Текст книги "Принцессы немецкие – судьбы русские"

Автор книги: Инна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

…Должен тебе отворить сердце мое. Тебе самой известно, сколь я тебя любил и привязан был. Твоя чистейшая душа перед Богом и человеки стоила не только сего, но и почтения от меня и от всех. Ты мне была первою отрадою и подавала лучшие советы. Сим признанием должен перед всем светом о твоем благоразумии. Привязанность к детям залогом привязанности и любви ко мне была. Одним словом, не могу довольно благодарности тебе за все сие сказать, равномерно и за терпение твое, с которым сносила состояние свое, ради меня и по человечеству случающиеся в жизни нашей скуки и прискорбия, о которых прошу у тебя прощения…

Поездка Павла в южную армию не состоялась – Екатерина не отпустила цесаревича на театр военных действий ввиду нездоровья Марии Федоровны, которая была в то время беременна. Но, прочитав это завещание, великая княгиня еще раз уверилась в преданной любви супруга.

Вскоре началась короткая война со Швецией, на которую Екатерина все-таки отпустила сына. С дороги Мария Федоровна получила письмо от любящего мужа и счастливого (уже – или пока – в шестой раз!) отца: «Мое дорогое сердце, мой друг, я ничего не могу сказать вам, вы видели мои горькие слезы; всю мою жизнь я такой в отношении к вам. Пока я жив, я не забуду того, чем обязан вам». Казалось, семейной идиллии не будет конца. Но вскоре великая княгиня узнала, что с той же почтой Екатерина Ивановна Нелидова получила письмо, в котором Павел заверял, что если ему придется пасть на поле сражения, последняя его мысль будет о ней… Так начался новый, неожиданный этап супружеской жизни Марии Федоровны.

Все авторы, писавшие об этом времени, пересказывают трогательную историю: Мария Федоровна пришла к свекрови и, захлебываясь слезами, рассказала, что Павел ее больше не любит, что предпочел Нелидову. Екатерина утерла невестке слезы, подвела ее к зеркалу и сказала: «Посмотри на себя, какая ты красавица, и вспомни petite monster (маленькую уродку. – И. С.)». Безупречная супруга, да еще и страдалица. Образ, который вполне устраивал и саму Марию Федоровну, и обоих ее сыновей-императоров. Но кое-кто из придворных, слышавших этот разговор, добавлял: свекровь, утешая невестку, посоветовала отомстить неверному супругу той же монетой. На Екатерину похоже. К тому же отношения с сыном испортились к этому времени настолько, что любой способ досадить Павлу казался вполне приемлемым.

Нужно ли было Марии Федоровне разрешение свекрови? Едва ли, если поверить, что у нее уже был фаворит, ее статс-секретарь Муханов. Человек это был весьма достойный, всего тремя годами младше великой княгини. К тому же всегда находился под рукой. И все-таки, получив неожиданный совет, великая княгиня почувствовала себя спокойнее: теперь знала – если роман откроется, защита всемогущей свекрови ей обеспечена.

Коль уж речь зашла о Сергее Ильиче Муханове, прослужившем при Марии Федоровне до воцарения Павла, потом попавшем в опалу, а после смерти царственного соперника вернувшемся к исполнению своих обязанностей, небезынтересно вспомнить, что, со слов отца, писала его дочь, Мария Сергеевна: «Жизнь ее с супругом была самая несчастная, но она любила его до конца… это было скорее по правилам нравственности, нежели по естественному чувству: трудно любить того, кто нас не любит». Замечание весьма проницательного человека. Стоит вспомнить, в каких правилах воспитывалась юная София Доротея, от рождения предназначенная в жены кому-то из европейских владык. Это мог быть правитель одного из карликовых немецких княжеств, но все равно – не простой смертный. Ей с детства внушили: муж – единственный мужчина в ее жизни, только его она должна почитать и любить, выполнять все его прихоти. Волею судьбы и императрицы Екатерины этим единственным оказался наследник российского престола. И она его с готовностью полюбила (или ей показалось, что полюбила).

