Текст книги "1900 год, или Последний президент (ЛП)"

Автор книги: Ингерсолл Локвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

ГЛАВА VIII

Наступивший «Роковой 99 год» застал Республику Вашингтон в ужасающем и опасном положении. Торговый и промышленный бум исчерпал свои силы, и теперь ужасные бедствия обесцененной валюты в сочетании с деморализующим воздействием безудержного патернализма[44]44
  Патернализм – система отношений, при которой власти обеспечивают базовые потребности граждан, а граждане в обмен на это позволяют властям диктовать модели своего поведения, как публичного, так и частного характера.


[Закрыть] постепенно всё сильнее смыкали руки на горле страны. Капитал, всегда робкий и недоверчивый в такие времена, прятался в надёжных депозитных хранилищах или бежал в Европу. Труд, хотя и находился действительно в затруднительном положении и испытывал нехватку самого необходимого для жизни, был крикливым и непокорным. Социализм и анархизм нашли уши, в которые изливали свои жгучие слова ненависти и злобы, и следствием этого стало то, что в крупных городах Севера вспыхнули серьёзные беспорядки, часто до предела истощавшие возможности местных властей.

За рубежом распространился слух, что в Кабинете министров возникли ожесточённые разногласия, молодой Президент выказывал признаки заметной перемены взглядов, и, как многие люди, апеллирующие к тёмным страстям человеческого сердца, он, казалось, был готов воскликнуть:

– Я стою один. Духи, которых я призвал, больше не повинуются мне. Моя страна, о, моя страна, как охотно я отдал бы свою жизнь за тебя, если бы подобной жертвой мог вернуть тебе прежнее процветание!

Впервые он начал осознавать, какой сильный дух секционализма[45]45
  Секционализм – выражение лояльности или поддержки определённого региона своей страны, а не страны в целом. В отличие от простого чувства местной гордости, секционализм возникает из-за более глубоких культурных, экономических или политических различий и может привести к насильственным гражданским беспорядкам, включая восстание.


[Закрыть] проник в эту «революционную пропаганду». Он не говорил о своих страхах никому, кроме своей мудрой и рассудительной помощницы.

– Я доверяю тебе, любимый, – шептала она, прижимая к себе широкие, сильные руки, сжимавшие её в объятиях.

– Да, дорогая, но доверяет ли мне страна? – вырывался чуть ли не стон из уст молодого правителя.

Самым очевидным было то, что в этой борьбе за власть до сих пор Юг был главным победителем. Он увеличил своё представительство в Сенате на шесть голосов; он вернул себе прежний престиж в Палате; один из самых верных сыновей Юга занимал кресло спикера, в то время как другой блестящий южанин возглавлял силы Администрации во время заседания Палаты. Рождённый для блестящего проявления интеллектуальной мощи, Юг принадлежал к той породе, которая знает, как надлежит носить знаки королевской власти, чтобы наилучшим образом произвести впечатление на «простых людей». Многие из северян были очарованы и загипнотизированы естественной пышностью и врождённым величием поведения южан и поддались им.

Не проходило и месяца, чтобы эта ныне доминирующая часть не предъявляла какие-то новые требования к стране в целом. В начале сессии по требованию южан внутренний подоходный налог, которым так долго облагался урожай табака на Юге и который приносил столько миллионов в национальную казну, вычеркнули из свода законов при слабом протесте со стороны Севера.

Но теперь страна оказалась ввергнута в состояние, граничащее с безумием, из-за нового требования, которое, хотя и было сформулировано в спокойных и благопристойных выражениях, и более того, почти под видом прошения о долгожданной справедливости для угнетённых и страдающих братьев, имело в себе сдержанный, но несомненный тон осознанной силы и властности, который вполне подходил лидеру, выступавшему от имени «того славного Юга, которому этот Союз так обязан своим величием и престижем»:

– Господин спикер, почти тридцать лет наш народ, хотя и обедневший из-за конфликта штатов[46]46
  То есть из-за Гражданской войны.


