Текст книги "Убойная марка (Роковые марки)"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

У него даже двери не было.

Логичнее, по моему мнению, женщине было заглянуть в этот сарай, но нет, она вошла в домик. И застряла там, а я осталась в своей засаде, хорошо скрытая проклятой крапивой. Набралась терпения и решила ждать, от всего сердца сочувствуя этой дурёхе, несчастной жертве сыночка-негодяя. Материнская любовь, никуда не денешься. Будет покрывать дитя, какую бы пакость оно не совершило.

В конце концов женщина вышла из домика.

Вернее, выбежала. Теперь заглянула в сарай, вошла в него, а оттуда вышла уже успокоенная. Мне со своего места удалось разглядеть даже лёгкий румянец, появившийся на её бледном лице. По-прежнему не оглядываясь, она двинулась в обратный путь.

Ну хорошо, я узнала, откуда Веся таскал свои мешки. И что мне это даёт?

– Езус-Мария, что с тобой было? Авария?

И где ты вообще все это время пропадала? – с ужасом на лице взирала на меня Гражинка, терпеливо ожидающая меня все это время за тем же столиком в ресторане.

Я бросилась к зеркалу у входа и с беспокойством оглядела себя. Да, действительно, видок ещё тот! Надо было раньше взглянуть на себя в зеркало, да не до того было. Теперь вот пришлось пережить небольшой шок.

– Неплохо. Похоже, в таком состоянии мне не стоит показываться людям, – похвалила свою внешность я, немного придя в себя.

– Ещё бы! Так что с тобой случилось?

– Сейчас все тебе расскажу, только забегу в номер и приведу себя в порядок. Нет, никакой автокатастрофы, успокойся.

В ванной я разглядывала себя с недоумением. Это же надо – довести себя до такого состояния! Блузка спереди разорвана, один рукав курточки болтается, оба кармана почему-то отпоролись. Но весь этот беспорядок в одежде – ничто по сравнению с лицом, живописно разукрашенным чёрными полосами, точками и" крупными пятнами. Венцом этой «красоты» был поразительных размеров тюрбан из паутины, покрывающий не только всю голову, но и свисающий длинным шлейфом сзади на одежду.

Если не ошибаюсь, в нем металось несколько паучков – три или четыре штуки, я не стала считать. Кроме паутины, одежду украшали неравномерным слоем какие-то опилки, земля вперемешку с кусками перегнивших деревяшек и нечто, показавшееся мне лежалой квашеной капустой, запутавшейся преимущественно в волосах. Короче, меня смело можно было брать и выставлять в любой модной галерее современного искусства в качестве абстрактной скульптуры, придумав подходящее название, скажем «Польша вступает в Европейское сообщество».

К Гражинке я вернулась в приличном виде: отмылась и сменила одежду. Девушка продолжала смотреть на меня огромными от ужаса глазами и молча ждала разъяснений. Почти с нежностью я видела в её взгляде лишь заботу обо мне; никакого любопытства.

– Уже рассказываю, – успокоила я её. – Кажется, я так и не выпила пива, хочу наконец восполнить потерянное. Понимаешь, в меня опять что-то вступило, вспомнилась молодость с её лихими похождениями. Короче, я побывала в пещере разбойников.

Тихо простонав, Гражинка подозвала официантку и заказала пиво. А я, уже почти придя в себя после предпринятой авантюры, принялась себя же костерить:

– И на кой черт я ввязываюсь, куда не след?

Болгарский блок, само собой, я могу купить у наследника, даже если преступление не будет раскрыто. Вот скажи, на кой мне все эти плевелы, маки и васильки? И что мне дадут мои открытия, ведь главный свидетель – ты, и, если не признаешься, что у тебя в голове, глины от тебя не отстанут, ведь у глин тоже бывает и нюх, и интуиция. Никакие косвенные доказательства не помогут. Кто-то же был заказчиком, организатором и вдохновителем всего мероприятия, и ему не было необходимости самому заниматься чёрной работой. Я сомневаюсь, чтобы какой-нибудь Веся бил топором вслепую, невозможно, чтобы Вероника ни одним словечком не проговорилась, да и соседи не слепые. Минутку, соседи…

Какого лешего я лично лезу в паутину? Пусть легавые сами с ними поговорят, а следы должна отыскивать специально натасканная собака, – не унималась я. – Видишь, как сейчас умно рассуждаю, а час назад очертя голову полезла в крапиву, и ты видела последствия. Уверена, тебя первую следует прижать к стенке и как следует допросить.

