Текст книги "Необыкновенные приключения «русских» в Израиле. Семейные хроники времен Большой Алии"

Автор книги: Инна Карташевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но специальности бывают разные. Саше, например, твердили, что быть инженером без знания английского и компьютера невозможно, поэтому он стал усиленно заниматься английским с собственной женой и записался на компьютерные курсы. На Украине, откуда они приехали, компьютеров не было, и лично он видел это чудо науки и техники только один раз в жизни и то издалека. Поэтому он очень обрадовался, когда увидел объявление, что открываются двухнедельные русскоязычные компьютерные курсы. Бедный Саша и понятия не имел, что существуют разные программы для разных специальностей, и что за две недели толком ничего не выучишь. Так и получилось. Он доверчиво уплатил двести шекелей и добросовестно ездил на эти курсы, спешно организованные какими-то шустрыми молодыми людьми даже с виду очень похожих на аферистов. Две недели он под диктовку строил какие-то загадочные директории в DOSe, и изучал программы «Эйнштейн», предназначенную для редактирования текстов, и «Лотос» для бухгалтерии, но так и не понял, как они смогут ему понадобиться в профессии инженера-наладчика текстильного оборудования. К концу занятий у него сложилось впечатление, что их преподаватель тоже не очень разбирается в том, что преподает. Уроки он вел очень медленно, запинался на каждом слове, диктовал им с трудом, вычитывая что-то в каких-то листках, не отвечал на вопросы, а наоборот, очень часто задавал вопросы им.

– Как вы считаете, что мы должны делать дальше? Подумайте, – говорил он примерно раз двадцать за урок и замолкал надолго, как будто бы они, видевшие компьютер первый раз в жизни, действительно могли до чего-то додуматься. На самом деле, как они уже давно догадались, он просто использовал это время, чтобы найти нужный листок, а найдя продолжал также монотонно диктовать ничего не объясняя. Кстати, вполне может быть, что он продолжал им диктовать даже и из ненужного листа, так как все равно они так ничего и не понимали и даже утратили всякую надежду понять. Короче, эти курсы вызвали у Саши только стойкое убеждение в полной бесполезности компьютеров.

В конце концов, собрав совет четырех, они дружно отвергли компьютеры и решили налечь на иврит, так как это уж точно было необходимо. Но тут они обнаружили, что иврит кроме как на занятиях они почти не используют, так как намертво заперты в русском гетто. Действительно, соседи израильтяне с ними не общались. Более того, если первое время они разговаривали приветливо, задавали одни и те же глупые вопросы о еде, то теперь эта приветливость сменилась неприязнью или даже откровенной враждебностью. Вначале они недоумевали, но потом поняли, в чем дело. Местные любили их бедными. Когда они приехали, у них ничего не было, и соседи охотно тащили им все, что все равно собирались выбросить. Так Юре и Рите один сосед ни с того ни с сего принес огромный шкаф, и, не спрашивая, затащил в квартиру. Хорошо, что он был разобранный, и они с Сашиной помощью потом несколько ночей по частям вытаскивали его на свалку, причем на отдаленную и потихоньку, чтобы сосед не услышал и не обиделся. Другой принес люстру и стал требовать, чтобы они ее немедленно повесили. Сколько Юра и Рита не пытались объяснить ему, что они не могут и не хотят менять люстры в съемной квартире, он ничего не хотел слышать, тыкал им в лицо этой люстрой и кричал – Это же совсем новая люстра. Посмотрите, какое качество. Она у меня тридцать лет провисела и нигде даже не потрескалась.

