Текст книги "Кризис среднего возраста"

Автор книги: Инна Туголукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7
ВЕРА

– А я могу! – истово сказала Вера. – Могу! Знаешь, раньше я везде фотоаппарат с собой таскала. Жизнь казалась такой прекрасной, что хотелось запечатлеть каждое ее мгновение. А теперь мне все немило. Просто я, наверное, собственница. Не понимаю, что у него есть право на личную жизнь. Не могу себе представить, что мой муж и отец моего ребенка может стать еще чьим-то мужем и отцом. Для меня это так же дико, как если бы мои рука, нога или желудок сказали мне: «Извиняйте, хозяйка, но вон та королева красивее, моложе и может подарить нам более острые ощущения. Поэтому корячьтесь тут, как хотите, а мы пойдем служить ей верой и правдой».

Они сидели за столиком в летнем кафе. По дорожкам парка носились дети и чинно прогуливались пенсионеры. Молодые мамы катили коляски. Играла музыка, и никому не было никакого дела до чужого горького горя.

– Тебе-то хорошо, – вздохнула Вера. – Артем ушел, а ты зализываешь раны. Залижешь – и начнешь строить новую счастливую жизнь.

– Да, мне очень хорошо, – сардонически усмехнулась Аня. – Ну просто лучше не бывает. А главное, Артем-то недалеко ушел – всего-то поднялся на два этажа.

– Все равно, он принял решение, а значит, самое страшное уже позади. А Лешка торчит, как гвоздь в табуретке, – ни туда ни сюда. Что это за мужик?

– А как он вообще?

– Да как арбуз, – злобно ощерилась Вера. – Живот растет, а хвостик сохнет. Хотя я уже и не помню, когда в последний раз видела его хвостик.

Они невесело посмеялись.

– Ты хотя бы ничего не знаешь об этой сучке. А у меня все на виду. Так тяжело... – вздохнула Аня.

– Да все я о ней знаю! У нас же народ отзывчивый. Воспринимает чужую боль как свою собственную. Знаешь, когда она мне позвонила, я чуть умом не тронулась. Хорошо, свекровь вернулась – держала меня за руки. А я все думала, как же мы с ним объясняться будем? Ведь расплачусь, как последняя дурочка. И решила я написать ему письмо. Мы теперь только так и общаемся – в эпистолярном жанре.

Ну и написала, что, мол, позвонила мне некая Катя и поведала, что у вас с ней большая и светлая любовь, вы мечтаете жить вместе, а я мешаю вашему счастью, особенно теперь, когда она, то бишь Катя, глубоко и невозвратно беременна. Не могу поверить, что все это время была так слепа! Чего только не придумывала себе! Кризис среднего возраста, обиду, усталость. А оказалась обычная грязь и похоть. Никогда, мол, не думала, что ты унизишь меня так жестоко. Представляю, как веселились вы с Катей над глупой бабой, которая глотает лживую чушь и гладит тебе рубашки.

Написала, что была, наверное, не самой хорошей женой, но любила его и не заслужила циничной возни за своей спиной. Что он вовсе не мачо, каким, видимо, себя воображает, а всего лишь фантом, на который нельзя опереться ни женщине, ни ребенку. Что, судя по Катиному звонку и тону, которым она со мной говорила, пошлая девица станет ему идеальной парой, правда, ненадолго. Да он и сам это знает. Что, конечно, нам с Машей будет поначалу трудно. Но мы справимся, потому что рядом наши близкие, которые не предадут и не бросят, не ударят в спину. И мне жаль его, несчастного человека. И Катю его мне тоже жалко – за детские слезы дорого платят.

Ну и сказала, чтоб завтра утром здесь не было ни его, ни его вещей, а иначе я их просто выставлю в коридор. И надо было мне тогда довести свою угрозу до конца. Надо, надо, надо! Но так мне было плохо, что я пошла к психологу. И все покатилось совсем по другому сценарию. Двести евро в час – и ты на правильном пути.

