Текст книги "Старорусская вышивальщица (СИ)"

Автор книги: Инна Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Я был на том тракте, я видел ее.

– А неплохо бы закусить, барышня, как вы считаете? Путь неблизкий, ночлег нескоро, – Макар спустил Феклу с небес на землю, – Хорошо бы сейчас куриных потрошков на сале. Да со шкварками… Да хлебушком макать… И луковицу взять, да как хруст! И квасом в прихлебочку.

И они отправились есть.

Пойдемте и мы.

Часть IV

Теплело. И мир становился другим. Небо заволакивала непроглядная хмарь. Накрапывал дождик, переходящий в снег. Лошади глубже проваливались в наст. Да тут еще на беду Дипаля решила сходить замуж. Сивый конь было обогнал их, а потом как-то раздумался и попер прямо на Дипалю свататься. Оглобли загрохотали, заскрипели подпруги, вожжи перепутались.

– Эх, – жалился Макар, – так хорошо шли! И вот на тебе! Стой тут по уши в воде, распутывайся!

И он зло ругал коня, махал на него руками, тыкал пальцами в бока, чтобы тот поворотился. А конь и не думал воротиться. Он думал жениться.

– Все, мужик, тут намертво, резать надо! – чужой кучер осматривал перекрученные вожжи.

– Да ну тебе – резать! Распутаемси!

– Да че время терять? Режь! Новых вожжей отмотаешь да заправишь!

– Я эти-то только заправил! Не буду резать!

Долго спорили они, как обычно спорят вышивальщицы, решая судьбу узла на изнанке. А тем временем Макар тут подтянул, там ослабил, здесь петлю подковырнул и пошло дело, узел стал слабеть, распадаться и вдруг сам раскрутился так, что и неясно было, как он возник. Но время было упущено.

– Ночь близко! Вы б заночевали тут у нас!

– Нехай доедем! Авось до Валдая рукой подать.

– Места у нас тут особенные. Я б остерегся!

– А мы не из робких, паря!

– Ну да храни вас Бог!

И телега вскоре свернула на деревню. Макар и Фекла Иововна остались одни на тракте.

Близились сумерки. Безликие, сырые, они стирали радость с лиц и заползали под кожу.

“Куда ты едешь? Зачем? Кому это надо, а? – шептали они, – Вот она – твоя жизнь. Сплошная серость. Как этот снег, как это мертвое небо. И ничего тут никакой лисичкой не исправить. Ничего. И пытаться не за чем… Пустое…”

Тьма навалилась внезапно. Лошади хрипели, и только по этому звуку Фекла понимала: она не одна в этом мире, есть еще рядом живое.

– Че-то я передумал. Я из робких, – внезапно решил Макар.

– Что же делать?

– А я почем знаю? Ехать дальше – невозможно. Собьемся с дороги, поминай как звали. Огня не разжечь: все сырое кругом. Ждать рассвета… Ох, ну и ночка…

И тут появились они. Сначала Фекла решила, что это туман стелется из леса. Он наползал со всех сторон, и чем ближе, тем явственнее выступали из него тонкие безжизненные тела. По снегу стелилась бахрома необметанных саванов. Босые ноги чуть слышно чавкали, касаясь земли.

– Ну, – внезапно сказал Макар, – Сдается мне, ничего хорошего я тут не увижу.

И натянул шапку на глаза. Аж до губ достал. Просипел из-под меха:

– Если что случится, сообщи.

А мертвые вышивальщицы уже глядели слепыми очами в глаза Феклы.

– Я чую! Я чую тут нитки дмс! – шептали они.

– Кто ты? – спросила одна из них.

– Я за лисичкой в Новгород еду…

– Все смерть! – завопили они – Ты умрешь раньше, чем лисичка продвинется в очереди твоих вышивальных планов! Отдай нам свои нитки! Зачем ты привезла их сюда ранить наши души!

Фекле было комфортно среди мертвых. Точь-в-точь ее вышивающая семья: слепой взгляд, тупые ответы невпопад на “отвяжись” и эти вечно протянутые руки, требующие подать бобинку с нитками.

Внезапно лошади двинулись, будто их повел кто. Свернули с дороги, побрели в сторону жидкого скрюченного леса.

– Ооо, плохо дело… Никак на болота тащат… – подумала Фекла – Святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй мя!