Гражинка молча слушала меня, и лицо её постепенно темнело. До меня не сразу дошло – румянец, девушка ведь загорела. Замолчав, я вопросительно уставилась на неё. Какая же я идиотка, так ничего ей и не рассказала, а ведь, возможно, некоторые из моих открытий и для неё представляли бы интерес.

– Ладно, скажу наконец, что я обнаружила.

Помнишь, я рассказала тебе о Весе и его мамаше, да помнишь, конечно, не могла же за два часа начисто позабыть о них, какие бы страсти не терзали твою душу. Своими расспросами я, похоже, сильно напугала бабу, и, когда мы расстались, она опрометью кинулась в какой-то заброшенный домишко недалеко от своего дома. После её ухода я тоже там побывала, паутина именно оттуда, к, представь себе, я обнаружила следы, весьма чёткие…

Любой дурак заметил бы, что заброшенный домишко не совсем уж заброшен, в нем появляются люди. Именно здесь прятал Веся своё вторичное сырьё, собирая его по всей округе. Чувствуя здесь себя в безопасности, Веся не особенно старался заметать за собой следы. Вот по следам на пыльном полу я и разыскала его тайник. Причём отдельные мелкие предметы Веся по дороге терял, и они тоже служили мне дополнительными указателями. Я обнаружила пряжку, похоже, от ремня, совсем новую, затем почерневшую серебряную ложечку. И наконец, сам тайник. Домик, как видно, не ремонтировался с самой постройки, обветшал, пол прогнил, и у печки образовалась дыра. Все говорило о том, что ею пользовались. Некоторые доски были наверняка специально проломлены рукой человека, а не просто обвалились от времени, причём проломлены, похоже, в спешке и совсем недавно. Разумеется, я туда заглянула – мне показалось, из дыры что-то торчит, – и была жестоко наказана за любопытство. Трухлявые доски под ногами не выдержали моей тяжести и рухнули подо мной, рядом что-то упало с треском. Я в панике ухватилась за печь, которая продемонстрировала полнейшее отсутствие стабильности и развалилась, засыпав меня с головы до ног. Падая в подпол, я угодила в какой-то угол, уничтожив многолетние труды бесчисленных поколений пауков. В довершение всего, выбираясь из паучьего царства, я разорвала одежду И все же я не ошиблась. Из ямы что-то торчало. Собственно, яма была неглубока; домишко от земли отделялся двойным полом, а пространство в нем заполняли опилки, так что я мягко погрузилась в тайник и не более чем до колен.

Освободив голову, я щёлкнула зажигалкой и при её свете извлекла из-под ног ту самую вещь, которую заметила ещё раньше. Это оказался один из подносиков, обитых плюшем, с круглыми углублениями для монет. Конечно, пустой, никаких монет не было.

Рискуя вызвать пожар в ветхом домишке, сплошь заполненном горючими материалами, я с помощью все той же зажигалки тщательно осмотрела тайник и нашла смятую пустую пачку из-под сигарет «Популярные» с фильтром.

Пачка была свеженькой, под полом она пролежала недолго. И все.

Прихватив обнаруженные предметы, я выкарабкалась из-под пола, оборвав при этом оба кармана. Когда вылезла, выяснилось: то, что с треском упало, когда я лезла в тайник, было бочонком. При падении от него отвалилось дно, а гнилостный запах, тотчас заполнивший все пространство, недвусмысленно свидетельствовал о том, что некогда бочонок был набит квашеной капустой. Отряхнувшись как могла, я огляделась и сама на себя взъярилась, что вовсе не обязана была ползать здесь в грязи и смраде, это дело полиции. Не знаю, принесёт ли им какую-нибудь пользу моя детективная инициатива, а вот вред я нанесу несомненный, стирая оставленные кем-то старые следы и оставляя новые. Впрочем, так им и надо, а то, вместо того чтобы работать, они успокоились, заполучив Гражинку.

