Текст книги "Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески"

Автор книги: Инна Рогачевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Инна Рогачевская
Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески

Глава 1

Лёжа на верхней полке он наблюдал, как за окном стремительно проносятся летние пейзажи, словно картинки в калейдоскопе.

– Скушайте кусочек курочки, молодой человек, – раздался голос и к носу Аркадия приблизилась рука, держащая аппетитную куриную ножку. – Не вибрасивать же! Я же ничего не имею против, но ви со вчерашнего дня таки ничего не ели! Шо вам трудно покушать? – произнёс старик, смешно вжав голову в плечи.

Он был высоким и худым. Крупный лоб плавно переходил в лысину. На затылке, образовывая полукруг, серебрились редкие завитки некогда пышной шевелюры. Широкие, лохматые брови торчали в разные стороны. Из-под них на Аркадия смотрел изумленный, добрый взгляд карих глаз. Кончик длинного с горбинкой носа смешно поддергивался, когда он говорил. Длинная борода, напоминала выцветший от стирок детский слюнявчик. На худых плечах, как на вешалке, болтался пиджак. Под ним светлая рубашка из кармашка которой выглядывал мундштук. В левой руке старик держал куриную ножку, а правой пытался заправить рубашку в брюки.

Крякнув по-стариковски, взял со стола спелый помидор, поднося к лицу Аркадия.

– Молодому организму надо хорошо кушать! Иначе у вас не будет сил на жизнь! Поверъте, я знаю, шо говорю! Слезайте со своей полки и садитесь к мине поближе.

Аркадий по-молодецки спрыгнул вниз, присаживаясь за столик напротив соседа по купе, напоминающего ему сказочного старика Хоттабыча.

– Скажу вам откровенно, – произнёс Хоттабыч, почесывая макушку, – я не специально, но таки за вами наблюдал. Ви вчера, как только вошли в купе, сразу забрались на полку и проспали почти двенадцать часов! В молодости я тоже любил поспать, хотя било не до сна. Ми с братьями с утра до ночи работали с папой в нашей галантерэйной лавке. Потом, когда случилась рэволюция, с ней вместе случилось много неприятностей. Лавку разграбили, а шо не винесли сожгли. Отца растрэляли, как врага народа. Шо рэволюции сделал простой еврэйский галантерэйщик, скажите мине, пожалуйста? Из квартиры нас вишвирнули на улицу, как старую трапку на помойку, и ми всю зиму прожили в холодной, заброшенной землянке на окраине Одессы. Думаете это кого-то волновало? Таки уверяю вас нет! Но ми вижили! Наша дорогая мама была сильной женчиной. Она работала с утра до ночи на что и на кого попало! Ми с братьями решили помогать маме. Спрашиваете «как»? Шо ви знаете, молодой человек, о тех врэменах? – старик покачал головой. – Вейз мир! Боже мой! Конечно, ми воровали. Шо ви скажите, когда узнаете, шо ми воровали? – задал старик вопрос. – Азохен вей! Овощи с чужих огородов! – он подпер голову кулаком. – А ви подумали, шо ми воровали деньги на всякие цацки – пэцки? Так слушайте сюда! Когда об этом узнала наша мама, она взяла в руки отцовский ремэнь и сильно отлупцевала им наши жопы, – старик вздохнул, невольно почёсывая нижнюю часть спины. – Ночью она долго плакала, уткнувшись лицом в подушку, шоб никто не видел её слёз. Но ми все понимали. Наша мамочка никогда не жаловалась на свою нелегкую судьбу. Ей сейчас девяносто три года, – он улыбнулся. – Она живёт со мной, моими дитями, внуками и всем нам дает «прыкурить», поверъте Савве.

Аркадию нравился старик. Он с упоением вслушивался в родной одесский говор.

– Шо вам на миня смотреть! Кушайте уже! – возмутился старик, глядя на Аркадия, застывшего с куриной ножкой в руке. – Или ви стесняетесь? – спросил, приподнимая брови домиком. – Кого вам стесняться? Миня? Если вам бэспокойно, шо я остался голодным, то не мэчтайте! Конечно я ел. Жена моего брата, у которого я бил в гостях, пусть она будет здорова, хорошая женчина, – он воздел ладони вверх, – дала мине в дорогу столько еды, шо её хватило би добраться до Сахалина и на обратно тоже! Сколько старику надо кушать? Бросьте, ваши глупости. «Человэк человэку – человэк, прэжде всего, потом – товарищ и брат», – говорил мой покойный папа. Я уже старик, а его слова запомнил на всю жизнь. А ви, простите, куда едите?

