Текст книги "Фанни и Александр"

Автор книги: Ингмар Бергман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Лидия: Ты не можешь требовать от меня, чтобы сказала я.

Карл: Мама мне не доверяет, ты это знаешь. Она мне не доверяет, и в этом виновата ты. Поэтому я не могу ей сказать, что...

Лидия: Если она не доверяет мне, mein Карлхен, то я не понимаю, как я вообще могу что-нибудь ей говорить.

Карл: Ты должна сказать ей, что я в отчаянии.

Лидия: Это ты гораздо лучше скажешь сам, mein Карлхен.

Карл: Ты фантастическая дура, Лидия. Ты должна дать ей понять, что я собираюсь покончить с собой.

Лидия (плачет): Это правда? Мы ведь можем жить и в бедности. Я хочу работать...

Карл: Идиотка. Дубина. Безмозглая дура. Надо говорить «я буду работать».

Лидия: Что я должна сказать, mein Карлхен?

Карл: Неужели у тебя нет никакой фантазии? Дура. Скажи, что ты видишь, как я несчастен. Что я перестал есть. Не сплю по ночам.

Лидия: Ты и правда не спишь ночью, у тебя бессонница.

Карл: Разумеется, черт меня подери, бессонница. Скажи, что я почти не разговариваю. Никогда не смеюсь. А если и смеюсь, то смех мой ужасен, поняла? Разговор между двумя женщинами. Не говори прямо, только намекни, что я поговаривал о самоубийстве.

Лидия: Не произноси этого страшного слова, mein Карлхен, а то я сразу начинаю плакать.

Карл: Глупая курица.

Лидия: Ты правда думаешь о самоубийстве?

Карл: Только когда вижу тебя.

Лидия: Почему ты такой злой?

Карл: Стой, черт подери. (Шипит.) Куда ты направилась?

Лидия: Я не буду говорить с твоей матерью. Я иду домой. Du bist bоse, bоse ( Ты злой, злой (нем.). ). Я должна плакать. Ты не понимаешь, что я тебя люблю. Я плачу, и это пройдет нескоро.

Карл: О создатель! И почему мне все время приходится участвовать в этом отвратительном фарсе? Лидия! Не беги! Подожди!

Лидия, воздев руки над головой, громко рыдая, наступает на юбку, спотыкается. Карл хватает её, тянет к себе, пытаясь остановить, ему это не удается, и он плашмя растягивается на земле. Лидия вскрикивает, сразу же подбегает к нему, помогает встать, отряхивает его. Вскоре они исчезают за беседкой, прячущейся в кустах сирени.

Хелена оборачивается. В комнате стоит Енни, с голыми ногами и руками, светловолосая, загорелая, круглолицая. На ней выцветшая ночная рубашка. Она внимательно смотрит на бабушку, пряча что-то за спиной.

Хелена: Разве ты не должна быть давным-давно в постели?

Енни: Я убежала.

Хелена: А что скажет мама?

Енни: Она не узнает. Если, конечно, ты не насплетничаешь.

Хелена: И что же ты хочешь от твоей старой бабушки?

Енни делает шаг вперёд, потом ещё один, кладет перед фру Хеленой веточку земляники, улыбается и убегает.

8

Мать лежит на кровати Аманды. Она так и не сняла с себя пальто. Александр свернулся клубочком рядом, голова его покоится у нее на руке. Фанни сидит в ногах, а Аманда заняла стратегическую позицию у двери в коридор. Длительное молчание. В комнате совсем стемнело. Слышатся шаги Епископа. Он без стука открывает дверь и останавливается на пороге.

Эдвард: Добро пожаловать домой, Эмили. Ты задержалась. (Пауза.) Мы уже начали волноваться. (Пауза.) Фру Тандер спрашивает, будешь ли ты есть.

Эмили: Я не голодна.

Эдвард: Я так ей и передам. (Пауза.) Ты скоро собираешься ложиться? (Пауза.) Уже поздно.

Эмили: Я приду, когда заснут дети.

Эдвард: Я пока посижу в библиотеке и почитаю. Прошу тебя, не задерживайся. (Пауза.) Спокойной ночи, дети. Мы, правда, договорились, что Александр сегодня будет спать на чердаке, но, насколько я понимаю, это решение отменено.

Эмили: Да. (Пауза.) Отменено.

Эдвард: Пожалуйста. Может быть, так даже и лучше. Спокойной ночи, Фанни.

