Текст книги "Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески"

Автор книги: Инна Рогачевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 6

В сорок девять лет мама рОдила одиннадцатого по счёту сина. С учетом первых двух синовей её старшей сестры, в нашей семье росло тринадцать пацанов.

– Ну, спасибо, жена, – «отблагодарил» отец. – Шо скажешь, насчёт, попробовать ещё разок? Тибе трудно рОдить мине дочь? – возмущался он. – Вспомни, как это делают другие!

Моя мать была женчиной не из робких. Она обдала отца взглядом, разбавленным крутым кипятком, всунула ему в руки тринадцатого, визжавшего и обкаканного по уши Сеньку. Виходя из комнаты, обернулась, взглянула на отца с ухмилкой, закрывая за собой дверь, приказала:

– Корми!

– Чем? – удивился отец.

– Сиськой, чем ещё? Вспомни, как это делают другие!

Больше отец с ней не спорил, и как стало ясно в будущем, прикрыл свою «лавочку».

Мама пришла в сибя. У неё появилось личное врэмя, а у миня, их шестого по счёту сина, оно безврэменно закончилось. Мои родители миня женили.

Её звали Розой. Ничего общего с цветком в ней не было – ни вида, ни запаха.

На смотринах, при виде невэсты, я хотел умерэть. Мине было страшно подумать, шо Роза станет моей женой. Росту в ней было меньше, чем мэтр с половиной, весу – столько же сколько и росту в перэводе на килограммы. Чем её кормили, даже моя еврэйская мама, знающая обо всём на свете, не знала.

– Шоб иметь такой тухес (попу), должны бить крэпкие зубы, – сказала мать на ухо отцу, раскрывая тёплые объятия будущей невэстке.

– Как ми рады!

– А как ми рады! – звучало со всех сторон.

Рады были все, даже невэста застенчиво улыбалась, не поднимая на миня глаз, а я по-прежнему хотел умерэть.

– Не бойся, Яшка, – сказал отец, глядя на будущую невэстку, – всегда плохо не бивает. Привикнешь, поверъ отцу. Я тоже не сразу полюбил твою мать, – прошептал мине на ухо, с опаской глядя в её сторону.

Старик замолчал. Вынув из кармана жилетки кусочек хлеба, крошил его на землю, слетавшимся к его ногам воробьям.

– А что было дальше? – спросила молодая мамаша, покачивая коляску с ребёнком.

– Ах, дальше, да, да. Шо дальше? Ви помните старую Жмэринку? Еврэи, украинцы, гои жили мирно, тихо, в любви и уважении.

Рэволюции, погромы это было не про там. Вечерами жид и гой вместе пили водку, заедая кислой капустой с одной вилки. По праздникам женили своих детей, роднясь навеки. Хорошо жили. Бедно, но дружно.

– Яков Хаймович, расскажите о женитьбе! – вокруг рассказчика собралось уже несколько молодых мамаш, с интересом слушая старого портного.

– О, это совершенно удивительная история. Она была хороша, как роза!

– Вы же сказали, что она была маленькой, толстой и вам при виде её хотелось умереть, – улыбнувшись, произнесла пухленькая женщина, окинув взглядом сегодняшних слушательниц, таких же молоденьких и весёлых, как она.

– Да, абсолютно вэрно. Но ведь и я был полным адиётом. Не забивайте, шо мине не было и четырнадцати лет, а Розочке шёл тринадцатый год. В те врэмена детей рано женили.

Она не была красавицей. Я думал, зачем еврэйским девушкам ребе даёт имена, которые им не подходят? А с другой стороны, кто кроме ребе и Бога может знать какой она станет в будущем? Так вот, моя Роза была ангелом. Когда я это понЯл моё сердце успокоилось, а глаза перэстали замечать некрасивости её лица и фигуры. Для миня она стала самой красивой женчиной на свете. Даже бородавка на её нОсе мине больше не мешала циловать его.

Как и все молодожены, в наше честное врэмя, я был чист, как лист бумаги. Шо я знал о женчинах? Ни-че-го. Женатые братья миня не посвящали в тайны супружеской жизни. Я и не спрашивал. Миня это не интересовало. За неделю до свадьбы отец повёл миня к ребе, который подробно объяснил многое из того, шо я не знал и не понимал. Когда ребе рассказал мине, шо женатый мужчина, то есть я, должен сделать с Розой в пэрвую брачную ночь, миня вирвало прямо на пол. Отец и ребэ миня успокаивали, объясняя, шо жениться и родить потомство – главное дело жизни каждого мужчины, особенно если он еврэй.

