Текст книги "История Семилетней войны"

Автор книги: Иоганн Вильгельм фон Архенгольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Книга девятая

Между тем русские войска, находившиеся в Померании, не были бездеятельны. Русский флот, под командой адмирала Мишукова, прибыл в августе к берегам этой области, и тогда Кольберг подвергся правильной осаде 27 русских военных судов, фрегатов и бомбардирных галеот со стороны моря и 15 000 человек со стороны суши. Сюда же прибыла еще шведская эскадра из шести линейных судов и двух фрегатов, присоединившаяся к русскому флоту.

Генерал Демидов, прибывший на судах с 8000 русских, которых присоединил к главной армии, распоряжался высадкой войск, происходившей одновременно с трех сторон. За 4 дня было брошено свыше 700 бомб в город, не считая брандкугелей. Все уже было готово к приступу. Но и эта попытка так же была неудачна, как и предшествовавшая. Гейден снова защищался самым неустрашимым образом, не обращая внимания на огненный дождь, разорявший город; граждане не роптали, видя, как дома их превращались в груды пепла. Мужество их было непоколебимо; наконец генерал Вернер смог подойти на помощь из Силезии. Он вел лишь 5000 человек и с ними в 12 дней прошел 40 миль. 18 сентября на 26-й день осады он прибыл к Кольбергу и тотчас же атаковал русских. Последним, считавшим себя в безопасности, благодаря большому отдалению прусских армий, даже и во сне не снилась возможность прибытия подкрепления, поэтому небольшому отряду Вернера удалось так напугать их, что они не только сейчас же сняли осаду, но мгновенно обратились в бегство, покинув орудия, снаряды, палатки, фураж, багаж и даже самый необходимый провиант. Часть их искала спасения на судах, а часть скрылась на суше. Вернер взял несколько сотен пленных и явился победителем на берегах Балтийского моря. Моряками овладел невообразимый ужас: не считая себя безопасными от прусских гусар на своих военных кораблях[227]227
  Большую часть отряда Вернера составляли гусарские полки.


[Закрыть], они сняли весь флот с якоря и ушли в открытое море. Патриоты отчеканили памятную медаль в честь этого необыкновенного события с надписью словами Овидия: «Res similis fictae» («Дело, похожее на притворство»), а Рамлер в превосходной оде воспел это избавление своего родного города.

Вернер, исполнивший столь блестящее предприятие и не имея уже русских перед собой, обратился против шведов. Он атаковал их в предместье Пазевалька, отнял 8 орудий, убил 300 человек и взял в плен 600. Город был бы тоже завоеван, но неприятель собирался сжечь его, чего Вернер не хотел допустить из сострадания к жителям. Он пошел в Мекленбург, обложил его военными контрибуциями, но движения русских снова отозвали его в Померанию. Много раз испытанная храбрость Вернеровских гусар побудила короля, вопреки строго установленному порядку и числу, согласиться на просьбу этого генерала усиливать свое войско по мере надобности и возможности. Отпускаемое продовольствие согласовалось отныне с его рапортами.

Генерал этот, урожденный венгерец и протестант, ушел из австрийской службы, где по тогдашним, темным еще понятиям больше обращали внимания на вероисповедание, чем на заслуги, и потому не давали ему повышения. К этому пренебрежению присоединилась преследующая его ненависть генерала Надасди, и Вернер перешел в прусскую службу, где король принял его с удовольствием. Честолюбие, ненависть и жажда мщения соединились в этом человеке, чтобы показать врагам Пруссии, которые стали теперь его собственными, кого они потеряли в его лице. Надасди был главной целью его замыслов – взять его в плен было заветной мечтой Вернера. Неутомимо преследовал он его во время походов и постоев, заходя ему часто на непроходимых дорогах с тыла, причиняя постоянную тревогу; много раз ему чуть не удалось исполнить свое сильное желание. Может быть, он наконец исполнил бы его, если б Надасди не вышел в отставку, поссорившись с австрийским двором.