И вот через два года после памятного разговора со свекровью Мария Федоровна влюбилась. Похоже – в первый раз. Похоже – по-настоящему. Совсем недавно она так яростно осуждала «развратную старуху»! Теперь ее избранник, красавец гоф-фурьер Данила Бабкин, был на 13 лет моложе своей возлюбленной: ей – 36, ему – 23. Невестка определенно пошла по стопам свекрови. Но очень скоро она остановится. Или научится надежно хранить свои тайны. Кто знает… От любимого она родила сначала дочь Анну, которая станет королевой Нидерландов, потом сына Николая. Он в 1825 году станет российским императором.

Этот малыш вызвал восторг Екатерины: «Мамаша родила огромнейшего мальчика. Голос у него бас… длиною он аршин без двух вершков (62 сантиметра. – И. С.), а руки немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря», – писала она Гримму. Интересно, знала ли она, кто отец ребенка? Думается, если знала, то ее это не особенно огорчало.

А вот Павел знал. Он писал близкому своему другу Федору Васильевичу Растопчину:

…Сегодня для меня священный день памяти в Бозе почившей цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из моей памяти до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что официальное отношение ко мне цесаревича Александра угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги? Тем более грустно, что Александр, Константин и Александра – мои кровные дети. Прочие же?… Бог весть!… Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест о признании сына моего Николая незаконным, но Безбородко (канцлер князь Александр Андреевич Безбородко. – И. С.) умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к «дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов (генерал-прокурор Петр Хрисанфович Обольянинов. – И. С.) правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать.

Пребываю к Вам благосклонный Павел.

Если бы не это письмо, я бы, честно говоря, никогда не поверила, что Мария Федоровна могла изменить законному супругу: такая она правильная, такая добродетельная жена, мать и, что уж совершенно бесспорно, – лучшая на свете вдова. Но если допустить, что ее самый любимый ребенок, Николай, – незаконнорожденный, можно легко понять, ради чего, вернее, ради кого она играла эту роль непогрешимой вдовы. И перед кем играла! Поначалу (пока не сменились поколения при дворе) – перед людьми, на глазах которых муж унижал ее; многие из них помнили его приказание свите: «Уважение – к Нелидовой, презрение – к великой княгине». Ну, а уж как он оскорблял жену, когда фавориткой стала Лопухина, ни забыть, ни простить просто невозможно. Думается, она и не простила. А уж не забыла – наверняка. Но ни у кого не должно было возникнуть ни малейшего сомнения в ее безусловной верности мужу, а значит – в безусловной законности происхождения ее любимца. Ради этого она была готова на все. А пришлось всего-навсего играть роль безутешной вдовы. Долго? Почти 30 лет? Какая мелочь! Ведь от ее успешной игры зависела судьба сына. Кстати, и судьба трона. И – судьба России. Но последнее ее занимало куда меньше.

Она – не Екатерина. Ее отношение к России – не любовь, а сознание необходимости выполнять долг, возложенный на нее судьбой. Сердцем она всегда оставалась там, на родине, уютной, понятной, предсказуемой.

Первые 20 лет, пока ждала смерти Екатерины, переносить разлуку помогала вожделенная цель: трон российских государей, который (она, как и Павел, была в этом уверена) отняла у ее мужа властолюбивая свекровь. Они оба идеализировали Петра III, не желая допустить даже мысли, что, будь он жив, едва ли назначил бы сына от постылой жены своим наследником; забывая, что тот хотел развестись с Екатериной и жениться на Елизавете Романовне Воронцовой и что от любимой женщины у него скорее всего были бы дети, которым и завещал бы трон. Они прекрасно знали, что верховная власть в России переходит к следующему монарху по завещанию или – чаще всего – к тому, кто имеет силу властвовать. Закона о престолонаследии не существовало. Его разрабатывали они, Павел Петрович и Мария Федоровна, тайком, еще за 8 лет до смерти Екатерины. Но пока этот закон – лишь бумажка. Она станет законом только после того, как ее подпишет первое лицо государства. Павел, став императором, подпишет.