– Даааа! – заскрипела одна из теней, – Как я при жизни любила иконы вышивать. Все благолепное такое… Насыплю бисера в мисочку и шью… Шью… И всю жизнь так шила, а потом подняла глаза, а я здесь! И бога нет, и никого нет! И труд мой в пустую…

– Да что же в пустую? – принялась утешать ее Фекла, – Вот же иконы людям остались…

– Сердце! Сердце людям оставлять надо было! Это мне Он так сказал! Сердце! А я разменяла его на бисер! Разменяла!

И Фекла вложила в ее бесплотную руку моточек ДМС. Глаза мертвой вышивальщицы блеснули. И стали мертвее прежнего.

– Я ни на кого не разменивалась! Я любовь ждала! Я 35 единорогов вышила! Да-да! И того прогонного от Кастом Крафтс! Говорила мне мамо: сходи, доню, на бункер, выброси мусорное ведро! Можа, встренешь кого! Нет! Я шила, шила! Казалось, вот оно, рядышком счастье! Да кто же знал, что я на ретроградную Венеру шью? Что все мимо! Все в пустую! Знать бы раньше… Но ничего, ничего… Я напоследок себе домик вышила… Домовинку, такая хорошенькая домовинка, чистенькая… Хочешь в гробу моем полежать?!! – заорала она и вцепилась Фекле в ладони.

И ей Фекла вложила в руку бобинку дмс. И потащила покойница нитки в гроб, как несут из роддома детей. Столько нерастраченной любви было в каждом ее могильном шаге.

– Я помню, и у меня дети были… Трое… кажется, трое. Родион и… Девочки… Забыла, как девочек звать… Я по 15 тысяч крестиков в неделю вышивала. И все мало казалось. Я хотела 20 тысяч! 20 тысяч крестиков сделают меня счастливой. И я бы смогла 20 тысяч! Смогла! Мне чуть-чуть оставалось! Я уже 17850 вышила и у меня сутки еще впереди были! А потом случилось что-то… Туман… И я здесь… Я помню свои работы, каждый крестик, каждый стежок бэка, я не помню лица детей. Им остались мои работы… Я думала, это много! Но это ничто! Им не осталось меня! Ни капли, ни граммочки! Я вся прошита нитками! И эти нитки душат меня!

И Фекла заплакала вместе с тенью. И вложила ей в ладонь бобинку дмс. И бобинка обожгла огнем покойницу. Она исчезла.

– Огонечки… Как я любила оформлять вышивки… Багетик подбирать… А теперь понимаю, это я себе могилку огораживала… Вот здесь – год моей жизни похоронен… А там – другой… И вся жизнь так по стенам висит… – она взяла бобинку из рук Феклы и отступила в вечность.

– Я каждые выходные хотела в музей сходить. Или в кино. Или куда угодно… Но, бывало, как засяду за пяльцы с утра, так сутки прочь… Ничего не вернуть…

И тени подходили, брали бобинки из живых рук и исчезали во мраке, на миг счастливые и навек отравленные счастьем этого мертвого обладания.

– Ну, бабы, развели вой! Не могу слушать больше! Вспотел под шапкой! – Макар плюнул в сторону, – Дай им повод попричитать, так и начнется! Этак мы тут не то, что ночь, год торчать будем. Вы, барышня, когда снова захотите эту дурь послушать, на стене где-нибудь в людном месте напишите, мол, отдам палитру ДМС самой грустной вышивальщице. Вот тоже самое начнется, один в один. Придумали тоже! Эка печаль – померли! Ну померли, с кем не бывает. Вот у меня сват по весне преставился. И ничего. Как был веселый мужик, так и остался. Ходит по ночам, огурцы из кадки таскает, хрустит на всю избу. Вдова в него лаптем кидает, чтоб спать не мешал. А он ей за то на пятках паскудства всякие углем пишет. Вот это я понимаю – покойник! С выдумкой. Эй, Сансетредя! Дипаля! Куда чешете? Чаво пригорюнились? У вас копыта, вас сроду вышивать не заставят. Вывозите, родные!

И лошади стали разворачиваться, выгребать на твердую землю, искать под ногами привычный наст укатанной дороги. Занималась заря.

Часть V

На пригорках зачернели избы. Приближался Валдай. Макар погонял, подбадривал лошадей: – Овес! Сейчас овса навалят!