[Закрыть], отдавал часть своего имущества, чтобы залечить раны и облегчить старость людей, которые нас покорили. Мы платили этот тяжёлый налог, эти страшные кровавые деньги безропотно. Вы простили нас за нашу смелую борьбу за свободу, которая, по воле Бога, не увенчалась успехом. Вы вернули нам наши права, открыли нам двери этих священных залов, назвали нас своими братьями, но в отличие от благородной Германии, которая удовлетворилась тем, что взыскала единовременную сумму с «la belle France»[47]47
  La belle France – прекрасная Франция (фр.).


[Закрыть], а затем отпустила её с миром и свободой от всех дальнейших поборов[48]48
  Имеется в виду завершение франко-прусской войны 1870 – 1871 гг. По итогам войны Франция потеряла Эльзас и Лотарингию, а также обязалась выплатить контрибуцию в размере 5 млрд. франков. До выплаты контрибуции на территории Франции оставались немецкие войска, при этом расходы на их содержание также была обязана нести Франция. К 1875 году правительство А. Тьера сумело удержать власть, в дальнейшем провести контрибуционные выплаты в полном объёме, добиться вывода немецких войск, начать военное строительство и упрочить международное положение.


[Закрыть], вы почти тридцать лет возлагали на нас этот унизительный военный налог и тем самым заставляли нас год за годом целовать ту самую руку, которая нас поразила. Разве мы не люди, что теперь протестуем против этого? Разве мы не люди, если чувствуем трепет в своих жилах после стольких лет наказания за то, что мы не сотворили большего преступления, чем то, что любили свободу больше, чем узы Конфедерации, наложенные на нас нашими отцами? Мы обращаемся к вам, как к нашим братьям и нашим соотечественникам. Снимите этот позорный налог с нашей земли, которая в десять тысяч раз беднее вашего великого Севера. Сделайте одно из двух: либо возьмите наших старых и дряхлых солдат за руку и благословите их последние дни пенсиями из казны нашей общей страны, ибо они были неправы только в том, что их дело потерпело неудачу, либо отмените этот ненавистный налог и произведите такую реституцию[49]49
  Реституция – восстановление, отозвание; возвращение прежних прав и преимуществ.


[Закрыть] этих кровавых денег, которая покажется вам справедливой и беспристрастной, по вашему более трезвому и обдуманному суждению[50]50
  Основным источником доходов государственного бюджета в США является налог на недвижимость. До Гражданской войны налоги на Юге были низкими, в частности, и потому, что землевладельцы имели право самостоятельно оценивать свои земли. В основном источником налогообложения здесь были налоги с продаж, в том числе продаж рабов. Кроме того, налогообложению подлежали граждане, имевшие право голоса, в связи с чем бедняки старались избегать участия в голосованиях – достаточно было лишь не участвовать в выборах, и можно было не платить налоги. При послевоенной системе налогообложения за неуплату налогов недвижимость конфисковывалась, что вынудило владельцев земель, не дававших доходов, достаточных для выплаты налогов на недвижимость, распродавать свои владения. Лишение крупных землевладельцев их собственности в эпоху реконструкции приводило к выступлениям против повышенного налогообложения. (К сожалению, иных, более подробных сведений я не нашёл, хотя и проверил множество источников – В. Б.)


[Закрыть].

Сказать, что эта речь, из которой вышеизложенное является лишь краткой выдержкой, повергла обе палаты Конгресса в сильнейший беспорядок – почти ничего не сказать о её результате. Раздались крики: «Измена! измена!»; последовал обмен ударами, и на галереях завязалась рукопашная схватка, затем засверкали охотничьи ножи и послышался треск взводимых курков. Республика была потрясена до самого основания. По всему Северу повторились сцены, заставлявшие вспомнить о событиях после стрельбы по Самтеру[51]

[Закрыть]. На публичных собраниях принимали резолюции, призывающие Правительство сосредоточить войска в Вашингтоне и вокруг него и подготовиться к подавлению второго восстания.