Фанни: Спокойной ночи, дядя Эдвард.

Эдвард: Спокойной ночи, Аманда.

Аманда: Спокойной ночи, дядя Эдвард.

Эдвард: Спокойной ночи, Александр.

Александр не отвечает.

Эдвард: Он спит?

Александр: Нет, я не сплю.

Эдвард: В таком случае ты тоже можешь мне ответить, когда я желаю тебе спокойной ночи.

Александр: Не могу.

Эдвард: Не можешь? (Улыбается.) Что за глупости, Александр.

Александр: Александр не желает Епископу спокойной ночи.

Эдвард (смеется): У тебя есть чувство юмора, Александр, и мне это нравится.

Он смеется ещё громче и закрывает за собой дверь, шаги удаляются. Мать и дети молчат, погруженные каждый в свои мысли.

Единственная лампа горит у кресла Епископа. Огромная комната тонет во мраке. Ночь. Эдвард Вергерус читает церковный журнал, делая карандашом пометки на полях. На нем короткий халат, на носу очки в золотой оправе. Из трубки вьется тонкая струйка дыма. Он сидит, вытянув ноги на скамеечку.

Эмили сидит за большим столом, заваленным книгами и журналами. На ней по-прежнему надето пальто, шляпа где-то по дороге исчезла.

Эдвард: Повидала свекровь и родственников? Довольна поездкой? Дождь шёл? Здесь дождь шёл весь день, и гроза была. Ничего, немного влаги полезно. Во всяком случае, для крестьян. Пришлось устроить Александру проработку после обеда. Его обычные штучки. Не умеет проводить грань между фантазией и реальностью. Но мы выяснили, что к чему. По крайней мере частично. Александр не глуп. Не глуп, но злопамятен. (Смеется.) Александр не желает Епископу спокойной ночи. Воистину великолепно. Я по-своему ценю его характер. Он просто-напросто этакий маленький оригинал. Ты молчишь, Эмили? (Пауза.) Ты чем-нибудь недовольна? Для этого у тебя нет абсолютно никаких оснований. Скорее у меня есть причины упрекнуть тебя кое в чем.

Эмили (после паузы): Ты ненормальный.

Эдвард (улыбаясь): Должен признаться, твоя привлекательность сильно проигрывает, когда ты скатываешься до вульгарности. Как я уже сказал, я мог бы тебя кое о чем спросить, но я не ищу ссоры и потому молчу.

Эмили: Ты запираешь детей.

Эдвард: Мера предосторожности, Эмили. Я хотел иметь гарантию, что ты вернешься.

Эмили: Ты избил Александра.

Эдвард: Как драматически ты выражаешься, дорогая. Я его наказал. Этого требует от меня мой долг воспитателя. Кроме того, наказание было мягким по сравнению с преступлением.

Эмили: Кожа содрана, раны кровоточат...

Эдвард: Извини, что я тебя перебиваю, мой друг. Я несколько раз хлестнул его прутом. Пару дней поболит, но эта боль полезна. Молодой человек теперь крепко подумает, прежде чем решиться на новую ложь или фантазии, если ты предпочитаешь называть это так.

Эмили: А унижение?

Эдвард: Наказанием господь принуждает нас к послушанию. Наказание может показаться унизительным, но оно необходимо. И кроме того, Эмили, наказание, полученное из любящих рук, не может быть унизительным в более широком смысле этого слова. Любовь и уважение не имеют ничего общего, а язык любви порой бывает весьма суров.

Эмили: Только тебе и говорить о любви.

Эдвард: Ты изволишь насмехаться. (Пауза.) Может быть, закончим этот разговор и пойдем спать?

Эмили: Ты запер его на чердаке.

Эдвард: Естественно. Ему требовалось побыть одному.

Эмили: Ты же знаешь, он боится темноты.

Эдвард: В это время года ночи светлы, и тому, у кого совесть чиста, бояться нечего.

Эмили: Я способна тебя убить.

Эдвард: Подобными мыслями ты вредишь ребёнку.

Эмили: Наш ребёнок никогда не увидит света.

Эдвард: Поостерегись говорить такие вещи, Эмили. (Пауза.) Мать, которая в состоянии болезненной ненависти к своему мужу хочет погубить своего ребёнка. Что делают с такой матерью? (Пауза.) Помещают в дом для душевнобольных, Эмили.

Эмили: Ты меня не запугаешь.