Кричал он не потому, что сердился, а потому что израильтяне, оказывается, так разговаривают. Первое время, когда они слышали на улице душераздирающие крики, то пугались насмерть и выбегали. Они были уверены, что это кого-то убивают, потому что так кричать можно было только в смертных муках. Но оказывалось, что это просто какая-нибудь мамаша делала легкое замечание своему ребенку или два друга беседовали по душам. Вообще, кричать здесь любили. Например, иногда посреди ночи под окнами раздавался крик или рев. Какой-нибудь припозднившийся прохожий хотел побеседовать со своим другом, проживающим на верхнем этаже. Поэтому он ничтоже сумняшеся становился под окнами и начинал громко выкликать того по имени. Через пять минут просыпался весь дом, через десять вся улица, но приятель или продолжал спать, или его не было дома, а, может быть, он здесь и не жил вообще. Но, по-видимому, коренные израильтяне отличались невероятным упорством, и призывы могли продолжаться полчаса или больше. За это время этот человек вполне мог подняться в нужную ему квартиру, но он этого не делал, а продолжал кричать с упрямством, граничащим с полным идиотизмом.

– Это все у вас происходит, потому что вы живете в марокканском районе, – как-то сказала им Марианна. – У нас такого нет.

И вот тогда они узнали, что, оказывается, евреи тоже делятся на группы. Выходцы из Европы и Америки называются «ашкеназийцами» и считаются чуть ли не аристократами. Среди них много людей с высшим образованием или просто богатых, и именно их дети составляют большинство студентов в университетах и специалистов с высшим образованием. Те же евреи, чьи предки оставались на Ближнем Востоке и проживали в арабских странах до репатриации в Израиль, называются «марокканцами». Они, в основном, и живут в таких бедных районах, а самые успешные из них торгуют фалафелями и шуармой, так как ума у них на то, чтобы учиться не хватает. Сказалось, по-видимому, то, что им не нужно было изворачиваться и приспосабливаться как европейским евреям, так как их и здесь неплохо кормили.

Так вот, когда приехали «русские» и поселились в непрестижных районах, «марокканцы» приняли их спокойно, даже чувствовали свое превосходство, так как у них все-таки уже было хоть что-то за спиной, например, квартиры, пусть и не очень хорошие. Но русские не стали надолго задерживаться в их районах. Едва закончив ульпан, они хватались за любую работу, трудились с утра до ночи на уборках и дежурствах, но покупали квартиры в хороших районах и отправляли своих детей учиться. Яблоком раздора стали еще и автомобили, которые «олимам» продавали без пошлин, то есть на сорок процентов дешевле, чем местным. Этого уже даже и «румыны» и «поляки» не могли простить. И пошли разговоры о русских проститутках и алкоголиках, и о дипломах, купленных за сало. Одна соседка, выспросив у Беллы, что она вышла замуж за Сашу без равина и хупы, просто заполнив документы в какой-то неизвестной ей конторе под названием ЗАГС, даже объявила ей, что она вовсе и не замужем, а просто сожительствует с отцом своего ребенка, и он ей не муж, а «хавер», то есть любовник.

– Вот и хорошо, – сказал Саша, когда Белла сообщила ему эту новость. – Я всю жизнь хотел иметь любовницу, и наконец, она у меня есть.

Но хуже всех приходилось Пашке. В садике местные дети, постоянно слышавшие от родителей, что «русские» плохие, просто лупили его, а воспитательница делала вид, что не замечает этого.

– Что вы хотите? – невозмутимо отвечала она Белле, когда та говорила ей об этом. – Это детские ссоры, и взрослые не должны вмешиваться в них. Дети сами разберутся, не стоит им мешать.

Один раз Белла пришла за Пашкой в садик и увидела, как какой-то местный мальчик ударил его, а когда Пашка дал ему сдачи, воспитательница схватила его за шиворот, вытащила в коридор и насильно усадила там сидеть одного под вешалкой. Белла, конечно, устроила ей скандал как смогла на иврите, но та оставалось все такой же невозмутимой и только твердила, что именно ее ребенок ведет себя плохо и срывает ей все занятия. Тогда Белла подскочила к мальчишке, который ударил Пашку, в свою очередь схватила его за шиворот и сказала ему, что убьет его, если он еще раз подойдет к Пашке. Тот заревел, воспитательница возмутилась, а на следующий день к Белле домой с криком прибежала мать мальчишки, которой воспитательница любезно сообщила, что Белла пыталась задушить ее ребенка прямо в садике на глазах у всех детей. Доведенная до отчаяния Белла, решила что терять ей нечего, и объявила той, что ее сын избивает Пашку, и она действительно убъет его за это, даже если ей придется сесть в тюрьму. Услышав такое, любящая мамаша задумалась и сказала, что поговорит с сыном, чтобы он Пашку больше не трогал. По-видимому, она решила, что от русских можно ожидать всего, и они, очевидно, не только алкоголики и проститутки, но еще и убийцы.