И тем самым, на мой взгляд, подпишет приговор династии. Наверное, сторонникам правового государства это утверждение покажется крамольным. И, наверное, они будут правы: управление государством должно подчиняться строгим, внятным законам. Но, к сожалению, наша история убеждает: неизбежность передачи власти законному наследнику, даже если у него полностью отсутствуют качества, необходимые для руководства страной, приводит к ослаблению власти, ее деградации, а в итоге к событиям 1917 года. Екатерина утверждала: «Революции вспыхивают в России, когда народ опасается безвластия, а не когда страдает от деспотизма». Она оказалась права. К сожалению…

Закон, разработанный Павлом Петровичем и Марией Федоровной, гласил: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется, младший брат. От интеллектуальных, волевых и нравственных качеств наследника ничего не зависит. Но пока – все в руках царствующей императрицы. Уж они-то, авторы первого в Российской империи закона о престолонаследии, не могли не понимать, что своей надеждой заполучить когда-нибудь вожделенный трон обязаны только Екатерине, сразу после коронации официально назначившей сына своим наследником. Но ненависть к великой государыне была уже так сильна, что они не могли признаться даже себе, что чем-то обязаны ей. У них уже не оставалось сил ждать.

Тем не менее супруга наследника вынуждена была делать вид, что всем довольна, и улыбаться ненавистной свекрови (Екатерина если и не простила Елизавете, отнявшей у нее сына, то поняла; Мария Федоровна и не поняла, и не простила). Она пишет матушке жалостливые письма о распутстве двора, о меняющихся фаворитах стареющей императрицы. Пишет молоком: упаси Бог, узнает Екатерина! С некоторых пор приходится терпеть еще и наглую фаворитку недавно такого надежного, верного, такого любящего Павла. Ту самую Нелидову, которую в день похорон Натальи Алексеевны привезла во дворец Екатерина.

Отступление о смолянке Екатерине Ивановне Нелидовой

«Это одно из самых прекрасных и поэтичных сооружений на всем пространстве государства Российского! Оно производит во всякое время и в любую погоду сказочное впечатление, но сказочность эта приобретает особо волнующий характер, когда в ясные летние вечера все эти здания начинают таять в алых лучах заходящего солнца, а многочисленные их купола и шпили загораются золотом крестов и теми лепными гирляндами, коими убрала голубые луковицы церквей роскошная фантазия Растрелли!» – так писал в начале XX века о Смольном соборе искусствовед и художник Александр Николаевич Бенуа.

Шедевр Растрелли, легкий, воздушный, одухотворенный, волнует, радует, вдохновляет любого человека, не лишенного чувства прекрасного. Так что нет ничего удивительного, что Екатерина II и Иван Иванович Бецкой, наделенные этим чувством сполна, именно в Смольном решили поместить свое любимое детище, Воспитательное общество благородных девиц, вошедшее в историю как Смольный институт благородных девиц и просуществовавшее с мая 1764 года до октября года 1917. Создатели этого первого в России и на долгие годы лучшего учебного заведения для девочек справедливо считали, что, постоянно имея перед глазами такую непревзойденную красоту, воспитанницы навсегда проникнутся чувством прекрасного, что разовьется у них безупречный художественный вкус, который окажет благотворное влияние на всех, с кем предстоит общаться выпускницам института, а главное – на их будущих детей. Ведь организаторы института, увлеченные идеями Просвещения, ставили перед собой задачу – ни много ни мало – создать новую породу людей, образованных, любознательных, энергичных, инициативных, честных, живущих в ладу с законом. Понимали: роль матери-воспитательницы в создании нового человека огромна.

Начали с воспитания воспитателей: вместо широко распространенного в то время в школах насилия в Смольном надлежало относиться к воспитанницам с любовью, стараться заслужить их искреннее расположение и доверие, тем самым ограждая девочек от любых вредных, развращающих посторонних влияний. На счастье, первой директрисой института стала Софья Ивановна де Лафон, добрая, умная, чуткая, что называется, педагог от Бога. Ее тактичное, неназойливое влияние помогало раскрыться индивидуальности, таланту юных смолянок. Они не только овладевали обязательной учебной программой, но музицировали, танцевали, пели, рисовали, играли в спектаклях – занимались тем, к чему особенно лежала душа.

Екатерина часто бывала в Смольном институте, ко всем воспитанницам относилась с нежной заботой, но некоторых выделяла особо: ее всегда привлекали личности незаурядные. Накануне выпуска 1776 года государыня заказала портреты пятерых своих любимиц Дмитрию Григорьевичу Левицкому, находившемуся тогда в зените славы. Эти портреты стали шедеврами художника, а нам помогают почувствовать аромат эпохи куда более, чем многочисленные парадные портреты. Юные, счастливые, веселые, задумчивые или лукавые, скромные или кокетливые, все они – живые. Каждая – несомненная индивидуальность. Особенный, яркий след в истории суждено было оставить Катеньке Нелидовой, не самой красивой, но, пожалуй, самой одаренной. Ее выступление в комической опере Перголезе «Служанка-госпожа» вызвало фурор; о том, как волшебно она поет и танцует, говорил весь Петербург. Государыня тоже была в восторге, даже писала об успехе Катеньки самому Вольтеру. Так что неудивительно, что сразу по окончании института взяла талантливую девушку ко двору.