Эдвард: Я обязан внушить тебе страх. Но я делаю это с тяжелым сердцем, ибо, несмотря ни на что, люблю тебя. (Встает, подходит к ней.) Пойми же наконец, ты должна меня слушаться, должна подчиниться, должна осознать свой долг жены и матери. Ты слабая женщина, Эмили, а беременность изнуряет твои силы. С этого момента ты будешь находиться в специально отведенной комнате, в которой мы постараемся обеспечить тебе максимум удобств. Хенриэтта и моя мать будут по очереди ухаживать за тобой. Твоя свобода пока будет несколько ограничена. Мы должны быть очень осторожны. (Пауза.) Учти также: малейшая попытка с твоей стороны взбунтоваться или связаться с внешним миром немедленно отразится на благополучии твоих детей. Ты побледнела от ненависти и гнева, Эмили. Советую тебе успокоиться и обрести мужество. Ты жила в искусственном мире, опутанная искусственными чувствами. Я обязан научить тебя и твоих детей жить в реальном мире. Не моя вина, что действительность – ад. В этом мире, в этой действительности, Эмили, замучили и распяли Иисуса Христа. (Пауза.) Своей безответственностью ты вынудила меня взять на себя ответственность не только за твоих детей, но и за тебя саму. Это тяжелое бремя, и я чувствую страшное одиночество.

Эмили подавляет крик.

Эдвард (с нежностью): Я обыкновенный человек, и у меня много недостатков, но я облечен могущественным саном. Сан всегда сильнее того, кто его носит. Человек, живущий Саном, становится рабом Сана. Он не имеет права на собственные мнения. Он живет только для своих сограждан и лишь в этом подчинении обретает жизнь. Его рабство – это его свобода. Я люблю тебя, Эмили, я люблю тебя больше, чем кто бы то ни было в этом мире, бог тому свидетель. Но ты угрожаешь моему Сану своими безумными и опасными попытками разрыва, своими постоянными разговорами о разводе. Этому необходимо помешать. Ты должна научиться смиренно покоряться той силе, которой мы оба служим.

Эмили кричит.

Эдвард бьёт её по губам.

Эмили: Я проклинаю тебя. Я проклинаю твоего ребёнка, которого ношу под сердцем. Я вырву его из себя собственными руками и уничтожу его, как ядовитую гадину. Ежедневно, ежечасно я буду желать твоей смерти и изобрету для тебя пытку, ужаснее которой не в состоянии представить себе ни один человек.

Эдвард: Мы проходим долиною плача, Эмили. Мы проходим долиною плача и открываем в ней источники.

ДЕМОНЫ

1

Жарким сентябрьским днем во двор Епископской резиденции въезжает телега. Рядом с кучером сидит Исак Якоби в шляпе и зимнем пальто. На пустой телеге лежат два молодых парня. Пыхтя и отдуваясь от жары, они пьют пиво. Еврей велит кучеру ждать, входит на крыльцо и барабанит в дверь. Открывает фрекен Хенриэтта. Она с отвращением смотрит на посетителя.

Хенриэтта: Добрый день, господин Якоби.

Исак: Добрый день, фрекен Вергерус. Надеюсь, я не...

Хенриэтта: По какому делу?

Исак: Его Высокопреподобие не...

Хенриэтта: Он пишет проповедь и просил его не беспокоить.

Исак: Тогда, может быть, я могу поговорить с госпожой?

Хенриэтта: Она нездорова и сейчас отдыхает.

Исак: И просила её не беспокоить?

Хенриэтта: Моей матери нет дома, а мне некогда.

Исак: Я не очень уверен, что...

Хенриэтта: Весьма сожалею, господин Якоби.

Исак: Вполне возможно, что Его Высокопреподобие будет недоволен, если я не сумею...

Хенриэтта: Какое у вас к нему дело?

Исак: Несколько месяцев тому назад Его Высокопреподобие был так любезен и предложил мне одно дело.

Хенриэтта: Неужели? Я этого не помню.

Исак: Конечно, не помните, фрекен Вергерус. Его Высокопреподобие щадит, разумеется, своих близких, избавляя их от подобных тривиальных забот.

Хенриэтта: Какие могут быть у моего брата заботы, которые касались бы вас, господин Якоби?

Исак: Ах, фрекен Вергерус, не вынуждайте меня быть вульгарным.

Хенриэтта: Вы неприятный человек, господин Якоби, и, кроме того, говорите в оскорбительном тоне, прибегая к инсинуациям. У меня нет ни времени, ни желания беседовать с вами. Разговор окончен. Прощайте, господин Якоби.