Раз уж я попала туда, решила осмотреть все досконально. Обнаружила вторую комнатку, всю равномерно покрытую пылью и с непорванной паутиной в дверях, поэтому оставила её в покое. А вот кухня.. В кухне явственно виднелись следы пребывания людей. Две пустые пивные бутылки и многочисленные сигаретные окурки. Ничего похожего на постель я в домишке не заметила, из чего сделала вывод: здесь не жили, а только для чего-то сюда приходили.

Окурки я собрала в бумажную салфетку, действуя не очень аккуратно, зато бутылки взяла с величайшей осторожностью, ибо отпечатки пальцев на них можно было видеть даже невооружённым глазом. Я боялась оставлять свои находки в домике, ещё пропадут, пока полиция до них доберётся, а у меня в багажнике много целлофановых пакетов, вот и заверну в них вещдоки. Господи, и зачем я себе создаю лишнюю работу? Может, назло прокурору?

Обо всех своих злоключениях я в подробностях проинформировала Гражинку, которая слушала меня с горящими глазами, после чего пожелала взглянуть на вещдоки. Почему нет, мелкие предметы находились у меня с собой в сумочке.

Окурки не вызвали у девушки ни малейшего интереса, а вот в пряжку от пояса она так и впилась глазами. Я бы, несомненно, с ехидством поинтересовалась, не знакома ли ей эта пряжка, но в этот самый момент вдруг заметила: на смятой сигаретной пачке что-то написано. Разгладив пачку, я увидела на ней девять цифр, явно номер какого-то сотового телефона.

Я поделилась с Гражиной своими соображениями.

– Человек, похоже, записал номер телефона не в последний момент, а раньше. Возможно, уже переписал в записную книжку или позвонил, и больше номер не нужен. А потом забыл об этом и выбросил пачку. Видимо, происходило это совсем недавно, от долгого лежания пачка выглядела бы совсем по-другому. Вот интересно, можно ли дозвониться до владельца мобильника, зная его номер, не придумали ли каких-нибудь хитростей? Большинство держит в секрете номер своего сотового. Мне известно много способов, как защититься от ненужного звонка на стационарный телефон, а вот как с сотовым – не знаю.

Тут только я заметила, что Гражинка меня не слушает. Она как загипнотизированная продолжала разглядывать пряжку. Не трудно было догадаться, что это означает. Но не станем преувеличивать. Если мы даже любим кого-то без памяти, то самого человека, а не его пряжку от брючного ремня, не шнурки от ботинок, не под" тяжки. Разве что…

– Ты сама ему купила этот ремень, так ведь? – спокойно и напрямик спросила я.

– Да, – вздохнула Гражина. – И долго выбирала пряжку с его знаком зодиака.

Правильно я догадалась.

Тут она, словно очнувшись, в ужасе уставилась на меня, что мне даже стало обидно. В конце концов, я не огнедышащий трехголовый змей и не злобный гном. И даже не ведьма, хотя из всех этих сравнений последнее – самое подходящее. Нет, тут даже ангел не выдержит, не только я.

– Сколько можно притворяться? – обрушилась я на девушку. – Ведь с самого начала даже дураку ясно – ты по уши завязла в этом деле.

Кончай увиливать и выкладывай все начистоту, будем вместе решать, как выпутываться. Или, может, ты и в самом деле боишься, что этот твой хахаль зарубил Веронику топором? Но даже если и так, возможно, найдём смягчающие вину обстоятельства. Давно пора расколоться, вон ведь как извелась. Ну, в чем дело?

Лицо несчастной девушки из синюшно-бледного стало пунцовым, она с трудом дышала. Того и гляди в обморок упадёт.

– Да нет.., ты не то думаешь.., это невозможно.., не так.., не так…

– А как? Сделай милость, уточни, я хоть и догадываюсь, но не обо всем. То есть он замешан, но без топора, так? Или пришиб её случайно, просто рука дрогнула…

– Ну знаешь, этого не может быть Я не согласна!

