Текст книги "История Семилетней войны"

Автор книги: Иоганн Вильгельм фон Архенгольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Книга десятая

В венском кабинете придерживались весьма ошибочного принципа, лежащего в основании всех австрийских военных планов. Он состоял в том, чтобы не истощать войск завоеванием Саксонии, но приберечь их для Силезии. Этим объясняется столь частая бездеятельность и нерешительность австрийских полководцев. Но опыт научил их, что Силезию можно обрести лишь в Саксонии. Подобно тому как в сказке великан Антей, с которым боролся Геркулес, тем становился сильнее, чем чаще был бросаем о землю, так и поражения Фридриха в Саксонии снабжали его лишь новыми силами, с которыми он вновь поднимался. Здесь он запасся необходимыми силами после Коллинского поражения и отступления в Богемию, чтобы восторжествовать при Росбахе и Лейтене. Здесь он наскоро предотвратил все дурные последствия злополучной Гохкирхской битвы и вновь получил возможность идти для освобождения Нейсе. Поражения при Кайе и Кунерсдорфе не стали так ужасны, как только Фридрих овладел снова занятой неприятелем Саксонией. Здесь осталось без всяких последствий взятие в плен большого корпуса при Максене, не вызвавшее даже изменений позиций пруссаков. Несчастное сражение при Ландсгуте, потеря Глаца, снятие осады Дрездена и сопряженное с таким разорением взятие Берлина были для него не так чувствительны здесь. Такие силы собирал Фридрих в Саксонии после своих поражений, и они были еще несравненно большими после его побед в этой стране, после битвы при Торгау он стал страшнее, чем когда-либо.

Среди такого смешения наций в странах, обойденных войной, торговля необыкновенно процветала. Особенно повезло в этом отношении Голландии: благодаря войне она приобрела многие преимущества, хотя республика эта часто была обижаема воюющими сторонами. Между прочим, французы захватили голландскую почтовую фуру, в которой находилось 100 000 гульденов деньгами, принадлежавшими голландским подданным. Напрасно генеральные штаты жаловались на это похищение, совершенное, кроме того, на их же территории. Версальский двор отказался от всякого удовлетворения их жалоб, так как полагал, что голландцы симпатизируют в этой войне англичанам; кроме того, ему хотелось досадить гамбургцам[244]244
  Гамбург являлся главным партнером голландской торговли.


[Закрыть]. Таким образом деньги эти достались французскому партизану Камбефорту.

Эта враждебность французского правительства к городу Гамбургу имела многие причины. Было весьма естественно, что как сенат, так и жители его были более склонны покровительствовать военным успехам своих соотечественников в соседних областях, нежели их врагам. Но наружно они проявили строгий нейтралитет, чтобы не подвергнуть опасности своей блестящей торговли. Город этот пользовался редким счастьем не страдать от общего народного бедствия, а напротив – приобрести благодаря ему выгоды, в то время как вся Германия, все области ее, все города и деревни в большей или меньшей степени испытывали ужасы войны. Здесь-то поставщики получали все необходимое, здесь совершилось множество удачных спекуляций и пересланы были несчетные суммы денег из воюющих стран, преимущественно из Англии. Этот богатый, свободный и во многих отношениях счастливый город должен был все-таки испытать на себе бедствия того времени. Французы, как и все могущественные народы, привыкли пренебрегать нейтралитетом маленьких государств и считали врагами тех, кто не заявил себя положительно их сторонниками. Делая столько поставок из союзных Австрии областей и не оплачивая их, взяв силою имперские города Франкфурт и Бремен, они, наверное, простерли бы свои попытки и на Гамбург, если б военные их действия были удачнее. Но не король датский, а герцог Фердинанд Брауншвейгский оказался тогда ангелом-хранителем Гамбурга; не будучи в состоянии вредить жителям своим оружием, они обратились против их торговли.