Лето кончилось, и началось дождливое время года, принудившее как австрийцев, так и русских подумать о зимних квартирах. Но врагов Фридриха сильно коробила та мысль, что они со своими многочисленными армиями ничего не сделали в эту кампанию. А тут еще Даун попал в такое критическое положение в горах, где подвоз был так затруднителен, а наступательные действия немыслимы; ему оставалось лишь отступить в Богемию. Стали придумывать всевозможные средства, чтобы удалить короля отсюда. Самым целесообразным показался поход русских на Берлин. Чтобы побудить к этому Салтыкова[228]228
  В начале сентября Салтыков, сославшись на слабость здоровья, сдал командование русской армией Фермору.


[Закрыть], Даун предложил поддержать это предприятие вспомогательным корпусом. Итак, 20 000 русских, под начальством Чернышева, и 15 000 австрийцев, под начальством Ласси и Брентано, выступили в Бранденбургскую область; издали прикрывал их Салтыков со всей своей армией. До того привлекательной была перспектива грабежа королевской резиденции, что направлявшиеся туда австрийцы сделали без единого дня отдыха форсированные марши, которых от них нельзя было ожидать: за 10 дней они прошли 40 миль. Русский генерал, граф Тотлебен, урожденный немец, долго живший в Берлине, вел авангард русского корпуса, а так как все тут зависело от деятельности первого прибывшего, то он так спешил, что 3 октября, на шестой день по выступлении из Бейтена в Силезии, с 3000 человек стоял уже под стенами Берлина.

Эта громадная королевская столица, без валов и стен, защищена была лишь гарнизоном в 1200 человек и вследствие этого не могла, конечно, сопротивляться. Но комендант, генерал Роков, тот же самый, которого посетили австрийцы три года тому назад, уступая просьбам дельных представителей города, приготовился к обороне. Представители эти были: старый фельдмаршал Левальд и раненый великий генерал Зейдлиц, которые из патриотизма собирались лично отстаивать маленькие укрепления перед городскими воротами. Все взялись за оружие, даже инвалиды и больные. После отказа сдаться в тот же день начался обстрел города брандкугелями и гранатами из гаубиц, а ночью двое ворот подверглись яростному штурму. Начались пожары во многих пунктах, но они вскоре были потушены, а штурмовавшие мужественно отбиты. Благородный пример увенчанных славою вождей, которые исполняли тут службу рядовых, невзирая на свои годы и высокое положение, вдохнул во всех неустрашимость и заменил недостающий гарнизон. Русские отказались от штурма. На следующий день принц Евгений Вюртембергский пришел на помощь городу с 5000 человек.

В один день он прошел 9 миль и был принят в Берлине, как посланный небом избавитель. Город быстро доставил войску его множество убойного скота, а также несколько сотен тонн пива и водки. Лишь только оно немного отдохнуло, как принц тотчас же атаковал Тотлебена и погнал его вплоть до Копеника[229]229
  Боясь оказаться зажатым между армией Евгения и гарнизоном Берлина, Тотлебен сам отошел к Копенику и захватил этот город.


[Закрыть].

Но тут явился корпус Чернышева. Впрочем, и этот полководец намеревался отступить без битвы, но убедительное красноречие французского посланника Монталамбера сообщило делу иной оборот. Тотлебен был значительно подкреплен и выступил снова, так что пруссакам пришлось отойти из-за превосходства неприятельских сил. Между тем подошел и Гюльзен со своим корпусом из Саксонии. Однако теперь неприятель был настолько силен, что мог удержаться под стенами столицы, но, продлись это состояние несколько дней, Берлин был бы спасен, так как Фридрих уже выступил из Силезии, а отступление австрийцев и русских уже было решено их военным советом, еще до завоевания города. Но прусские полководцы считали, что предприятие их слишком рискованно из-за появления главной армии русских в окрестностях Франкфурта-на-Одере и приближения генерала Панина, выступившего с семью полками для подкрепления Чернышева. Кроме того, безумно было защищать с 14 000 войска неукрепленный город, имевший более двух миль в окружности и неизбежно обреченный на погибель при бомбардировке. Не хотели также испытывать счастья и в открытом сражении, так как в случае поражения Берлин стал бы жертвой беспощадного грабежа. Потому оба прусских корпуса ушли в Шпандау и оставили столицу на произвол судьбы.

