Текст книги "По ту сторону барьера"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Гастон едва вошел – сразу почувствовал: во мне что-то изменилось. Совсем другой была я утром в лесу. Наверное, подумал, я теперь упрекаю себя за слишком вольное поведение на природе и напускной холодностью стараюсь его компенсировать. И сразу послушно поддался моему настроению, лишь пылкими взглядами говоря о великой любви ко мне, что меня окончательно добило. Как страшно, как невыносимо страшно хотелось мне, чтобы этот молодой человек был мой и только мой, чтобы не делиться им ни с какими куртизанками и невестами.

Эх, времена! Не могла я ему этого сказать прямо, неприлично, видите ли. А он считал неприличным делать мне предложение после каких-то трех дней знакомства.

И все равно я была счастлива уже от того, что могу глядеть на него, разговаривать с ним, и чуть было совсем не расслабилась, как вдруг он сам все испортил.

Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло. Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!

Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя – один Господь знает. А он, опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.

И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа – он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда. Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.

Первой мыслью было – сердце! А руку?! Второй – ведь и то, и другое он уже получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное. Третьей – ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет – другое дело, но теперь?

И у меня непроизвольно вырвалось:

– Но ведь в октябре...

И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не смогу!

А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:

– В октябре я наверняка уже буду здесь! А почему пани графиня заговорила об октябре? Какие-то неизвестные мне планы?

Если бы не горящий от боли язык, наверняка опять бы какую-нибудь глупость выпалила, вроде того, что очень даже ему известные планы, забыл, что ли, что мы собираемся пожениться? Наверняка ведь он мчался во Францию для того, чтоб как-то эти свои обременительные связи разорвать, как-то привести в порядок. Может, даже биться на шпагах или стреляться с отцом, а то и братом мадемуазель де Русийон.

Неловко ворочая языком, я нечленораздельно пробормотала что-то о том, что были у меня планы насчет поездки во Францию, да придется отказаться от них, дела требуют моего присутствия в Секерках.

Гастон предложил:

– Если пани графине надо что сделать в Париже, я охотно готов помочь.

Не стала я его ничем обременять, никакими поручениями, лишь пробормотала, что попытаюсь свои имущественные дела уладить с поверенным, подробно ему обо всем написав. И собравшись с духом, прибавила:

– Какая жалость, что и господин Гийом не уезжает. Боюсь я его и предпочла бы, чтобы его здесь не было.

Гастон опечалился еще больше.

– Признаюсь, и меня это тревожит, а мне и без того очень тяжело отсюда уезжать. Правда, я надеюсь, мне удастся в Париже добиться того, что ему тоже придется срочно туда мчаться, и пани графиня получит передышку. А здесь пани будет под защитой, иначе я просто не мог бы уехать, только это и утешает немного.

Голову мне морочит, какая защита? Если бы любил по-настоящему, не оставил бы меня в опасности.

После ужина мы расстались довольно холодно. Нет, это не было еще расставание надолго, наутро нам предстояла обычная прогулка верхом, уезжал Гастон лишь послезавтра.

Спать я легла опять в комнате для гостей, ибо моя ванная лежала в руинах.

* * *

К сожалению, новости я узнала на следующий день лишь ближе к полудню, так что утренняя прогулка верхом прошла скучно и чинно, я была как ледышка и Гастон боялся даже лишний раз заговорить со мной.

Из леса я поехала не домой, а прямо к Эвелине. Гастон, который у них проживал, приехал немного позже, надо было соблюдать приличия, черт бы их побрал! В отличие от Армана, Гастон был тактичным молодым человеком, не мешал нам шушукаться. Оба они с Каролем занялись бильярдом.

Я хотела начать с сообщения, что назначила Кароля своим душеприказчиком, и опять не смогла, ибо Эвелина огорошила меня сообщением: она не выдержала и рассказала Гастону о моем завещании.