Пришедший вечером и узнавший обо всем этом Саша, почесал в затылке и сказал, что знает, как решить этот вопрос. На улицах города он довольно часто видел детей, одетых в белое кимоно с поясами разных цветов, идущих или едущих на автобусе куда-то в одну сторону. На следующий же день, встретив одного такого мальчика, он спросил у него, каким видом единоборства он занимается и где. Тот ответил, что ходит на карате и объяснил, где это находится. Пашку отвели в спортивный зал и поговорили с тренером. Тот сначала не хотел его принимать, так как набирал детей только с семи лет, а Пашке было пять, но так как лишний ученик означал лишние деньги, он в конце концов согласился, поставив только условие, что если тот будет плакать на занятиях, его заберут. Пашка, пришедший в сильное восхищение при виде большого количества мальчиков и девочек, одетых в настоящие кимоно и совершающих странные движения руками и ногами под странно же звучащие команды, тут же поклялся, что никогда не будет плакать вообще и стал каратистом. У этого же тренера ему купили форму с пока еще белым поясом, одели в нее, и он пошел на первую в своей жизни тренировку. Саша объяснил ему, что, если он будет хорошо тренироваться, то сможет давать сдачи драчунам, и тот стал стараться изо всех сил и в спортзале и дома, повторяя все каты с Сашей. Через несколько месяцев домашних тренировок Саша объявил, что теперь может и сам дать по морде кому угодно, а еще через месяц Беллу вызвала в садик воспитательница, так как Пашка разбил в кровь нос тому самому Рои, который совсем еще недавно лупил его.

– А что вы хотите? – едва скрывая торжество, сказала Белла воспитательнице. – Это детские ссоры, и я не могу в них вмешиваться. Дети сами разберутся.

– Но ты все-таки скажи ему, что драться нехорошо, и что он не должен по крайней мере так сильно бить других мальчиков, – так и не узнав собственных слов в этом повторе, настаивала воспитательница.

– Хорошо, – кротко согласилась Белла, и повернувшись к Пашке сказала по-русски. – Ты все правильно сделал. На оскорбления нужно отвечать боксом. Так учил мой любимый русский писатель Александр Грин, и неважно, что тебе будет говорить воспитательница, я всегда буду на твоей стороне и не дам тебя в обиду. Я горжусь тобой, сын.

– Вот и хорошо, вот и правильно, – кивнула головой не понимавшая ни слова по-русски воспитательница. – Я надеюсь, что он все понял.

– Я тоже надеюсь, – сказала Белла и увела Пашку домой, где они вечером вместе с Сашей, Юрой и Ритой отпраздновали Пашкину первую боевую победу. Кстати, с этого дня этот же самый Рои стал Пашкиным лучшим другом, и теперь, когда они в саду строились в пары, чтобы идти куда-нибудь, у Пашки стало одной проблемой меньше. Вместо того, чтобы одиноко плестись сзади, так как никто не хотел становиться рядом с ним, он теперь гордо вышагивал вместе с Рои и еще парочкой самых хулиганистых детей во всем детском садике.