– Хорошо, я тоже могу не соглашаться, за компанию с тобой, что совсем не мешает как следует взвесить все известные нам обстоятельства. К чему он причастен? К маркам? К монетам?

К другим ценностям? Фарфор, серебро? – настырно допекала я Гражинку. – Ты же сама упоминала о какой-то безделушке времён Варшавского княжества…

Гражинка глядела на меня полными слез глазами раненой лани.

– Только слез нам сейчас и не хватает! – проворчала я. – Тогда весь зал обратит на нас внимание. Болеславец не Париж, сплетни здесь – страшная сила. Соберись с духом, в твоих же интересах обсудить все спокойно. И учти, в конце концов, пряжку нашла я, а не глины, хоть небольшое, но утешение, согласись.

– Но ведь ты, – выдавила из себя Гражинка, – но ведь ты им скажешь. Просто обязана сказать. А ведь он… О боже!

– И вовсе не обязана, – холодно проговорила я. – Если узнаю, что на самом деле происходило и какое значение имеет пряжка. А ты по-прежнему молчишь как гроб повапленный… тьфу! Ведь я сама по себе не могу обо всем догадаться. Этот твой хахаль там был, теперь знаю твёрдо, но в каком качестве? Что он там делал?

А может, и ты не знаешь? Подносик из-под монет – вещественное доказательство, факт, и этот факт я пока держу в своей машине. А может, твой парень лишь следил за преступниками и теперь намерен их шантажировать? Видишь, к каким выводам можно прийти, если некоторые будут молчать, как.., как не знаю кто. Я ведь могу выдвинуть и ещё парочку версий, одну лучше другой, ты меня знаешь, воображения хватит, вот фактов маловато, помоги же мне. Хочу услышать от тебя хоть одно, слышишь? Одно объяснение, вместо всех этих слезливых причитаний.

– Кажется, немного коньяка мне бы помогло, – дрожащими губами пролепетала Гражинка.

Я оглянулась на официантку. Ресторан почти полупустой, официантка работой не перегружена, и коньячок появился незамедлительно. И так же незамедлительно был принят страждущей.

Помолчав немного, она глубоко вздохнула и обречённо начала признаваться:

– Я и в самом деле не хотела тебе о нем говорить, вообще, ещё до всего… Знаешь ведь, как я подхожу к этому.., к этому…

– Сексу. Знаю. Валяй дальше.

– Сплошные сомнения… И вовсе не только секс, вот ты всегда так.., грубо…

– Молчу, молчу. Но похоже, в данном случае были не только сомнения? Судя по твоим душевным терзаниям.

– Знаю, у тебя я понимания не найду, нет в тебе тонкости.., но чего уж там скрывать. Влюбилась я. Очень.., очень влюбилась, есть в нем что-то такое, словом, без него я не представляю себе жизни. И в то же время что-то в нем меня настораживает…

– Судя по всему, настораживает совсем немного, да и то лишь тогда, когда его нет рядом.

А когда он с тобой, страсть застилает глаза.

– Точно! – подтвердила девушка и спохватилась:

– А ты откуда знаешь?

– Не ты первая, не ты последняя, – со вздохом отвечала я. – И мне довелось такое пережить. Но к делу, – поспешила отогнать я нахлынувшие было воспоминания. – Так вот, когда ты о нем думаешь на расстоянии и относительно спокойно, то взвешиваешь все за и против? Или не в состоянии этого делать, в голове полный сумбур?

– По-разному бывает. В основном сумбур.

Ах, я и сама не знаю, мотает меня из стороны в сторону. А в последнее время живу как на качелях, то лечу вверх, то опускаюсь на самое дно.

Я бы уж предпочла нечто среднее, чтобы земля была под ногами, а не такая пустота вокруг.

– Размечталась! – с укоризной фыркнула я и опять спохватилась: ну что у меня за характер.

В конце концов, эту девушку я знала уже несколько лет. Обычный, заурядный парень показался бы ей скучным и недостойным внимания.

Я даже могла припомнить ей одного такого, да чего уж растравлять сердце несчастной, и без того мучается.