– Видела бы ты, дорогая Кася, как он убивался, как расстраивался, что уезжает, оставляя тебя в такой опасности! – оправдывалась подруга. – Просто сил не было на него смотреть, ну я и успокоила его немного. Ты на меня не сердишься?

– Как можно! – искренне порадовалась я. – Видишь же, я сама радуюсь!

Ну и проговорилась, Эвелина вцепилась в меня и не отставала, пока я ей не пояснила своих слов. Рассказала, как напереживалась со вчерашнего дня, узнав об отъезде Гастона, а теперь успокоилась. Значит, он не бросал меня на произвол судьбы, зная: завещание для меня – своего рода щит. Теперь он знал, я могла не опасаться за свою жизнь со стороны Армана, мне грозила разве что компрометация.

Знала Эвелина и причину внезапного отъезда Гастона. Он бросил на полпути улаживание каких-то весьма для него существенных имущественных дел и недостроенный дом. Что ж, даже если к этому добавить пресловутых куртизанку и невесту, он все бросил, поспешая ко мне. А кроме того, он нанял какого-то человека, которому поручил стеречь меня.

Знай я все это вчера, я бы не была такой холодной. Впрочем, может, оно и к лучшему, неизвестно, до чего могла довести меня моя страстная натура.

В заключение я согласилась устроить у себя прием охотников, которые выбирались на охоту ранним утром, и распрощалась. Не хотела более обременять Эвелину своими проблемами, к ней уже начинали съезжаться гости.

По дороге домой встретила Романа. Он тоже решил не спускать с меня глаз, поскольку выяснил, что обычно разговорчивый и общительный Шмуль ни слова не проронил относительно моего завещания. А поскольку трудно организовать встречу моего управляющего Дронжкевича с Арманом, пришлось Шмулю намекнуть на необходимость при встрече с господином Гийомом проговориться. Умному Шмулю хватило и двух слов, так что уже сегодня Арман узнает о моем завещании.

Эвелина тоже делала что могла. Она рассказала о завещании пани Танской, та уж непременно передаст Арману.

Еще Роман рассказал о своих изысканиях. Он обнаружил весьма существенную деталь: испорченный замок в двери, ведущей в оранжерею. На вид все в порядке, казалась дверь запертой, а на деле просто закрытой. В оранжерею же попасть совсем легко, стоит лишь приподнять нижнюю раму одного из окон.

У меня отлегло от сердца: значит, прислуга ни при чем. Злоумышленник проник в дом через оранжерею, а пани Цецилия слышала, как он поднимался по лестнице. Разумеется, Роман уже распорядился исправить замок в двери.

Дома меня ожидало весьма раздраженное послание пана Юркевича. Как я и предполагала, посланец нарушил его сон, и поверенный придирался ко всему на свете. И завещание я написала не теми словами, как положено, и в свидетели взяла еврея, а как можно, если имущество оставляю христианской церкви! И ему, нотариусу, теперь придется все переделывать, чтобы придать документу законную форму. Ради бога, может сколько угодно переделывать, теперь меня не будет злить медлительность юриста, ведь и не по форме написанное завещание имеет законную силу.

Зато Кароля Борковского в качестве моего душеприказчика нотариус всецело одобрил, сожалея лишь о том, что Кароль слишком уж мягкосердечен.

Но сейчас для меня главным было расставание с Гастоном. Возможно, он и в самом деле ехал по делам, а не улаживать свои сердечные связи, но хватит ли сил вынести столь длительную разлуку?

И когда мы прощались, меня одолевали самые мрачные предчувствия.

* * *

Арман усиленно уговаривал меня принять участие в охоте. Я отказалась, ссылаясь на неотложные дела по хозяйству. Но он так приставал, что я наконец выразила согласие оказать честь охотникам и поприсутствовать на мероприятии, но не принимая в нем непосредственного участия и держась в стороне.

Арману опять не удалось остаться со мною наедине во время визита. На этот раз помешали мой управляющий с неотложными делами и викарий*. Последнего прислал ксендз-настоятель с просьбой оказать посильную помощь пострадавшему от пожара семейству. К тому же то и дело меня отрывали с разными неотложными вопросами рабочие, перестраивающие ванную. Видя такое, Арман не стал упорствовать и быстренько со мной распрощался.