Исак: Денежные затруднения.

Хенриэтта: Простите?

Исак: Ваш брат, Его Высокопреподобие Епископ, испытывал денежные затруднения. Разрешите войти?

Хенриэтта приоткрывает дверь.

Исак (входит): Благодарю, очень любезно. Позвольте мне сделать комплимент вашему платью, фрекен Вергерус. Ткань не из дешёвых. Наверняка из Парижа.

Хенриэтта: Какие у вас дела с моим братом, господин Якоби?

Исак: Разрешите присесть?

Хенриэтта: Садитесь. Там. Нет, тут. Вон там.

Исак: Почему-то, сам не знаю почему, мне нравится ваша прямота.

Хенриэтта: А мне не нравится ваша угодливость. Так что у вас за дела с моим братом?

Исак: Насколько я знаю, никаких дел нет.

Хенриэтта: Ну вот что. Я уже устала от ваших загадок. Говорите, за чем пришли, и убирайтесь.

Исак: Сначала я должен поговорить с Его Высокопреподобием.

Хенриэтта: Он запретил мне беспокоить его.

Исак: Если вы будете так добры показать мне дорогу, я сам его побеспокою. (Улыбается, шепчет.) Речь идет о деньгах, фрекен Вергерус, больших деньгах.

Хенриэтта: Мой брат должен вам деньги?

Исак: Напротив, дитя моё! Напротив. Вот как обстоит дело, фрекен Вергерус. В ноябре Его Высокопреподобие пожелал одолжить у меня деньги. К сожалению, у еврея есть определенные принципы, в частности не одалживать денег священнослужителям. Это может повлечь за собой известный риск, так сказать в плане будущего. И тогда Его Высокопреподобие предложил мне сделку. Он предложил мне купить превосходный сундук и очень красивый шкаф за разумную цену. Я отказался.

Хенриэтта: Вот как. Так, так. Вы отказались от сделки.

Исак: Как ни глупо это было с моей стороны, но отказался. А теперь передумал. И сейчас у меня нет более сильного желания, чем купить эти предметы мебели. Почти за любую цену. (Шепчет.) Почти.

Хенриэтта (после продолжительной паузы): Я пойду позову брата.

Она удаляется. Исак Якоби вскакивает со стула, поспешно, скрипя галошами, обследует несколько комнат, выходит в каменный коридор, пробует одну за другой все двери подряд, обнаруживает одну запертую и, порывшись в кармане пальто, вытаскивает связку ключей странной формы. Из глубины дома слышится голос Епископа: «Я же запретил тебе меня беспокоить». Хенриэтта что-то бормочет, Епископ отвечает: «Ну да, разумеется, он как клещ вцепится, не отдерешь». Исак пробует ключ, дверь почти сразу же открывается. В комнате Аманда, Фанни и Александр, они с ужасом смотрят на Исака, который очень торопится.

Исак: Оставайтесь на месте. Я приду за вами через несколько минут. Снимите туфли.

Он захлопывает дверь и бегом возвращается в прихожую к своему стулу. Епископ смотрит на него мрачным взглядом. У него за спиной маячит фрекен Хенриэтта.

Исак: Извините. Старческие неприятности. Прошу простить. Добрый день, Ваше Высокопреподобие.

Эдвард: Вы желаете приобрести сундук и шкаф?

Исак: Совершенно верно.

Эдвард: И за сколько?

Исак (протягивает купчую): Здесь все указано.

Эдвард (читает): Судя по всему, вы коренным образом переменили своё мнение.

Исак: У меня, кажется, появился покупатель.

Эдвард: Сумма слишком мала.

Исак: В таком случае весьма сожалею. (Собирается уходить.) Прощайте, Ваше Высокопреподобие. Прощайте, фрекен Вергерус.

Эдвард: У вас есть какая-то задняя мысль. У таких, как вы, всегда есть задняя мысль.

Исак: Прощайте. Приношу тысячу извинений.

Эдвард: Эти предметы стоят по меньшей мере вдвое дороже.

Исак: Нисколько не сомневаюсь, Ваше Высокопреподобие. И весьма скорблю, что бедный провинциальный антиквар не может предложить истинной цены.

Эдвард: Я останусь в дураках.

Исак: Ничто не мешает Вашему Высокопреподобию отказаться и таким образом избежать этой участи. Благодарю за беседу и удаляюсь. Надеюсь, я не слишком помешал.