Скоро нашелся повод ставить ей преграды. Один ганноверский артиллерийский офицер посетил своего друга, гамбургского купца Вуппермана, и спросил, где можно заказать известное число жестяных труб. Вупперман указал на Клемпнера, с которым офицер заключил торговое соглашение, и вручил купцу деньги. Французский министр в Гамбурге, Шамбо, беспокойный человек, навлекший много бедствий на Мекленбург своими пагубными советами, узнает случайно об этом и находит, что это удобный случай для проявления его национальной ревности и авторитета. Он в своем мемуаре изображает самыми черными красками преступление купца, его союз с врагами Франции и требует обратно его заказ под всевозможными угрозами. Но совершить такое насилие над гражданином этого вольного города было не так легко, тем более что купец этот принадлежал к числу весьма уважаемых и имел связи с большими торговыми домами внутри и вне своего отечества. Во всех почти других странах он сделался бы политической жертвой, но в Гамбурге этого не могло быть, благодаря конституции города. Ошеломленный французскими угрозами магистрат приступил, однако, к рассмотрению дела. Склады купца и его торговые книги были подвержены тщательной проверке, но в них не нашли никакого следа подозрительных соглашений и сделанных доставок. Однако Шамбо не удовлетворился этим. Он грозил городу потерей его торговых преимуществ во Франции, арестом всех гамбургских кораблей в королевстве, даже уничтожением их торговли при помощи французских каперов. Тогда Вупперман превратился в пленного в своем доме, пока сам версальский двор не убедился в его невиновности. Но вскоре после этого явились новые жалобы против Гамбурга, потому что французы не хотели позволить пруссакам и их союзникам делать тут наборы рекрутов. 24 мая 1760 года Людовик XV уничтожил данные им этому городу торговые преимущества.

В Силезии, между генералами Лаудоном и Гольцом, было заключено перемирие до 21 мая 1761 года, под тем условием, что оно прекратится не раньше, как за 4 дня до объявленного истечения срока. Прусский генерал, принц Бернбургский, хотел постоять за свои права, ссылаясь на то, что страна принадлежит его королю и он имеет право делать здесь набор рекрутов. Ответ Лаудона был краток: он атаковал совершенно не готовый к сопротивлению гарнизон Франкенбурга и взял тут в плен батальон пехоты и эскадрон rycap; это была для пруссаков потеря настоящих солдат, которых никак не могли заменить несколько сотен рекрутированных невежественных крестьян. Таким образом перемирие внезапно кончилось и опять возобновились кровавые и ничего не решающие схватки.

Король Фридрих после победы при Торгау поселился на зиму в Лейпциге, куда после битвы привезли множество раненых. Город этот жестоко поплатился за свой патриотизм. Жители его громко изъявляли желание дать убежище имперским войскам, в качестве союзников их курфюрста; за это хотели их наказать. Пруссаки предъявили к ним новые усиленные требования. Они должны были внести огромные суммы денег и поставить необъятное количество всяких продуктов. Магистрат заявил, что город не в состоянии дать требуемое, и ссылался на письменные обещания короля, определявшие размер их, который теперь был превышен.

Размер этот состоял в денежной контрибуции 500 000 рейхсталеров, которая уже была внесена. Но представления были бесполезны; а так как сопротивление продолжалось, то была употреблена сила. Уже часто пугали жителей серными венками, вешая их на домах. Теперь им предоставили выбор: либо дать деньги, либо город будет сожжен. Но так как они имели много причин сомневаться в жестокости короля, а в угрозе усматривали жадность к деньгам второстепенных начальников, то они и не подумали повиноваться. Смехом, а не страхом были встречены угрозы, и серные венки были вновь сняты.