Вызвав Мончевскую, я дала ей указания насчет завтрашнего приема для всех, участвующих в большой охоте, и тут же о нем, приеме, забыла.

Настолько, что поутру отправилась на обычную нашу прогулку с Гастоном верхом. Ах, в нынешних временах это было единственной возможностью побыть наедине с любимым! Охота просто вылетела у меня из головы, я страшно жалела о потерянном из-за моей дурацкой ревности дне перед его отъездом, и вот теперь отправилась на Звездочке в ту рощицу, где мы обычно встречались с Гастоном, назвав про себя прогулку встречей с любимым.

Грустной получилась эта прогулка. Думая только о Гастоне, не глядя по сторонам, я отрешенно моталась по рощице, не слыша ни выстрелов, ни собачьего лая, ни переклички охотников. Наконец до меня дошло, что я приближаюсь к месту охоты. Вспомнила, что сегодня и я вроде бы обещала поприсутствовать на ней, хоть и в отдалении. Кому обещала? Ах, Арману! Так пусть он лопнет, не собираюсь выполнять никаких данных ему обещаний!

И энергично повернув лошадь, я рысцой направилась в противоположную охоте сторону, а потом и вовсе к дому, намереваясь встретить гостей уже у себя. И вдруг услышала, как что-то просвистело у самого уха, и тут же дернулась шляпа. Не понимая, что случилось, обернулась, предполагая, что ненароком задела шляпой ветку дерева, как вдруг тут на всем скаку подлетел ко мне на коне Роман, крикнув страшным голосом:

– Жми на всю железку, вельможная пани! Газуй!

Как огретая кнутом, не рассуждая и повинуясь инстинкту, я стиснула шпорами бока лошади и как вихрь помчалась прочь.

До сих пор сдерживаемая мною Звездочка охотно пустилась галопом. Вот уже не слышно стало звуков охоты, вот и въезд в мой парк. Только здесь придержала я лошадку и обернулась к Роману.

– Меня предупреждали, а сами не убереглись! – со смехом упрекнула я верного слугу. – Что за словечки! Слышал бы кто!

– Знаю, да не до слов здесь, когда жизнь пани висела на волоске, возразил Роман. – Вы поняли, что в вас стреляли?

Я искренне удивилась.

– Да нет же, не в меня, а по кабанам! Там шла охота.

– А кабаны прошли краем! – стоял на своем Роман. – Да вы лучше шляпку осмотрите.

– Прямо сейчас?

– Если не возражаете.

Не столько обеспокоенная, сколько удивленная, я остановила Звездочку и, сняв шляпу, увидела в ней две дырочки. Пуля влетела и вылетела.

Вопреки обыкновению, Роман отдал обеих лошадей мальчику-конюшему, а сам вошел в дом вместе со мной. В гостиной я в ужасе внимательно рассматривала свою шляпку, высказывая вслух предположение, что кто-то из охотников все же стрелял по кабанам и случайно...

– Вовсе не случайно! Вас намеревались убить, выстрелив два раза. А при случае и от меня избавиться, вот, глядите.

И продемонстрировал рукав куртки, разорванный пулей над локтем. В ответ на мой вопросительный взгляд пояснил:

– Два прицельных выстрела не оставляют сомнений. Целили пани в голову. Тут я подоспел, оказался сзади вас, и тогда, понимая, что вы уже недоступны, попытались избавиться от меня, на сей раз метя в сердце. Но голова вернее, удивляюсь, почему в пани не попал.

– А я как раз склонилась, проезжая под веткой, – все еще не веря, дрожащим голосом произнесла я.

– Благодарите Господа...

В гостиную уже заглядывали, и я провела Романа в кабинет, где можно было поговорить спокойно.