Коньяк – отличная терапия, я всегда говорила. Гражина почти обрела душевное равновесие и уже спокойнее продолжала:

– Возможно, теперь я об этом жалею, но…

Нет, не стала бы ничего менять. Знаешь, в Патрике есть что-то, чего я не могу до конца понять.

А я с самого начала знала, что дело добром не кончится, подспудно чувствовала. Ты права была, говоря о секретах.

– О каких секретах?

– Ну, помнишь, однажды ты сказала., что если кто-то делает из чего-то секрет, это всегда нехорошо пахнет. Так ты выразилась.

– Надо же, какие умные вещи я иногда говорю.

– А он как раз именно такие штучки откалывал – все у него какие-то тайны. Никогда не скажет, куда едет и зачем, чем занимался во время долгого отсутствия и где был, а уж если приходит, то, как правило, с опозданием и ни за что не объяснит, почему опоздал. А то и вовсе не придёт, хотя мы договорились встретиться, и на все расспросы ответ один: не мог прийти. Понимаешь? А какого лешего не мог?!

– Разные бывают причины. Например, защёлкнулась задвижка, когда он сидел в нужнике, как любимой девушке признаться в таком? – не преминула съехидничать я.

Гражинка, слава богу, пропустила мою шпильку мимо ушей, продолжая исповедь с ещё большим отчаянием:

– И сюда тоже якобы за мной приехал. Ну ладно, в Дрезден – вслед за мной, но сюда?.. Мне неизвестно, знал ли он Веронику, но слышал о ней наверняка. Болеславец ему знаком. Откуда? Родился здесь или часто приезжал? Опять полнейшая неизвестность., – А где он родился?

– Понятия не имею. Он не желает об этом говорить.

– Может, в бывшем Советском Союзе? Теперь стыдно в этом признаваться, вот и не говорит. Воспитывался и рос в детском доме".

– Ничего подобного! У него были родители, я видела их свадебную фотографию. Похож на отца как две капли воды. Вылитый папочка.

Чем Патрик занимается – я не знаю. Посредник, менеджер, бизнесмен? Хоть бы намёк какой.

А когда о работе ни слова – мне все представляется подозрительным. Он ни о чем, что касается лично его, не желает говорить.

– А о чем желает?

– Обо мне. О нас. Причём обо мне все-все, потому что, видите ли, любит меня.

– Специальность какая-нибудь у него есть?

Хоть это-то тебе известно?

– Есть. Он специалист в области металловедения, как-то говорил об этом. И это правда, несколько раз убеждалась, что в железках он разбирается отлично.

– Стукнет по старой подкове и сразу выдаст, из чего она и когда сделана?

– Да, что-то в этом роде. И скорее технарь, а вот эрудицией не блещет. Ну, Шекспира или ещё кого из великих иногда цитирует наизусть, а вот о Мильтоне и не слыхивал. Опять же каждую химеру на соборе Парижской Богоматери назовёт и расскажет о ней целую историю, в джазе разбирается, зато Баха от Вагнера не отличит.

– Я тоже, – напомнила я девушке.

– Немузыкальная я, для меня вся их музыка – просто шум, а уж Вагнера я просто не выношу.

– О Сартре знает лишь то, что тот ходил в чёрном свитере…

– Уже неплохо.

– ..А Уортона считает биологом, открывшим потрясающий факт, что у голубки тёплая гузка.

– Тонкое наблюдение! – похвалила я.

– В живописи путает импрессионистов с абстракционистами. Пикассо для него величайший бабник столетия, Дали знаменит лишь своими усами, да и то он не уверен, усы на лице художника или на его картинах. Считает, что любая хорошая забегаловка выше самого знаменитого музея в мире.

– Не он один такой.

– И вообще для него духовные ценности не существуют, в людях он уважает лишь силу.

В наше время выживает сильный, слабый гибнет – это, считает он, в порядке вещей. А вообще – в этой жизни превыше всего материальное благосостояние.

Не слишком ли многого требует она от своего, поклонника? Он её любит, а это главное. На кой ей вся эта культура, тем более что эрудиция его какая-то.., в клеточку, а это даже интересно.