Перед хупой11
  Хупа – балданих, под которым стоит пара во время свадебной церемонии, а также сама церомония венчанияминя


[Закрыть]меня так трясло, шо папа не на шутку рассердился, а женатые братья рассмеялись.

– Яша, это лучче, чем ты думаешь, – шепнул мине на ухо Арон. – Это в пэрвый раз страшно и противно, а потом даже приятно, – он подмигнул, похлопав миня по плечу.

За свадебным столом миня тошнило, кусок не лез в горло, хотелось убежать, чессное слово! Я был не в сибе. Прэдставьте – жена совершенно мине не знакома. Шо мине до неё? До её бородавки на носе? Думаю, в голове у Розы тоже были страхи и сомнения, но миня они не интерэсовали, как и она сама. Уже намного позже, Роза призналась мине, шо на свадьбе была абсолютно счастлива. Я ей понравился ещё на смотринах, чего о сибе я сказать не мог.

В два часа ночи нас торжественно випровадили в спальню, обсыпая на счастье овсом, конфетами, орэхами. «Спальня» била чуть больше чулана, отделенная шторой от комнаты, где гости гуляли нашу свадьбу.

Ми с Розой просидели на кровати всю ночь спина к спине, боясь пошевелиться, уже не говоря о том, шоб взглянуть друг на друга. Гости ели, пили, пели песни, поднимали тосты за счастливую жизнь молодеженов.

Неожиданно раздвинулась штора. Марик Бляхх – мой дальний родственник, приехавший на свадьбу из Жмэринки, в обнимку с бутылкой самогона, беспардонно уселся рядом со мной на кровать.

– Яшка, где сортир? Мине сейчас вирвет.

Потом перевел свои пьяные глаза на Розу, неприлично громко икнув, спросил, тыча за спину пальцем:

– А это хто? Шо она при нас делает?

Я закрыл ладонями лицо, стараясь не думать о том, шо произошло. А шо собственно произошло, спросите ви миня? Миня женили. Трудно в неполных четырнадцать лет думать о сибе, как о женатом мужчине, за спиной которого сидит жена, совершенно чужая ему девушка.

На рассвете в дверях комнаты появилась бабушка Розы.

Она застала нас спящих в одежде спинами друг к другу.

– Мамале, – вскрикнула она, хватаясь за сердце. – Мине счас станет халушес (плохо)! Наша Роза дисгрэйст мэйдл (опозоренная девушка)

От её крика ми проснулись, шарахаясь друг от друга в разные стороны.

Роза с перэпугу натянула до подбородка одеяло.

– Вейз мир! Ой, брох, ой, брох (позор, беда), – вопила старая Рахель. – Гвалт! Геволт! (караул, на помощь). Мейер!

На её крик сбежались родственники.

– Ви только посмотрите! Лучче би мои глаза этого не видели! Они таки ничего не… Ой вей! Позор! Шо скажут люди! Шмулик! Хая! Мейер, шо ты стоишь, как палка в огороде! Сделай хоть шо-нибудь!

– Ты хотела видать Розочку замуж! Видала! Жена, шо тибе опять плохо? – спросил Мейер. – У твоей внучки есть родители. Пусть у них за все болит голова. Оставь миня в покое…Шо? Шо ты хочешь от старого, больного Мейера? Ты хочешь, шоб он умер, и его похорнили прам здесь? Тибе станет лучче?

– Адиет! Причем сюда твое здоровье! – возмутилась старая Рахель. – Я кричу не за тибя, а совсем наоборот. Шо тибе не понимать, Мейер!

Моя мама прибежала последней. Она стояла в дверях с распахнутой грудью, к которой присосался сопливый Сеня.

– РАхель Абрамовна, шо вам кричать, пугать улицу! Посмотрите на детей! На них нет цвет лица!

Бобэ (бабушка) Рахель громко высморкалась в передник.

Мама перэдала «тринадцатого» отцу и подошла к нам несчастным новобрачным.

– Дети, – сказала она, – бэкицер (короче) вам надо отдохнуть. Когда будут силы, ви поймёте про между собой, шо делать. Надо любить друг друга, обнимать. Приласкать. Можно поциловать крэпко в губы, это даже хорошо, если не противно. Ми сейчас уйдём, а ви, пожалуйста, сделайте хоть шо-нибудь.