Судьба эта оказалась не так страшна, как полагали. Город немедленно капитулировал и сдался Тотлебену, который нашел тут много старых друзей, вспомнил веселые дни, проведенные им некогда в их обществе, и потому поведение его в столице ознаменовано было умеренностью. Но такому снисхождению с его стороны больше всего способствовал один берлинский купец, по имени Гоцковский, один из тех редких людей, которые, будучи одарены добродетелями, способностями и энергией, рождаются иногда для блага целых государств и случайно приобретают возможность обнаружить свои блестящие качества. Достойный патриот этот, которого фортуна одарила богатством, употребляемым им для самых благородных целей, был в этом случае ангелом-хранителем Берлина: он в эти критические мгновенья спас не только столицу, но его советы, поступки и пожертвования оказали, кроме того, громадное влияние на всю войну. Он надоумил городской магистрат сдаться русским, которые ведь были только вспомогательными войсками, а не австрийцам, от которых, как от главных врагов, нельзя было бы ожидать пощады. Великодушие, с которым Гоцковский поддерживал пленных русских офицеров после Цорндорфской битвы, стало известным в русских армиях; вследствие этого новые владетели Берлина стали питать к нему большое уважение, и он даже приобрел дружбу главного полководца их Тотлебена, чем усердно пользовался для доставления выгод столице. Ежечасно являлся он к этому генералу с просьбами, касающимися как общественного блага, так и частных лиц. Все, знакомые и незнакомые, просили его заступничества, даже искали вместе со своими пожитками убежища в его доме, как единственном безопасном месте. Чтобы придать просьбам этим больше веса, он сопровождал их драгоценными подарками, золотом или дорогими камнями, которых никогда не ставил в счет городу.

Тотлебен потребовал 4 000 000 рейхсталеров контрибуции и вначале не хотел ничего уступить, ссылаясь на положительный приказ генерала Фермора вытребовать или награбить эту сумму, притом не плохой ходячей монетой того времени, а старым золотом. Все берлинцы пришли в отчаяние. Наконец купцу-патриоту, пожертвовавшему огромную сумму из собственного состояния, удалось выпросить уменьшение требуемой контрибуции до 1 500 000 рейхсталеров; а 200 000 рейхсталеров поступило в подарок армиям, причем принята была и ходячая тогда, плохой стоимости монета вместо требуемого старого золота. С этим известием Гоцковский помчался в ратушу, где собравшиеся члены городского правления приветствовали его как ангела. Гостинец был тотчас же выдан армиям и уплачены 500 000 рейхсталеров контрибуции; на оставшийся миллион купечество выдало вексель.

Русские не хотели ни с кем иметь дела, кроме Гоцковского, который день и ночь проводил на улицах, уведомлял вождей о всех бесчинствах, предупреждал несчастия и утешал страждущих. Фермор получил приказ разграбить и уничтожить все королевские фабрики, причем были обозначены между прочими так называемая кладовая, доставлявшая прусским войскам сукно, и золотая и серебряная мануфактуры. 10 октября было предназначено для этого разрушения. Гоцковский, узнав об этом ночью, тотчас же поспешил к Тотлебену и заявил, что эти якобы королевские фабрики вовсе не принадлежат королю, что доход их не поступает ни в одну из его касс и всецело идет на содержание большого Потсдамского сиротского приюта. Гоцковский должен был письменно и под клятвой подтвердить это заявление – и фабрики были спасены.