Гражинка легко может восполнить недостатки его образования. Нет, причина кроется в чем-то другом.

– Ну, с интеллектом все понятно, – попыталась перевести разговор в иное русло.

Но Гражина меня словно не слышала. Теперь она с головой погрузилась в область литературы, в которой её возлюбленный отличается просто возмутительной неграмотностью. Пруса никогда не держал в руках, его «Куклу» видел только на экране, да и то половину, о Сенкевиче знает лишь то, что проходили в школе, а Венява-Длугошевский существовал для него лишь как Венява, так звали кобылу, победившую на скачках. Я её тоже видела, кобылка что надо. Уверена, что генерал Венява-Длугошевский, стопроцентный мужчина, в гробу перевернётся, если узнает, что его именем назвали лошадь.

Мне надоело выслушивать её бесчисленные претензии к любимому мужчине, и я бесцеремонно прервала девушку:

– Слушай, кончай со своими духовными запросами, давай вернёмся на грешную землю.

Остановленная на всем скаку где-то в середине Пруста, Гражина не сразу поняла, о чем я говорю. Пришлось растолковать.

– Я тебя спрашиваю насчёт постели, – задала я вопрос со свойственной мне прямотой. – Знаешь такой предмет меблировки, как кровать?

– О, в постели он великолепен!

И, сконфузившись, сразу замкнулась. Она никогда не придавала большого значения сексу, была в этом отношении законченной пуританкой и не любила разговоров на подобные темы. А вот тут не сдержалась. Однако слово не воробей…

– Ну что ж, из того, что ты мне рассказала, я заметила в нем больше достоинств, чем недостатков, – попыталась я успокоить её. – Любит тебя, и ты относишься к нему с нежностью. А теперь перейдём к делу. Я же ясно вижу, тебя что-то мучает. Что общего у твоего Патрика с Вероникой, преступлением и пропавшими монетами? Что-то общее точно есть. Скажи мне в конце концов, что ты знаешь.

И Гражинка, тяжело вздохнув, заговорила:

– Ладно уж, скажу, что знаю. Он уже давно спрашивал меня, что мне нужно от Вероники, зачем я к ней хожу. Возможно, я сама ему об этом сказала, точно не помню. В прошлый раз, когда я возвращалась из Дрездена, он здесь ожидал меня, но жил не в гостинице.

– А где?

– Сказал, у знакомых. Не знаю, у каких знакомых.

– А в Варшаве он где живёт?

– В своей квартире. Полторы комнаты с кухней, на Окенче. Но его визитная карточка на дверях не приколота.

– Визитная карточка ещё ни о чем не говорит, я могу прицепить хоть с Гретой Гарбо, для меня это не имеет значения.

– А для меня имеет! – гневно возразила Гражина. – Для меня визитка – символ какой-то стабилизации, место человека на земле, место, добытое честным путём, когда нет необходимости ничего скрывать. Когда скрывают, это.., это подозрительно.

Что ж, может, она в чем-то и права, хотя и не совсем. Ведь по-разному бывает в жизни. А вдруг и меня разыскивает какой-нибудь нахал именно таким вот способом, просматривая все визитные карточки…

Нахал… Езус-Мария! А как же письмо? Вот, опять вспомнилось, и я критически спросила себя: а кто же я в таком случае? Не нахалка ли, когда вот так, безжалостно прижав девушку к стенке, можно сказать, схватив её за горло, выжимаю нужные мне сведения, которые она именно мне как раз и не хотела сообщать. Ни тактичности, ни понимания с моей стороны, а лишь грубая напористость и никакого снисхождения к тонкой натуре девушки. Вижу ведь, как для неё мучительно раскрывать свои интимные тайны, а не отстаю.

Да, все это так, но без насилия над её субтильной душой я не добьюсь сведений, необходимых для её же спасения. Сама по себе Гражинка слова лишнего не проронит, а мне со своими окурками и пивными бутылками без её показаний многого не добиться. Ага, ещё пустой подносик из-под монет. Опять же вещественное доказательство лишь в том случае, если кто-то (в данном случае только Гражинка) заявит, что до убийства и грабежа видел в доме Фялковских именно на таких подносиках размещённые монеты нумизматической коллекции пана Хенрика. Можно, конечно, промолчать о моих находках, выбросить к чертям собачьим все собранные мною вещдоки и уехать в Варшаву. Ну нет, не выброшу, скорее рука отсохнет!