Тогда были сделаны иные попытки. Знатнейшие члены магистрата и самые богатые купцы были брошены в тюрьму, где с ними обращались как со злодеями. Их заперли по чуланам, где они должны были лежать на соломе, без всяких самых примитивных удобств. Им не давали ни кроватей, ни стульев, ни теплых кушаний. Вначале обрекли на эту участь 120 человек, которой они, впрочем, подвергались всего 10 дней, после чего их освободили, оставив лишь 17 самых знатных, которые должны были выдержать четырехмесячное тюремное заключение. Привыкшие к самой роскошной жизни, они должны были довольствоваться самой грубой пищей, изнеженные всеми изысканными удобствами этого века тела их вынуждены были отдыхать на твердой земле, а сосуд с супом, тайно принесенный под складками шелкового платья их прекрасными дочерьми, навещающими их, считался уже большим приобретением. Они по необходимости жили в страшной грязи и ходили с большими бородами, словно евреи. «Что ж, собаки! Будете платить?» – было обыкновенным утренним приветствием сборщика контрибуций, который таким жестоким обращением выгодно устраивал свои личные дела. Если бы узники были посажены отдельно, цель была бы, может быть, скоро достигнута, но, будучи вместе, каждый из них ободрял друг друга и побуждал к терпению. Между ними возникло соединявшее их одушевление, благодаря которому они стойко выносили всякие оскорбления и жестокости. Только после угрозы, что все эти главы столь богатого города, отцы семейств, проливавших о них слезы день и ночь, будут отведены рекрутами в Магдебург, пешком и с ранцами за спиной, заключенные оробели. Город согласился дать все, что только было возможно[245245*
  Автор провел эту зиму, раненый, в Лейпциге, и только по выздоровлении в марте 1761 года он отправился в свой полк, квартировавший тогда в Альтенбурге. [Прим. автора]


[Закрыть]*].

Требования, предъявляемые теперь к городу, составляли сумму в 1 100 000 рейхсталеров; но и при самом искреннем желании нельзя было выплатить ее за недостатком наличных денег. Часто упоминаемый купец Гоцковский находился тогда в Лейпциге и видел горе жителей. Магистрат, зная, какое уважение Фридрих питал к этому человеку, умолял через высланную к нему депутацию о его посредничестве, на что тот охотно согласился. И вот опять спаситель Берлина оказался если и не спасителем – то все же благодетельным помощником Лейпцига в минуту бедствия. Фридрих удовольствовался 800 000 рейхсталеров, и Гоцковский поручился на эту сумму. Король потребовал, чтобы он вознаградил себя за службу, оказанную чужому городу. Но купец счел это за низость и поручился безо всякого обеспечения, за что получил указом совета от 26 января 1761 года самую трогательную благодарность и уверения всех граждан в готовности оказать ему всевозможные услуги.

Совершенные тут жестокости, которые, впрочем, не все происходили вследствие приказов короля, стоили многим жизни. Горе свело в могилу мужей, жен и детей. Многие жители ушли из Лейпцига; торговля почти прекратилась, а знаменитые ярмарки превратились в обыкновенные рынки.

Необходимость, вынудившая Фридриха вести против величайших государей Европы продолжительную и дорогую войну, несмотря на его отчасти занятые врагами, отчасти опустошенные области, побудила его ко всевозможным вспомогательным средствам, отличавшимся своей необыкновенностью. Самое важное из них было уменьшение стоимости прусской и саксонской монетной меры. Это средство было распространено неслыханным образом. Монеты были арендуемы берлинским евреем Эфраимом[246]246
  Еще до начала войны Фридрих II заключил контракт с тремя еврейскими монетчиками – Гумперцем, Моисеем-Исааком и Итцигом – о выпуске мелкой разменной монеты. Вейтель Эфраим присоединился к контракту позже, но к концу войны получил монополию на чеканку прусской и саксонской монеты.


[Закрыть], который ежегодно отчеканивал бесчисленное множество золотой и серебряной монеты разных сортов и различного достоинства под всевозможными штемпелями[247]247
  По приказу Фридриха II на монеты накладывались фальшивые польско-саксонские и ангальт-бернбургские штемпеля.


[Закрыть]. Эта аренда была повышаема из года в год и достигла наконец семи миллионов рейхсталеров. Начало было сделано саксонскими золотыми и серебряными монетами, на которых обозначен был 1753 год. Затем использовали прусские, мекленбургские и наконец бернбургские штемпеля, для чего было куплено разрешение бернбургского князя. С каждым годом монеты становились все хуже, так что в конце концов стоимость августдора, состоявшего по большей части из меди с небольшой примесью золота, не превышала стоимости полутора рейхсталеров хорошего серебра[248]248
  За время войны произошло ухудшение качества золотой и серебряной монеты примерно на 22%.