И ми сделали, как мама велела.

"Всегда плохо не бивает", – говорил мой умный папа, знающий толк в жизни.

Ми привыкли спать вместе – спина к спине. А через месяц или больше, увидев Розину сиську, випавшую из виреза ночной рубахи, я почувствовал в сибе другие проявления и желания организма. Той ночью и случилось всё то, шо должно было произойти мэжду мужем и женой брачной ночью.

– Дедушка Яков, что было потом? – слушательницы поменялись.

Кто-то ушёл домой кормить детей, кто-то убежал по делам. В сквер пришли другие мамаши, с интересом слушая рассказы старого еврея.

– Когда? – он приоткрыл глаза, смачно зевнул.

– Яков Хаймович, расскажите историю про рубашку, – настаивали они, слушая не в первый раз рассказы старого Якова, но с каждым днём истории обрастали новыми событиями, красками, эпизодами, словно за ночь он переписывал жизнь заново.

– Рубашку? – он окончательно проснулся. – Это моя любимая история, – повеселел старик. – Ми жили в Одессе.

– Когда вы переехали из Жмеринки в Одессу?

– Причём здесь Жмэринка? Миня там никогда не было.

– Вы же говорили….

– Не обращайте внимания на мелочи. Жмэринка. Ах да, там, кажется, родился мой папа, а жили ми всегда в весёлом городе Одессе. Я работал на фабрике по пошиву одёжи. Кстати, именно там, в мине проснулся портной. Порой я тайно проносил за пазухой кусочки материи: остатки, обрэзки, из которых моя Розочка шила скатерти, продавая на базаре. Она так радовалась, шо мине хотелось принести ей не только кусочки, а весь рулон ткани, лишь бы она мине улыбалась. Бывало она не шила скатерти, а бэрежно складывала кусочки ткани в сундук.

– Шо ты с ними хочешь делать? – интересовался я, глядя, как она внимательно рассматривает каждый из них.

– Я сошью тибе праздничную рубаху, когда наберётся достаточно кусочков ткани. Такой рубахи не будет ни у одного одесского еврэя, поверь мине.

И я ей верил. Я обнимал свою пухленькую женушку, с удовольствием целуя в нос, где сбоку сидела большая коричневая бородавка, которая мине так нравилась.

И она таки пошила рубаху. Какая это была рубаха! Ни у одного одессита такой рубахи не было, шоб я так жил. Она была сшита из разных по размэру обрэзков ткани, но подобраны они были так искусно, шо составили единый рисунок. Увидев миня в новой рубахе, моя мама спросила:

– Яша, шо ты вирядился, как пугало? Где глаза и вкус твоей Розы? Азохен вей!

– Тише мама. Это подарок. Не портите мине настроения, а Розочке талант.

Мама всё поняла, прикрыв ладонью рот. Она даже всплакнула от чувств, положив голову отцу на плечо.

Они всё понимали родители мои. Имея дома целую шоблу детей, отец с матерью всегда находили для нас врэмя и любовъ.

Глава 7

– Яков Хаймович, расскажите, как вы стали артистом, – требовала публика.

– Перэд тем, как стать хорошим портным, я таки один раз имел за счастье стать артистом!

Среди братьев, главный по талантам, был наш старший брат Семён. Он с детства много читал, любил сочинять рассказы. А как он врал! Это ж было шо-то! Но он називал это фантазией – смешное слово. Из-за этих фантазий страдал его тухес, на котором оставались следы от отцовского рэмня. Но врать или фантазировать, как он это називал, Семён не перэстал. Артист! Он рОдился артистом! Кроме работы на железнодорожной станции, где он водил этот ужасный паровоз, он был главным артистом в театре художественной самодеятельности. Один раз он пригласил нас на спэктакль, которому был рэжиссёром. Ви сибе прэдставляете? Мой брат к тому врэмени уже стал главным режиссером всего театра! Вся семья пришла на прэдставление. Нас, как почётных гостей, усадили на пять пэрвых рядов. Жена Семёна, отец с матерью и младшие братья сидели в центре пэрвого ряда, положив локти на сцену, шобы лучче видеть. Семён очень волновался и его можно било понять. Не каждый раз в зале сидят такие гости!