– В Одессу, – ответил Аркадий с набитым ртом.

– Так, шо вам молчать, как риба об лёд! И мине туда же! Разрэшите прэдставиться, – произнёс, протягивая Аркадию сухую ладошку. – Савва Лейбович Шлеймех. Скажите, ви похожи на папу или маму? Кого ви мине всё врэмя напоминаете? Вспомнил! – он стукнул ладонью по столу. – Я видел вас на Молдаванке с немолодой, но на вид очень приличной женчиной! Это била ваша мама?

– Нет, – промычал Аркадий, жуя.

– Нет? Шо нет? – воскликнул старик. – Это били не ви или вам трудно погулять с мамой?

– Я давно не был в Одессе.

– А-а, … это меняет дело. Ви мине начинаете нравиться, молодой человек. У вас в Одессе родственники или ви едете, как турыст, посмотреть наш удивительный город?

Аркадий улыбнулся, называя имена знакомых с детства людей.

– Тётушка Маня с улицы Чичерина? Какая прэлесть! – воскликнул радостно Савва Лейбович. – Одесситу не знать тетушку Маню! Значит, ви чуточку одессит. Ви знаете кем была многоуважаемая Мария Ароновна до того, как стала родной тётей всех одесситов? Она работала в Красной милиции – секрэтаршей самого главного чекиста города, не про нас будет сказано. Большой фигурой в Одессе била Маня! И хотя она родилась в Полтавской губэрнии, эта женчина одесситка больше всех нас вместе взятых. Я вам расскажу за одну из наших встрэч. Ми с ней встрэтились, когда я пришёл навестить старого друга, с которым так много перэжили вместе, шо не дай Бог вам знать. Слушайте сюда. Захожу во двор, навстрэчу мине идёт многоуважаемая Маня.

– Савва, – говорит, – ви только посмотрите на моих соседей! Эти шлимазлы опять занавэсили окна. Шо им скрывать за сраными занавэсками?

Я культурно, чтобы не дай бог не обидеть женчину, спрашиваю:

– Уважаемая, Мария Ароновна, шо оно вам болит?

Она на миня так посмотрэла! – старик прижал руку к груди. – Хочу вам замэтить, дорогой мальчик, – Савва Лейбович поднял вверх указательный палец, переходя на шепот, – так смотрит только Мария Ароновна. Клянусь, шоб я так жил! Под её взглядом я почувствовал сибя полным адиётом. Кто задаёт женчине такие вопросы? Конечно, я оказался не прав!

– Шо им занавэшивать окна, скажите мине, Савва? – спрашивает Мария Ароновна, – шо за теми занавэсками есть, шо я не знаю? Сорок лет одно и тоже, одни и те же! Шо тудою-сюдою шманать занавэски, портить им и так задрипанный вид!? Тоже мине Лабриджиды! Петры Глебовы! Каждый сосед друг о друге знает больше, чем о сибе самом. Если им от этого легче, пусть занавэшивают окна, та ради Б-га, на здоровье! Савва, ви умный человек, так скажите мине, кто у них есть родней соседей? В прошлый четвэрг смотрю в окно, и шо ви думаете? У Фриды на плите горит каша. Если би не я, она би сгорела дотла – и каша и, кастрюля. Я уже молчу за весь дом! Таки пусть скажет спасибо, шо не случилось пожара! Или Данька – син Соломона и той же Фриды. Этот поц закривает занавэску и стоит у окна ковыряясь в носе, вытирая козявки об шо попало! Скажите Мане причем здесь занавэски? Шо он за ними прачет? Свой палец в сопливой ноздре? Кто не знает Данькиных привичек? И это ещё не все! У Ицика, …Савва, ви же знаете Ицика! Вейз мир! Кто не знает Ицика! Ну тот, который работает водопроводчиком в «Электросетях»! Так вот, у него на гаткес (кальсонах) дирка. Каждый раз, когда он наклоняется диркой в окно, я вижу его прямую кишку! Живём, как в анекдоте. Ви его уже знаете? Нет? Так слушайте сюда. Это правда за нашу жизнь! И не споръте со мной, я знаю за шо говорю!