[Закрыть]. Старые августдоры и фридрихсдоры стоили, вместо обыкновенных пяти талеров, двадцать рейхсталеров ходячей серебряной монетой, которую в насмешку звали эфраимитами или жестянками. Ею платили прусским войскам, всем поставщикам армий, гражданским чиновникам и при всех торговых операциях. Этот легкий способ размножать деньги вскоре нашел последователей. Много мелких немецких князей, никогда не пользовавшихся монетным правом, воспользовались этим случаем и стали чеканить плохие монеты, которыми платили своим придворным и которые меняли на старое серебро. Значительные государи, участвовавшие в войне, как-то ландграф Гессен-Кассельский, герцог Брауншвейгский и другие, принуждены были делать то же самое; один Ганновер сохранил неизменной свою собственную высокую монетную меру[249]249
  Известны облегченные и низкопробные монеты Бранденбург-Байрейта, Бранденбург-Ансбаха, Брауншвейг-Вольфенбюттеля, Дортмунда, Монфорта, Пфальц-Цвейбрюккена, Саксен-Гота-Альтенбурга, Саксен-Хильдбурхгаузена, Трира, Вюртемберга.


[Закрыть]. И другие нации присоединились к этой спекуляции. Шведы, у которых между всеми воюющими нациями меньше всех было денег, первые воспользовались этим средством; они вошли в сношения с несколькими гамбургскими купцами и основали в Штральзунде большой монетный двор. В английском мануфактурном городе Бирмингеме изготовлялись тайно многие сотни центнеров таких монет, которые распространялись по миру на голландских кораблях[250]250
  В Бирмингеме чеканились фальшивые медные монеты достоинством от 1/48 до 1/3 талера. Также французы в 1758 г. в Брауншвейг-Люнебурге чеканили медную монету в 1 денье для выплаты жалованья своим войскам.


[Закрыть].

Все старались чеканить огромное количество монет, которые народ называл поддельными; но они необыкновенно оживили торговлю и промышленность. Поэтому постоянное уменьшение их номинальной стоимости не было так заметно, и разошлись они уже в количестве нескольких миллионов, когда догадались о подмене[251]251
  Грандиозная денежная эмиссия, сопровождавшаяся скрытой девальвацией, лишь в первое время после ее начала привела к промышленному росту; к концу войны, наоборот, она вызвала стагнацию (застой) производства, сопровождавшуюся безумными финансовыми спекуляциями.


[Закрыть]. Один Гамбург не попался на обман; здесь, согласно мудрому распоряжению, все счета велись банковыми деньгами, т. е. настоящим серебром, постоянно получались целые грузы переводных денег за товары, потому здесь подвергали тщательному химическому анализу новые сорта монет, чтобы точно определить их стоимость. Этот анализ, тотчас же объявляемый всем, весьма походил на нильский землемер в Египте[252]252
  Архенгольц имеет в виду знаменитый измеритель уровня воды в Ниле.


[Закрыть]. Это был указатель, объявляющий всем нациям стоимость этих зачумленных монет.

Вся северная Германия была наводнена ими; величайшие торговые города владели миллионами этих чудесных денег, которые, нисколько не изменяя своей величины, формы и чеканки, становились все хуже по стоимости и обманывали кажущимся богатством владетеля больших сумм. Даже голландцы были снабжены ими в избытке и воображали, что после окончания войны им удастся очень дешево покупать прусское дерево и зерно. Все сырые и обработанные продукты и вообще все предметы в торговле повысились по цене в Париже соразмерно этой плохой монете. Одни лишь продукты первой необходимости не очень вздорожали, так как иначе простой солдат не в состоянии был бы прокормить себя.

В память этого прусского монетного духа, являвшегося в стольких местах и менявшего свою внешность подобно призраку, голландцы отчеканили особую сатирическую медаль, изображавшую Фридриха, занятого беседой с Эфраимом, которого король треплет по щеке. Надпись на ней гласила: «Это мой милый сын, которого я облюбовал себе».

Ужасные последствия этой финансовой операции обнаружились сейчас же после мира, когда многие тысячи состоятельных людей, не пострадавших от войны, потеряли все свое имущество, известные и уважаемые на всех биржах купцы обанкротились и бесчисленное множество семей превратились в нищих. Эти политические ужасы были страшнее самой войны[253]253
  Например, в качестве судебных залогов велено было принимать только хорошие деньги, а по окончании процесса залог выдавался плохой монетой.


[Закрыть].