Дверь заперла на ключ, чтобы Роман мог сесть как человек, а не торчать столбом перед барыней как кучер. А если кто из прислуги подумает, что у меня шуры-муры с кучером – плевать, ему же хуже. Репутация у меня прочная, ее не пошатнут глупые измышления.

Уселись поближе друг к другу и почти шепотом стали совещаться, а вдруг ненароком кто подслушивает? Пришли к выводу – Арман стрелял, вряд ли у меня столько врагов, чтобы это кто-то другой покусился. Неужели этот мерзавец осмелится судиться с костелом? Роман укорял меня за то, что на время успокоился, потерял бдительность, "не присматривал", как он выразился, за паном Гийомом – и вот пожалуйста! Поэтому сегодня он, Роман, позволит себе отлучиться, кое-что ему надо сделать, меня же спокойно может оставить в собственном доме без присмотра, потому что слишком много вокруг будет народа, гости понаедут, при них вряд ли негодяй что выкинет.

– Не так уж много, всего человек двадцать, – упавшим голосом поправила я.

– И этого хватит! Но на руки пану Гийому поглядывайте.

И тут меня зло взяло. Ну что это такое! Каким правом негодяй не дает мне спокойно жить? И в собственном доме от него не устережешься. Может, мне самой его пришить? Отравить! Но не у себя же в доме. Он остановился в корчме? Так можно подослать убийцу... Глупости, ненужный свидетель. Застрелить, как он меня хотел? Так теперь я его. Нет, тогда скорей уж Роман, стреляю я неважно. Но что-то надо предпринять, ведь ясно же – в безопасности почувствую себя лишь после его смерти.

Роман уже отправился по своим делам, а я все сидела и измышляла способы избавиться от врага. Очнулась лишь при громких звуках рогов и конского топота. Гости съезжались с охоты.

Прием прошел спокойно, ночь тоже. Наутро я опять заперлась с Романом в кабинете. Нет, теперь уж точно пойдут разговоры о моих амурах с кучером, ну да что поделать?

– Интересно, где же негодяй провел ночь? – начала я. – У нас в доме все обошлось без происшествий.

Ответ у Романа был готов.

– Если пани графиню интересует правда – так в оранжерее баронессы Танской, а слухи распустил, что в Варшаву едет. Но мне известно – был он и в Варшаве. Там подпоил клерков пана Юркевича и выпытал у них всю подноготную о вашем завещании. Шмуль наконец постарался, довел до его сведения, так он решил проверить на месте. Ну и подручные пана Юркевича заверили его – нет никакого завещания, все это выдумки, не написала пани. На Библии поклялись.

– Как же это? – ужаснулась я.

– А вот так! Пан Юркевич утаил его, спрятал ото всех в особом шкафу! Это я узнал от него самого, прискакав в Варшаву доверенным посланцем пани графини. Так он мне пояснил – поскольку возникают формальные сложности, он не вправе признать документ официально, и до поры до времени его припрятал. До согласования с месье Дэспленом не имеет права как юрист. Я так понял – намерен создать юридический шедевр и потому выжидает...

– ...а я из-за шедевра жизнь потеряю! – разозлилась я не на шутку. Упрямый крючкотворец! Ничто его не проймет!

– Похоже на то, – кивнул Роман. – И даже если Шмуль станет направо и налево трубить о завещании, Гийом воспримет это как вашу уловку с целью ввести его в заблуждение. Или поверит – завещание есть, но формально недействительно, так что он без труда выиграет судебный процесс о наследовании после смерти пани.

– Господи! Что же делать? Так вот почему он церкви не убоялся! Надо было викарию сказать, когда приезжал ко мне.

– Тоже нехорошо. Ведь в случае отмены костел обидится.

Мы оба сидели поникшие, Роман тоже не знал, что в данном случае можно предпринять. И также стал подумывать о том, как бы избавиться от этого ужасного человека.