* * *

В конце марта в Израиле объявился Вовка. Конечно, Рита и Юра выполнили свое обещание и послали вызовы ему и еще тридцати знакомым и незнакомым им людям. Они ожидали получить от Вовки письмо или по крайнеу мере звонок, хоть с какой-нибудь благодарностью или просто с извещением, что он получил вызов, но ничего такого не было. Через месяца полтора они перестали ждать от него вестей. К тому времени они знали от мамы и бабушки, что Вовка получил их вызов и усиленно готовится к отъезду. Так как он молчал, то они решили, что он едет совсем не в Израиль, а если и в Израиль, то не к ним. И вдруг он им позвонил, и не откуда-нибудь, а из Хайфы. На вопрос, почему он им не сообщил, по крайней мере, о своем приезде, он загадочно сказал, что на это есть причины, и он им объянит все при личной встрече.

На следующий день они поехали в Хайфу встретиться с Вовкой. Он ждал их на улице Елаг, примыкавшей к базару. Был поздний вечер, базар уже был закрыт, и Вовка повел их какими-то закоулками мимо подозрительно выглядевших наполовину заселеных, наполовину пустых домов в свое жилище. Конечно, от Вовки можно было ожидать любого сумасбродства, но когда он привел их к себе, они были поражены. Дом стоял с другой стороны базара в каком-то тупике, и Вовка снимал там подвал. То есть, это был не совсем подвал, но к дверям его квартиры, которая была расположена на первом этаже, шли ступеньки вниз, и в самой квартире было еще несколько ступенек вниз.

Само помещение представляло собой одну очень большую и совершенно пустую комнату, где передняя часть была отведена под кухню. Потом шли несколько ступенек вверх, и в противоположной стене была еще одна дверь, ведущая, по-видимому, в душ или туалет. У боковой стены сиротливо стоял старый диван, возле него на вбитых в стенку гвоздях висела одежда. На кухне стоял старый стол с несколькими разваливающимися табуретками и на окне таганок. Это было все.

– Вовка, – не выдержала Рита. – ну, что это за квартира? Ты что не мог найти что-нибудь поприличнее?

– Вот еще, – беззаботно махнул рукой их друг. – Какая мне разница где ночевать. Зато я плачу за нее копейки. Вот сколько вы платите за свою? Триста в месяц? А я плачу семьдесят.

– Но ведь здесь же страшно жить. Тут же дом наполовину разрушенный и район ужасный.

– А, плевать. Я все равно не собираюсь здесь долго задерживаться, вы же знаете.

– Ну, хорошо, предположим. А почему ты нам не сообщил, что приезжаешь? И не писал совсем, и не звонил ни разу. Мы же вроде друзьями были, – с обидой сказал Юра.

– Так мы и сейчас друзья, и поэтому я вам и не звонил и не писал.

Я же о вас забочусь.

– Как это?

– Ну, я же собираюсь замутить здесь что-нибудь, чтобы денежки заработать, а потом сразу свалю в Америку к отцу. А вы же здесь останетесь. Если будут знать, что мы друзья, вас же здесь начнут таскать. А так все будет шито-крыто.

– Господи, Вовка, а что ты собираешься замутить? Тебя же посадят, – испугались они.

– Да, бросьте вы. Я знаю, что делаю.

– Ну, и что ты собираешься замутить?

– Здрасьте, это же так сразу не делается. Вот, поживу немного, осмотрюсь, увижу, что люди делают, может, выйду на кого-то нужного. А там и решу. В общем я пока еще думаю.

– А в ульпан ты собираешься ходить?

– Да, пойду с той недели. Пока все равно делать нечего, а как решу что-нибудь начать, тогда брошу. Я узнавал, деньги все равно полгода дают, ходишь ты в ульпан или нет. А иврит мне не нужен, вы же знаете.

– Слушай, – подумав, сказал Юра. – Если деньги на жизнь все равно тебе дают, ты можешь пока устроиться на работу. За эти полгода отложишь всю зарплату, вот и будут деньги.

– Сколько же я заработаю? По-твоему это будут деньги? Вот послушайте, что я вам скажу. Тот, кто работает, никогда не разбогатеет. Чтобы разбогатеть, нужно думать.