И все же Гражинкино письмо уже в который раз оказало своё воспитательное воздействие.

Я взяла себя в руки, постаралась сдерживать эмоции и не давить на девушку, давая и ей возможность рассуждать спокойно.

– Ладно, заткнись, – тактично попросила я подругу. – Не будем больше о хахале, какой он есть, такой есть, это ваше дело, давай о конкретных фактах. Когда ты с ним первый раз говорила о Веронике, после смерти Хенрика или ещё до?

Гражинка честно задумалась.

– Точно не помню. Хотя.., ага, вспомнила.

Сразу после того, как я первый раз побывала у Вероники, как только вернулась из Болеславца в Варшаву.

– Так, выходит, он тебя расспрашивал в Варшаве, а не здесь?

– В Варшаве. Он всегда знает, куда я уезжаю и зачем. Я-то всегда с ним делюсь, не то что он…

Так вот, Патрик знал, что я побывала у Вероники, и стал расспрашивать – зачем. Как-то так, ненавязчиво расспрашивал, даже небрежно, во время обычного разговора. И заметил при этом, что она очень неприятная баба, он бы советовал мне держаться от неё подальше, не при моем характере и добром сердце иметь дело с такими людьми. Так и сказал. Знаешь, он меня насквозь видит и, кажется, любит, заботится обо мне. Я ему ответила, что в данном случае с этой неприятной бабой общаюсь по твоей просьбе, причина сугубо деловая и ни при чем здесь доброе сердце. Ну, он и спросил, какая такая деловая причина, тоже мимоходом, и больше об этом не заговаривал. А ничего, что я проболталась? – вдруг встревожилась девушка. – Ты вроде бы не делала из этого секрета.

– Не делала, но вдруг он тоже охотится за болгарским блоком-105?!

– Вряд ли, когда я сказала о коллекции марок и упомянула конкретно болгарский блок, он не выразил абсолютно никаких эмоций: ни искорки в глазах, ни дрожи в голосе. И потом ещё как-то заговорили с ним о Вероникином наследстве, тоже случайно. И тогда он сказал, что филателия его вообще не интересует, а вот что касается болгарского блока, тут он назвал какую-то конкретную вещь, но я напрочь забыла – нет и не проси, ни в жизнь не вспомнить, знаю только, что не из области марок, а, как я поняла, какой-то нумизматический раритет. И ещё при этом он выразился, что марки – ничто в сравнении с монетами, вот это я запомнила. И все.

Вот теперь я тебе рассказала буквально все, что может касаться его интереса к Вероникиному наследству. И верь мне, понятия не имею, что у него с ним общего. Но сердцем чувствую: что-то есть! Больше ничего тебе сказать не могу, хоть жги меня огнём. Однако в то, что он её убил, ни за что не поверю.

– Неплохо бы… – начала было я, но, спохватившись, замолчала. Ясно, было бы хорошо проверить, почему он не пришёл на условленную встречу с ней и что делал в это время, но сообразила – без помощи полицейских мне этого не узнать. На Гражинку больше давить не буду.

А значит, завтра мне предстоит на редкость беспокойный день…

Только я уселась на предложенный мне полицейским комендантом стул, как в его кабинет без стука ворвалась какая-то девица.

Насколько я поняла, её появление было неожиданным не только для меня, но и для старшего комиссара полиции. Впрочем, чего тут понимать, эта особа развеяла бы все мои сомнения, ибо с порога принялась визгливо кричать, совершенно игнорируя моё присутствие:

– Все оно так и было, как я сказала! Не хотела я! Не желала! Он вцепился в меня, как.., как не знаю что! А я не хотела! Кричала: буду жаловаться, а он, паршивец, только ухмылялся, и все тут.

Нет чтобы пообещать – поженимся, мол, – ведь даже не обещал. А я не из таких! Или в костёл, или в суд! В подвал меня затащил и там… Силой!