Род Нелидовых вел начало от выходца из Великого княжества Литовского. Дальний предок Екатерины Ивановны приехал в Россию в XIV веке и поступил на службу к московскому князю Дмитрию Донскому, участвовал в Куликовской битве, проявил себя достойно. Но воинские подвиги предков никогда не были гарантией материального благополучия потомков. Род Нелидовых обеднел настолько, что от нищеты спасало только то, что Катеньку взяли в Смольный институт. В Смольном же, во всяком случае в то время, различий между богатыми и бедными не делали. Так что униженной скованности, которой часто страдают «золушки», попавшие в привилегированное общество, у Нелидовой не было и в помине.

Подчеркнуто сентиментальная и вместе с тем приземленная добродетельность супруги не могла не наскучить склонному к мистике и рефлексии, нервическому, как в то время говорили, Павлу Петровичу. Тут-то он и взглянул по-новому на некрасивую, но такую грациозную, ироничную, все понимающую Екатерину Ивановну.

Разве возможно было вести философские беседы с вечно беременной, занятой то детьми, то садом-огородом Марией Федоровной? Да, она старалась много читать, чтобы быть «на уровне», но, как не раз замечала Екатерина II, вряд ли что-то понимала в прочитанном. Нелидова – понимала. Беседовать с ней было наслаждением. Она изящно формулировала смелые суждения о том, что так волновало Павла Петровича, – о жизни духа, о таинственном, мистическом. После этих бесед супруга с ее хозяйственными заботами казалась такой пресной, такой ограниченной… Павел порвал интимные отношения с надоевшей женой, большую часть времени проводил в Гатчине. Там его часто навещала Нелидова. Иногда оставалась надолго.

В конце XVIII века была в моде любовь возвышенная, рыцарская, платоническая. Правда, она на удивление легко соседствовала с разнузданной чувственностью, которую Павел (на словах) возмущенно порицал. Он всегда уверял, что его отношения с Нелидовой были самыми чистыми и возвышенными, что их «соединяла дружба священная и нежная, но невинная». А как иначе мог вести себя рыцарь, оберегая честь дамы? Многие верили. Тем более что широкую известность получило письмо Екатерины Ивановны к Павлу: «Разве вы были для меня когда-нибудь мужчиной? Клянусь вам, что с тех пор как я к вам привязана, я этого никогда не замечала. Мне кажется, что вы мне – сестра». Убедительно? Несомненно. Если бы не одно обстоятельство: письмо это должно было попасть в руки Марии Федоровне.

После смерти Екатерины Ивановны ее бумаги были собраны статс-секретарем Вилламовым и представлены императору Николаю I. Государь ознакомился с ними очень внимательно и пришел к убеждению, что Нелидова, безусловно, была любовницей его отца. Кроме того, хорошо известно, какую бурю гнева вызвал у Екатерины Ивановны короткий, но вовсе не платонический роман Павла с фрейлиной Натальей Федоровной Веригиной: «Нет, ничто не могло бы меня заставить возобновить обманутую дружбу… Он обесчестил себя в моих глазах!… Я не обращаю больше никакого внимания на движение души, способной на ряд низких поступков… Я чувствую себя дальше, чем когда бы то ни было, от всего, что могло бы повести к сближению, о котором я не могу думать без ужаса и последствия которого рисуют мне картины ада… Я получаю в настоящее время ворох извинений и оправданий. Все это только усиливает мое отвращение». Это написано за несколько дней до смерти Екатерины Великой. Судьба Павла темна, если не безнадежна.

А это – через несколько дней после смерти государыни (Павел – уже император): «Чем больше я изучаю это сердце (сердце столь ненавистного еще несколько дней назад Павла. – И. С.), тем более я верю, что мы имеем полное основание надеяться, что он составит счастье всех, кого поручила ему судьба. Как мне хотелось бы, чтобы его узнал весь мир!»