И очень довольный высказанным перлом житейской мудрости, Вовка тут же стал приводить им примеры всех удачных афер, о которых когда-либо слышал. Поняв, что его не переубедишь, Рита и Юра перестали его отговаривать и только взяли с него слово, что он хоть изредка будет им звонить, чтобы они знали, что он все еще живой и на свободе.

По дороге домой они осуждали Вовкину глупость и говорили о своих планах на будущее. При этом они даже невольно испытывали гордость, вот они молодцы, хорошие дети, так как все делают правильно. Белле и Саше они решили ничего не рассказывать о Вовкиных планах, так как боялись, что те станут их осуждать за то, что у них друзья мошеники.

В конце концов, Вовка скоро уедет, а будет ли он действительно что-то мутить, еще неизвестно. Одно дело говорить, другое делать, тем более что-то противозаконное в чужой все-таки пока еще для них стране. Нет, они пойдут другим путем. Выучатся, будут работать, получать достойную зарплату. Немного их смущало то, с какой уверенностью Вовка сказал, что тот кто работает, не разбогатеет. Уж очень это перекликалось с известной поговоркой, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных. Хорошо было бы узнать, какая здесь зарплата у инженера, например, но это было невозможно. Оказалось, что в Израиле почему-то спрашивать о зарплате считалось верхом неприличия, и здесь никто и никогда не отвечал на такие вопросы. Это они узнали от Саши, когда он пошел работать. Получали деньги здесь не на работе, а прямо в банк на свой счет. В ведомости, как там дома, не расписывались. Вместо этого каждому один раз в месяц вручали в запечатанном конверте расчетный лист «тлюш маскорет», который являлся очень важным документом и который следовало сохранять чуть ли не всю жизнь. Подражая израильтянам, русские тоже очень быстро научились прятать свои «тлюши», а если и говорили о своей зарплате, то врали напропалую. Каждому хотелось показать, что вот его ценят гораздо больше, чем других.

Вообще, от Саши они узнали очень много интересного о работе в Израиле. Во-первых, хозяин оплачивал работникам проезд до работы или предоставлял подвозку. Во-вторых, все они в обязательном порядке были застрахованы, и если что-нибудь случалось на работе или по дороге на работу или домой, работникам полагалась компенсация. И наконец, самое удивительное, на работе их кормили, и кормили хорошо. Так, часов в одиннадцать у них был перерыв на кофе и булочки, вернее круассоны (хозяйские). Кстати, только здесь они и узнали, что это такое, как впрочем и пицца и кофе капучино. В час дня им давали настоящий обед. В запечатанных подносиках из фольги обычно было мясо или курица с пюре и салатами. Тем, кто оставались работать сверхурочно, а Саша всегда оставался, в пять часов давали питу, в которую был вложен индюшиный шницель опять-таки с салатами. Что еще их поразило, это то, что в каждой конторе обязательно была кухня, где всегда были чай, кофе, сахар и молоко, хозяйские, конечно.

Кстати, с едой у Саши на работе как-то произошел смешной случай. Рабочими у них на заводе были только «русские» и арабы. В тот день им на обед как всегда дали курицу. Все поели, и буквально через несколько минут арабам стало плохо. Курица оказалась несвежей, многих арабов начало тошнить и хозяину пришлось отправить их в больницу. Из русских, евших тех же самых кур, не пострадал никто. Все они чувствовали себя прекрасно и готовы были есть еще, если бы только дали.

– Вы представляете, – говорил потом Саша смеясь дома, – какую закалку имеют наши желудки после советских продуктов, нас теперь никакая отрава не берет. Не то что нежные желудки арабов, выросших на первосортных израильских харчах.

Кстати, здесь в Израиле они тоже первосортные продукты не покупали. Это было им не по карману, и обычно в супере они выбирали то, что продавалось два по цене одного, или вообще что-нибудь из отдела три за десять шекелей, а это обычно были продукты, срок годности которых подходил к концу, но им это действительно не вредило.