Но шо-то пошло не так. Артист Колька Нос получил понос и бегал в сортир каждые пять минут. Вийти на сцену он не мог. Колька не мог би дойти до сцены, не говоря о том, шоб играть, прописанную для него Шэкспиром, роль прынца Гамлета.

Ми с Розой устроились в пятом рЯде и приготовились смотрэть спэктакль.

– Яков! Яков! – Семён с потным, взволнованным лицом махал мине со сцены рукой, вопя на весь зал. Народ взбодрился и стал аплодировать, решив, что прэдставление начинается.

– Виручай, брат, – сказал Семён. – Колька обосрался. А у меня Гамлет! Сиграешь?

– Та, шо за вопрос? – согласился я, не раздумывая. – А шо надо делать?

– Яшка, не делай мине нервов. Их есть кому портить, – зашипел Семён. – Надо играть роль! Помнишь, как мы в детстве рожи соседке Ханне строили, придумывали всякие дурости о её толстой дочке, а она драла её рэмнем по попам, за то, шо водится с нами?

– Ну помню.

– В таком разе ты знаешь, шо делать, – выдохнул облегченно.

Семён, рассказал вкратце содержание страшной трагедии жизни прынца. Я до того дня не знал, шо на свете есть такие ужасные семьи. Какой кошмар! Ви читали Гамлета? – обратился к девушке, сидящей рядом на скамейке.

– Конечно, мы в школе учим зарубежную литературу.

– Шо ви говорите? В наше врэмя… Кто учил в наше врэмя зарубэжную литературу? Я вас умоляю…

Миня очень расстроила судьба несчастного Гамлета. Ви знаете, шо там все умерли!? – воскликнул Яков с глазами полными слёз. – Азохен вей! Шо им не жилось? Шо им болело?

– Власть.

– Ви таки немножко правЫ. Власть. Все хотели быть королями? Ой, вей.

– Яков Хаймович, что было потом? – спросила девушка.

– Запомни, – шептал мине на ухо Семён, – если забыл роль, говори своими словами. Зритель должон тибе верить. ШЭкспира никто не читал. Так я тибя прошу, сделай виражение лица и расскажи всем, как хреново жилось прынцу в условиях феодализма.

Я согласился, а шо было делать? Надо же виручать брата и несчастного прынца!

Каждые пять минут зал взривался аплодисмэнтами. Зрителям особенно понравился монолог, который я – прынц Датский, читал со сцены своими словами. Шо я мог рассказывать сидящим в зале людЯм, если сам до этого вечера никогда не читал ШЭкспира? Это было моё первое знакомство с великим писателем и его несчастным Гамлетом.

– Быть иль не быть? – спросил я, и зверским взглядом обвёл притихший зал. – Шо за вопрос! – заорал так, шо зрители испугались. Кто-то перэкрестился, кто-то ахнул, мой папа схватился за грудь, мама за папу. И тут я понЯл, шо как артист состоялся. Вобрав в лёгкие, весь оставшийся в зале воздух, продолжил.

– Мириться лучче со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стрэмиться, – произнёс запомнившуюся фразу. – Ви хочите терпеть безропотно позор? – задал вопрос залу, понимая, шо это последняя фраза из тэкста роли которую я помнил. И я стал говорить все, шо приходило в голову, как советовал мине мой старший брат рэжиссёр.Ведь ШЕкспира никто из зрителей не читал…

– Ой, вейз мир! Где ваше "фэ"? Сопротивление! Таки пора вам возмутиться! Пока ви спали ваше мэсто на троне уже занЯли! Эйзе брох (какой позор)! Кто в доме хозяин? Ви? Ой, не смешите миня. Ви кто? Ви царъ!? Кто вам сказал? Та какой из вас царъ! Надев на голову корону, ви прячете под ней свое лицо! Убийцы! Вам мало смерти моего дорогого папы? Таки я так и думал! Вокруг одни враги! Прэдатели и нет друзей! Офелия! Где моя невеста? Умерла? А шо такое? О, бедный я! О, бедная Офелия. За шо мине такая судьба! – я схватился за голову.

Старик вдруг звонко рассмеялся. На глазах выступили слёзы.