– Вот кабы он ночью закрался в дом пани, – мечтательно начал он, – так убить взломщика – святое дело. Можно даже какие двери не запереть, пусть проникает... хотя, опять скандал подымется, кто поверит, что он явился сам по себе, а не по приглашению пани графини? Ведь красавец мужчина.

А мне уже плевать было на скандалы, лишь бы жизнь сохранить. Вот разве что до Гастона дойдет... Нехорошо. И именно с Арманом!

А тут еще Роман подлил масла в огонь, угрюмо заметив:

– Ведь этот негодяй способен и через окно выстрелить в пани.

Я невольно бросила взгляд на окно, и в самом деле неплотно закрытое шторами. Поежилась. Страшно, такая темь! Приказать прислуге, чтобы шторы плотно задергивали? Ну уж нет, не дам себя запутать, затравить как дикого зверя! Сама отправлюсь к нему под окно и убью! И никто на меня не подумает. Главное – потихоньку выскользнуть ночью из дома и так же неслышно вернуться. Лишь бы чуткая Цецилия не услышала, ну да подумает – я опять в кухню спускалась подкрепиться. Мания у меня такая появилась.

Идею я тут же высказала Роману, но тот ее раскритиковал. Главный аргумент – в корчме Арман снял комнату на втором этаже, и, чтобы стрельнуть в окно, придется просидеть на дереве неизвестно сколько времени, а тот может и вообще не явиться на ночь. Да и вряд ли что никто графиню не заметит.

– Главное же, – вздохнул Роман, – пани графиня не отдает себе отчета, насколько велика опасность. Гийом может нанять убийцу, пообещать ему золотые горы, а после того, как он пани прикончит, спокойно убийцу прикончит, для него это – раз плюнуть, уж простите за грубость. Мелочи, одним словом, он и не на такое способен. Из-за какого-то уголовника полиция не станет особо стараться, еще порадуется, что убит, ее же от лишних хлопот избавили.

Я чуть было не предложила Роману самому нанять уголовника, а потом мы его тоже ликвидируем, чтоб не шантажировал, да опомнилась. Это я сейчас так думаю, а потом ведь совесть замучает. Не уверена даже, что не дрогнула бы моя рука, если бы я стала в Армана стрелять!

– Дрогнула бы, это как пить дать! – не сомневался Роман, словно прочитав мои мысли. – Одно дело – думать, совсем другое – делать. Ну так что, еду опять к пану Юркевичу в Варшаву? Буду стоять над ним до тех пор, пока не оформит завещание по всем правилам. Как думаете? Завтра и отправлюсь. А ночью уж я подежурю.

На том и порешили.

* * *

Ночь я провела беспокойную.

Но не по вине Армана. Из-за Гастона. Заснуть не могла, все о нем думала, позабыла обо всех угрожающих мне опасностях, мечтала лишь о счастье с любимым. Вспомнились мне проведенные с ним ночи – хотя это будет лишь через сто пятнадцать лет, да какое это имеет значение? – и совсем тошно сделалось. Как мне хотелось, чтобы он был здесь, со мной!

Нет, никак не заснуть! Ворочалась на своих перинах с боку на бок, на минуту засыпала, тут же снился Гастон, и я опять просыпалась в тоске и печали. Никогда бы не подумала, что так можно любить! Чуть среди ночи не решилась отправиться на прогулку, в те места, где мы с Гастоном встречались, но дотянула до утра.

Уже рассветало, когда я верхом на Звездочке поскакала в знакомую рощу. Восход солнца застал меня уже там, и не знаю, кто из нас больше притомился – я или лошадка, от которой шел пар. Скачка, однако, помогла успокоиться, и я сообразила, какую совершаю глупость, подвергая себя опасности. Надо же позабыла обо всем на свете, один Гастон в голове, все остальное не имело значения.

И все же домой я вернулась совсем успокоенная, во всяком случае внешне. Роман не отругал меня. Вскоре выяснилось – потому, что сам следил за Арманом и глаз с него не спускал, так что за меня был спокоен, а если он и нанял убийцу, то еще не подготовил ко всем моим выходкам.