И они несли во всю прыть, чуя близкий роздых. А Макар мечтал о беленькой. Вот доберутся до тепла, сядет он у печки, вытянет затекшие ноги, достанет из-за пазухи черную канву-ленту, заправит в иголку полпасмы кировских белых, да как начнет вышивать. В мыслях он уже придумал орнамент на новую рубаху. И пусть только попробует кто его с места двинуть, он задаст трепака! И так будет он шить сутки напролет, пока не ушьется до беспамятства.

Они въехали на постоялый двор. По всему было видно: хозяин живет в достатке. Изба с теремом и подклетью. Конюшня на десяток голов. Собственная баня, в которой – вывеска зазывала посетителей – есть бульбулюзи. А самое примечательное было в том, что над входом болталась табличка “Клопы free”. Двусмысленность прочтения насторожила Феклу Иововну. Дворовые люди суетились туда-сюда и неясно было, кто главный.

Зашли в дом. И чуть не выскочили обратно.

Все стены украшали вышивки в причудливых рамах.

– Да что ж за гадство-то такое! Будет моей душе покой али как! Да сыт я уже этим рукоделием! Да что это за дорога такая, вдоль которой одни буйнопомешанные вышивальщицы толпятся! Господи! Если ты меня сейчас за то караешь, что я в 45 м году Дуняше сказал, что она со своими пяльцами дурью мается, так я все понял уже, Господи, я сообразительный! Хорош шутковать! Вчера ваще не смешно было, а сейчас так не смешно, что аж тошно. Меня же щас такой палитрой вывернет, пол не ототрут! – выл Макар, на которого плохо подействовали давешние покойницы.

– Макар, успокойся, – Фекла взяла его за руку, – Не смотри на вышивки. Смотри, какие рамы чудные…

Макар притих, вгляделся.

К ним подскочили дворовые девки:

– Ой! Вам вышивки понравились! Да! Они просто чудо! Сколько вкуса! Какая изысканная манера! – громко голосили они.

(Фекла скосила глаза и убедилась, что подолы их юбок подшиты)

– Хоть в гроб клади, – не сдержалась она.

– А что? Можно и в гроб! Да только к самоей императрице, не меньше! Не хотите купить?

– Гроб?

– Да вышивки!

– Нет, спасибо. Нам бы пообедать да комнаты для ночлега…

– А! Это мы мигом! Мигом! – и девки засуетились, забегали.

– Хм, хм… – внезапно раздалось с потолка, в светелке над головой что-то зашуршало.

– Сама шеволится! Марфуш, сбегай узнай, что надо?

– Не, Люська, я прошлый раз бегала, давай ты?

– Ну сбегай, я тебе карандашную разметку с канвы ототру!

– Честно ототрешь?

– Вот те полукрест! – и Люська ткнула себя щепотью в левое плечо и печень.

Марфа застучала по ступеням, взбираясь в светелку.

– А кто там? – осторожно спросила Фекла.

– Да барыня наша, вот же ее работы по стенам. Она сама вышивает! И нас помаленечку учит, да говорит, мы курицы ощипанные, крестьянское отродье и вкуса у нас нету ни понюшки. Ласково так говорит, по-доброму. Сразу видно, она хоть и барыня, а человек с душой. Ну да мы не в обиде. Она всегда так, она вроде злая, но добрая… Или добрая, но злая, не разобрать.

– А что ж она на потолке сидит?

– А вот хочется ей так! Да и зачем ей спускаться, тут мы за нее.

– Она там живая хоть? – из уголка спросил Макар, куда притулился, не снимая армяка, он еще озирался по сторонам и недоверчиво поглядывал из-под шапки.

– Живая, а то как же! Кушать регулярно просит!

– А какает?

– Ооо! Еще как!

– Ну слава Богу! К людям попали! – выдохнул Макар и окончательно расслабился.

Марфа спустилась к ним:

– Барыня говорит, вы хотите купить ее вышивки!

– Покорнейше прошу простить, – засмущалась Фекла, – И в мыслях не было! Извините…

– Не, барышня, вы не так поняли. Вы хотите купить.

– Нет, не хочу.

– Да нет же хотите!

– Не хочу!

– Да как это не хотите? Купите! Вот же смотрите, какой козел висит прекрасный! Купите!

– Да не хочу я, что же это за пытка-то такая!