Забавная метаморфоза, если не знать, какими благодеяниями осыпал новый император брата Нелидовой Аркадия Ивановича, в одночасье сделав 23-летнего поручика полковником и адъютантом, а сразу после коронации – генерал-майором и генерал-адъютантом, получившим в придачу к чинам еще и 1000 душ крепостных. В общем, император купил у фаворитки прощение.

Вообще-то Екатерина Ивановна славилась бескорыстием. Она не только ничего не выклянчивала, как другие, но не раз отвергала подарки августейшего возлюбленного, упрекая его в неуместной расточительности. Однажды неохотно, но приняла простой фарфоровый сервиз для завтрака, а от приложения к этому дару – 1000 душ крепостных – отказалась решительно. Правда, в депеше английского посланника в Петербурге Карла Витворта (впоследствии лорда, человека, известного безукоризненной честностью) упоминается о 30 000 рублей, уплаченных тайно Е. И. Нелидовой за содействие при заключении выгодного торгового договора. Как ни печально, со временем выясняется, что даже те фаворитки, чья репутация казалась безупречной, в большинстве случаев о собственной корысти не забывали. Известно лишь одно исключение. О нем я обязательно расскажу, когда придет время.

В первый раз Мария Федоровна вынуждена была прибегнуть к помощи фаворитки, когда Павел отказался явиться на свадьбу своего старшего сына. Она умоляла его не бросать вызов Екатерине, не оскорблять новобрачных, не подвергать семью вполне вероятной опале. Он был непреклонен. И она бросилась к Нелидовой. Той понадобилось несколько минут, чтобы убедить Павла поехать на свадьбу. С тех пор так и повелось: в неразрешимых ситуациях Мария Федоровна обращалась к Екатерине Ивановне. Та всегда помогала.

После восшествия Павла на престол произошло неожиданное: супруга и фаворитка императора не просто примирились, но заключили союз. Обе они, каждая по-своему, любили Павла и пытались защитить его от него самого: жестокие причуды, нелепые распоряжения, капризы императора каждый день множили число его врагов. Обе старались успокоить государя, умерить проявления его гнева.

Сдерживать, смягчать, добиваться помилований и милостей – вот в чем состояла главная забота фаворитки в это время. Заступничество Нелидовой облегчило участь княгини Екатерины Романовны Дашковой, спасло от наказания адмирала Александра Семеновича Шишкова, да и многих других придворных, навлекших на себя неудержимый и в большинстве случаев немотивированный гнев Павла Петровича. Она одна решалась возражать против распоряжений императора, которые могли вызвать ненависть к нему не одного, пусть и влиятельного человека, а тысяч его подданных. Только ей удалось добиться отмены распоряжения о ликвидации самой почитаемой русскими военными награды, ордена Святого Георгия, который по причинам совершенно необъяснимым решил упразднить непредсказуемый Павел Петрович.

Великая княгиня Елизавета Алексеевна писала матери: «M-llе Нелидова – единственный человек, который может сколько-нибудь повлиять на государя; да она и властвует над ним всецело. И что же, императрица делает ей величайшие низости… И это человек, который должен заменять мне мать, к которому я обязана питать, как она того требует, слепое доверие и преданность!… Однажды зимой произошла ссора между императором и императрицей. Последняя отправилась после обеда, совсем одна, в Смольный монастырь, где живет Н… во всем параде – это было в праздник, – и просила ее оказать ей милость и помирить ее с мужем!… Надо видеть в таких случаях моего мужа, в какое негодование он приходит! „Какие глупости делает мама! – он говорит часто. – Она совсем не умеет себя держать“».

Мария Федоровна понимала, что демонстративная дружба с Нелидовой делает ее жалкой, смешной в глазах семьи и придворных. Но… цель оправдывает средства. Умная, наблюдательная графиня Варвара Николаевна Головина поняла природу этой на первый взгляд противоестественной дружбы: «Этим союзом с новой подругой императрица укрепила свое влияние, и обе они стали вмешиваться во все дела, во все назначения и поддерживали друг друга. Этот союз был для всех удивителен, пока не стало ясно, что он основывается на личном интересе: без Нелидовой императрица не могла рассчитывать на какое-либо влияние на своего супруга, что и было потом доказано. Точно так же Нелидова без императрицы, в стремлении своем соблюдать приличия, не могла играть при дворе той роли, которую желала, и нуждалась в расположении Марии Федоровны, бывшем как бы щитом для ее репутации».