– Верите, – произнёс, закашлявшись, продолжая смеяться, – я совсем забыл, шо прынц, должОн умерэть от укола отравленной шпаги. Мать королева, артистка Белка Щорс, нервничала, глядя на то, шо я витворяю на сцене. Она держала в руках «чашу» с отравленным вином, которое должна випить по ошибке. Я, как адиёт, бегал по сцене. Актёры и зрители смотрэли на миня, не зная, шо ожидать от прынца. Но с ним пора было кончать. Я вихватил у «мамаши» из рук «чашу» с ядом и произнёс:

– Ага, вот стакан, в который яд налит с любовью, – я поднял «чашу» над головой. Потом мэдленно поднёс к роту, випил отраву.

– Ну, вот и всё, – сказал таким тоном, шо самому стало плохо. – Довольны? Ви этого хотели? – спросил зал, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая вид, шо вот-вот миня покинут силы и я – прынц, отдам концы. – Уж смэрть моя близка! Вас всех я прэзираю, – и грозно помахал кулаком залу. В это врэмя к мине подбежала Белка – королева-мать, вихватила «чашу» и сделала вид, шо пьет отравленное вино, тут же свалилась мине под ноги, матеря на чём свет стоит.

Зрители рэшили, шо прынц Датский и мать его сказали всё перэд тем, как преставиться, и дружно зааплодировали. А я, ваш покорный слуга, упал на сцене «замертво», рядом с матерью-королевой, набив огромную шишку на затылке. Не рассчитал падение. Шо я артист? Хотя да, ещё тот артист погорелого театра.

– Дедушка Яков расскажите о своих братьях, – просили слушательницы.

– Братья. Ви знаете, какое счастье, когда у вас столько рОдных людей? Нас было тринадцать синовей у матери с отцом. Шо мы витворяли? Мама рожала каждый год. Отец мечтал о дочери, ожидая перэд каждым рождением рэбёнка, чуда. Но чуда не происходило, снова и снова рождались мальчишки. После рождение тринадцатого по счёту сина – сопливого Сеньки, мама пошла работать. Привоз, самое главное место Одессы, да шо я вам рассказываю, ви и сами знаете. Мама торговала на Привозе, а ми ей помогали. Наша семья стала лучче жить, когда мама пошла работать. Ми стали лучче кушать, как ни странно. Со врэменем, когда она была уже на девятом месяце берэменности, отцу пришлось полностью её заменить. Днём он торговал овощами, а ночами шил обувъ. А! Я же вам не рассказал, шо мама неожиданно стала берэменной! Это произошло по недоразумению, как объяснил папа.

Чувствовала сибя мама ужасно. Её тошнило, рвало. Она похудела. Врачи у неё обнаружили опухоль, которую потом назвали Симха. Так, в возрасте пятидесяти трёх лет, наша мама рОдила долгожданную дочь. Ми радовались за мать и отца. Наконец, мечта папы сбилась. Теперъ наша мама била уверена, шо исполнила свой долг перэд мужем и Богом.

Проходили годы.

В семье старшего брата Семёна произошла страшная трагедия. Во врэмя родов от потери крови умерла его любимая жена Беллочка. Её смерть потрясла всех. Кто мог подумать, что наша Белла – красавица, хохотушка, уйдёт из жизни так рано. Родив троих синовей, умерэть во врэмя четвертых родов вместе с долгожданной дочерью! Они так мечтали о дочери, – старик утер ладонью слёзы. – Семён с семьёй уже несколько лет жил в Ленинграде. Он окончил актерский факультет при институте, …дай бог памяти, и работал актером в театре имени Кирова. Семён, Семён! – старик тяжело вздохнул. – Прошло несколько месяцев после смерти Беллы, – продолжил, – ми, как могли поддерживали его и несчастных сирот.

Я и Арон, брат старший миня на год, поехали в Питер.

Семён сильно пил. Было чувство, шо со смертью жены он и сам умер. Просипаясь, он ехал на кладбище. Лежа на могиле Беллочки, пил с бутылки водку, обнимая землю, разговаривая с женой.

Я написал родителям длинное письмо, в котором подробно рассказал о том, шо твориться с Семеном. Его надо было спасать.

Наша мама плакала и днём, и ночью, думая о старшем сине и внуках.

В один из дней, когда все спали, они с отцом на кухне долго о чем-то говорили. Потом мама уехала. Но вернулась в Одессу не одна. С ней, из местечка Тульчина, Винницкой области, приехала мать покойной Беллочки, Софья Адамовна.

– Ми с вами, дорогая сватья, обязаны спасти семью вашей дочери и моего сина, – сказала, наливая душистый чай в чашку. – Семён пьет, не работает. Не слушает никого. Он обязан жить, воспитывать детей. Он нуждается в помощи.