Но постепенно эта вспышка народного возмущения утратила часть своей силы и злобности, поскольку было легко понять, что на этой стадии дела ничего не будет достигнуто, если отвечать на жестокое и незаконное требование насилием и безумными советами. Кроме того, что это было, как не пустая угроза определённой клики беспринципных политиков? Республика стояла на слишком прочном фундаменте, чтобы её можно было поколебать простыми призывами к преходящим страстям. Совершение измены против нашей страны требовало открытых действий. Чего ей было страшиться от простой ораторской вспышки, мимолётной бури чувств?

Трудно сказать, что думал молодой Президент об этих сценах в Конгрессе. В последнее время он стал таким бледным, что никто бы и не заметил, если бы он побледнел ещё больше, но те, кто привык смотреть на его лицо в эти тревожные времена, видели, что за несколько коротких дней морщины на его лице заметно углубились, и что твёрдость и непреклонность, таившиеся в уголках широкого рта, заставляли выпячиваться квадратный массивный подбородок и подчёркивали вибрации широко открытых ноздрей. Он находился в ужасном напряжении. Когда он схватил скипетр власти, тот казался просто безделушкой в ​​его крепкой руке, но теперь стал неимоверно тяжёлым, а лоб Президента таинственно покалывало, как будто терновый венец, который он не желал возлагать на головы других, с жестокостью возложили на его собственную голову[52]52
  Аналогия с Иисусом, на чью голову перед распятием возложили терновый венец.


[Закрыть].

ГЛАВА IX

Когда последние угли великого пожара Восстания были затушены слезами по Проигранному Делу[53]53
  Речь идёт о Гражданской войне.


[Закрыть], прозвучало пророчество, что могущественный Север, богатый сотнями великих городов и сильный осознанной мощью своей обширной империи, будет следующим, кто поднимет знамя восстания против Федерального Правительства. Но этот пророк не имел чести в своей собственной стране[54]54
  «Ибо Сам Иисус свидетельствовал, что пророк не имеет чести в своём отечестве». Евангелие от Иоанна, 4:44.


[Закрыть], и никто не обратил внимания на его, казалось бы, безумные слова.

Но теперь этот же самый могущественный Север пребывал в горе и тревоге, повернувшись лицом к Югу и напрягая слух, чтобы уловить шёпот, разносившийся в воздухе. Разве скипетр власти не утрачен северянами навсегда? Разве Революция не завершилась? Разве популисты и их союзники не прочно обосновались в залах Конгресса? Разве Верховный суд не стал окончательно бессильным из-за того, что в него вошли самые бескомпромиссные приверженцы новой политической веры? Разве сама природа Федерального правительства не претерпела изменений: разве не свирепствовал патернализм? Разве не набирал силу социализм? Разве не царили повсюду свидетельства сильной ненависти к Северу и твёрдая решимость взвалить всё бремя налогообложения на плечи богатых людей, чтобы излишки доходов Правительства могли быть распределены среди тех, кто является «простым народом»? Как могла эта часть Союза когда-либо надеяться выступить против Юга, объединённого, как ныне, с быстро растущими штатами Северо-Запада? Могли ли великолепные города Севера довольствоваться маршем в хвосте колесниц Тиллмана и Пеффера? Разве Юг не обладал несокрушимой властью в Сенате? Существовал ли хотя бы луч надежды на то, что Север когда-либо сможет снова вернуть себе утраченную власть, и мог ли он хоть на мгновение помыслить о том, чтобы доверить свои обширные интересы рукам людей, имевших совершенно противоположное мнение по всем важным вопросам государственного управления, приверженного политике, которая не могла быть иной, нежели губительной для благосостояния великих содружеств Средней и Восточной частей Союза и их братских штатов по эту сторону Миссисипи? Сами предположения об этом были безумны. Требовался решительный шаг, требовалось заявление. Не было никакой альтернативы, кроме покорного подчинения вождям «нового устроения» и полной трансформации огромной социальной и политической системы, неопределённо называемой Севером.