– Двести евро! – поразилась Аня. – Нехило!

– Да. Зато действенно. Пришла к ней мертвая, ушла живая.

– И чем же, интересно, она тебя воскресила?

– Сказала: «Если хочешь сохранить семью, прости и терпи. Такое поведение заложено в природе мужчины, и – хочешь не хочешь – он его реализует. А посему делай вид, что ничего не случилось. И не гони его из дома – это должно быть его решение, а ты не вправе распоряжаться чужой жизнью. Выполняй свою работу, свою задачу и жди. Максимум через год гормоны успокоятся, и он вернется». Через год, представляешь?

Я в церковь! А батюшка говорит: «У тебя венчаный брак. Прости и терпи – неси свой крест». «Ну, – думаю, – тысячелетняя мудрость плюс научный подход. Буду терпеть, бороться за свою семью, за своего мужчину, ради себя, ради Машки».

А он на нее и не смотрит, едва парой слов перекинется. А я носки стираю, рубашки глажу, делаю вид, что все в полном порядке, вьюсь вокруг него и так и этак. А он морду от меня воротит, как от назойливой мухи. Домой приходит под утро – трусы поменять, в выходные линяет. И врет, врет, врет. И спит теперь отдельно.

«Да что ж это такое! – думаю. – В тридцать семь лет соломенная вдова! А он свою сучку трахает и в хвост и в гриву, возит ее на нашей машине, Новый год с ней встречает. Меня за все годы ни разу на море не свозил, а эту свою – в Грецию!» В общем, растравила себе душу до нервного срыва. Свекровь моя все глаза выплакала, бьется с ним не на жизнь, а на смерть. «Что ж ты, – говорит, – сынок, делаешь? Сладко тебе там? Так иди! Никто уже не держит!» «Нет, – отвечает, – я еще не принял решения». И все я, я, я!

– А Татьяна Федоровна на твоей стороне?

– Ань, да она извелась вся. Не знаю, как бы я пережила все это и не свихнулась, если бы не моя свекровь. «Я, – говорит, – понять не могу, как эти уроды, разлюбив женщину, перестают любить и своего ребенка?» Ведь в жизни всякое бывает, но сценария-то всего три. Или ты дорожишь семьей и тщательно скрываешь от нее свои загулы – так, что никто не подкопается. Или новые отношения для тебя важнее, и ты уходишь из семьи. Но Алексей выбрал третий вариант – самый подлый: и уйти не уходит, и живет в открытую с другой бабой.

– Может, все-таки боится потерять тебя и Машу?

– Нет, Анька. Просто ему так удобнее. И плевать он хотел на чужие страдания. А потом, если ты помнишь, он же еще не принял решения. А вдруг там все кончится, а он уйти поторопился и теперь останется у разбитого корыта? Частная собственность – великая сила.

– Знаешь, я недавно прочитала интервью с Олегом Басилашвили. Оказывается, он долго не понимал, как играть своего героя Бузыкина в «Осеннем марафоне». А потом его озарило, что это человек интеллигентный и просто не может обидеть ни одну из женщин.

– Ага! И в результате уничтожает обеих. Ну будь же ты мужиком! Прими решение! Нет, ни туда ни сюда. И в этом кошмаре я живу уже восемь месяцев, представляешь? Без мужа, без мужчины, в немыслимом унижении.

– Вер, ну ты сама себе противоречишь. Если это так тяжело – а это ужасно, я знаю! – почему ты сама не уйдешь? Зачем терпишь?

– Знаешь, иногда мне кажется, что именно этого он и добивается. Чтобы мы ушли с Машкой, исчезли из его жизни, а он бы плыл себе дальше, ничего не меняя. Понимаешь? И не надо вить новое гнездо, взваливать на себя все эти хлопоты и заботы. Зачем? Ему и так хорошо.

– Думаешь, хорошо?