А я на обратном пути решила: поеду в Варшаву вместе с Романом, сама лично встану столбом перед упрямым стряпчим и с места не сдвинусь без документа. В конце концов, кому угрожает опасность – мне? Так лучше мне и уехать.

Вот и получилось – нет худа без добра. Бессонная ночь, ранняя прогулка, а в результате время ушло, отъезд отложила на завтра, а тут пан Юркевич и заявился вдруг собственной персоной.

Подоспел как раз к позднему завтраку, так у меня стали называть ланч. С трудом заставила себя проявить гостеприимство и пригласить к столу, вместо того чтобы со скандалом наброситься на этого зануду. Любитель вкусно поесть, мой нотариус не отказал себе в этом удовольствии, после чего отвалился от стола весьма благостный.

Пригласила его в кабинет и только собралась наброситься, как выяснилось нет повода, ибо зануда привез совсем готовое завещание. Документ, оформленный по всем правилам, никто не подкопается, остается лишь подписать. И не я, а он высказал недовольство: заставила, дескать, я беднягу много дней вести корреспонденцию с месье Дэспленом, дни и ночи просиживал, глаз не сомкнул, зато теперь все по закону и завещание действительно на обе страны – Польшу и Францию. А я написала уж такое бестолковое завещание, что просто сил нет! Ну, скажем, упомянула, что своим душеприказчиком назначаю пана Борковского. Так ведь это здесь, в Польше, а кого во Франции? Вот и этот вопрос пришлось утрясать с месье Дэспленом...

Поверенный еще что-то бубнил, но я не слушала. Плевать мне на все эти мелочи, я просто рвалась скорее подписать!

Сделала это при свидетелях. Одним был сам пан Юркевич, вторым, как по заказу, явился викарий, снова за деньгами для каких-то неимущих. Так он подмахнул не глядя и сразу отбыл, получив деньги.

И словно для того, чтобы торжество было полным, под конец судьбоносной процедуры явился с визитом Арман. Очень был удивлен нотариус, когда я пригласила постороннего в кабинет и в подробностях ознакомила его с только что оформленным моим завещанием, где все отписывала церкви. И еще заставила нотариуса подтвердить, не довольствуясь тем, что Арман собственными глазами увидел соответствующую запись в документе.

Опять надулся от обиды мой поверенный, но подтвердил, видимо решив отчитать меня потом, когда гость удалится. Арман же сохранил самообладание, надо отдать ему справедливость. Не изменился в лице, только глаза блеснули гневно, но тотчас взял себя в руки и даже похвалил за богоугодное деяние, правда насмешливо и с некоторым ехидством. Ну да мне это безразлично, главное – теперь я в безопасности, ничего мне он не сделает.

От радости я даже разрешила ему остаться подольше, только, во избежание сплетен, судорожно держала при себе панну Ходачкувну, а то опять станет разыгрывать из себя хозяина дома, намекая на некую несуществующую между нами близость, или действительно ухаживать примется. Что ему еще остается...

При ней он ничего такого себе не позволил и довольно скоро покинул мой дом, что меня даже удивило.

А потом пришло письмо от Гастона, отправленное им еще с дороги, и опять весь мир перестал для меня существовать. Запершись в будуаре, я читала и перечитывала дорогие строки, не оставлявшие ни малейших сомнений. Правда, в письме не было слов "Я тебя люблю", но все остальные слова говорили это яснее некуда. Я и не заметила, как пролетел час, три страницы выучила уже наизусть, а все не могла расстаться с письмом и вышла лишь к обеду.

После обеда Роман наедине проинформировал меня, что мы с ним как в воду глядели: этим утром Арман встретился с известным в околотке бандитом и наверняка подговорил того меня убить, потому как во второй половине дня в большой спешке и великом волнении разыскивал своего уголовника, наверняка для того, чтобы отменить заказ, ибо узнал о моем завещании.