Но эта революция внутри революции была бы бескровной, поскольку не могло возникнуть ни мысли о принуждении, ни серьёзного намерения остановить столь мощное движение. В действительности это было бы истинным очищением Республики от опасной болезни, избавлением от больного и гангренозного члена – ни больше, ни меньше.

Это мощное движение выхода из Витенагемота[55]55
  Витенагемот – народное собрание в англосаксонский период истории Англии. Витенагемот представлял интересы англосаксонской знати и духовенства и имел совещательные функции при короле.


[Закрыть] Союза уже носилось в воздухе. Люди говорили о нём шёпотом, затаив дыхание; но по мере того, как они снова и снова прокручивали эту мысль в уме, она обретала форму, очертания и силу, пока, наконец, не вырвалась к жизни и действию, как Минерва из мозга Юпитера[56]56
  Минерва – древнеримская богиня мудрости и войны, покровительница ремесленников, писателей, актёров, поэтов, художников, учителей, учащихся и врачей. По преданию, родилась из головы своего отца, верховного бога Юпитера.


[Закрыть] – полноценная, во всеоружии, полногласная и полностью открывшая своё сердце.

Действительно, разве не было бы лучше, если бы эта могущественная империя, быстро разросшаяся и ставшая настолько обширной и неповоротливой, что ею лишь с величайшим трудом можно было управлять из одного центра, была бы разделена на три части: Восточную, Южную и Западную, и разделена теперь, когда это можно сделать без опасных столкновений или трений? Три республики могли бы объединиться в федерацию для целей наступления и обороны, и пока не будут осуществлены эти великие и радикальные изменения, не возникнет больших трудностей в разработке «условий проживания», поскольку сразу же после Декларации о роспуске каждый штат вновь обретёт суверенные полномочия, которые ранее делегировал Федеральному правительству.

Между тем «роковой 99 год» приближался к своему завершению. Вся страна, казалось, была охвачена параличом, насколько это касалось различных отраслей промышленности, но, как обычно и бывает в такие времена, людские умы проявляли сверхъестественную активность. Дни проходили за чтением общественных изданий или в обзоре важнейших текущих событий. Север только ждал возможности действовать.

Но вот вопрос, который озадачивал самые мудрые головы: как и когда будет объявлена Декларация о роспуске, и как скоро после этого Север и симпатизирующие ему Штаты выйдут из Союза и объявят миру о своём намерении создать собственную республику с могущественным метрополисом Нью-Йорком в качестве её социального, политического и коммерческого центра и столицы?

Что ж, Северу не пришлось долго ждать. Пятьдесят шестой Конгресс, который вскоре должен был собраться на очередную сессию в Вашингтоне, был ещё более популистским и социалистическим, чем его знаменитый предшественник, который внёс столь знаменательные изменения в законодательство страны, не проявляя ни какого-либо уважения к прецеденту, ни малейшего почтения к старому порядку вещей. Поэтому все глаза были устремлены на столицу страны, все дороги обезлюдели, кроме тех, что вели в Вашингтон.

ГЛАВА X

И снова Конгресс отказался отложить заседание на праздники. Руководители Администрации не желали закрывать глаза даже для необходимого сна и ходили бледные и измождённые, вздрагивая при каждом слове и жесте оппозиции, как настоящие заговорщики, каковыми они и были, поскольку федеральные войска были почти поголовно выведены из столицы и её окрестностей, чтобы Президент в момент слабости не совершил или не допустил совершения какого-либо действия, недружественного Царству Простого Народа.

Как ни странно, в стране в целом даже не заметили внесённый на открытии сессии Законопроект о распространении пенсионной системы Соединённых Штатов на солдат армий Конфедерации и о возвращении в различные казначейства некоторых штатов Союза тех частей внутренних налоговых поступлений, собранных с момента повторного приёма указанных штатов в Федеральный конгресс, которые могут быть определены уполномоченными, должным образом назначенными в соответствии с указанным Законом.