– Плохо, конечно. Это же какое здоровье надо иметь, чтобы существовать в таком режиме! Но ведь это он разрушил нашу жизнь, Аня! Обездолил ребенка! Так пусть будет последователен до конца – подаст на развод и уйдет. Неужели еще и это надо взвалить на меня?

– А ты хочешь, чтобы он подал на развод?

– Нет, – помедлив, сказала Вера. – Я все чуда ждала, надеялась, что однажды проснусь, а кошмар закончился. И вот, кажется, дождалась...

– В смысле?..

– Решили мы с Татьяной Федоровной затеять ремонт. Ванная у нас совсем развалилась. Ну и отвлечься немного, вроде как начать новую жизнь. Алексею, конечно, сказали об этом – все-таки угловой жилец, приходит трусы менять. Думали, ему все теперь до лампочки. И вдруг, Анька, происходит с ним таинственная метаморфоза. Как будто подменили его – почти прежний Лешка. Веселый, деятельный, с рабочими воюет, планы строит, все ему хочется. Домой приходит вовремя, со мной-то, конечно, достаточно сдержан, а Машку всю обласкал – звонит ей, целует, такие слова говорит. И знаешь, мы прямо воспряли, словно цветы, распустились навстречу этому солнцу.

Татьяна Федоровна мне говорила, мол, не обольщайся, не может все это так сразу кончиться, одномоментно. Будут, мол, еще рецидивы. Но главное, он старается вырваться от этой заразы, вернуться в семью. И так продолжалось примерно месяц – ремонт идет, он старается, мы возрождаемся к жизни. И тут Машка заболела – простудилась. Ну куда ее держать в разрухе? И переехали мы с ней к моим родителям до полного, так сказать, выздоровления. А Татьяна Федоровна с Алексеем дома остались. Приезжать он к Машке не приезжал – родителей моих стеснялся, рыльце-то в пуху, – но звонил каждый день по пять раз.

И тут наступает ее день рождения – в четверг. Он ее поздравил по телефону и обещал устроить в субботу праздник. «Поправляйся, – говорит, – пойдем все вместе в ресторан, в кино, подарки тебе купим, какие захочешь». А в пятницу исчез. И появился только в воскресенье под вечер. Машка так два дня у телефона и просидела. Всех гоняла. «Не подходите, – говорит, – мне сейчас папа будет звонить». А он даже не поинтересовался, как там его больная дочка себя чувствует, не то чтобы о своих обещаниях вспомнить. И настолько это было дико, невероятно, что я, идеалистка, решила, что случилось с ним что-то страшное. Ну не мог он так обмануть ребенка! Обо мне-то, естественно, и речь не идет. Всех накрутила, перепугала, звонила в милицию, в Москву – в Бюро несчастных случаев, в морг, в ГАИ. Татьяна Федоровна чуть потом коньки не отбросила, когда он наконец объявился.

– А ты?

– Ой, Анька, не спрашивай. Так плакала, так плохо мне было! Лучше, думала, умереть, чем так жить. Ведь поверила, что все кончилось, – и опять...

– А он? Лешка?

– Ну, врать не буду, переживал очень. Прощения у матери просил, говорил, мол, сорвался, но ты не волнуйся, все будет хорошо. Не сказал, правда, кому.

– А у тебя он просил прощения?

– Да плевать он на меня хотел с высокой колокольни! Если его кто и держит, так это мать и Маша. Ну и еще собственное благополучие. Сказал мне: «Не обижайся». И все дела. А свекровь говорит: «Вера! Дай ему последний шанс! Самый последний! Ведь каким он был, когда вырвался из лап этой девки! Будто на волю из тюрьмы вышел, путы сбросил, будто встал после тяжелой болезни. А каким вернулся? Мертвым, несчастным, лица на нем нет. Не знаю я, чем она его держит, эта проклятая, только нет там ему уже ни радости, ни покоя. Приворожила она его, что ли? Но ведь вижу я – пытается он вырваться. Помоги ему, не отталкивай!»