Говорит Сара мужу:

– Мойша, опять ты надел гаткес наизнанку!

– Сарочка, как ты узнала? По шве? – спрашивает Мойша.

– Нет, по говне, – отвечает жена.

– Пожалуйста! Вальке – жене Ицика трудно купить мужу новые гаткес или поставить латку на дирку? Мине её надо учить? Савва, я права или шо? А Танька с первой квартиры, жена Кольки – пьяницы! Позавчера ночью, когда он спал, спратала от него бутылку водки! У куда би ви подумали? Я вас рассмешу! В свою сумку! Как вам это может нравится!? – от возмущения, она закатила глаза на лоб, подперев полные бока руками. – А шо сделал утром Колька, когда открыл свои пьяные глаза, и не нашёл рядом с кроватью бутылки? Правильно! Он открил сумку жены, витащил от нее недопимтую бутылку водки, и взял последний рубль на новую бутылку! Так через свою глупость Танька заплатила дважды! Колька остался при бутылке, а Танька без денег и с пьяным Колькой! Потом они подрались, как обично. Танька взяла сковороду и стукнула ею Кольку по башке. Он упал, ударился головой о край кухонного стола и потерял свое пьяное сознание. У Таньки был бледный вид. Она стала звать на помошч, подняла гармидэр (крик) на весь двор! Несчастная Танька подумала, шо убила мужа. Конечно, как ви понимаете, я пришла первая. Осмотрэв место прэступления, успокоила её, сказав, шо являюсь главным и единственным свидетелем. Колька первый полез в драку, а Танька защищалась. При убийстве показания главного свидетеля очень важная вешч, повэръте Мане! Она знает, шо говорит! Но, не с Танькиным счастьем бить вдовой. Колька остался жив.

Старик улыбнулся, вспоминая эпизод.

– С кем ви ещё знакомы? – спросил. – Ах да, Клавочка Ивановна Тихонова. Добрая и парадочная женчина! Настоящая душа! Я давно сделал вивод всей своей жизни – не обязательно рОдиться еврэем, шоб бить хорошим человэком. Я только не понЯл, чей ви родственник?

– Простите, не представился – Аркадий Фукс, – произнёс молодой человек, приподнимаясь, пожимая старику руку.

– Племянник Яши Фукса, моего друга!? Син покойного Сени?! – Савва Лейбович хлопнул себя по лбу. – Вейз мир, Аркаша, как ви виросли! Я помню вас сопливым шлепером (разгильдяем), таким же сопливым, каким бил в детстве ваш дорогой папа Сеня. Я многое помню. Как мине его не помнить. Ми все такими били. А еще, я помню свадьбу вашего дорогого папы с самой красивой девочкой Одессы. Ми все в нее били чуточку влюблены. Шо она нашла в Сеньке? – он рассмеялся. – Ваш папа бил добрым и умным человэком. Ви похожи на своего отца. Ростом пошли в деда. Ви… помните свою маму?

– Нет. Я и отца почти не помню.Лишь помню, как он со мной прощался, уходя на фронт. Папа взял меня на руки, крепко обнял и пообещал вернуться. О матери Яков не любил говорить. Когда я спрашивал его почему у меня нет мамы, как у других детей, он отвечал:

– Синок, станешь взрослым, я тибе расскажу.

– Да, – с горечью в голосе произнес Савва Лейбович. – Кто мог подумать, шо она… Так Яков рассказал вам о маме или таки зачем вам это надо?

Аркадий кивнул.

– Лет десять назад от нее пришло письмо. Я порвал его, не читая. – сказал Аркадий. – Не могу простить женщину, которая предала отца ради любовника. Бросила меня, вспомнив через тридцать лет, что у нее был сын. Бог ей судья. Я благодарен судьбе за двух отцов, которых она мне подарила.

Старик молчал. Потупив взгляд, смахнув хлебные крошки со стола, спросил:

– Молодой человэк, ви догадываетесь, о чем я хочу вам сказать?

Аркадий насторожился. По телу пробежала дрожь.