Но век у этого союза оказался недолог. Когда казалось, что положение Марии Федоровны и Екатерины Ивановны при дворе как никогда прочно, появилась новая фаворитка. Старая возлюбленная была отставлена от двора, супруга подвергнута невиданным унижениям.

После гибели Павла Нелидовой было позволено вернуться в Петербург. Дружба двух женщин, так много значивших в жизни покойного, продолжалась до самой смерти вдовствующей императрицы. Екатерина Ивановна Нелидова пережила всех, с кем так прочно связала ее судьба. Жила, за неимением семьи, в Смольном институте. На лето, по приглашению Николая I, выезжала в Царское Село. Император трогательно заботился о бывшей фаворитке Павла Петровича, бывшей сопернице, а потом – ближайшей подруге матушки. Впрочем, у него на это были и особые причины. Но о них – в свое время (глава «Гений чистой красоты», Отступление о Варваре Аркадьевне Нелидовой).

Измены мужа мучают, унижают. Но их можно пережить. Беда в другом: ходят слухи, будто императрица собралась поменять наследника – сделать своим преемником Александра, отнять трон у Павла, а значит, и у нее, Марии Федоровны.

В общем, все зло от нее, от свекрови.

Она проживет в России 52 года (как и Екатерина), но русским языком (в отличие от Екатерины) так и не овладеет. Будет часто (как Екатерина) употреблять русские поговорки, но (в отличие от Екатерины) почти всегда невпопад. Екатерина была талантлива, Мария Федоровна – самоуверенна. У Екатерины – широта взглядов государственного деятеля. У Марии Федоровны – ограниченность разбогатевшей бюргерши. Но у обеих был твердый характер. Обе умели терпеть и ждать.

Двадцать лет Мария Федоровна ждала своего часа. Он наступил в ночь с 4 на 5 ноября 1796 года. Среди ночи Павел и Мария проснулись. Одновременно. Чудо! Им приснился один и тот же сон: неведомая сила поднимает их и возносит высоко в небо. После обеда в Гатчину прискакал граф Николай Зубов, брат фаворита императрицы. Павел испугался, что тот приехал его арестовать. Но Зубов сообщил: с Екатериной случился апоплексический удар. Павел Петрович с Марией Федоровной, не медля, поскакали в Петербург. В Зимнем дворце их встретили старшие сыновья. Оба, к удовольствию Павла, были в гатчинских мундирах. Всей семьей пошли в спальню умирающей императрицы…

Она еще лежала в агонии, когда сын начал разбирать ее бумаги. Свидетели вспоминали, что известный хитрец князь Безбородко, канцлер Российской империи, которому Екатерина вполне доверяла, молча указал Павлу на пакет, перевязанный лентой. Через мгновение пакет уже пылал в камине, огонь в котором разожгла еще сама Екатерина.

В пакете скорее всего было завещание в пользу любимого внука, Александра Павловича, и объяснительный манифест, подписанный двумя свидетелями, Суворовым и Румянцевым. Косвенное тому подтверждение – судьба обоих великих полководцев: немедленная опала Суворова и скоропостижная смерть фельдмаршала Румянцева в тот самый момент, когда ему сообщили о кончине Екатерины и воцарении Павла.

Все, что произошло с момента появления в Гатчине графа Зубова, достоверно, так как подкреплено свидетельствами многих людей. А вот общий сон… Рассказ об этом сне кочует по всем историческим источникам и уже давно воспринимается как достоверный факт. Мистическая окраска придает ему особую привлекательность в глазах потомков. Но… попробуем разобраться. Шел 1796 год. Только что родился Николай, которого Павел назвал гоф-фурьерским ублюдком. Близкие отношения между супругами едва ли возможны. Почему же они проснулись рядом? Это ведь не Екатерина и Петр Федорович, которым до рождения Павла по приказу Елизаветы Петровны приходилось каждую ночь (девять мучительных лет!) спать в одной постели. Может быть, Павел и Мария решили вернуть обществу образ идеальных супругов, какими на самом деле были когда-то? Зачем? Да для того, чтобы все поняли: время распутной самовластной царицы кончилось. Теперь на троне – законная добродетель.