Два таких счастливых события сразу – это уже слишком. От радости в голову пришло идиотское желание испробовать свои силы в конной езде по-мужски и в мужском седле. Впервые об этом я подумала, когда смотрела в двадцатом столетии какой-то фильм. Меня не пугало, что вместо привычной амазонки надену мужские брюки, на худой конец, обойдусь широченной юбкой, подколов ее булавками, чтобы получилось нечто вроде широких шаровар. Подумаешь, немного будут видны ноги, я же не в гости собираюсь, поезжу себе по лугу.

В кабинете мужа уже лет десять лежало мужское седло, я его незаметно под накидкой вынесла из дому и спрятала в часовенке, стоящей в конце сада, у калитки, выходящей в поля. Вернувшись, велела оседлать Черкеса. Звездочка и без того сегодня набегалась, а она понадобится мне завтра утром. На почтенном престарелом Черкесе я будто бы отправилась объезжать свои поля, а на самом деле забрала седло из часовни и отвезла подальше от людских глаз, спрятала в том самом шалаше дровосеков, который в эту пору пустовал. Снова вспомнился Гастон, здесь мы с ним встречались, ах...

Домой я вернулась уже в сумерки.

И опять провела беспокойную ночь. Лишь сомкну глаза – вижу Гастона, просыпаюсь – и сердце бьется как ошалелое, ну прямо хоть вели закладывать карету и мчись к нему в Париж! Как можно, ведь у меня ни малейшего, хоть какого-нибудь пригодного предлога! Это же надо так влюбиться!

Во сне я принялась выискивать предлог и, проснувшись на рассвете, продолжала этим заниматься, пока не вспомнила о запланированной прогулке верхом. Это помогло быстро вскочить и собраться. Наскоро выпив кофе, я велела седлать Звездочку, оделась почти без помощи Зузи, отослав ее куда-то под вымышленным предлогом – зачем опять травмировать девушку, надевая вместо амазонки бог знает что, и выбежала из дома.

У шалаша дровосеков я переседлала кобылку. Интересно, как она отреагирует? Ведь привыкла к дамскому седлу. Однако умница не стала протестовать, когда я взгромоздила на нее мужское тяжелое седло, видно в мое отсутствие лошадку часто объезжали, как я и наказывала. Затем я подколола юбку, сделав из нее шаровары, и, подведя лошадь к заранее заготовленным пенькам, уложенным один на другой, взобралась в седло.

Даже, можно сказать, взгромоздилась, ведь тут и взмах ноги совсем другой, и никто своей ладони под мою ножку не подставил, помогая даме сесть в седло. Ничего, уселась, поерзала, устраиваясь поудобнее, и почувствовала – совсем другое дело! Сидишь намного прочнее, чувствуешь себя увереннее, когда ногами охватываешь лошадь с двух сторон. Буду всегда так ездить, и пусть люди говорят что хотят! Уверена, найдутся среди соседок последовательницы, не сомневаюсь, пани Танская наверняка последует моему примеру.

Звездочка нетерпеливо рвалась перейти в галоп, пока же я осторожно выбралась из лесу, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в кабанью яму или не зацепиться за какую корягу. А когда выбрались на опушку, отпустила поводья, дала волю лошади. Звездочка, почувствовав свободу, помчалась как вихрь. Ладно, пусть немного порадуется, потом сама устанет, легче будет ее сдержать.

Мы мчались по лугу, как вдруг Звездочка по собственной воле круто свернула к зарослям дрока и барбариса и одним махом перескочила через них. Она вообще у меня умница, очень любила брать препятствия и делала это отменно. Вот и теперь ей захотелось прыгнуть, а я убедилась – и брать препятствия в мужском седле намного удобнее.

Перед нами оказалась проложенная по ржаной стерне тропинка, а поперек нее я вдруг увидела барьер в бело-зеленые полосы, неизвестно откуда взявшийся на моем ржаном поле. Больше я ни о чем не успела подумать, как моя лошадка через этот барьер перемахнула, а у меня под левой ногой лопнул стременной ремень...

* * *

Я очнулась.