– Я вас имею расстроить до слёз. Азохен вей, Аркаша, крэпитесь! Вам уже сообчили, шо случилось с моим дорогим другом, вашим дядей, который после смэрти младшего брата Сени замэнил вам отца? Держите сибя в руках. Я до сейчас плачу, как вспоминаю. Месяц назад соседи его похоронили.

У Аркадия все поплыло перед глазами. Он дрожащей рукой схватил недопитый стариком чай, опрокидывая в рот.

– Аркаша, я вас прошу, только не надо так убиваться! Якову уже хорошо. Это нам неспокойно, а ему лучче всех! Я би рассказал вам подробности, …но не сейчас. Одесса! Приехали!

Глава 2

Он вышел из подъезда. На мгновение становился, вдыхая нежную утреннюю прохладу, наслаждаясь тишиной. Из кармана брюк вынул носовой платок. Поднёс к носу, внюхиваясь в аромат одеколона. Вставил, аккуратно сложенным треугольником в нагрудный карман пиджака, прижимая ладонью к громко стучащему сердцу. Улыбнулся. Этим волшебным утром никто не мешал ему думать о любви, её нелегких путях – дорожках. Странная любовь у него, грешная, а слаще меда.

– Славка, на куда собрался? Что тибе шмендраться в такую рань, когда все советские люди ещё спят! Воскресенье! Виходной день!

От внезапно раздавшего голоса в животе заурчало. Настроение мгновенно улетучилось. Во рту появился привкус горечи, как и на душе. Ему захотелось стать человеком – невидимкой. Но от тёти Мани ещё никто, никогда так просто не исчезал.

Надвинув на глаза кепку, молодой человек быстрым шагом зашагал через двор.

– Славка! Я все вижу со второго энтажа!? Тётю Маню не проведешь! Рэбенок, а что ты такой бледный под панамкой?

К сыну Ицика и Вали Фрэнкель Мария Ароновна относилась трепетно, как к своему ребёнку. Когда он родился, у его матери пропало молоко. Голодное дитя заходилось в крике. У Мани, родившей сына на три месяца раньше, в возрасте, когда врачи говорили, что у неё ранний климакс, которого потом назвали Брониславчиком, молока было не меньше, чем в молочных реках без берегов. Она стала кормилицей маленького Славы. Молоко в груди прибывало и прибывало. Она сцеживала, разливая его по банкам. Если у детей или взрослых одесского двора случалась простуда, её лечили грудным молоком Мани. Женщины протирали им лица, как кремом. Мужчины, наблюдая за косметическими процедурами жён, брезгливо передёргивали плечами. Но случилось то, что случилось. Соседка Сара Исааковна застудила грудь, на которой выскочил огромный, гнойный фурункул. Она себя плохо чувствовала. Высокая температура, дикая боль в груди. Идти к врачу женщина наотрез отказалась. Сара послала мужа к Мане за спасительным лекарством – грудным молоком. Примочки из теплого молока с медом и капустой помогли. С тех пор, все поверили в чудодейственные силы грудного молока, а Маня стала главным человеком одесского двора.

Броник, сын Мани и Бориса, умер в возрасте двух лет от двухстороннего воспаления лёгких. В горе принял участие весь двор, оплакивая младенца, и горькую участь несчастных родителей.

Мария Ароновна, всей душой любившая Славика, переживала за него не меньше, чем о своей единственной дочери.

Этим воскресным утром Мария Ароновна или тетушка Маня, проснулась раньше обычного. Распахнула окно в «информационный мир» – двор, и увидела Славика.

«На куда ему спешить? – удивлённо подумала. – Свидание? Какое свидание! С кем? У Славки никогда не было девушки. Странный мальчик вырос. У нормальных мужчин в его возрасте есть жены или хотя бы знакомые женчины, а у Славки? Он не нравится женчинам? Ну и что, что полный и невисокого роста? Не всем же быть красавцами, как Ален Делон, Муслим Магомаев. Кто-то должен быть похож на своих родителей!»

– Ларка! – крикнула в комнату. – Славка мине сегодня не нравится!

– Мама, что вы от него хотите? – откликнулась дочь, зевая. – Скажу вам по секрету, – она сладко потянулась, – у Славки завелась женщина.

– Женчина!? Из всех неприятностей, которые могут завестись у мужчин, женчина не самый плохой вариант. Ларка, – произнесла полушепотом, – мине почему-то всё время кажется, что Славку женчины не интересуют.