Однако, оказалось, что их подстерегала другая опасность. При жарком израильском климате организм быстро обезвоживался и, если у человека были когда-нибудь проблемы с почками, здесь они проявлялись вовсю.

Первой жертвой почечнокаменной болезни стала Белла. Никто не знал, да и она сама уже почти не помнила, что в детстве у нее было что-то с почками, и она даже несколько лет была вынуждена сидеть на молочной диете. Потом все прошло, все забыли об этом и вдруг однажды утром, едва приехав на занятия, она почувствовала себя плохо. Сначала у нее появились сильные боли в пояснице и внизу живота с правой стороны. Если бы ей не вырезали аппендицит в ранней юности, она бы подумала, что это он и есть, потому что потом появилась все усиливающаяся тошнота. Поняв, что если она еще хоть немного помедлит, то не доедет до дома, она отпросилась с занятий и помчалась домой. По дороге у нее, правда еще хватило сил зайти в сад за Пашкой, но как только они дошли домой, ее скрутили такие боли и тошнота, что она упала на диван и не смогла уже подняться. Время от времени у нее начиналась сильная рвота и перепуганный и сразу повзрослевший сын приносил ей тазик и плача смотрел на ее муки, не зная что делать. Никого из русских соседей дома не было, а с израильтянами они не общались и обратиться за помощью было некуда.

Наконец, в четыре часа пришла с занятий ничего не подозревающая Рита. Пашка, которого вконец измученная Белла каждые десять минут посылала вниз проверить не вернулись ли их друзья, постучал к ней через пять минут. Открыв дверь и увидев его несчастное зареванное лицо, Рита сама здорово испугалась.

– Маме плохо, она, наверное, умирает, – сказал Пашка и сразу же заплакал.

Примчавшись наверх, Рита увидела Беллу, лежащую на диване в таком состоянии, что и сама подумала, что та доживает уже последние минуты. Не долго думая, она бросилась стучать в соседнюю квартиру к тем самым марокканцам, которые их не любили, и которых они сами терпеть не могли.

– Белле плохо, нужно скорее вызвать скорую помощь, – чуть не плача закричала она по-русски, когда соседка открыла дверь. С перепугу она не могла вспомнить ни единого слова на иврите.

Но женщина ее поняла. Она зашла в квартиру, увидела стонущую на диване Белу и сказала.

– Царих амбуланс. Ахшав ани экра.

И побежала к телефону.

Потом она отправила Риту во двор встречать врача, а сама дала Белле болеутоляющее лекарство и поставила греть воду, чтобы наполнить принесенную ею же грелку. Как всякий человек, проживший в Израиле много лет, она сразу поняла, что с Беллой и попыталась объяснить ей, что первое, что нужно сделать в таких случаях, это принять болеутоляющее и поставить грелку на поясницу. Но Белле уже было так плохо, что она даже и по-русски ничего бы не поняла, не то, что на иврите.

Когда прибыла машина скорой помощи, Рита кинулась ей навстречу, ожидая увидеть врача. Но оттуда вышли только два совсем молодых парня, и к ним еще присоединился шофер. Никто из этих троих не был похож на врача, но Рите ничего не оставалось, как только повести их наверх. Когда они вошли, у Беллы как раз снова начался приступ рвоты. Поглядев на нее и поцокав языками, они быстро принесли носилки, подняли Беллу, уложили на них и ловко понесли вниз. Рита и Пашка побежали за ними. Выйдя из подъезда парни что-то сделали с носилками и у тех вдруг откуда-то выросли ноги с колесиками, и дальше они покатили их по двору. Возле машины эти ноги волшебным образом исчезли, наверно как-то сложились, и Беллу занесли вовнутрь. Санитары жестом показали Рите, что она может поехать с ними в больницу, но Белла с трудом проговорила – Не надо со мной, останься с Пашкой, спокой его.