– Это не пытка! Это плата за постой. Вы покупаете козла, ночуете и столуетесь у нас.

– Ах, вот тут какие порядки!

– Вы посмотрите, – подхватила Люська Марфину пиар-компанию, – какой занятный козел! Как интересно у него оформлена рама, вдавленный профиль в стиле арт-нуво! И видите, тут вся рама изысканно расписана балетными пачками! И вот эти селедки из папье-маше, так удачно вставленные в общую композицию, делают эту вышивку совершенно уникальной.

– Просто восторгаться! – припечатала Марфа.

– Почем ваш козел?

– 17 рублев!

– Да вы в своем уме! На всем тракте постой не больше 3х стоит!

– Так то без козла, а у нас – с козлом!

– А можно и нам без козла?

– Нельзя!

– За 17 не возьму! Макар, поехали дальше!

– Хм-хм! – снова донеслось с потолка.

– Погодите! – попросила Марфа и метнулась к лестнице.

– Ладно! – она тут же вернулась, – Барыня разрешает за 10 взять, только с тем условием, чтобы вы непременно нахваливали козла и были счастливы.

И шепотом прибавила, пригнувшись к Феклиному уху:

– Хоть за полтора рубля заберите вы от нас этого ирода! Она там еще дюжину козлов нашила, вешать некуда, вы дайте полтора рубля, а я ей скажу, что десять. Все равно проверять не будет. И хвалите, я вас заклинаю, хвалите!

– По рукам! – громко сказала Фекла, – Козел – загляденье! В жизни не видела козлов краше этого! Да что там! Я и кавалеров красивее этого козла не видела!

– Хм-хм! – снова раздалось с потолка.

Марфа даже подниматься не стала:

– Громче хвалите, ей там плохо слышно!

– Такой козел прекрасный, что вот прям хоть щас бы за него под венец пошла! – орала Фекла.

– И спляшите еще, пожалуйста, от счастья. Мы вам за это “щи инклюзив” сделаем.

– Вставай, Макар, будем с тобой гопака плясать от счастья! Надо постараться ради девок, совсем их тут заели.

Они встали и начали плясать. Макар – гопак, Фекла – кадриль. Минут через пять смекнули, что на потолке их усердия все равно не видно. Потому умерили пыл, сняли козла в багете со стены и лупили им по дощатому полу в такт танцу. Получалось задорно и в стиле арт-нуво.

Макар даже частушку затянул:

– Пойду вышивать прогон самопальный!

Схему продал мне дизайнер окаянный!

Фекла подхватила:

– Широко простыня в поле расстилалася!

Начинала хаед шить, но не признавалася! Уиии!

Девки были счастливы. На потолке признательно захрюкали.

Тут распахнулась входная дверь, красная от негодования ввалилась с улицы третья девка:

– Бабоньки! Срам какой! Там Лидка с пастухом на овчарне! Среди бела дня! У всех на виду! Как скоты какие! Схемами меняются!!!

– Схемами??? – ахнули Марфа с Люськой.

– Схемами! Вот так выставили их, прямо без обложки! И меняются!

– Уууууууу! – и все трое кинулись на лестницу барыне докладывать.

Изба опустела. Макар снял армяк и пристраивал его сушить к печи. Мальчик протирал тарелки и расставлял их по столу.

Фекла, которую обладание козлом сделало экспертом в области оформления, вгляделась в вышивки.

Тут было вышито идолище Перуна-Громовержца, искусно украшенное по бокам рюшами и сапожной подметкой. Далее – сельский пейзаж, вставленный в перекрещенные и связанные бечевой оглобли. За ними – котенок, размером вершок на вершок, зато в саженной раме со стослойным резным паспарту. А после котенка – букет ромашек в вазе. По паспарту этой работы плясали черти.

– Мальчик, мальчик, поди сюда. А что это за оформление такое интересное?

– Ааааа, это… Это кузнец Вакула мастерит.

– Да зачем же он эдак мастерит?

– А потому что так модно…

– Кто ж сказал, что этак модно?

– Как же не модно?!! Да за каждую раму по три рубля золотом плачено!

– И что ж с того?

– Тетенька, вы в своем уме? Три рубля золотом!!!

– Иии?..

– Ничего вы, тетенька, я смотрю, не понимаете…

– Мальчик, тут работа любопытная: цветы, а по кругу черти. Это зачем?