Императрица Мария-Терезия пользовалась иными средствами, чтобы уменьшить на время войны огромную потребность в деньгах. Подданные ее должны были уплачивать десять процентов от суммы своего состояния; с разрешения папы она брала во время войны одну десятую доходов всех духовных учреждений. Но и эти значительные источники помощи не были достаточны, и стали помышлять о новых. Все штаб-офицеры, от майора до фельдмаршала, получали во время последних лет войны жалованье не деньгами, а бумагами, которые не походили на ассигнации и не были предназначены для оборота; это были, собственно говоря, государственные облигации. Те, которые не могли или не хотели дождаться назначенной платы после окончания войны, продавали эти облигации со значительной потерей в банк, специально учрежденный с этой целью императором Францем, который исполнял там должность придворного банкира. Таким образом монарх пользовался своими собственными сокровищами, совершенно независимо от доходов своей супруги. Большая часть доставок армиям была также уплачена такими бумагами.

К этим вспомогательным источникам присоединились многие патриотические пожертвования. Князь Венцель Лихтенштейн, самый богатый из австрийских подданных, подал благородный пример. Состоя шефом австрийского артиллерийского корпуса, он не только великолепно снабдил его всем необходимым за собственный счет, но и содержал часть его из собственных доходов, за что императрица велела соорудить ему во время войны металлическую статую в венском Арсенале. И другие богатые люди обнаружили различным образом свой патриотизм, хотя далеко не соразмерно своим богатствам; а дамы венского двора, чтобы не отставать от прочих в усердии, пожертвовали – своими драгоценностями? Нет! Они щипали корпию. Понятие о благотворительности соединялось с этой патриотической мыслью. А тут еще и Мария-Терезия подала великий пример человеколюбия и тоже стала щипать корпию своими царскими руками для раненых рядовых солдат. Это занятие сделалось общим тоном, наконец оно стало эпидемией, распространившейся по всему городу. Жены ремесленников опустошали свои шкафы с бельем, чтобы, жертвуя рубахами, тоже принять деятельное участие в войне. Благодаря этому торговля полотном в Австрии стала процветать, а корпия возами посылалась в полевые госпитали, так что наконец стали просить, чтобы эта благотворительность прекратилась.

Надежда в конце концов все-таки овладеть Силезией не ослабела еще в императорской столице после пятилетней бесплодной войны. Взятие Глаца еще более подкрепило ее, причем могущественные союзники обнаруживали все то же усердие. Победу при Торгау они считали скорее поражением короля прусского – по причине ее кровопролития – и придерживались энергичнее, чем когда-либо, принципа не принимать выкупа за его пленных. Но недостатка в солдатах у него не было. Ввиду того, что землепашество совершенно пало в его государстве, благодаря постоянным опустошениям, тысячи молодых парней променяли соху на ружье. Высокий рост теперь уже не так ценился: нужны были вообще люди, которых быстро преобразовывали в солдат. Набрав таких рекрутов, множество высланных туда офицеров и унтер-офицеров день и ночь учили их в тех же местах, где их рекрутировали. Им едва давали перевести дух. Ни холод, ни снег, ни воскресный, ни праздничный день не прекращали монтировки, дрессировки и упражнений, происходивших на рыночных площадях, полях, конюшнях и сараях, так что они приходили в свои полки уже готовыми солдатами и могли исполнять военную службу.

Число старых солдат было весьма невелико в воюющих армиях после стольких сражений. Но у пруссаков военный дух, впитанный с молоком матери, заменял военную опытность. Так как многие офицеры пали и король заменял их по возможности дворянами, то из Берлинского кадетского корпуса постоянно были вызываемы юноши, которым еще далеко было до возмужалости и которых посылали в армию[254254*
  Автору еще не было 14 лет, когда он в декабре 1758 года был выслан в Бреславль в главную квартиру короля вместе с 39 товарищами-кадетами, и Фридрих сам распределил их по полкам. [Прим. автора]


[Закрыть]*]. Но эти юноши были уже вполне обученными солдатами и во всем походили на ветеранов других армий, кроме физической силы. Несмотря на свое благородное происхождение, они были воспитаны под ружьем, приучены к грубой пище и закалены бодрствованием в жару и холод; при этом они были знакомы со всеми отделами военной службы и преисполнены самых высоких понятий о военной чести. Часто, вскоре после своего прибытия, они использовались в армии для значительных военных операций, которые исполняли с систематичностью взрослых, знанием дела и с усердием. Иногда они учили рекрутов в полках, собранных большими отрядами; им давали небольшие команды, делали их адъютантами. В сражениях они ободряли даже старых солдат словом и примером. Австрийцы часто встречали таких юношей между пленными и, взирая лишь на молодость их, заключали о сильном оскудении числа солдат Фридриха, который принужден был брать на службу детей для пополнения строя.