Таким образом, в руках Тотлебена заключались все средства, которыми можно было бесконечно вредить королю. Берлин, эта новая Пальмира, где среди песчаного моря возникли неисчислимые и великолепные произведения строительного искусства, наполняющие бесконечные улицы, был величайшим мануфактурным городом Германии, средоточием всех военных принадлежностей, центральным пунктом, снабжавшим одеждой все прусские войска. Здесь находился громадный запас багажа, форменного платья, оружия и всевозможных военных принадлежностей, многие тысячи людей беспрестанно работали в мастерских, чтобы увеличить находившиеся там запасы и заменить вышедшие из употребления. Никогда еще торговля не процветала так в Берлине. Там жили купцы, не уступавшие самым известным торговым домам нашей части света по богатству, обширному кредиту и предприятиям. Купец Оэмиге уплатил по контракту в течение года 400 000 марок своим серебром в монетный двор. Вышеупомянутый купец Гоцковский совершил со своим королем контракт на доставку провианта, стоящего 7 500 000 рейхсталеров, и сейчас же вслед за тем выдал 800 000 рейхсталеров городу Лейпцигу в счет уплаты контрибуции. Шплитгерберский торговый дом, имевший монополию сахара во всей монархии и дававший заработок нескольким тысячам людей, владевший, кроме того, наряду с другими торговыми отраслями также оружейными фабриками, получил однажды в этой войне 4 000 000 рейхсталеров из королевской сокровищницы за изготовленное оружие и боевые принадлежности. Ни одно частное лицо в Германии не владело столь обширной и цветущей мануфактурой, как живший в то время негоциант Вегели. Купцы евреи Эфраим и Итциг приобрели монетную монополию в государстве и так умели пользоваться этим важным экономическим рычагом, что вексельный курс обширнейших торговых пунктов вполне зависел от них, и они считались самыми богатыми евреями во всей Европе.

В таком цветущем состоянии находился Берлин, когда Тотлебен овладел им. Он уже принял начальствование над городом, когда Ласси явился на шестой день после взятия его и с неудовольствием узнал о снисходительном поведении русских. Этот императорский полководец силой прогнал русский караул от Галльских ворот и занял их своими войсками, причем потребовал для себя своей части во всем, грозя в противном случае объявить торжественный протест против капитуляции. Чернышев уладил этот спор и велел отвести австрийцам трое ворот и выдать 50 000 рейхсталеров из сумм, предназначенных для гостинца солдатам.

Тотлебен был вынужден принимать на себя всевозможные роли: публично он произносил величайшие угрозы и проклятия, а частным образом обнаруживал добрые намерения, подтверждаемые делом[230]230
  В отечественной исторической традиции считается, что в это время Тотлебен вел тайные переговоры с представителями прусского двора и вообще вел себя как предатель (см. прим. 282).


[Закрыть]. Большая часть жестоких приказов, полученных Фермором, была отменена, но и этого было мало. Требования других врагов Фридриха, продолжавших строить свои разорительные планы в его столице, были еще более жестоки. Между прочим, хотели взорвать арсенал, образцовое произведение новейшего строительного искусства, одно из роскошнейших зданий в Европе. Последствия этого варварского разрушения были бы ужасны, так как тут было нагромождено множество каменных плит и здание находилось среди самых многолюдных улиц, великолепнейших дворцов Германии и близ королевского замка. Тотлебен должен был уступить, и команда русских солдат из 50 человек была отряжена для доставления необходимого для этого пороха из пороховой мельницы недалеко от Берлина. Русские, не знакомые с данным поручением, слишком близко подошли к пороховому магазину, который вместе с ними взлетел на воздух. Этот случай спас арсенал, так как ощущался уже недостаток пороха. Неприятели ограничились лишь грабежом арсенала; то, что нельзя было унести, было разбито, сожжено или сброшено в реку. При этом оказались разрушены королевский литейный завод, монетный двор, пороховые мельницы и все королевские фабрики; королевские кассы, содержавшие более 100 000 рейхсталеров, были опорожнены точно так же, как и все магазины[231]231
  Тем не менее ряд стратегически важных для прусской армии фабрик – например, ружейный завод в Потсдаме – остались невредимы.


[Закрыть].