Действительно, бедный Пашка рыдал не переставая. Рита обняла его и повела к себе. «Марокканка» шла за ними и успокаивающе что-то говорила, из чего Рита понимала только два слова «игийе беседер», то есть «все будет хорошо. Потом та погладила Пашку по голове и улыбнулась ему. А еще пошла к себе на третий этаж и вернулась с большим куском домашнего торта, который поставила перед ними и стала уговаривать их покушать. Рита благодарила ее, а про себя удивлялась. Они ведь несколько раз ссорились перед этим. Соседка обвиняла их совершенно безосновательно, что они выбрасывают мусор из окон на улицу, что Пашка специально сильно топает, когда идет по лестнице, и ее дети орали им вслед русские ругательства, которым их кто-то научил. А сейчас она так помогла им, вызвала скорую помощь, принесла пирог, чтобы утешить Пашку. Тогда Риту это очень удивило, но еще через несколько месяцев жизни в Израиле она поняла, что вот израильтяне такие. Они будт делать тебе пакости, ругать тебя, но если что-нибудь случится, прибегут на помощь, потому что все-таки здесь все свои люди, евреи как-никак.

В десять часов пришел со своей сверхурочной работы Саша, и прежде, чем Рита успела что-нибудь ему сказать, Пашка выскочил вперед и объявил, что мама в больнице и, наверное, там умирает и сколько потом Юра и Рита не пытались успокоить его, он рвался поехать немедленно в этот самый «Рамбам». Это название больницы санитары, забравшие Беллу, написали на бумаге Рите перед тем, как уехали. На шум, который они устроили на лестнице, снова вышла соседка и объяснила Саше, что это у Беллы всего лишь сдвинулись камни в почках, и от этого никто не умирает, по крайней мере, в Израиле. Она же и объяснила ему, как добраться до этой больницы завтра днем.

Они решили, что завтра поедут в больницу все вместе. Памятуя, что в советских больницах пускали навещать больных только в строго отведенное время с пяти до семи, решили поехать во второй половине дня. Оказалось, что их 63-й автобус, которым они ездили в Хайфу, идет прямо к больнице. Соседка им сказала, что больницу они не проедут, потому что она такая большая, что ее будет видно издалека. Но больница оказалась не просто большой, она оказалась огромной. Огромным было центральное здание, огромной была и территория, на которой было полно еще и отдельных корпусов. Им показалось, что Беллу они никогда не найдут, было даже непонятно, кого можно спросить о ней, но первый же встреченный ими человек в белых брюках и куртке, здесь медики халаты не носили, показал им окошко с надписью «справочное бюро», и там им точно сказали, в каком корпусе лежит их больная и даже объяснили, как туда пройти.

В поисках нужного им корпуса, они сначала заблудились, и, попав в родильный дом, вход туда почему-то был свободный, увидели в коридоре смешную и трогательную картину. На длинной двухъярусной каталке в два этажа лежали новорожденные. Няня или санитарка, которая развозила их по палатам, очевидно, к мамам на кормление, куда-то отлучилась, и оставила их одних. Один из младенцев захныкал, и какой-то проходивший мимо мужчина, остановился и стал делать ему козу, одновременно чмокая губами. Самое удивительное, что новорожденный действительно перестал хныкать и вытаращил на мужика явно удивленные глаза.

Поняв, куда они попали, ребята испугались и понимая, что сейчас их выгонят, быстро вышли сами, не дожидаясь скандала. Еще немного побродив, они все-таки нашли нужное им здание и поднялись на четвертый этаж в терапию. Дальше начались еще более удивительные вещи.

Во-первых, когда они подошли к стеклянной двери, ведущей в отделение, она вдруг сама гостеприимно раздвинулась, как будто приглашая их войти. Спросить, можно ли сейчас навестить больную, было некого, и они робко вошли, ожидая гневного окрика от первой же встречной санитарки или медсестры. Но у входа никого не было. Мало того прямо напротив двери, они увидели холл со столами и стульями. Очевидно, это была столовая и за столами сидели люди, как больные в пижамах, так и здоровые в пальто и куртках. Налево был пост медсестер, и они действительно сидели там, разговаривали, что-то записывали, и ни на кого не обращали внимания.