Ненависть, постоянно растущая между воюющими нациями, достигла постепенно высокой степени между австрийцами и русскими; история эта подала много примеров ее. Особенно австрийцы, так далеко отставшие тогда в смысле культуры и лишенные знаний, отличились этой национальной ненавистью. Согласно их политическим воззрениям, война, начатая Фридрихом, была преступным возмущением против императора и государства, а в религиозном фанатизме своем они считали, что сражаются против еретиков, истребление которых приносит им заслуги. Благодаря прусским неудачам при Ландсгуте и Глаце в начале кампании число пленных значительно увеличилось. Чем больше их было, тем хуже стали с ними обращаться, и часто несчастных пруссаков сотнями бросали в венскую тюрьму, предназначенную для злодеев, и там жестокостями принуждали их вступить в австрийскую службу. Пленные же прусские офицеры высылались в небольшие местечки, чтобы, как говорили, яд их политических и религиозных мнений не мог распространяться. Согласно таким принципам с ними обращались далеко не великодушно. Иногда им подолгу не выдавали жалованья и предоставляли содержание этих зачастую весьма бедных слуг чести милосердно сострадательных людей. Просьбы низших офицеров так же были бесполезны, как и представления пленных генералов.

Фуке не мог молчать, {глядя} на эти страдания. Хотя с ним обращались необыкновенно почтительно и мягко, но он был слишком благороден, чтобы ценой своих страждущих и ожидающих от него помощи товарищей уступить постыдному отличию. Он стал говорить серьезно, и, хотя тон этот сочли не подобающим пленному, он стал еще смелее. Будучи другом своего короля, преисполненный энтузиазма прусской службы и убежденный, что за эти качества его лично ненавидели в Вене, он все же слишком неосторожно стал рассказывать о своем недовольстве, употребляя в отношении к императрице и ее министрам выражения, которые можно было безнаказанно использовать только в Англии. Он говорил о подлости, об обмане и о недостойных министрах, окружавших престол Марии-Терезии и скрывавших от нее истину. Такой язык был не знаком в Вене, поэтому австрийцы сочли его за оскорбление величества и наказали, по мнению венского двора, весьма снисходительно, потащив больного пленного полководца из Бругга над Лейтой в Карлштадт в Кроатии, лишив его слуг и заточив в крепость. Фридрих, имевший в своем плену гораздо более австрийских генералов, чем они прусских, отмстил за своего друга и велел четырех знатнейших австрийских офицеров, живших до сих пор совершенно свободно в Магдебурге, посадить в крепость. Эта война репрессиями пошла еще далее. Австрийцы, не желая отставать, посадили также четырех знатнейших пленных прусских генералов в тесное заключение. Тогда Фридрих поступил точно так же со всеми остальными генерал-лейтенантами, посадив их в крепость, на что некоторые из них весьма неохотно согласились, а одного пришлось даже силой потащить туда, так как ему не хотелось менять своей удобной квартиры на крепостную камеру. Это подало повод к странной корреспонденции между маркграфом Карлом Прусским и Лаудоном. Обе стороны засыпали друг друга горькими упреками, что, впрочем, нисколько не улучшило положения дел. Репрессии продолжались, и все военные вожди обеих сторон оставались в заключении, подобно злодеям, до заключения мира, который был также сроком освобождения и для прусских генералов. Страдания, претерпенные Фуке для короля, не остались без награды. Фридрих никому не был более благодарен, как этому полководцу, который после окончания войны, осыпанный подарками, вдали от своего полка и правительства, был освобожден от всякой службы, а жил в свое удовольствие в городе Бранденбурге, пользуясь до самой смерти дружбой своего монарха.