Софья Адамовна горько рыдала.

– Я все понимаю, – произнесла сквозь слезы – Моя единственная дочь, моя Беллочка. Фейга дорогая, как жить мине без нее? Как жить детЯм без матери? Семёну без любимой жены? Не знаю. Кто бы мог подумать, шо она оставит нас так рано…

На столе перед ними стоял портрет улыбающейся Беллы.

– Доченька, – шептала Софья Адамовна, – прости, не уберегла тибя. Вместо счастья и радости …такое горе.

Она гладила портрет дрожащими пальцами, прижимая к груди.

– Я поеду в Ленинград, – неожиданно произнесла Софья Адамовна. – Так я решила. Внуки и Семен будут под моим присмотром. В конце концов, шо мине делать в Тульчино? Кто у меня остался на этом свете кроме них? – она подняла взгляд на притихшую Фейгу.

Глава 8

С приездом Софьи Адамовны в Питер, жизнь семьи старшего брата медленно налаживалась. Семён бросил пить, вернулся на работу. Постоянные гастроли, спэктакли, рэпетиции отвлекали от горя и боли, не дающих покоя душе и сэрдцу. Но рядом всегда била Софья Адамовна. Заботливая, любящая, так напоминающая ему его покойную Беллочку.

Как страшно хоронить близких людей! – произнёс Яков и надолго замолчал. – Хорошая у нас била семья, дружная, – старик грустно улыбнулся, всматриваясь в небесную синеву.

– Что было потом? – спросила уставшая немолодая женщина, баюкая на руках внука.

– А потом была война. Ужасная война изменившая наши жизни. Ой, вей, если бы не война, если бы не война…

Детей нам с Розой Б-г не дал, а я всю жизнь, как и наш отец, мечтал о синовьях и дочери. В сорок первом гОде нашему дорогому папе исполнилось семьдесят семь, а мамочке должно било исполниться семьдесят лет. Ми собирались праздновать её юбилей девятого августа, накрив стол в нашем старом двОре, позвав дорогих соседей, друзей. В этот день должна была съехаться вся наша большая семья. Как ми ждали этого, но война все изменила.

Женщина тихо напевала колыбельную, покачивая коляску с младенцем.

В молчание прошло четверть часа.

– Мои родители были расстреляны в Бабьем Яру, – произнесла, – а меня, трёхлетнюю девочку, спасли соседи. Простые, русские люди у которых я прожила страшные военные годы. Уже после войны они разыскали бабушку, так я оказалась в Одессе. Бабушка чудом осталась жива. Она рассказывала мне, о том, что вытворяли здесь румынские гады и фашисты. Она прошла все круги ада, находясь в еврейском гетто. Мой дедушка и дядя были заживо сожжены. Я вас так понимаю…

Старик покачал головой, погладив женщину по руке.

– Ми воевали за Родину, за светлое будущее детей, внуков, правнуков. В рОдной Одессе остались наши родители, жены, дети. Близнецам моего брата Натана – Игалю и Гаю било по тринадцать лет, а старшему сину Вениамина – Гарику, исполнилось десять лет. Пацаны рвались на фронт, но их не взяли. В военкомате сказали: «Не доросли до войны».

Говорили, шо они втроем сбежали с военным эшелоном. Этот эшелон разбомбили фашистские самолёты. Может быть, может быть, …иначе бы они обязательно вернулись.

Самый младший брат, вечно обкаканный Сенька, работал на военном заводе. На фронт его не брали, у него была бронь. Так, шо ви думаете он сделал? Сеня таки ушел воевать. А шо витворяли синовья Юлика и Арона, вам лучче не знать. Самуилу и Давиду не было и девяти лет. Но они так рвались на фронт бить фашистов, шо устраивали матерям и бабушке с дедушкой вирванные годы. Когда Одессу оккупировали враги, мальчишки где-то раздобыв гранаты, взорвали штаб с каким-то генералом. Им удалось убежать. Дома они рассказали деду, нашему отцу, о том, шо сотворили. Он надрал им жопы и приказал молчать. Мама дорогая, кто об этом рассказивает вслух?

Наша сестра Симха мечтала стать врачом. Когда началась война, она закончила школу. Окончив курсы медсестер, ушла на фронт. Ми воевали в пехоте. Залман и Мендель – в танковых войсках. Как я гордился своими братьями!