– А, ну это известная история! Кузнец Вакула – человек богобоязненный. Он нашу церковь расписывал. Вот и сцену страшного суда, где святой Петр чертей давит, тоже он писал. Да когда он первую доску принес попам показывать, те забраковали, говорят, мол, черти-то больно придурковатые вышли, таких чертей бить – всякий может, никакой заслуги в том нету! И тогда он наново пострашнее чертей написал, а вот эта доска осталася у него. О ту пору наша барыня как раз эти ромашки вышивать закончила. Оченно они ей прискучили. Послала их Вакуле, он тут, через дорогу живет, вон его окна, послала оформлять и приказала, чтоб он их повеселее сделал. Ну Вакула думал, думал, да вот святого Петра из середины вынул, а чертей по краям оставил и ромашки впихнул. И говорит, что веселее этого уж более ничего придумать невозможно. Барыня, было, возразить хотела, но не нашлась, что ответить. Да и потом, разве ж не весело? Присмотритесь! Кузнец Вакула – такой мастак! Он каждому черту под хвостом ромашку прималевал. Я как увидел – оченно смеялся, аж кишки надорвал. А барыня чой-то не смеялась. Ну да она у нас странная. И добрая! – прибавил он погромче.

Больше тем днем ничего интересного не случилось. Бесстыдницу Лидку с пастухом за их провинность отправили на дальний хутор пороть барынины долгострои да нитки из американских димов по плашкам развешивать. Девки вели себя как нормальные, только изредка громко начинали расхваливать работы и предлагали Фекле Иововне купить еще какую-нибудь, чтоб козел не скучал, для единого стилистического ансамбля, но без энтузиазма.

Утром, прощаясь, Фекла спросила их:

– Что ж вы от нее не уйдете? В другом бы месте где вышивать научились…

– Да разве ж так можно?

– Да почему ж нельзя?

Мысль внезапная и простая вытянула лица дворовых девок, они хотели что-то еще сказать, да Макар уже крикнул:

– Но, залетные! Поспешай!

Лошади стали выруливать на дорогу.

– Поберегись! – заорали слева. И огромный молодец с бородой черной как смоль, пронесся мимо них в сторону Великого Новгорода.

Часть VI

Время шло, дорога скользила под полозьями, Фекла Иововна и Макар съехали с Петербургского тракта в сторону Великого Новгорода. Они устали спешить и ехали как ехалось. Ради себя, ради самой дороги, ради безвременья, растянутого на сотни верст. И молчание, необходимое для того, чтобы слышать себя, покоилось в их душах.

Ветер донес колокольный звон. Сначала одинокий тяжелый колокол, как набат, раскатился по безмолвию лесного пути. А за ним подтянулись, поспешили, зазвенели наперебой веселые церковные колокола. Лес расступился внезапно, и как в сказочное царство въехали они в Великий Новгород.

– Лисичка! Расхватываем лисичек! Только с мануфактуры! Свежатина!

Фекла услышала, подскочила, кинулась из кибитки не дожидаясь, пока Макар остановит лошадей. Подбежала к лотошнику:

– Где?

– Да вот, барышня, новинка! “Массаж простатки”! Только вышла! Еще тепленькая! – и парень протянул Фекле упакованный набор.

На обложке была лисичка.

– Не она! – и сердце Феклы ушло в пятки.

– Да с чего вы взяли?

– Та была счастливой, а эту в чане с мужичьими портками постирали, что это у нее цвета так вылиняли?..

– Вы, барышня, в своем уме? Какое счастье? Вот лисичка, вот – “Массаж простатки”.

С другой стороны площади закричали:

– Лисичка! Кому лисичек?!

Фекла кинулась туда, но и там была другая лисичка.

И с полнейшим ужасом Фекла поняла, что не помнит, как выглядела “её” лисичка, виденная один раз и недолго, а помнит только вкус счастья, который та оставляла в душе. И что здесь и сейчас в этом море чужих безразличных лисичек ей никогда не найти свою. Не потому, что ее нет, а потому, что их слишком много, и все – не те.

В начале улицы показалась здоровенная баба с кумачовом сарафане не по погоде и с бородой. Все взгляды устремились на нее. Баба, нисколько не смущаясь, подошла к лотошнику, поглядела с полминуты на его свежатину, буркнула басом:

– Ну-ну, этого следовало ожидать.