Берлинские газеты давали далеко не снисходительные отзывы о совершенных русскими ужасах. Фермор в наказание за это велел прогнать сквозь строй их редакторов. День и час экзекуции был уже назначен; несчастные находились уже на гауптвахте и ждали своей жестокой участи. Тотлебен, которому тоже досталось в газетах и который считал необходимым для своей же безопасности отомстить за оскорбленную честь русских, остался на этот раз непреклонен; но Гоцковский, принявший живейшее участие в этом совершенно постороннем для него деле, до тех пор просил, пока не простили редакторов; их только подвели к строю и сделали тут выговор.

Всему городу было объявлено, под угрозой суровой кары, что все жители должны снести свое огнестрельное оружие на большую дворцовую площадь. Приказание это вызвало новое недоразумение, так как все сочли, что неприятели надеялись этим облегчить себе грабеж и убийство безоружных. Гоцковскому едва удалось добиться отмены этого приказания; но для виду несколько сотен штук старого, непригодного оружия было снесено на площадь, где казаки его разбили и бросили в воду, вместе с несколькими сотнями пластов соли. Другой приказ Фермора касался сверхкомплектной контрибуции, которую должны были внести евреи, причем известные своим богатством. Предполагалось взять в качестве заложников {банкиров} Итцига и Эфраима. И это требование не было приведено в исполнение благодаря заступничеству Гоцковского, который в том же году в одном общественном деле был награжден названными евреями самой поразительной неблагодарностью.

При установлении размера контрибуции было условлено, что ни один солдат не будет квартировать в городе. Но Ласси, обнаруживавший при всех случаях свою непримиримую вражду к пруссакам, надсмеялся над этим условием и насильно поселился в городе с несколькими полками своего корпуса вопреки сопротивлению русских. Тогда начались возмутительные бесчинства. Не довольствуясь содержанием за счет горожан, австрийцы грабили деньги, драгоценности, платье – словом, все, что только можно было унести. Берлин вдруг превратился в сборище казаков, кроатов и гусар, которые среди бела дня грабили дома, били и увечили людей. Кто только дерзал вечером выйти на улицу, бывал раздет донага. 282 дома были взломаны и разграблены. Австрийцы в этом далеко превзошли русских; они не хотели ничего знать об условиях капитуляции, а следовали только голосу национальной ненависти и жажде грабежа; поэтому Тотлебену пришлось ввести еще больше русских войск в город и велеть стрелять по австрийцам. Последние врывались как бешеные в королевские конюшни, которые согласно капитуляции должны были остаться неприкосновенными и охранялись 24 русскими солдатами. Лошади были силой выведены, с экипажей короля содраны все украшения, а сами экипажи изрублены в куски. Квартира королевского шталмейстера Шверина была разграблена. Даже больницы, служившие убежищем больным и неимущим людям, которых пощадили бы даже дикари, не избегли общей участи. Грабеж был лозунгом. Австрийцы не пощадили и церквей: в так называемой Иерусалимской церкви взломана была дверь в ризницу и похищены церковные облачения и кружка для бедных. Даже несколько гробниц было открыто и похищены одежды у трупов. Поведение это, достойное самых темных веков и самых диких людоедов, продолжалось бы без конца, если б не серьезный протест голландского посла Ферельста, который разругал бесчувственных полководцев, пристыдив их за несоблюдение народных прав и обязанностей человеческих.