Но видимо, затянуло его по новой. Знаешь, как это бывает после ссоры? Еще слаще. И все началось сначала. Чувствую – конец, не могу больше. Добил он меня. Будто хребет переломил. И вот корчусь я у его ног в слезах и крови, а ему и дела нет никакого. И чем больше я корчусь, тем ему веселее.

А самое ужасное во всем этом, что рухнули все мои опоры. Смотрю на себя в зеркало – Господи! Кто эта зареванная дура с распухшими глазами? Что это у нее написано на лбу? «Никому я не нужна». Свекровь плачет, за руки хватает. «Все, – говорит, – у тебя еще будет!» «Нет, – думаю, – ничего у меня уже не будет. Ничего и никогда». На работе все завалила, собой не занимаюсь, зарядку не делаю, до того ли мне? Семью свою спасаю, любовь. А нет ее, любви-то, вся вышла. И семьи тоже нет. Осталась уродливая конструкция, которую надо немедленно доломать, чтобы Маша не подумала, что вот это и есть модель отношений между мужчиной и женщиной. Понимаешь? Не должен ребенок видеть, как безжалостно отец унижает его мать. Особенно девочка. А иначе и ее постигнет та же участь.

– Вер, а я вот прочитала в одном журнале, что кризис среднего возраста надо пережить, как детскую болезнь. А у Лешки, похоже, именно кризис, а не большая и светлая любовь, как ты думаешь. Оттолкнешь его, и он поневоле качнется в сторону этой щуки.

– Да что же это за кризис такой?!

– Ну там написано, что человек, мужчина, в этом возрасте испытывает неудовлетворенность своей жизнью, семьей, окружением и пытается избавиться от этого чувства не внутри себя, а разрушая все старые отношения и связи. Подожди, пока он выздоровеет, и все у вас наладится.

– Из твоих уст это звучит особенно убедительно, – съязвила Вера. – Что же ты сама-то своего Артема выгнала?

– У меня другой случай. С точностью до наоборот. Это я его увела от Зои. А теперь он вырвался и вернулся.

8
ЗОЯ

Теперь ей казалось, что она действительно всю жизнь любила Артема. Не только сейчас, но и в те далекие школьные годы. И шла за него замуж по этой самой большой и светлой любви. И только нелепая случайность расстроила их свадьбу, помешала создать полноценную семью, родить ребенка. И если бы не Анька, так подло воспользовавшаяся трагической, по сути, ситуацией, они с Артемом непременно бы поженились. Ну может, и не в тот злосчастный день, а чуть позже. Какая разница? И жили бы счастливо. И не было бы тех сумрачных, тягучих лет, безрадостных и беспросветных, как долгое тюремное заключение безвинного – безвинного! – человека.

Господи! Лучшие годы! Рядом с подобием мужчины. Почему она сразу не ушла, не убежала без оглядки? Что ее удерживало все это выпавшее из жизни время? Ее жизни, такой неповторимой и короткой! Инертность? Сострадание? К кому?! И как могла мать, умная, взрослая женщина, позволить ей, своей единственной дочери, так исковеркать свою судьбу? Да она должна была криком кричать, бить в колокола, трупом лечь у порога, но удержать ее от опрометчивого, губительного шага! Можно понять такое бездействие? А простить? Никогда!

А Кира Владимировна? Хладнокровно принесла ее в жертву собственному больному ребенку. Как будто она игрушка, призванная скрасить его убогое существование. А она живая! Живая! Чистая была, наивная и сломленная горем – вероломством лучшей подруги, утащившей ее жениха прямо от свадебного стола. Да, она тогда прислонилась к дружескому мужскому плечу (думала, что к мужскому), чтобы выдержать внезапно свалившуюся беду, не упасть, не сойти с ума. И будущая свекровь хладнокровно воспользовалась ее беспомощным состоянием. А должна была предостеречь, остановить, сказать ей: «Зоя, мой сын неизлечимо болен. Ты еще молодая – встретишь свое счастье. Не губи себя, девочка». Но нет! Толкнула на погибель, на заклание, на алтарь своему сумасшедшему божку! А теперь льет лицемерные слезы: «Не забывай нас!» А разве это можно забыть? А простить? Никогда!

