павлу Милюкову, видевшему эти истоки в последствиях церковного раскола. Историк отметил, что в результате раскола живые религиозные элементы, для которых религия выступала нравственным регулятором, покинули лоно официальной православной церкви. «Так, положа руку на сердце, готовое громко исповедовать свою веру среди Москвы, отделялось русское народное благочестие от благочестия господствующей церкви. Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигентами и народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился веком раньше» [40]40
  Милюков П. Очерки по истории русской культуры. М., 1994. Т. 2. С. 54.


[Закрыть].

Такой ход истории привел к тому, что в российском обществе было сильно ослаблено нравственно-этическое влияние религии как социального института.

Но свято место пусто не бывает. В модернизирующейся России, начиная с XVIII века, быстро росло число людей, которые, вкусив плоды Просвещения, начинали задаваться «вечными» вопросами. В условиях образовавшегося этического вакуума общество должно было сформировать альтернативный церкви социальный институт – так появилась «интеллигенция» как специфическое социально-культурное явление. Она не являлась ни корпорацией, ни сословием. Она довольно быстро развилась в полноценный социальный институт со своей специфической системой норм, ценностей, ролей, взяла на себя многие социальные функции церкви.

Александр Панарин писал: «Интеллигенция ведет себя как клир: в ее инвективах власть предержащим и в ее обещаниях содержится морально-религиозный пафос обличения и обетования. Словом, тот самый огонь, который возгорелся в мире в эпоху появления великих религий, питает и современные светские идеологии» [41]41
  Панарин А. Россия в циклах мировой истории. М., 1999. С. 54.


[Закрыть].

Как всякая религиозная институция, интеллигенция выработала свою систему догматов, символ веры и ритуалы. Основными ее ценностями были «духовность», противостоящая «пошлости» (понятие, не имеющее аналога в других языках); «образованность» (не связанная с практическим использованием образования); миссионерское «служение народу», оторванное от проникновения в его реальные жизненные проблемы; «верность идеалам».

Михаил Гершензон в «Вехах» дал описание социализирующего функционирования «интеллигентской религии»: «Юношу на пороге жизни встречало строгое общественное мнение и сразу указывало ему высокую и ясную цель. Смысл жизни был заранее общий для всех, без всяких индивидуальных различий. Можно ли сомневаться в его верности, когда он признавался всеми передовыми умами и освящен бесчисленными жертвами?

Самый героизм мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение практически невозможным. Против гипноза общей веры и подвижничества могли устоять только люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой, устоял Достоевский, средний же человек, если и не верил, но не смел признаться в своем неверии» [42]42
  Гершензон М. Творческое самосознание // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 96.


[Закрыть].

Исходной позицией интеллигентской религии было жесткое, нравственно напряженное противостояние враждебному государству. Подобная аффектированная антиэтатистская позиция не могла не деформировать весь этический фундамент адептов такой религии, не создавать достаточно амбивалентное отношение к общепринятым нравственным представлениям.

Ради борьбы с ненавистным врагом – государством, его слугами и пособниками допускались многие отклонения от общепринятых норм. Именно тогда были заложены основы двухсекторной общественной морали: высокие нормы отношений между «своими» и нравственный релятивизм – в отношениях с государством.

Эта позиция интеллигенции подкреплялась твердолобостью власти, не желавшей искать диалога с нравственно живыми силами общества, не допускавшей в свои коридоры «сомнительных нигилистов».

Подобная социальная диспозиция обусловливала нравственное вырождение власти, еще больше разжигавшее огонь «интеллигентской религии».

Яркую характеристику государственных установлений дал Петр Валуев в своей «Думе русского во второй половине 1856 года», ставшей манифестом будущих реформаторов того времени. «Благоприятствует ли развитию духовных и вещественных сил России нынешнее устройство разных отраслей нашего государственного управления? Отличительные черты его заключаются в повсеместном недостатке истины, в недоверии правительства к своим собственным орудиям и в пренебрежении ко всему другому… Сверху – блеск, внизу – гниль… У нас самый закон нередко заклеймен неискренностью. Мало озабочиваясь определительной ясностью выражений и практическою применимостью правил, он смело и сознательно требует невозможного» [43]43
  Валуев П.А. Дума русского во второй половине 1856 года // Революция против свободы. Сборник / Сост. Дискин И.Е. М., 2007. С. 58.


[Закрыть].