– Откуда вы берёте ваши глупости? Побойтесь Б-га за такие мысли. Что он вам сделал плохого? – возмутилась Лара.

– Кто? Бог или Славка? – спросила мать.

– И тот, и другой, – отозвалась Лариса. – Женщина, с которой он встречается – вдова с ребёнком. Её сыну пять лет, хороший пацан. Правда … она старше нашего Славки лет на десять.

–Что он сибе делает беременную голову? – завелась с полуоборота Маня. – Для него в Одессе не осталось молодых, незамужних женчин? Что ему жениться на чужой вдове с рэбёнком!? Что ему нужен этот «чемодан без ручки»?

– Какая там женитьба! Ицик с Валькой слышать о ней не хотят! – сказала Лариса, нагнувшись к духовке, вынимая сковороду.

– Ларка, вынь жопу из духовки, шоб я тибя слышала! Ротом говори, не жопом – возмутилась мать.

– Так я вам говорю, – Лара выпрямилась. – «Только через наши остывшие трупы ты женишься на чужой вдове», – заявили ему. Представляете?

– Как ты знаешь? – насторожилась Маня.

Лара, приподняв огромную грудь, протирала под ней влажным полотенцем.

– Мама, что за наказание вы рОдили мне! Одна сиська пятого, вторая четвёртого размера. Кошмар! Никакой пропорции!

– Лара, чтобы у всех женчин были такие проблемы, как у тибя! Во всяком случае, ни один из твоих мужей мине на это не жаловался! У других вообче ничего не виросло. Твоя подруга Шира, до сих пор, в лифчик килограмм ваты подкладывает, шоб хоть что-то стояло! Таки скажи своей маме «спасибо»! У тибя не грудь, а состояние! Так, что ты говорила за Славку и его женчину, не отвлекайся! Не делай мине нервов!

– В прошлый понедельник вы меня послали к Вальке за таблетками, помните?

– Зачем мине таблетки? Что ты хоронишь мать!

– Меня поносило! Так помните или оно вам надо!?

– Сейчас не до поноса, Ларка, что было дальше?

– Ицика и Вальки дома не было. Но дома был Славка, … и не один. Они с Верой пили на кухне чай, – она замолчала, рассматривая в зеркале прыщик, выскочивший на кончике носа.

– Ларка, говори матери! – воскликнула Маня, у которой кончилось терпение. – Иначе я сама всё додумаю – будет хуже!

– Славка нас познакомил. Уже потом, когда Вера ушла, он мне признался, что у них тёплые, дружеские отношения, – продолжила Лара, – но его родители, – она кивнула в сторону окон Ицика и Вали, – делают ему вырванные годы. Что вам на это сказать?

– Там есть на что смотреть? У нее есть вид? – спросила дочь, имея ввиду женщину Славика. – Или таки не на что плюнуть?

– Не знаю, что Славка в ней нашел, но на каждый фрукт есть любитель, – ответила Лара, пожимая плечами. – Бывают женщины моложе и интересней.

– Ко всем её недостатком она хотя бы еврэйка?

– Как раз нет. Она из Молдавии.

– Так я и знала! – Маня хлопнула по столу ладонью. Отодвинув с грохотом стул, села к кухонному столу, подперев голову кулаком. – Ларка, налей матери чай, а то мине в роте пересохло от расстройства за рэбёнка, – она подняла на дочь взгляд. – Хорошо тибе, ты у нас с папой красавица. А Славка!? Стоит посмотреть на его папашу и сразу всё станет ясно без слов. – Ларка, у тибя остались незамужние подруги или что? – спросила неожиданно. – Славку надо пристроить в нормальную еврэйскую семью.

– Мама, кому нужно такое счастье? Не смешите меня!

– У твоей знакомой, кривой на ногу Зойки Бинц, нет мужа, – не слушая дочь, продолжала Маня. – Сведи Славку с ней! Пристроим обоих!

– Зойка не кривая на ногу, у неё стеклянный глаз, что вам надо всё путать? Её любовник – муж двоюродной сестры Райки, продавщицы из молочного магазина, обещал, что они поженятся, когда он станет вдовцом.