Конечно, она читала, что не стоит тащить за собой по жизни шлейф былых непрощенных обид, тем самым продлевая неприятности во времени и пространстве. Но она не будет подставлять вторую щеку под удары судьбы. О нет! Не на ту напали. Она выучит назубок свои жизненные уроки и станет отличницей, первой ученицей.

«Цель оправдывает средства», сказал кто-то умный. И не важно кто. Потому что он абсолютно прав. В чем состояла цель ее матери? Спихнуть дочку замуж и тем самым развязать себе руки. И ведь все равно, за кого выдать – не получилось за нормального, иди за дебила. Вон как ей не понравилось, когда она – родная дочь, оставшаяся вдовой! – вернулась обратно. Аж вся скривилась.

А чего хотела Кира Владимировна? Пристроить этого самого дебила в надежные женские руки, создав ему тем самым иллюзию нормальной человеческой жизни за счет чужой загубленной судьбы. А кого это волнует? Главное, чтобы родную кровинушку сытно кормили, сладко поили, обстирывали и ублажали. А в этом, последнем, надо сказать, кровинушка была весьма изобретательна и чудовищно ненасытна. Вспоминая об этом, Зоя всякий раз вздрагивала от отвращения.

Зачем она терпела столько лет? Зачем?! А если бы он не повесился на люстре, спасаясь от злобных теней своего астрального мира? Так бы они и жили до сих пор, как шерочка с машерочкой? Господи! Сколько ей осталось, если бабий век – сорок лет? Три года?! А потом? Одинокая старость, дряблая кожа, обвисшая грудь? И старушка мать, которая смотрит на нее как на олицетворение вселенского зла? А что она такого сделала? Что?! Не убила, не ограбила – выбежала навстречу человеку, которого любила всю жизнь, а потом их метнул друг к другу порыв такой сокрушительной силы, что противостоять ему было просто немыслимо.

Она ни о чем его не просила, не ставила условий, отлично понимая, что рано ей еще утверждаться в собственных зыбких правах. И каждый раз, провожая Артема, ужасалась, что больше он не придет, не вернется. Но он возвращался снова и снова. И Зоя, распахивая дверь, вся озарялась изумленно-восторженным светом. И любила его истово. И смотрела лучисто. И заливисто смеялась. И внимала ему, как оракулу.

А на душе было муторно. Словно стянула украдкой кусок у зазевавшегося сотрапезника, а соседи заметили и смотрели теперь осуждающе-недоуменно. А в чем, собственно, ее вина? «Не виноватая я, он сам пришел!» Сам пришел, сам ушел, справив нехитрую мужскую нужду. Но неведомая слепая сила раз за разом влекла его к ней, сминая волю. И это все, на что она может рассчитывать?

Сколько времени многомудрые ученые мужи отпускают на игру гормонов? От трех месяцев до года? А что потом? С каким счетом закончится эта игра? И главное, в чью пользу? Чем она сможет удержать его после? Собачьей преданностью? Кулинарными изысками? Африканскими страстями? Ребенком?

Мысль о ребенке пронзала заманчивой болью. Это был ее последний шанс стать матерью. Самый последний. Больше не будет. Это она понимала с отчетливой ясностью – сейчас или никогда. Никогда уже она не родит себе крохотную девочку или упрямого толстого мальчишку. Не для того, чтобы удержать Артема, а для себя, для души, для жизни, для старости, для оправдания своего существования на земле.

Но ведь она еще не жила толком, не насладилась нежданной свободой, нечаянно обретенным покоем. И опять наденет на шею хомут? Пусть желанный, необходимый, но ведь хомут? Маленький божок свяжет ее по рукам и ногам, поработит, завладеет временем, помыслами и деньгами, подчинит себе всю ее жизнь. Готова она к этому?