Французы открыли свою кампанию 1760 года со 130 000 человек, из которых 100 000 должны были действовать в Вестфалии, а 30 000 – на Рейне. Брольи надеялся этим разъединить союзников. Однако исполнению его намерений сильно помешало недостаточное повиновение знатнейших военачальников, весьма недовольных быстрым ростом власти маршала. Это было причиной нерешительности, благодаря которой герцог Фердинанд успел присоединить к себе подошедшие через Эмден 7000 англичан; таким образом, находящаяся под его начальством британская армия простиралась до 20 000, союзные же армии его насчитывали до 70 000 человек. Смерть ландграфа Гессен-Кассельского, скончавшегося в январе, не произвела никаких перемен в политических союзах, так как новый регент подтвердил все договоры своего отца и остался верен принятой системе. Супруга этого государя, в качестве опекунши своих сыновей, была регентшей Ганау. Но ввиду того, что правительство обнародовало это постановление, не испросив разрешения французских генералов, то все советники и государственные чиновники до самого незначительного канцеляриста, равно как и все члены Ганауского магистрата, {были} арестованы и присуждены к денежному наказанию в размере 100 000 рейхсталеров.

Получив подкрепление, Фердинанд хотел атаковать французов, которые, очевидно, намеревались проникнуть в Ганноверское курфюршество. С этой целью он и выступил, причем наследный принц вел авангард и при Корбахе наткнулся на неприятеля. Полагая, что перед ним не более чем отдельный отряд, он мужественно выдержал его атаку; но корпус этот составлял часть главной французской армии и постоянно был подкрепляем свежими полками. Герцог Фердинанд, со своей стороны, не мог вовремя подоспеть на помощь наследному принцу. Поэтому ничего не оставалось, кроме отступления, которое совершено было в большом порядке. Хотя французская конница употребляла все усилия, чтобы воспрепятствовать ему, но наследный принц сам стал во главе своей кавалерии и отбил неприятеля. Союзники лишились при этом 800 человек убитыми, ранеными и пленными и 15 орудий. Сам наследный принц был ранен; но, несмотря на свои потери, он возбудил удивление врагов и друзей своей энергией и мудрым распоряжением, предохранившим его от полного поражения. Он сгорал нетерпением вознаградить себя за понесенные потери, и 16 июля, через 7 дней после Корбахского сражения, он атаковал другой французский корпус при Эмсдорфе, разбил его совершенно и увел 2700 пленных, между которыми находился и сам предводитель корпуса, генерал Глаубиц. Кроме того, пруссаки овладели, помимо орудий и знамен, всем неприятельским лагерем со множеством багажа и военных принадлежностей. Взамен этого Брольи сделал попытку захватить корпус ганноверского генерала Шперкена; она кончилась бы успешно, если бы последний не совершил поспешного отступления и союзная армия не подоспела ему на помощь.

Вюртембергский корпус, с которым мы встречались на театре военных действий в Саксонии, был уволен из французской службы в начале этой кампании, так как владетельный герцог не желал по требованию версальского двора служить под начальством саксонского принца Ксаверия, который, будучи братом супруги дофина, имел больше влияния, чем сам герцог. Недовольные французские генералы, граф Сен-Жермен, граф Люк, маркиз Войе, оставили тогда армию и отказались служить королю. Удаление их произвело большие неурядицы. Фердинанд захотел воспользоваться этим и атаковал более слабую французскую армию из 35 000 человек, под начальством кавалера Мюи, при Варбурге, причем атака эта произведена была одновременно с фронта и с тыла. Сражение произошло 31 июля, и шло очень упорно, пока не подоспел лорд Гранби с английской конницей. Проскакав два часа до места битвы, она ударила на французов, которые и без того уже сражались в большом беспорядке, а теперь обратились в бегство. Конница их бросилась в речку Димель, чтобы пройти ее вброд, что ей и удалось. Но многие из последовавших за ней пехотинцев утонули. Потери их, помимо знамен и орудий, состояли из 5000 убитыми, ранеными и пленными. Союзники насчитывали 1200 человек убитыми и ранеными. Но военное счастье удивительно обнаружило свое непостоянство, так как в тот же день был французами взят Кассель, после того как генерал Кильманэге отступил из Гессена в Ганноверскую область, опасаясь превосходства неприятелей. Вскоре наследный принц атаковал врасплох ночью небольшой французский корпус при Циренберге и увел 500 пленных. В Марбурге французы тоже подверглись нападению генерала Бюлова, который разорил там их пекарню.