– Его Сонька плохо сибя чувствует? Она здорова, как лошадь! Скорей Сонька овдовеет, чем Монька жениться на одноглазой Зойке! Нет, ты объясни матери, что плохого в Славке? Во всяком разе у него две здоровые ноги и нет стеклянного глаза! Порядочный мальчик! Учитель! Говорит на английском языке! Клад для нормальной скромной девушки!

– Ничего против не имею, но Славка какой-то странный. Сейчас в моде другой тип мужчин.

– Какой тип, Ларка?

– Говорю, что думаю, а вы думайте, что хотите.

– Может у мальчика плохое зрэние?

– Мама, что вам придумывать за Славку? Причем здесь зрение? Он или стеснительный, или я не знаю.

– Во всём виноват шлимазл Ицик, папаша его!

– Причем здесь Ицик! Мама, что вам надо искать виноватых! Славка такой уродился!

– Так я тибе, о чем говорю! Как у такого шлимазла, как его отец, могло рОдится что-то другое? В молодые годы этот шмендрик отгулял и за сибя, и за будущего сына! Покойный Шауль – отец Ицика, до сейчас в гробу переворачивается! «Ой, Ицики, мой Ицики», – носилась с ним мать его – дураковатая Фрейда. А Ицика надо было уже тогда лупцевать (пороть) раз в день – с утра до вечера. Гулящий был, ой, гулящий! Сколько девок перепортил! Ларка, ты не прэдставляешь сибе сколько ему приводили порадошных еврэских девочек для знакомства. Он на смотринах такое витворял, что тибе лучче не знать!

– Ицик, Валька! – свесившись из окна кухни, громко крикнула на весь двор. – Что вам болит женячка Славки? Дайте рэбёнку попробовать, что такое семейная жизнь! Может, ему самому не захочется такого счастья!

– Маня, не делайте сцен! – отозвался Ицик из своего окна, словно только и ждал её вопроса. – Это мой син! Шо ему горит жениться на чужой вдове с рэбёнком! Пусть найдет порадочную еврэйскую девочку и сделает ей семью! Шо я против?

– Что тибе рано? – не унималась Маня. – Славке тридцать лет, он уже алт бахур (старый холостяк)! Я считаю ему пора жениться, а там видно будет!

– Маня, при всем моем уважении к вам, не лезьте не в свои дела. Со своим сином я сам разберусь! – крикнул Ицик в ответ.

– Сам? Ой, вей! Это, когда ты что-то делал сам? – возмутилась она. – Кто тибе с Валькой помогал воспитывать сына? Кто викормил молочной сиськой твоего Славку и моего покойного Брониславчика? Ты? Валька? А, может быть, твоя мамаша, которая от тибя отказалась потому, что ты женился на гойке!

– Гойка в нашем роду! Азохэн вей! – кричала она на весь двор. – Твоя покойная бабка Эсфирь нашла тибе невесту – Софку, двадцати восьмилетнюю корову, дочь кривого Фимки Ройзмана с Пушкинской, которую никто замуж не брал. Но Эсфирь знала, что девочка хоть и страшная, как черная оспа, но за неё родители дадут хорошее приданное, лишь бы видать замуж за первого попавшегося дегенерата! А что ты? Ты плювал на старание и мнение родственников!? Помнишь, что ты сделал? Нет? Так я тибе напомню! Ицик, раз в жизни будь человеком и скажи правду! – кричала Маня. – Молчишь! Ты женился на правнучке пролетарского чекиста Соколова – Вальке, которая была брюхатой от тибя. Шмок! (недоразумение). РОдная мать от тибя отказалась и переехала жить к своему любовнику! А уважаемая Эсфирь Давидовна – твоя мудрая бабка, взяла и умерла всем вам назло! И такую судьбу ты желаешь единственному рэбёнку? А что ты не рассказал Славке, кем был его прадед по материнской линии? О его знаменитых подвигах! Молчишь? Герой! Отобрать у бедного ювелира последние камни, чтобы вименять их на пролетарские штаны и пару сапог, а жене, – на мгновение Маня замолчала, стараясь что-то вспомнить. – Ларка, – крикнула дочери, – что прадед Вальки, Сашка Соколов, в 1918 году купил своей первой жене Галке, за конфискованные у покойного Моисея Карловича камни?!