И скрылась в боковом переулке, занятая своими мыслями. Народ потихоньку стал выходить из оцепенения.

– Барышня! – обратился парень к Фекле Иововне, – Вы мне всех лисичек перещупали! Брать будете?!

– Да и не думала я щупать!

– Нет, думали! С вас рупь!

– Ах отстаньте!

– Не остану! Рупь давайте! И вот вам лиса.

– Не нужна мне ваша лиса!

– Ну теперь-то она ваша.

И лишь бы только отвязаться Фекла протянула рубль, не глядя взяла лису, чужую и ненужную, обреченную на вечную опалу как нелюбимая жена.

– На, Макар, Улиане Буркиной гостинец отвезешь. Она веселая, ей это уныние по плечу.

– Покорнейше благодарю, – ответствовал Макар, – Куда прикажете править?

– Не знаю. Вот теперь – не знаю, – потерянно проронила Фекла.

Искать лисичку было бесполезно. В городе, забитом лисичками под завязку, любые поиски были бессмысленны.

***

Инна Никитич был смелый дворянин. Из служилых. Успел он понюхать пороху и в борьбе против Хаеда, а в Великой битве добреньких даже получил эстетическую контузию. С тех пор таскал за обшлагом мундира фотокарточку не вполне живой русалки и всем показывал ее – причину своей глубочайшей травмы, говорил: “Вот на столько мимо сердца прошла, потому и жив”. Но время шло, он оправился, живой склад ума не потерял и был холоден, как мороженная мойва, и красноречив, как миссионер перед зулусами. За то его и приметила сама московская губернаторша Аксинья. И хотя происхождения он был не самого высокого, Аксинья ввела его в круг ближайших советников. И даже поручала иногда задания особой вышивальной важности.

Инна Никитич был прогрессивным европейским человеком. Настолько либеральным, что иные, послушамши его минут с пять, махали руками, закрывали лицо платочками и уходили прочь, крестясь. Именно по своему крайнему либерализму Инна Никитич так и не женился к 30 годам: и женщины, и мужчины казались ему одинаково достойными его сердца. А потому, томясь тайным желанием сделать всех равными, Инна Никитич вышивал, да вот иногда выполнял государственные поручения губернаторши.

Однажды Аксинья призвала Инну Никитича и молвила ему человечьим голосом из волшебного зеркальца:

– Гой еси, добрый молодец (или девица, черт тебя разберет, такой уж ты либеральный)! Беда великая надвигается на всю нашу братию и государство! Повадилась контора одна, не буду оскорблять себя ее именем, таскать у наших дизайнеров сюжеты. Сюжеты тащит, на свой лад перерисовывает, а пока перерисовывает, ее стряпчие полпалитры крадут. И уж такая дрянь на выходе получается, что смотреть стыдно. Уж не мог бы ты, Инна Никитич, на ту контору своими методами повлиять? Да и кстати, раз тебе долгий путь предстоит, девица тут одна московская, из благородных, убежала из отчего дома точнехонько в Великий Новгород искать лисичку Андрея Петухова. И, вот дуреха, нитки маменькины с собой прихватила, а адрес, адрес-то взять не додумалась! Ты уж ее или на дороге, или там где разыщи, да помоги ей с поисками, за то буде тебе от меня моя особая милость.

На том связь прервалась, а Инна Никитич, крепко перецеловав на прощание всех девок, да и мужиков заодно, отправился в путь.

Он знал простую истину: чем больше давишь снаружи, тем крепче сопротивление, но если пробраться внутрь и начать разрушать изнутри, то всякий поддастся, отступит. Это и будет началом конца для конторки, которую называть совестно.

Инна Никитич недолго раздумывал, как ему предстать перед управляющим срамной конторки:

– Ну вот, допустим, приду я. Скажу, что я эксперт, а я, истинный бог (или богиня) эксперт и есть. Я в Европах учен! А зачем им эксперт? Ну как зачем? Экспертировать, выбирать лучшее, что есть в отечественном посконном вышивании. А зачем им выбирать лучшее? Это-то понятно, чтобы тырить. Хммм, если я скажу “тырить”, пожалуй, не возьмут… А! Улавливать тенденции. Эдак будет плезильнее. Так, а как к ним идти? Без грима узнать могут. Я ж таки герой, меня все знают. Надо переодеться попроще. Ну в девку простую крестьянскую, допустим, куда ж проще. Дела… Борода… Ну а что? У нас что, девок с бородами не бывает? Это что за неравенство и сексизм! Всякая бородатая девка, известно, имеет право… Да какое ж она право имеет?.. А, не важно, авось не спросят. Имеет право и всё. Ходят же у нас мужики без бороды. Не растет и всё тут. Их же никто за это не того. А вот я, допустим, такая девка, что у меня растет! Пусть и меня за то не это.