– Наверное, у них посещения разрешены с трех или четырех, – решил Саша. – Но только как же нам вызвать Беллу. Может, спрсить у медсестер?

Но в это время, громко разговаривая и смеясь в дверь ввалилась огромная компания и двинулась по коридору вглубь отделения, выискивая нужную им палату. Медсестры даже не подняли головы. Все еще не веря, что их не остановят, ребята потихоньку двинулись за народом и таки беспрепятственно дошли до Беллиной палаты. В палате было полно народу, то есть больных там действительно было всего шесть, но возле них сидели, стояли, а то и лежали вместе с ними на кроватях по пять – шесть посетителей. Каждая кровать была высоко вверху окружена полукруглым карнизом с плотной непрозрачной занавеской от потолка и почти до самого пола. Над изголовьем кровати висела обязательная лампа. То есть каждый больной мог закрыть занавеску, включить свою лампу и полностью отделиться от остальной палаты.

– Ну да, – сказала им Белла после того, как они все перецеловали ее и задали дежурные вопросы о самочувствии, – здесь уважают «прайвеси», то есть твое право на что-то личное. Когда утром приходят врачи во время обхода, или когда приходят медсестры что-нибудь делать, они подойдя к пациенту прежде всего задергивают эту штору, и другие ничего не видят и не слышат. Это тебе не у нас там. Перед самым моим отъездом у нас в школе всех учителей заставили пойти на медосмотр. Так нам велели идти поточным методом даже у гинеколога: пока одна одевается после осмотра, другую уже на кресле смотрит врач, третья в это время раздевается, а четвертую медсестра спрашивает, сколько лет она живет половой жизнью, сколько раз рожала, сколько сделала абортов и живет ли она с кем-нибудь сейчас. И никаких занавесок или ширм, даже перед креслом. И попробуй только заикнуться, что ты не хочешь при всех выкладывать все о твоей интимной жизни. Ты что, на раз обругают, скажут чего ты сюда пришла, выпендриваешься тут.

– Правильно, – подхватил Саша, повеселевший от того, что видит свою жену живой и даже в относительно неплохом состоянии. – Какие могут быть секреты от коллектива.

– И не только от коллектива. Знаете, сразу после Пашки я подзалетела и мне пришлось пойти на аборт. Так они перед гинекологическим креслом расставили четырнадцатилетних-пятнадцатилетних детей, студентов медицинского училища, и те смотрели на бедных женщин во время аборта, причем стояли напротив и совсем близко. А одеты они были в длинные белые халаты, на головах натянуты белые шапочки, а все лицо кроме глаз закрыто медицинской маской. Даже не поймешь, где мальчики, а где девочки. А у меня половина учеников после восьмого класса пошли в это училище, представляете? Я говорю врачу и медсестре, я не могу так, когда они смотрят, ведь это же возможно, мои ученики, я же не могу быть перед ними в такой позе. Знаете, я там даже плакала, но ничего не помогло. Не хотите, идите домой, что вы строите из себя. У нас ни для кого никаких привиллегий нет. Пришлось пойти, я до сих пор об этом с ужасом вспоминаю.

– Ладно, ладно, все это уже давно прошло, – начала успокаивать ее Рита, так как Белла действительно вся вспыхнула и покраснела. – Лучше скажи, что тебе здесь делают.

– Ну вот, видите, капельницу поставили вчера ночью и все время что-то капают без перерыва.

– Это у них главное лечение, – сказала девочка-солдатка, сидевшая на соседней кровати. – Во-первых, капельница, а во-вторых пить побольше. Голова болит – «тишти гарбе», живот болит – «тишти гарбе». Нога болит – «гам тишти гарбе».