Эта дикость и жажда грабежа стали уже походить на эпидемию. Саксонские солдаты, которых по нравственности не превзошли до сих пор солдаты остальных европейских стран и дисциплина которых была почти такая же, как и у пруссаков, совершенно изменили своему национальному характеру. Они квартировали в Шарлоттенбурге, на расстоянии одной мили от Берлина, известном своей роскошной королевской резиденцией. Забыв о том, что король прусский, по всей вероятности, скоро прибудет в Саксонию и страшно отомстит им, они свирепо ворвались во дворец, разоряя все, что только видели: рубили драгоценную мебель, разбивали на мелкие куски зеркала и фарфор, рвали клочьями обои, резали ножами картины, полы, боковые стены и двери рубили топорами. Многие ценные вещи уцелели от разорения, но не от грабежа, так как офицеры взяли их себе, как добычу. Королевская дворцовая часовня была тоже разграблена, а орган разбит. Увенчано было это варварское поведение поступком, который больше всего огорчил короля, а именно разорением редких, неоценимых художественных произведений, принадлежащих золотому веку греческого искусства и собранных в Риме. Фридрих приобрел эти великолепные антики из художественной галереи кардинала Полиньяка. Они не сделались жертвой времени или диких полчищ, презирающих искусство. Нет! Разрушили их преднамеренно цивилизованные воины народа, у которого тоже процветали искусства. Головы, руки и ноги статуй были не только разбиты, но превращены в порошок, чтобы нельзя было их больше восстановить. Находившиеся при этом австрийцы и русские усердно помогали им, а полководцы, если не ободряли солдат своим примером, то равнодушно относились к происходившему. Когда Фридрих после заключения мира увидел это опустошение, он воскликнул: «Чудовища!.. Но разве они в состоянии оценить эти красоты? – Придется их простить!»

Жители Шарлоттенбурга, уплатив 15 000 рейхсталеров контрибуции, полагали, что этим купили свою безопасность. Но они были обмануты. Все дома оказались разграблены, а то, что не могло быть расхищено, подверглось уничтожению. Мужчин били до крови кнутами, наносили раны саблями, женщин и девушек насиловали. Два человека, раненные просто для забавы, умерли тут же на глазах своих палачей.

Как австрийцы, так и русские помышляли уже о зимних квартирах и считали войну почти законченной. Многочисленные армии обеих наций заняли центральные области Фридриховых владений и отсюда наводнили все провинции. Подошли и шведы; императорские войска находились в Саксонии и владели Эльбой; Лаудон был в Силезии, а Даун со своими многочисленными войсками неотступно следовал за королем.

Но это воображаемое торжество длилось всего несколько дней. Фридрих хлынул словно поток из Силезии, и на театре войны, подобно тому, как на театральной сцене по данному знаку, произошла мгновенная перемена. Слова: «Король идет!» – подействовали словно электрический удар и привели всех в движение. Австрийцы и русские поспешно ушли из Берлина. Чернышев и Тотлебен совершили отступление настолько усиленными маршами, что за два дня прошли 12 миль. Ласси поспешил в Саксонию для соединения с армией Дауна. Шведы вернулисьназад, а главная русская армия поспешно переправилась через Одер[232]232
  В целом, вся экспедиция имела целью выманить Фридриха из Саксонии, чтобы австро-имперские войска наконец полностью овладели ею. Союзники небезосновательно полагали, что, лишившись Восточной Пруссии, Саксонии, большей части Силезии, запертый в Бранденбурге, Фридрих не будет уже иметь достаточных средств на продолжение войны.


[Закрыть].

Тотлебен получил от Фермора приказ в день отступления, 12 октября, взять с собой в качестве заложников трех знатнейших купцов: Шютца, Вегели и Вюрстлера. Гоцковский спас этих банкиров, находившихся в смертельном ужасе, убедив добродушного Тотлебена забрать взамен их кассиров, которых русские потащили за собой в Кенигсберг и поступили с ними там как с преступниками. Благодаря поспешному отступлению русских многие условия, заключенные ими с городом, остались невыполненными. Члены магистрата умоляли Гоцковского уладить и это дело и отправиться в русскую армию. Просьба сия ставила в весьма критическое положение этого купца, содержавшего на своих фабриках 15 000 человек, которым он должен был платить еженедельно, который уже и без того упустил и пожертвовал столько, а теперь должен быть покинуть семью и свое дело, чтобы предать себя в руки дикому народу. Но благородный патриот этот, избранный для облагодетельствования своей родины, думал недолго и поспешно ушел, эскортируемый казаками. По дороге он спас хитростью и большими подарками медные заводы и фабрики в Нейштадт-Эберсвальде, обреченные на разорение вместе с новым каналом, находившимся там. В главной квартире русских, где находился Фермор, с ним поступали недружелюбно: несмотря на паспорт, обеспечивавший его возвращение в Берлин, его хотели выслать в Пруссию и там заставить ждать от русской царицы ответа на посланное городом Берлином письмо по поводу уменьшения контрибуции. Ничто не могло избавить Гоцковского от этого столь убыточного для него путешествия; наконец, он должен был пожертвовать множеством драгоценностей, которые взял с собой на всякий случай и которые теперь роздал любимцам Фермора.