Кроме того, Павел – мистик. А теория должна же хотя бы иногда подкрепляться делом. Сны, галлюцинации (которым он, по собственному признанию, был подвержен) – разве это не свидетельства мистической избранности?

Но Павел еще и мистификатор. Ввести людей в заблуждение, заставить, чтобы поверили придуманным им небылицам, – одно из любимых развлечений будущего императора. Допускаю, что он с удовольствием морочил головы окружающим и рассказами о ночной прогулке по набережной Невы с призраком Петра Великого (через века с абсолютной верой в их подлинность передаются слова призрака: «Бедный, бедный Павел!»); и о явлении архангела Михаила, повелевшего построить Михайловский замок; и наконец, этим общим сном, возвещавшим о близком восхождении на трон. Правда, в последнем случае нужно было соучастие Марии Федоровны. На нее он вполне мог положиться, ведь этот розыгрыш был и в ее интересах.

Они оба были последовательными мифотворцами. Павел творил миф о себе – избраннике таинственных сил, живущем по предначертанному свыше, наделенном сверхчеловеческим даром предвидения. Этот миф время от времени просто необходимо было поддерживать рассказами об очередном озарении. Впрочем, вполне допускаю, что я не права, что пророческие видения действительно имели место. А может быть, все дело в явной психической нестабильности сына Екатерины Великой?…

Что же касается Марии Федоровны, в том, что она всю жизнь творила миф об идеальной семье и, конечно же, об идеальной жене, матери, вдове, нет никаких сомнений. И если Павел Петрович думал о собственной репутации, то Мария Федоровна заботилась о репутации династии. И, надо признать, делала это весьма успешно. Чего стоит хотя бы ставшая знаменитой картина Г. Кюгельхена (иногда пишут Кюгельген. – И. С.) «Император Павел I с семьей». Современников она удивляла: знали, что царская семья практически распалась, что супружеская привязанность превратилась в открытую враждебность, что отношения отца со старшими сыновьями сводятся к страху, недоверию, болезненной подозрительности, и в это самое время на полотне появляется такая слащавая идиллия.

Художник добросовестно выполнил пожелание августейшей заказчицы: все изображенные на портрете исполнены покоя, доброжелательности, взаимной любви. Все сладостно красивы и очень похожи друг на друга. Все замечательно. И бесконечно далеко от правды. Хотя… Александр и Константин – рядом, плечом к плечу; Елизавета Алексеевна ласково обнимает Анну Федоровну, будто пытается защитить; Мария Федоровна (она на этом портрете хороша невероятно и выглядит моложе своих дочерей) нежно прижимает к себе маленького Николая. В общем, художник все-таки сделал попытку пусть частично, но показать правду взаимоотношений. Но это понятно лишь осведомленным. Большинство видит просто дружную, достойную, красивую семью. Что, собственно, и требовалось.

Картина сейчас занимает почетное место в экспозиции Павловского дворца-музея. Перед ней всегда много зрителей. И все восхищаются: какая прекрасная семья была у императора Павла! Официальным историографам удалось через два столетия успешно донести до наших дней миф об идеальной семье, сотворенный Марией Федоровной. А картина Кюгельхена мнение историков подтверждает. Как кадры кинохроники в наши дни для большинства надежно подтверждают подлинность событий и отношений. Хотя специалисты знают, что фальсифицировать такие кадры при современных технологиях немногим сложнее, чем высокопрофессиональному художнику придать лицам своих персонажей выражение светлой радости вместо тревоги и настороженности.

В общем, Мария Федоровна не зря старалась…

Как только Екатерина Великая испустила последний вздох, вместо привычно покорной Марии Федоровны перед потрясенными придворными предстала незнакомая, властная женщина – императрица. Наконец-то она дождалась – заняла место свекрови! Но это ей только казалось… Занять место Екатерины Великой не мог никто.

Еще в детстве я услышала фразу, которую жизнь заставляла вспоминать очень часто и каждый раз дивиться мудрости человека, так точно определившего сущность посредственности (насколько я помню, слова эти принадлежат Гегелю): «Для камердинера нет героя; не потому, что герой – не герой, а потому, что камердинер – камердинер». Так вот, Мария Федоровна не способна была понять гениальности Екатерины. Была уверена, что ничуть не хуже справится с обязанностями государыни. Даже лучше: ведь у нее, императрицы Марии, нет пороков свекрови – одни достоинства.