Говорили, шо мы рОдились в «рубашках». За годы войны никто из нас не был убит. Прэдставляете? А сколько смэрти повидали, скольких друзей потеряли…

Военный эшелон, в котором ми возвращались домой, встрэчала вся Одесса – наш родной, любимый город. Среди там были наша мама, отец, жёны, дети…

Тяжелое было врэмя, но главное, шо закончилась война. Все вернулись к мирной жизни, отстраивая разруху, строя будущую жизню.

Семён после войны стал знаменитым на весь Ленинград артистом. Мойша пошёл работать в милицию. Потом из органов его уволили, потому шо Фима, Даник, Веня с жёнами и детЯми оказались прэдателями Родины. Прэдателями Родины…. Ви себе прэдставляете? Пять лет мои братья воевали за Родину с немецкой сволочью, шоб потом их назвали прэдателями! А всё из-за того, шо они эмигрировали в Америку. Ми много лет не имели с ними никакой связи. Это было ужасное врэмя. Они хотели жить по-другому, в другой стране. Кто мог им запретить рэшать свои судьбы? Мендель, Натан, Залман открыли в Одессе пекарню. Когда они были маленькими, мэчтали печь вкусный хлеб, шоб накормить семью досыта.

Моя Роза всю жизнь проработала учителем младших классов. Умной, образованной женчиной была моя Роза, а красавицей! Я уже давно старик, а всё живу воспоминаниями. Не было дня, шоб я не думал о ней. Моей первой жены дано нет в живых, как и второй. Все покинули миня. А я, до сих пор, жив. Две мои приёмные дочери от второго брака живут не со мной. Одна в Днепропетровске, вторая на Азовском море. Средние братья в Америке. Там же их дети, внуки. Сопливый Сеня – очень важная пэрсона. Он руководит большим заводом. Кто бы мог подумать, шо из вечно обкаканного по уши мальчишки, вирастет уважаемый человек. Симха – хирург.

– Где сейчас ваши братья? – спросила девчушка, сидящая на скамейке рядом с бабушкой. – Вы часто с ними встречаетесь? Почему вы всегда один?

– Не один я вовсе, это тибе так кажется. Мои братья, моя семья, они здесь, – он накрыл ладонью грудь, – в моём сердце. Здесь моя память и боль.

Через сквер шёл почтальон, перебирая в руках письма.

– Яков Хаймович, я как раз шел к вам. Пляшите! – произнёс весело.

– Счас всё брошу и спляшу! Нашел фраерка, – ответил Яков.

– Ну, как хочите. У миня для вас две новости и обе хорошие. Во-первЫх, телеграмма от вашей старшей дочери Ципоры, а вторая новость, – он многозначительно замолчал, размахивая конвертом перед носом, отгоняя мух.

– Ну, шо, шо вторая новость? – воскликнул старик, теряя терпение, надевая на огромный нос очки. – Вейз мир! Какая прэлесть получать хорошие новости. Слушайте сюда! Мои дочери всей еврэйской шоблой приезжают к мине на Песах. Вот так счастье! Вот так радость в дом. Так. А шо здесь? – он внимательно читал вторую телеграмму, причмокивая губами от удовольствия. – Аркаша, вечный странник, приедет домой к Новому году, – старик вытер слёзы, смачно высморкался на тротуар. – Шо вам есть на это сказать? Мине нельзя умирать. Вот, шо держит миня на этой земле. Любовъ! Семья! А это самое дорогое, шо есть у человека!

Он поднялся, опираясь на палку, пошёл по направлению к дому.

– Какой занятный, – произнесла недавно подошедшая женщина, – весёлый старик.

Домой с базара возвращалась Клава Ивановна, соседка Якова. Она любила ходить через сквер. Издали завидев стайку женщин, всегда присаживалась рядом с ними на скамейку, обсуждая последние новости, городские сплетни.

– Кто весёлый? – спросила, поставив на землю авоську, из которой весело торчали веником зонтики укропа, кусты петрушки и хвосты сельдерея.

– Яков Хаймович, сосед ваш. Он каждый день нам рассказывает забавные истории из своей жизни. У него такая огромная семья, позавидовать можно, – улыбнулась женщина. – Счастливый человек.