Недостаток крепостей в Нижней Саксонии и Вестфалии привел к необыкновенно оживленным схваткам, сопровождавшимся переменным счастьем для обеих воюющих сторон, которые быстро овладевали при этом городами и областями, но так же быстро лишались их. {Так, например,} французы овладевали какой-нибудь областью, считали ее своей собственностью и присылали сюда арендаторов, чтобы высосать из нее доходы по-своему. Но часто еще до прибытия этих арендаторов там все бывало разорено самими же французами. Потому завоеваниям французов мало придавалось значения; они обыкновенно лишь старались парировать неприятеля в том пункте, где он их собирался атаковать. Теперь как раз произошел такой случай. Во время успехов главной армии французов и имперцев были взяты Минден, Кассель, Геттинген, Эймбек и Цигенгайн, а Гамельну грозила осада. Но все эти удачи походили на сон, по причине их кратковременности. Через несколько дней явился Лукнер, помешал дальнейшему успеху завоевателей, прогнал их из Гамельна и увел много пленных. Взамен этого французы захватили в плен в Цигенгайне 800 союзников, они овладели также полевым лазаретом в Касселе и хотели, по-видимому, удержаться здесь.

Брольи имел огромное количество войск, с которыми из-за воцарившихся разногласий он не дерзал начинать сражения; напротив того, он даже окопался у Касселя, велел укрепить Геттинген и дал возможность Фердинандовым разведывательным корпусам препятствовать подвозу во французский лагерь и уничтожать магазины. Вспомогательные средства, доставлявшие необходимое пропитание для такой большой армии из опустошенных областей, становились все драгоценнее, а затруднения увеличивались. Французская армия употребляла ежедневно 100 000 порций для лошадей, и с этой целью высылались почти ежедневно от 15 000 до 20 000 человек под сильным эскортом для фуражировки.

В это время англичане совершенно овладели морем. Их военные корабли предписывали на этой стихии законы всем морским державам Европы, да и в других частях света успехи их стали возрастать. При Квебеке французы были совершенно разбиты, и вся Канада находилась в руках победителей, которые тогда обратились к французским островам в Вест-Индии. Английский кабинет, где великий Пипин[254a]254a
  Англ. «Кумир» – одно из прозвищей Питта.


[Закрыть] был тогда всемогущ, решил перенести войну по возможности в самое сердце Франции. Согласно этому плану, наследный принц был послан с корпусом в 15 000 человек в Клеве, чтобы прогнать оттуда французов. Дабы увеличить свои силы, принц присоединил к себе еще часть гарнизонов Мюнстера и Липштадта. После этого он переправился через Рейн, послал свои легкие отряды для совершения рейдов в Нидерландах, увел множество пленных и осадил Везель. Но продолжительные дожди сильно мешали его операциям: дороги стали непроходимыми, реки разлились, а при перевозке тяжелых орудий происходили постоянные задержки. Несмотря на это, траншеи перед этой крепостью были открыты 10 октября и началась форменная осада. Важное значение данного пункта побудило Брольи принять самые энергичные меры для освобождения его. С этой целью был выслан туда генерал Кастри с 20-тысячным корпусом, к которому в Нюи примкнуло еще 10 000 человек. С этой армией он прибыл после форсированных маршей в Рейнберг. Битва была неизбежна. Она произошла 16 октября у монастыря Кампен. Наследный принц, хотя был гораздо слабее неприятеля, занимавшего выгодную позицию у леса при Ремпенбреке, мужественно атаковал его и сам взял в плен одного французского полковника. Тот, не зная о приближении врага, хотел осмотреть свою позицию в лесу. Увидя немецкого полководца, которого он, однако, не знал, тотчас же поспешил ему навстречу, говоря: «Вы – мой пленник». – «Не я, – отвечал наследный принц, – а вы – пленник, вас окружают мои гренадеры».