Эдвард: Деньги у вас при себе?

Исак: Деньги? Ах, деньги! Ну разумеется, Ваше Высокопреподобие! Сумма, проставленная в купчей, лежит у меня в нагрудном кармане. В крупных купюрах.

Эдвард: Давайте деньги, господин Якоби.

Исак: Конечно. Немедленно. Пусть только Ваше Высокопреподобие поставит свою подпись на купчей. Вы согласны? (Отдаёт деньги.)

Эдвард: Непременно, господин Якоби, непременно.

Он уходит, на ходу читая документ. Дверь закрывается.

Исак: Не будет ли глубокоуважаемая фрекен Вергерус возражать, если мы немедленно приступим к делу? Могу я сказать моим людям, чтобы они вынесли эти предметы?

Хенриэтта (пожимает плечами): Пожалуйста.

Исак поспешно подходит к окну и зовет парней, которые тут же являются на зов. Фрекен Хенриэтта, прижав указательный палец к губам, несколько секунд смотрит на согнутого в подхалимском поклоне Исака.

Хенриэтта: Вы не возражаете, если я удалюсь?

Исак: Мне будет вас не хватать, фрекен Вергерус.

Хенриэтта: Надеюсь, вы не прихватите ничего лишнего!

Исак (улыбается): Подозрения остаются на совести того, кто их питает.

Хенриэтта собирается ответить, но раздумывает, выплывает из комнаты, проходит через столовую в гостиную и исчезает. Исак устремляется в каменный коридор, распахивает дверь в детскую и делает знак детям поторопиться. Они поднимаются с пола, держа в руках башмаки, и неуверенно смотрят на Исака.

Исак: Быстрее. У нас очень мало времени.

Он берет Аманду за руку и тянет за собой. Двое других идут следом. Они оказываются в парадной зале Епископской резиденции. Исак откидывает крышку огромного деревянного сундука и шепотом велит детям залезть туда. В ту же секунду открывается дверь и в залу входит Епископ. Исак захлопывает крышку, дети в безопасности.

Исак: Я понимаю, Ваше Высокопреподобие желает убедиться, что я не прихватил ничего лишнего. (Открывает крышку сундука.) Прошу вас.

Эдвард: Нет-нет, не надо. Я хотел только отдать вам подписанную купчую.

Исак захлопывает крышку и садится сверху. Трое рабочих начинают выносить шкаф, предварительно сняв с петель дверцы и верхний ящик. Епископ, запахнув халат, усаживается рядом с Исаком. Он дружелюбно улыбается. Исак Якоби улыбается в ответ.

Эдвард: Что вы скажете вон о той картине?

Исак: Насколько я понимаю, подлинный Ван Меертенс.

Эдвард: Она бы вас не заинтересовала?

Исак: Прекрасная работа. К сожалению, я не торгую предметами искусства.

Эдвард: За приемлемую цену?

Исак: Мои возможности в настоящее время несколько ограничены. Как здоровье вашей жены?

Эдвард: Благодарю за вашу любезность. Она нездорова. Неожиданная жара плохо действует на нее.

Исак: Не мог бы я лично передать...

Эдвард: Сожалею.

Исак: Понимаю. У меня для нее письмо от фру Экдаль.

Эдвард: Я передам.

Исак: Очень любезно с вашей стороны.

Эдвард: Проклятая еврейская свинья. (Хватает Исака за воротник.) Проклятая сволочная жидовская свинья. Ты надеялся меня провести. Ты глубоко раскаешься, проклятый кривоносый вонючка.

С завидной силой он поднимает Исака Якоби с сундука и швыряет на пол. Потом встает сам и откидывает крышку. Заглядывает внутрь. Сундук пуст. Он бежит за носильщиками, велит им остановиться. Шкаф со снятыми дверцами зияет пустотой. Исак Якоби, сидя на полу, подбирает остатки очков, разбившихся при падении. Открывается дверь соседней комнаты, появляется фру Бленда. В глубине, ярко освещённая лучами заходящего солнца, барахтается в подушках бесформенная Эльса Бергиус.

Эльса Бергиус (вопит): Что происходит? Что происходит? Что происходит?

Фру Бленда: Что происходит?

Эдвард (в бешенстве): Эта свинья хочет украсть моих детей

Хенриэтта: Это невозможно. Ключ от детской у меня

Епископ рвет на себя дверь детской. Аманда, Фанни и Александр, свернувшись, лежат на полу, похоже, они спят. Лица их при свете заходящего солнца бледны. Епископ наклоняется над ними проверить, не мертвы ли они. Он протягивает руку, собираясь потрогать лоб Александра.