– Он сделал гешефт (выгодная сделка, обмен) с самим «Сивым», вором с Арнаутской, обменяв у него пару бриллиантов на кожаное пальто, а потом его же посадил за скупку краденного!

– Пожалуйста! Свидетель! Она знает всё! Моя дочь! – Маня указала пальцем в глубь квартиры.

– Тётя Маня, какой из Ларки свидетель? Шо вам надо все преувеличивать? Её тогда на свете не было! Шо она помнит из того, шо не знает?

– Как это «на свете не было»? Все, что знаю я, знает моя дочь! Ты не забывай, кем была Мария Ароновна в годы, когда партия послала её на отвэтственную работу! Я работала с самим товарищем Муровым! Фрол Сергеевич был главным чекистом города Одессы! Я знаю всё и про всех больше, чем любой одессит знает про сибе самого, – баба Маня прокашлялась, прочихалась, высморкалась, утёрла ладонью нос и продолжила. – Ицики, скажи мине, когда твоя рОдная мать увидела в первый раз своего единственного внука? Молчишь? Спратался за занавеску! А я тибе скажу! На твоих похоронах, когда Славке шёл двадцатый год! Если бы твоя мать не получила телеграмму, что ты скончался, не приехала бы до сейчас! Я права? Баба Маня помнит всё! Ларка, – крикнула, – ты помнишь этот нэйтмер (кошмар), когда Фрейда приехала на похороны Ицика?

– Чьи похороны? – переспросила Лара, жарившая на кухне котлеты, слушая по радио песни Эдуарда Хиля.

– Ты не помнишь? – спросила, поворачиваясь к ней лицом.

– Что? Что я должна помнить? Скажите, что хотите, и я вам вспомню! – отозвалась, переворачивая пригоревшую котлету.

– Похороны Ицика! Ларка, что тибе молчать матери? Что ты миня заводишь! Ты не помнишь, как Фрейда рассказывала, что получила телеграмму о том, что Ицик скончался?! На почте перэпутали, а она не обратила внимания, что в телеграмме фамилия чужая, имя чужое, улица, номер дома и квартиры не тот. Там было написано: «Коля умер. Похороны через три дня. Зоя, приезжай немедленно», – и она припёрлась.

– Ой, не могу! Цирк! Мама, а вы помните, как она появилась во дворе? Похоронный венок висел на руке, как дамская кошёлка, а на нём черная ленточка с надписью: «Дорогому синуле от любимой мамочки». Ицика чуть кондрашка не хватила, как увидел это представление! – вспоминала Лара.

Баба Маня уже не слушала дочь.

– Ицик, позови Вальку! Что мине с тобой нервы портить! Ты такой же адиёт, как сорок лет назад! Валька, вигляни в окно, а то хуже будет! – потребовала Маня.

– Тётя Маня, клянусь вам, я же не против! Пусть Славка жениться на ком хочет! – отозвалась жена Ицика. – Хоть на Райке из молочного магазина. Хоть на разведёнке с ребёнком или на своём друге Адике, скрипаче из филармонии. Это всё он, – она ткнула пальцев за спину, где за занавеской прятался муж. – Мне какая разница? Главное, чтобы Славке хорошо было. Мне что ли с ними спать! Я на все согласна, – кричала Валька из окна спальни. – Я внуков хочу! Дождёшься от него внуков! Скорей сама себе Снегурочку рожу!

– Ицик, я не поленюсь, спустюсь со второго энтажу! – пригрозила Маня соседу.

– Женщины, дайте выспаться! Воскресенье! А у вас каждый день революционный переворот!

Из окна первого этажа высунулась лохматая голова дворового алкаша Кольки.

– У меня башка раскалывается! За шо шумим, как на пожар? Или таки шо-то произошло? Шо я пропустил? – спросил Колька.

– Славке запрещают жениться! – отрапортовала баба Маня, свешиваясь из окна.

– И таки правильно делают, – ответил Колька, почесывая, давно небритую щеку. – Зачем ему эти проблемы? Мужик свободен и счастлив до свадьбы, а после – херня, а не жизнь. Возьмите, к примеру, меня и мою швабру!

В это время на его голову опустилась чугунная сковорода. Голова исчезла из окна, а из квартиры раздался отборный мат, звон битой посуды и многое другое к чему соседи давно привыкли.