– Счастливый человек? – переспросила Клава. – Кому здесь завидовать? Что весёлого в его жизни? Здесь плакать не наплакаться, милочка. Один он, – произнесла всплакнув, с шумом утирая ладонью нос. – Всю его семью расстреляли в немецком гетто в годы войны. Он на фронте был с братьями и сестрой. Один единственный с войны вернулся, остальные полегли. Через пять лет после войны женился во второй раз, на вдове с двумя дочками, которых любил, как своих родных деток, которых Бог им с его первой женой не дал. Дочки выросли, замуж вышли, а потом разъехались кто куда. Звали Якова с матерью переехать к ним. Младшая Фаина живёт на берегу Азовского моря. Домик свой, огород имеется. Всё звала отца с матерью к себе. Муж у нее агроном. Хороший, добрый человек, мухи не обидит. Ева – вторая жена Якова, три года назад умерла. Дочери, внуки приехали на похороны. Опять звали старика к себе. Ни в какую Яков не хотел уезжать из Одессы. Так и остался один. Есть у него родной племянник, Аркадий, сын младшего брата Сени. Когда колонны евреев вели в гетто, мальчишку спасли простые люди. Как им это удалось, ума не приложу. Аркаша археолог. Всё что-то копает в земле, ищет древние цивилизации. Яков растил Аркашу, как родного сына. Все, что осталось у Якова это воспоминаниями, память, надежда увидеть близких и дорогих ему людей, и истории, которые придумывает, чтобы быть рядом с теми, кого отняла у него война.

У молодой женщины вытянулось лицо.

– Зачем же он рассказывает всякую ерунду? – спросила, состроив недовольную мину.

– Ерунду? Это не ерунда, милочка, это жизнь, что ты понимаешь… Помню день, когда Яков с войны вернулся. Уходило их на войну двенадцать братьев и сестра, а вернулся с войны только Яков. Один единственный. Страшный день был. Очень страшный. Вспоминать нет сил, а уж пережить то, что он пережил, врагу не пожелаю. Яков ничего не знал о судьбе родных, оставшихся в Одессе. Он вернулся домой с надеждой обнять мать, отца, свою жену Розу, сестру, племянников. Вошёл во двор постаревший, исхудавший мужчина, совсем не похожий на Якова, который уходил на войну в сорок первом году. А тут отец мой покойный, Иван Иванович, как увидел Якова, кинулся ему на грудь. Обнимает, рыдает, как дитя на его плече. Вы видели, как плачут мужчины? – Клава тяжело вздохнула, утирая слезы, градом катившиеся из глаз.

– Все нормально, – говорит Яков, а у самого слёзы по щекам льются, скулы ходуном ходят. – Один я вернулся, дядя Ваня. Залман и Мендель под Варшавой, заживо сгорели в танке. Мойша погиб в бою под Минском. Фима и Даня под Сталинградом остались. Симха в Польше погибла. Сенька из окружения под Курской дугой не вышел. Натан, Юлик в Потсдаме головы сложили. Арон, Беня без вести пропали. Веня, перед самой победой, в госпитале, на моих руках, от ран скончался. Просил миня о его жене и детях побеспокоится, – Яков замолчал.

По исхудавшим впалым щекам лились слёзы.

– А о Семене и сыновьях слышно-то что? – спрашивает отец.

– Нет их больше, дядя Ваня, никого нет, – отвечает Яков.

Отец рыдает, остановиться не может, сжимает Якова в объятиях, не отпускает. Обнял его Яков и говорит:

– Потом поговорил, Иванович, по своим соскучился. Пять лет не видел, ни одной весточки от них не получил за все годы. Как мои поживают? Живы, здоровы? – а сам рвётся в подъезд свой, домой.

– Не спеши, – шепчет отец. – Нет их, Яшенька. Убили их немцы проклятые. Всех в гетто загубили: родителей твоих, Розу, племянников, жен братьев. Никого не пощадили – ни стариков, ни детей. Облавы на евреев по всему городу были и днём, и ночью. Страшное время было. Сынки твоего брата Натана – Игаль, Гай и Гарик сынок Вениамина рвались на фронт, но их не взяли. В военкомате сказали: «Не доросли до войны».

А они взяли и сбежали втроем с военным эшелоном. Больше о них никто, никогда ничего не слышал. Разбомбили эшелон этот, отъехать не успел от вокзала.

Окаменел Яков, онемел. Смотрит на свои окна. Котомку из рук выронил и медленно в дом вошёл. А потом оттуда такой крик раздался…