Эмили: Не прикасайся к ним!

Она стоит у лестницы, отяжелевшая, потная, неухоженная, в грязном халате. Волосы распущены, глаза ввалились, губы искусаны до крови, но взгляд спокоен и холоден – постаревшая Офелия, которая, к несчастью, отказалась от мысли рвать у речки цветы.

Эмили: Если ты до них дотронешься, я тебя убью.

Исак Якоби поднялся на ноги. Он отряхивает своё черное пальто, делая успокаивающие жесты. Трое рабочих выносят шкаф. Епископ, сцепив сжатые в кулаки руки, уходит в кабинет и запирает дверь. Фру Бленда кормит хрюкающую Эльсу Бергиус. Хенриэтта приподнимает крышку сундука. Он по-прежнему пуст. Она опускается на стул, откидывается на спинку и злобно смотрит на Эмили. Старый еврей улыбается рассеянной улыбкой, но вид у него немного усталый. Пошатываясь, он подходит к Эмили, прислоняется к стене и примеряет разбитые очки. Рабочие поднимают сундук. Он очень тяжелый.

2

Внеся сундук в захламленную комнату в глубине лавки, рабочие уходят. Исак Якоби опускает рваные шторы, запирает входную дверь и открывает крышку. Из сундука вылезают дети – грязные и потрясенные, но невредимые. Еврей прикладывает к губам палец и делает им знак следовать за ним по винтовой лестнице, соединяющей два этажа, забитые всеми мыслимыми в мире предметами.

Лестница упирается в тесную прихожую, которая ведет в темную обшарпанную столовую, заставленную старомодной мебелью. Стол накрыт, в канделябрах горят свечи. Молодой человек лет двадцати с бледным лицом и добрыми глазами молча их приветствует.

Исак: Арон, мой племянник.

Арон вежливо кланяется и спешит в кухню, откуда приносит большую суповую миску с дымящимся мясным супом. Все усаживаются за стол. Исак Якоби раздает хлеб и разливает по тарелкам суп. Никто не нарушает молчания. На грязном стекле жужжит летняя муха. Откуда-то издалека доносится мужской голос, мурлыкающий странную однообразную мелодию.

Александр: Епископ сможет забрать нас обратно?

Исак (качает головой): Через несколько дней он вступит в переговоры с вашими дядьями. В настоящее время никакой опасности нет.

Фанни: Я хочу к маме.

Исак (гладит её по голове): Терпение, фрекен Экдаль. Терпение.

Аманда: Сколько мы здесь пробудем?

Исак: Всю жизнь вряд ли.

Александр: Я бы поспал.

Исак: Арон, наши гости устали! Ты убрал комнату и приготовил постели? Проветрил как следует? Цветы поставил?

Арон: Я выполнил всё, что велел дядя.

Они встают из-за стола и идут по длинному темному коридору, который, по-видимому, уходит в глубь дома.

Исак: Измаил поел?

Арон: Я отнес ему обед в три часа.

Исак: За этой дверью живет мой второй племянник, Измаил. Он болен. Поэтому его держат взаперти. Поэтому эту дверь открывать нельзя. Запомни это, Александр. Запомните это, Аманда и Фанни.

Дети молча, подавленно кивают. Исак треплет Аманду по щеке и тоже серьезно кивает.

Исак: Иногда он поет. Даже по ночам. Не обращайте внимания. Вы привыкнете.

Он делает им знак, и они продолжают свой путь по длинному коридору, заканчивающемуся просторной комнатой, вся обстановка которой состоит из десятка стульев, поставленных в два ряда на изношенном персидском ковре. У торцовой стены устроен театр марионеток. Повсюду, на сцене и по стенам, развешаны куклы в пестрых одеждах. Они, не отрывая взгляда, рассматривают вошедших своими черными глазами, блистающими на таинственно бледных лицах. Рассеянный дневной свет, проникающий сквозь неплотно закрытые занавеси, придает их телам, лицам и позам какую-то властность, повелительную непреклонность.

Исак: Это кукольный театр Арона. Если вы его хорошенько попросите, он наверняка как-нибудь устроит для вас представление.