Одно обстоятельство, о котором Гоцковский ничего не знал, усилило озлобление русских полководцев против него. Фридрих, старавшийся всеми силами спасти оставшийся миллион контрибуции, велел Берлинскому магистрату не очень торопиться с уплатой его. Фермор узнал об этом и стал горько упрекать Гоцковского. «Ваш король, – говорил он, – воображает, что ему принадлежит весь мир. Я знаю, что он не велел уплачивать по выданным векселям. Но моя государыня найдет средства вознаградить себя за убытки. Кроме того, что вы за купцы, если все должны вас остерегаться и ничего не иметь общего с подданными, которым король может воспрещать платежи по векселям, и таким образом уничтожать по усмотрению их стоимость». Гоцковский доказал ему ненарушимость коммерческих обязательств и тотчас же предложил собственноручно подать в Гамбурге вексель к уплате 150 000 рейхсталеров из следуемого миллиона, выслать эстафетой акцептацию векселя и оставаться в главной квартире до получения ответа. Так и было сделано; но ему разрешили уехать только после того, как он подписал формальное обязательство в том, что вернется через четыре недели. Его должен был сопровождать эскорт из 50 казаков, которых в Кирице атаковали по ошибке пруссаки, вследствие нерадения трубача, удалившегося от охраны; большая часть ее была избита, пока Гоцковский, сам рисковавший жизнью из человеколюбия, не объяснил цель своего путешествия.

Случай этот наделал много шума в Берлине и поразил всех. Военное счастье было теперь сомнительно, так как русские оставались еще слишком близко и могли вернуться. Кроме того, купечество было сильно обеспокоено приказом короля относительно векселей, так как русские грозили завладеть всеми товарами берлинских купцов в Данциге, Пруссии, Лифляндии и Курляндии и объявить их имена бесчестными на всех европейских биржах. Чтобы выяснить это недоразумение, Гоцковский поспешно выехал к королю в Саксонию. Фридрих не хотел допустить платежей в возмездие за уничтожение имперским надворным советом вюрцбургских и бамбергских долговых обязательств, но Гоцковский объяснил ему сущность вексельных операций. После этого монарх согласился на уплату всей контрибуции, но дело это должно было содержаться до времени в тайне.

Так как русская императрица ничего не хотела уступить из назначенной суммы, то надеялись по крайней мере внести в зачет ее множество доставленных лошадей и фуража. Гоцковский, помимо всего уже связанный своим обещанием, отправился в Пруссию, взяв необходимые вексельные расписки для окончания дела. В Данциге знатнейшие купцы умоляли его не ехать далее, а покончить необходимые формальности письменно, ввиду сильного озлобления против него русских. Он знал об этом: высланные им вперед слуги были ограблены и брошены в тюрьму; но надежда значительно сократить контрибуционную сумму во время своего личного присутствия в главной квартире русских, в Мариенбурге, посредством дифференции ажио и сумм к уплате, побудила его пренебречь всеми опасностями для блага своего отечества; впрочем, ему удалось обойти их умом и деньгами. Остальные его надежды были тщетны: ничего не было уступлено из назначенной суммы, несмотря на то, что этот купец-патриот пожертвовал один из собственного своего состояния 40 000 рейхсталеров при этой попытке для блага своих сограждан. Его лишь обнадежили тем, что императрица со временем вознаградит эти убытки. Но русские захотели тотчас же отблагодарить его за полученные подарки; поэтому они разрешили возобновление совершенно прекращенной до сих пор почтовой деятельности, так же как и беспрепятственную доставку товаров, принадлежащих прусским подданным, через все области, занятые русскими войсками. Фельдмаршал Бутурлин объявил это всей армии и приказал, при всяком требовании, отпускать конвои для эскортирования этих транспортов[232a]232a
  Бутурлин был назначен в конце сентября петербургской Конференцией (см. прим. 118) преемником Салтыкова.