Долго-долго приходила в себя. Поняла – лежу ничком, нос уткнулся в стебли сухой травы. Раскрыв глаза пошире, попыталась пошевелиться. Вроде бы могу.

Подняла голову, встряхнула, отчего голова перестала кружиться. Подпершись руками, осторожно перевернулась на спину и медленно уселась. Пощупала пожухлую траву вокруг себя. Под довольно толстым слоем явственно прощупывалась сухая твердая земля, значит, могла и повредить руки-ноги. Попробовала ими пошевелить – вроде действуют. Хорошо, если все обойдется парой синяков.

Я прекрасно помнила, как Звездочка прыгнула через какой-то барьер, как под ногой лопнул стременной ремень, как я слетела с лошади. И упрекнула себя надо было как следует проверить седло, прежде чем на него влезать, ведь кожа со временем портится.

Оглядевшись, увидела неподалеку пасущуюся Звездочку. И проклятый барьер тоже увидела у самой лесной опушки. Все вроде бы как было, а вместе с тем я не могла отделаться от ощущения – что-то не так. Свистом подозвала Звездочку, которая тотчас подбежала ко мне и обдала мое лицо теплым дыханием. Уцепившись за узду, я сначала встала на колени, потом и совсем поднялась. И в самом деле, левого стремени под седлом не было.

Ну и как мне забраться на лошадь?

Это в данный момент больше всего меня заботило, об остальном пока не думала. Глянула на лес – вроде недалеко, и поплелась к нему, ведя за узду лошадку. На опушке может оказаться пенек, влезу на него. Еще не доходя до лесной опушки, увидела какой-то каменный столбик, очень подходящий, подвела к нему Звездочку и со столбика перебралась в седло. Нащупала уцелевшее правое стремя, сунула в него ногу и совсем пришла в себя.

Сидя на лошади, я получила возможность оглядеть местность с некоторой высоты.

Сначала лес. Что же это за лес? Совсем молодой, деревьям не больше пятидесяти лет. А где же мои двухсотлетние дубы? Где старые, могучие клены и вязы?

Эва говорила, в последнюю войну немцы вырубили...

Издали доносился шум, и я безошибочно определила – автомобили, с большой скоростью мчатся по автостраде. А под носом торчит барьер, ни с того ни с сего оказавшийся на лугу у леса.

Ясно, опять я перемахнула проклятый барьер времени. Значит, он вот так выглядит?

Развернув коня задом к лесу, я стала соображать, где же теперь мой дом. Роман говорил, что дворца давно нет, равно как и поместья, теперь у меня только дом. Прекрасно, где же он может быть? Все вокруг выглядело как-то совсем не так, как в мое время.

И опять я выбрала для себя главную проблему – отыскать дом, об остальных сложностях подумаю потом.

Вот эта ведущая к лесу асфальтированная дорога могла быть той, грунтовой, которая вела к моему поместью. Теперь она ведет к автостраде, отсюда невидимой, но отчетливо слышимой. И я тронула поводья.

Вот и автострада, бывший варшавско-краковский тракт. А вот здесь начинался мой парк. Тогда ко дворцу вела обсаженная деревьями подъездная аллея. Теперь мешали постройки и вблизи, и вдали, сбивали с толку, не давали сориентироваться.

Я растерянно оглянулась, мелькнул проклятый барьер, уже в отдалении, именно через него перескочила Звездочка... Минутку, а конь подо мной Звездочка ли? Невозможно, чтобы через сто пятнадцать лет она была такой же бодрой и молодой. А я сама? Может, на нее тоже распространяется закон пересечения барьера времени? Жаль, не разглядела лошадку как следует, по звездочке на лбу сразу бы определила – она ли, но слезать боюсь, как потом опять заберусь в седло? Ведь тот придорожный каменный столбик, который помог взобраться на лошадь, обозначал какую-то дорогу, теперь понятно, откуда он взялся. Ладно, потом как следует разгляжу лошадку, да и Роман поможет...