Они минуют красную гостиную – с красными обоями, красным ковром, красными диванами и креслами, с тяжелыми гардинами на окнах. В центре лепного потолка висит громадная хрустальная люстра, обернутая тюлем. В глубине гостиной расположен китайский кабинет, с оклеенными рисовой бумагой стенами, черной лакированной мебелью и статуэтками. Все имеет далеко не новый вид, покрыто пылью, выцвело. Словно умирает.

Арон открывает черную лакированную потайную дверь в небольшую комнату с широкими половицами, высоким окном, под которым растет дерево, усыпанное сейчас осенней листвой, тремя узкими кроватями, на которых горой вздымаются белые перины, со светлыми Узорчатыми обоями, кружевными занавесками и множеством маленьких картин на стенах. В углу за сломанной ширмой стоит умывальник. Три белых стула и шаткий деревянный стол дополняют обстановку. Внушительных размеров керосиновая лампа сторожит стол, на полу лоскутные коврики. Здесь пахнет чистотой. Окно открыто, на невысоком комоде, распространяя приятный аромат, красуется блюдо с яблоками.

Исак: Вот это ваш дом на ближайшее время. Я надеюсь, вам здесь понравится. На ночь запирайте дверь изнутри и никому не открывайте. А сейчас ложитесь спать. Арон поможет закрыть окно. Если вам что-нибудь понадобится, говорите в эту трубу. Сначала посвистите, а потом говорите – четко и раздельно. Кричать не надо, а то слова будут неразборчивы. Спокойной ночи, Аманда, спокойной ночи, Фанни, спокойной ночи, Александр. Не забудьте вашу вечернюю молитву.

Александр: Не уходите!

Исак: Ты хочешь, чтобы я ещё немного побыл с вами?

Александр: Пожалуйста, если можно.

Исак: Тогда я сяду вот на этот стул.

Арон: Я пойду посмотрю, как там Измаил. Спокойной ночи.

Дети: Спокойной ночи...

Арон: Арон. Меня зовут Арон. Моего брата зовут Измаил. Наши родители умерли, когда мы были совсем маленькими.

Он учтиво улыбается и бесшумно исчезает. Дети уселись на одну из кроватей, они похожи на трех взъерошенных, измученных птенцов, выпавших из гнезда. Исак смотрит на них долгим взглядом.

Исак: Ну? Как у вас обстоят дела? Фанни и Аманда заключили тайный союз и не принимают Александра, потому что он мальчик? Или Александр и Фанни предпочитают общество друг друга, думая, что Аманда ничем, кроме танцев, не интересуется? Или же Александр и Аманда считают Фанни все ещё ребёнком? Так как же?

Александр: Мы все вместе. Все трое.

Исак: Приятно слышать.

Фанни: Аманда поступает в балетную школу.

Аманда: Наш отчим хочет запретить мне танцевать.

Александр: У него ничего не выйдет, потому что бабушка решила, что Аманда станет танцовщицей.

Фанни: Если бабушка что-нибудь решила, значит, так и будет.

Александр: Нам иногда надоедают её танцы, но все равно жалко, что она уезжает. С тех пор как умер папа...

Исак (после паузы): ...и что?

Александр: ...ничего.

Аманда: Взрослым нельзя доверять.

Фанни: Они чокнутые.

Аманда: Мама, наверное, сошла с ума.

Внезапно дети замолкают. Они устали, растеряны, удручены. Исак не хочет нарушать молчания. Он раскуривает трубку и вынимает из разорванного кармана маленькую толстую книжку с тончайшими страницами, плотно усеянными незнакомыми письменами.

Александр (вежливо): Что это за книга?

Исак (поднимает глаза): В этой книге есть разные истории, мысли, мудрые советы и молитвы. Она написана на иврите.

Фанни: Дядя Исак, а вы понимаете этот язык?

Исак (кивает): Хотите, я вам что-нибудь почитаю?

Александр: Дядя Исак!

Исак: Да?

Александр: Это точно, что Его Высокопреподобие не сможет нас забрать?

Исак: Ты можешь быть совершенно спокоен, Александр.

Фанни: Тогда почитайте!