На том Инна Никитич закончил внутренний монолог, натянул через голову бабий сарафан, подпоясался желтым в коричневый горох поясом и пошел, погруженный в задумчивость.

Так дошел он сам собою до конторки. Открыл дверь. В приемной на диванчике сидела дизайнер фирмы и брала интервью сама у себя:

– Иоанна хоррроший дизайнер? Хоррроший, Иоанна хоррроший! Иоанна ррразрабатывает схемки? Ррразрабатывает! Иоанна хоррроший! А что Иоанна любит делать? Иоанна любит вышивать? Иоанна любит плести из резиночек! Да-да! Плести из рррезиночек!

– Что, простите, милостивая сударыня? Вы дизайнер вышивки и любите плести из резиночек?

– Очень-очень люблю! – оторвалась дизайнер Иоанна от своего интервью.

– Занятненько… Вы об этом покрупнее напишите! – и Инна Никитич пошел дальше.

В следующем кабинете стряпчие обсуждали палитру присланной им разработки.

– Нет! 15 цветов для пейзажа – это много, пожалуй. Это нам в копеечку влетит.

– Да вот и я о том же, Леопольдий! И 13 тоже нормально.

– Но и 13 не сильно дешевле 15ти. Может, все-таки 9?..

– Ну как же – 9…

– Берите два! – посоветовал Инна Никитич.

– Два? – изумились стряпчие.

– Синий для неба – раз. Зеленый для травы – два. И всё. Назовете пейзаж “Безмятежность”. Все в восторге будут. Лаконизм! И экономия!

– Ваааа! – восхитились стряпчие.

А Инна Никитич шагнул в следующую дверь:

– Эхх, Матильда, Матильдушка! Уже час мы глядеть этот картелевский дер Каталог, а до сих пор не вдохновились…

– Да, Фридрихуша, вдохновение нихт…

– Русский любят говорить “нихт хера”! Я! Они говорять, их частица “хера” усиливает наш “nicht”.

– Погодить! Мне казаться, я начинаю вдохновляться… Смотри, какая миленькая ди Мидхен ауф дер Беар шляфен… Вдохновение подсказывать мне создать схему для вышивки, где бы девочка спаль на медведик… Это так schön!

– Унд фришь!

– Я! Сейчас зима, пусть медведик будет белый!

– Унд зима медведик спят!

– Унд девочк! Ах, Фридрихуша, как гут мы получаться вдохновляться!

– Погодите, – внезапно пробасил Инна-красна девица. Он давно стоял за их спинами и думал, сильно ли рискуют эти два творца, вдохновляясь проектами самой губернаторши, – Дался вам этот медведь. Это старо!

– Кто вы есть? – изумились Фридрихуша и Матильдушка.

– Я Инна, я девица, я эксперт.

– Откуда вы эксперт есть?

– Я в дверь вошла.

– Зачем вы входить?

– Потому что я эксперт!

– А! Das ist gut. Вы сказаль “старо”?

– Да вот ваша идея с медведем – это старо.

– Варум? Мы только что придумать.

– Только что придумали, а уже состарилось. Медведь-то взрослый, а значит, старый. Я вам вот что хочу присоветовать: рисуйте младенцев. Дизайны для младенчиков. Эта порода, младенчики, каждый день новые рождаются. Где ж на всех столько метрик набрать? Вот это будет ново! Новый день – новый младенец. А охотников до таких вышивок – тьма и тьма. Это я вам как эксперт, вошедший в дверь, говорю.

– Ах, дас ист ново! Дас ист изысканно!

– Премного вас благодарить!

– На здоровье! – и Инна откланялся.

Миссия была выполнена. Оставалось найти благородную девицу без адреса и вручить ей оный. Никаких примет девицы у Инны Никитича не было. Он знал только, что у той с собой узелок ниток. И это была зацепка.