Так я требую протокол составить, я этого так не оставлю, и пусть не надеется!

И я, и комиссар безмолвствовали. Тоже на секунду замолчав, девица окинула нас внимательным взглядом и снова раскрыла было рот, но тут старшего комиссара словно прорвало.

– Гжелецкий! – заорал он.

Сержант в мгновение ока материализовался в дверях.

– Возьми панну Рудек в камеру для задержанных, там пусто, и составь протокол, – уже нормальным голосом приказал начальник.

А когда возмущённая жертва насилия выходила из комнаты, старший комиссар так выразительно подмигнул подчинённому, что даже мне стало ясно, насколько несерьёзна просьба потерпевшей. Надо было просто на время заткнуть ей рот, а увековечивать на официальном бланке её претензии совсем не обязательно. Вся эта сцена меня заинтересовала, но не до такой степени, чтобы отложить дело, с которым пришла.

Решила быть с полицией осторожной и проявлять должное уважение, то есть помнить о своём паскудном характере и вести себя благопристойно.

– Мне очень не хочется быть навязчивой, и уж вовсе ни к чему отнимать столь ценное для следственных органов время, – начала я дипломатично. – Однако честно хочу предупредить: судьба Гражины Бирчицкой меня волнует больше, чем болеславскую полицию, я очень привязана к девушке, а кроме того, она нужна мне в Варшаве. Из-за её длительного отсутствия застопорилась наша совместная работа. Вот я и решила на свой страх и риск, стараясь не вредить расследованию, подключиться к нему.

И мне повезло. Я обнаружила вещественное доказательство. Во всяком случае, таковым оно мне представляется.

Тут я достала из сумки нумизматический подносик и положила его на стол перед комиссаром полиции. Тот внимательно оглядел его, затем устремил на меня вопрошающий взор.

Я не заставила себя упрашивать, но мысленно все твердила себе: «Тактично, спокойно, с достоинством. Без хвастовства».

– Если это не подставка от нумизматической коллекции Фялковского, то я персидский шах. Нетипичная, согласна, такие вещи чаще встретишь в музеях, чем в частных коллекциях, и все же… Я очень старалась не стереть отпечатки пальцев.

Услышав про отпечатки пальцев, полицейский резко отдёрнул уже протянутую к подносику руку и поинтересовался:

– Откуда она.., оно.., у пани?

Нет, я не ляпнула, что они сами давно должны были установить наличие нумизматической коллекции в доме Фялковских, хотя мне очень хотелось их упрекнуть. Боюсь, будь тут прокурор, я бы все же ляпнула. Не терплю прокуроров.

Но раз его нет, над полицией издеваться я не намерена. И спокойно, по-деловому описала свои вчерашние похождения. Естественно, старший комиссар поинтересовался, с какой стати я вообще полезла в заброшенный дом.

Пришлось признаться: из-за металлолома – и в подробностях описать трудягу Весю и его несчастную мать. А так не хотелось впутывать несчастную женщину в это дело!

– Её фамилии не знаю, но она ни при чем, железяки собирает её сын. Очень надеюсь, что не он убийца…

– Копеч, – не стал темнить полицейский. – Его зовут Веслав Копеч, хорошо известная нам личность. Если даже выяснится, что убийца он, то все равно – лишь исполнитель, а мы ищем заказчика. Впрочем, кто их знает… Хорошо, что сказали, надо будет с ним серьёзно побеседовать. А что пани там ещё нашла?

Я передала полицейскому все трофеи, за исключением пряжки от брюк. Да и не было её в моей сумке, пряжку я оставила Гражинке и позволила себе на время забыть о ней. Власть по-прежнему не питала ко мне тёплых чувств, об этом недвусмысленно свидетельствовало выражение лица моего полицейского собеседника.

И в то же время он вроде бы немного смягчился.

Во всяком случае, счёл нужным признаться неприятной бабе:

– Вот так всегда бывает, когда хватаешься за первую попавшуюся версию, лежащую на поверхности, тем более, что все вокруг только о ней и твердили. Знаете, когда довлеет стадное чувство… Свидетели.., к черту таких свидетелей!