Было ли это спокойствием отчаяния, бесстрастием отчаяния или холодной и сдержанной энергией благородного и утончённого мужества?

Однако введение этого Закона имело один эффект: оно привело в движение к Национальной столице мощные потоки людей – не фанатиков с дикими глазами или небритых и неопрятных политиков и безонианцев[57]57
  Безонианец – нищий, попрошайка, мошенник.


[Закрыть], а скромно одетых граждан с деловым видом – очевидно, людей, которые знали, как заработать на жизнь и даже более того, людей, которые платили налоги и имели право взглянуть на государственных служащих, если бы у них возникло такое желание. Но было совершенно ясно, что более мощный поток тёк с Юга, и те, кто помнил столицу в довоенные дни, улыбались, увидев старые, знакомые картины: чисто выбритые лица, длинные волосы, небрежно откинутые назад под широкими полями фетровых шляп, полурасстёгнутые жилеты и отложные воротники, маленькие ступни и аккуратно подобранная обувь, пружинистый подпрыгивающий шаг, мягкая негритянская интонация[58]58
  Это не означает, что пришельцы с Юга были сплошь чернокожими, наоборот – речь идёт о белых. И об особенностях южного говора: удлинении гласных звуков, а также исключение звука R и общая тенденция к «сглаживанию» звонких и резких звуков; протяжное, несколько гнусавое произношение.


[Закрыть], длинная ароматная сигара.

Легко было узнать северянина: хорошо одетый и ухоженный, заботящийся о своём белье, как женщина, чопорный и подтянутый, презирающий живописные фетры[59]59
  То есть фетровую шляпу.


[Закрыть], всегда увенчанный церемонным котелком; деловой человек, смотревший на жизнь с деловой точки зрения; но время от времени тень беспокойства омрачала его лицо, и он глубоко вздыхал.

Чёрные люди, вечно идущие по пятам своих белых братьев, непостижимым законом природы призванных управлять ими, также шли тысячами, весело болтая и смеясь, не обращая внимания на то, по какой причине белые братья столь глубоко обеспокоены, и не в силах понять, чего они так сильно желают. С каждым часом толпа прибавлялась. Широкие проспекты оказались не слишком широки. Возбуждение нарастало. Мужчины говорили всё громче и громче, женщины и дети почти полностью исчезли с улиц. «Южный элемент» всё больше и больше обособлялся от других. Мужчины бросались на кровати, чтобы поспать несколько часов, но не раздевались, как будто ожидали в любой момент некоего знаменательного события, события всей своей жизни, и страшились мысли о том, что опоздают хотя бы на мгновение.

При отсутствии препятствий законопроект полагалось представить для окончательного принятия в субботу, 30-го декабря, но борьба против него была столь ожесточённой, и так часто прерывалась неповиновением как членов собрания, так и различных клик, до предела заполонивших галереи, что прогресс был незначительным или вообще невозможным.

Лидеры фракции Правительства видели, что приближается полночь, а перспектив достичь своей цели до наступления воскресенья, дня, когда Палата ни разу не заседала, не было. Перенос заседания на понедельник Нового года мог оказаться фатальным, поскольку никто не мог сказать, какая непредвиденная сила не разрушит сплочённые ряды и не приведёт их в замешательство. Требовалось удержаться на высоте положения. Внесли предложение приостановить действие правил и продолжать заседание до тех пор, пока в Палате не будут решены все вопросы. Оппозиция неустанно выкрикивала: «Беспрецедентно!» «Революционно!» «Чудовищно!», но безрезультатно; Палата принялась за работу с такой мрачной решимостью победить, что республиканское меньшинство буквально содрогнулось перед ней. Еду и питьё доставляли прямо в зал заседаний; собравшиеся ели, пили и спали на своих постах, как солдаты, решившие не попасть в засаду или не подвергнуться паническому бегству.