[Закрыть].

В Берлине до того были тронуты патриотизмом Гоцковского, что члены городского магистрата писали ему от 4 марта 1761 года: «Это беспримерный пример, чтобы человек столько предпринял и вынес для своих сограждан, сколько вы предприняли так бескорыстно». И на Фридриха это произвело сильное впечатление; он приказал выплатить ему 150 000 рейхсталеров и никогда не потребовал их обратно. Гоцковский тотчас же употребил эти деньги на удовлетворение заветного желания короля, т. е. основал в Берлине фарфоровый завод. Через год в самый разгар войны было кончено это важное предприятие, и возникла фабрика, содержавшая целый маленький народ художников и в скором времени ставшая в один ряд с лучшими фарфоровыми заводами Европы.

Вследствие капитуляции между русскими и берлинским магистратом небольшой гарнизон столицы был взят военнопленным. Судьба эта постигла также половину корпуса королевских кадетов. Старшие из них, все взрослые юноши, были удалены, остались одни дети 10, 11 и 12 лет; надеялись, что молодость их послужит им достаточной защитой, и потому в капитуляции, касавшейся лишь действительного гарнизона, о них даже не было упомянуто. Несмотря на это, русские потащили за собой этих детей, как некогда Навуходоносор детей знатных иудеев; они должны были маршировать, спать под открытым небом и не получали даже хлеба. Просьбы и слезы их ничего не могли сделать; более взрослые и образованные горько упрекали своих победителей и с благородной настойчивостью требовали, чтобы им выдавали содержание. Наконец им дали барана. Всемогущая нужда была и тут их наставницей. В том возрасте, когда человек не знает еще никаких забот и едва умеет отличать блюда, дети эти должны были сами убить животное и приготовить его. О них вовсе не заботились и раздавали им хлеб как милостыню. Труды похода были им не по силам, и многие из них погибли.

Между тем это отступление русских, разрушившее все их надежды, сопровождалось всевозможными жестокостями. Опустошения, к которым вначале относились безразлично, теперь стали систематичны. Города: Копеник, Фюрстенвальде, Беесков, Ландсберг, Ораниенбург, Либенвальде, маркграфский загородный дворец Фридрихсфельде и все вообще бранденбургские города были разграблены или опустошены. От ворот Берлина до границ Польши, Силезии и Саксонии страна походила на пустыню. Ни одной головы скота не осталось бедным жителям, ни одной хозяйственной принадлежности, ни кровати, ни средств к пропитанию. Хлеб в зернах, который нельзя было взять с собой, был затоптан в грязь или развеян по ветру.

Город Франкфурт, так часто посещаемый русскими, на этот раз не был пощажен ими. Его хотели сжечь и с этой целью зажгли уже на рынке большой костер. Бургомистр подвергся истязанью плетьми, остальным членам магистрата грозили тем же и со всеми жителями вообще поступали бесчеловечно. Такими средствами русские добились своей цели. Все, что только город мог собрать, было отдано неприятелям. Город этот находился в таком месте, что жители, помимо собственных своих бедствий, должны были еще смотреть на опустошение всего своего отечества. Более 100 000 голов рогатого скота, вместе с лошадьми и неисчислимым количеством всякого рода добычи было вывезено отсюда. Со всех сторон раздавались всевозможные жалобы. Целые деревни зажигались для забавы; крестьян, горожан и дворян нещадно секли, а над женами их и дочерьми, невзирая на их возраст и общественное положение, ругались тут же на глазах их мужей и родителей.