Ну допустим, готова. А Артем? Предполагаемый отец этого самого карапуза? Увы и ах! Лишь однажды, в тот самый первый вечер, подхваченный сумасшедшим порывом, он потерял осторожность. А теперь, неизменно успевая прерваться, изливал свое семя ей на живот, хотя она, задыхаясь и удерживая его в себе, шептала: «Не бойся, не бойся!» Но он боялся.

А Зоя ладошкой собирала пахучую липкую сперму и наносила себе на лицо, особенно на лоб, где в последнее время предательски обозначились тонкие бороздки морщинок. Лицо стягивало тугой блестящей корочкой. И ей казалось, что кожа под живительной маской становилась молодой и упругой.

Артем смеялся над этими ее косметическими ухищрениями, шутил насчет безотходного производства, и она, дурачась, пыталась мазнуть его по щеке испачканной ладошкой. Он яростно отбивался, перехватывая ее руку, и вся эта веселая возня неизменно заканчивалась производством еще одной порции ценного молодильного сырья.

Зоя в собственной душе особенно не копалась. Все было ясно и так. Новые яркие ощущения всегда превосходят старые, потерявшие остроту чувства, и поэтому каждая последующая любовь неизменно кажется сильнее и значительнее предыдущей. Больше всего ей бы хотелось обмануться насчет Артема, но она не могла себе этого позволить, вновь и вновь препарируя безжалостную правду.

Правда распадалась на три части. Во-первых, Артем берет реванш за тот жестокий удар, который она когда-то нанесла его самолюбию. Во-вторых, он хочет ее, но не любит, а значит, угасшее со временем желание положит конец их романтическим отношениям. В-третьих, он никогда не уйдет из семьи, потому что ложно понятое чувство долга заставит его, предавая жену и дочку, хранить им видимость верности. И гордиться при этом своим благородством. Ну как же! Наступил на горло собственной песне, но зато не разрушил семью – ячейку общества. А какому обществу нужна ячейка, построенная на лжи?

Нужно было что-то делать, переломить ситуацию. Но как, как? Не сидеть дома, томясь ожиданием и мучаясь сомнениями – придет – не придет – под недовольное брюзжание матери. Найти работу, расширить круг общения, чем-то увлечься, организовать свой досуг – стать независимой, интересной. А главное, избавиться от унизительного статуса подружки на час.

Но все это были слова, слова, слова, усыпляющие, подогревающие осознание того, что скоро все волшебным образом изменится и начнется новая, прекрасная, настоящая жизнь. И это в ее силах, в ее власти. И даже если без Артема, все равно она выдюжит, выстоит и будет счастлива. Но пока он еще не ушел, пока еще возвращался снова и снова. И каждый раз был как последний.

В тот вечер все казалось обычным. Ольга Петровна ушла на сутки. Артем толкнул предусмотрительно не запертую дверь и очутился в объятиях Зои – неизменный сценарий его коротких визитов. Как говорится, пришел, увидел, победил и был таков.

Ненасытная зависимость от жаркого Зоиного лона тяготила его чрезвычайно, но как тяжелый наркотик вошла в кровь, включилась в обмен и каждый раз в сутки через трое, когда Ольга Петровна уходила на дежурство в больницу, неодолимо влекла к чужой, предусмотрительно не запертой двери. А насытившись, отпускала. Ненадолго. Оба это знали.

Но когда он вернулся к ней в тот же вечер с огромной дорожной сумкой, Зоя, открыв дверь, потрясенно застыла на пороге, не в силах двинуться с места и глупо улыбаясь.

– «Я к вам пришел навеки поселиться, – натянуто произнес Артем заготовленную заранее фразу. – Надеюсь я найти у вас приют...»

И сердце забилось в груди пойманной птицей. И стало неловко, и странно, и страшно.