Исак: Возможно; получится не очень гладко, я ведь буду переводить. (Листает, откашливается, начинает читать.) «Ты бредешь по бесконечной дороге вместе со множеством других людей. Мимо проносятся повозки, запряженные рослыми лошадьми, оттесняя путников и скот на обочину или в глубокие канавы. Дорога пролегает по пустынной каменистой местности. С утра до вечера нещадно палит солнце, и нигде не найти прохлады или тени. Изматывающий ветер, людские толпы, повозки и скот поднимают тучи пыли, которая лезет тебе в рот, глаза, в горло. Непонятная тревога гонит тебя вперёд, невыносимая жажда мучит тебя. Время от времени ты спрашиваешь самого себя или кого-нибудь из попутчиков о цели вашего странствования, но в ответах звучат неуверенность и сомнения. (Пауза.) Внезапно ты оказываешься в лесу. Здесь сумрачно и тихо, может быть, ты слышишь одинокий сонный птичий писк, может быть, шум предзакатного ветра в кронах высоких деревьев. Ты поражен, тебя гложут тревога и подозрения. Ты один. Ты – один и ничего не слышишь, ибо уши твои забиты дорожной пылью. Ты ничего не видишь, ибо глаза твои воспалены от беспощадного дневного света. Твой рот и твоя глотка пересохли от долгого путешествия, и твои сжатые израненные губы сдерживают проклятия и ругательства. (Пауза.) Поэтому ты не слышишь журчания текущей воды, поэтому ты не замечаешь светлых бликов во мраке. Ты стоишь, ослепленный, у источника и не подозреваешь о его существовании. Словно лунатик, ты ощупью пробираешься через зеркала вод. Твоя слепая сноровка удивительна, и вскоре ты вновь возвращаешься на шумную дорогу, под жгучий свет, не отбрасывающий тени, к вопящим, животным, проносящимся мимо повозкам и озлобленным людям. С удивлением ты говоришь себе: здесь, на дороге, я чувствую себя в безопасности. В лесу я был предоставлен самому себе, в лесу было страшно и одиноко. (Пауза.) А в сумраке леса сверкает ясное вечернее око. Без устали журчит вода, она течет через леса, собираясь в ручьи, реки и глубокие озера. «Откуда берется вся эта вода?» – спросил мальчик. «Она спускается с высокой горы, – ответил Старик. – Она спускается с горы, вершина которой закрыта огромной тучей». «Какой тучей?» – спросил мальчик. И Старик ответил: «Каждый человек носит в себе надежды, страх, тоску, каждый человек в крике выплескивает своё отчаяние, одни молятся определенному богу, другие кричат в пустоту. Это отчаяние, эта надежда, эта мечта об искуплении, все эти крики накапливаются тысячами и тысячами лет, все эти слёзы, все эти жертвы, вся эта тоска сгущаются в необъятную тучу над высокой горой. Из тучи на гору льется дождь. Так образуются ручейки, ручьи и реки, так образуются глубокие источники, из которых ты можешь утолить свою жажду, в которых можешь омыть своё лицо, в которых можешь остудить свои израненные ноги. Каждый человек слышал когда-нибудь об источниках, о горе и о туче, но большинство остается на пыльной дороге, боясь не успеть до заката к какой-то неизвестной цели».

3

Через несколько дней открываются дипломатические переговоры между Епископом и бывшими деверя-ми Эмили. Место проведения переговоров – библиотека Епископской резиденции. На Эдварде Вергерусе пасторский сюртук и золотой крест. Братья в дневных костюмах. Угощение состоит из сухого хереса и печенья. Осеннее солнце проникает сквозь пыльный полумрак и придает лицам мужчин восковую бледность.

Эдвард: Может быть, сядем? Пожалуйста, дорогой брат Карл, советую сесть в кресло, а Густав Адольф расположится на диване. Разрешите предложить вам ещё капельку хереса? Ах не хотите. Тогда миндальный хворост, кулинарный шедевр моей сестры? Тоже не желаете. Я сяду в своё старое кресло. Оно следует за мной повсюду, ещё с тех пор, как я начинал викарием в приходе Амсбергской капеллы на юге Даларна.

Епископ не находит больше, что сказать. Посетители молчат. В солнечных бликах кружатся пылинки. По ковру медленно ступает толстый черный кот с задранным вверх хвостом, извивающимся точно змея. Мужчины рассматривают кота.

Эдвард: Я желаю, чтобы дети вернулись обратно. Город у нас маленький, сплетни распространяются моментально.

Вновь наступает молчание. Братья обмениваются взглядами. Когда Карл Экдаль начинает говорить, он собран до предела. Густав Адольф сопровождает его речь короткими кивками. Черный кот вспрыгнул на стол и разлегся в центре солнечного круга. Он наблюдает за собравшимися широко раскрытыми желтыми глазами, уши стоят торчком, хвост медленно ходит из стороны в сторону, из брюха доносится громкое урчание.