Это было странное, но в то же время впечатляющее зрелище: большая группа, сражающаяся за права, которых была лишена в течение многих лет, свободные люди, ревностно относящиеся к своим свободам, связанные вместе стальными крюками решимости, и эти узы могла сломать одна лишь смерть.

Наконец наступило воскресенье, и борьба по-прежнему продолжалась.

– Люди не считают дни, если их свободы находятся под угрозой, – воскликнул лидер Палаты. – Суббота была создана для человека, а не человек для субботы[60]60
  Отсылка к Библии: «Помни день субботний, чтобы проводить его свято: шесть дней работай и делай в продолжении их все дела твои, а день седьмой – день покоя (суббота) посвящай Господу Богу твоему». Вторая книга Моисеева, Исход, 20:8-10. В христианской традиции днём отдыха и посещения церкви является воскресенье.


[Закрыть].

Многие из речей, произнесённых в то знаменитое воскресенье, больше походили на плач Иеремии[61]61
  Плач Иеремии – книга Библии, представляющая собой плачевную песнь, в которой выражается скорбь о бедствии, постигшем израильский народ в 586 году до н. э., когда вавилонский царь Навуходоносор разрушил Иерусалим.


[Закрыть], искренние и пламенные речи Павла[62]62
  Апостол Павел – один из учеников Иисуса, прославился проповедями и речами.


[Закрыть] или учёные и хорошо продуманные риторические высказывания Аполлоса[63]63
  Аполло́с – святой Православной и Католической церквей, александрийский христианин I века, многократно упомянутый в Новом Завете (Деяния, 18: 24, 26 и др.).


[Закрыть]. Утомительные часы скрашивались пением гимнов южанами, большинство из которых были добрыми методистами[64]64
  Методизм (официально – Методистская церковь) – протестантская конфессия, распространённая главным образом в США и Великобритании. Возникла в XVIII веке, отделившись от англиканской церкви с требованием последовательного и методичного соблюдения евангельских предписаний.


[Закрыть], и их друзья и сочувствующие на галереях от всего сердца присоединялись к ним. Но время от времени ясные, звучные и слаженные голоса стойких северян перебивали религиозную песнь и заглушали её величественными и волнующими душу тактами «Тела Джона Брауна»[65]65
  «Тело Джона Брауна» – американская песня неизвестного автора времён Гражданской войны в Америке. Псвящена казнённому аболиционисту Джону Брауну.


[Закрыть] и «Славься, славься, Аллилуйя»[66]66
  «Боевой гимн Республики» – американская патриотическая песня, в основе которой лежит музыка песни «Тело Джона Брауна». Песня написана в жанре протестантского религиозного гимна. Известна прежде всего благодаря рефрену Glory, glory, hallelujah! (Славься, славься, Аллилуйя!).


[Закрыть], которые, казалось, заглушали шум в зале, словно странное песнопение некоего невидимого хора, врывающегося в яростное буйство пира Валтасара[67]67
  Иносказательно выражение «Пир Валтасара» означает весёлую, роскошную жизнь, неуместное веселье в канун неминуемых бедствий. Восходит к Библии, где рассказывается, что в ночь взятия Вавилона персами вавилонский царь Валтасар устроил пышный пир. В разгар веселья, где настольными чашами служили драгоценные сосуды, захваченные вавилонянами в иерусалимском храме, и прославлялись вавилонские боги, таинственная рука начертала на стене непонятные слова. Вавилонские мудрецы не смогли их прочесть и истолковать. Прочитал надпись иудейский мудрец Даниил, он объяснил, что письмена предрекают гибель царю. Предсказание сбылось: в ту же ночь Валтасар был убит, а его царство было покорено Дарием. (Книга пророка Даниила, 5).


[Закрыть].

Где-то после одиннадцати часов зловещая тишина опустилась на противоборствующие лагеря; все видели, как лидеры республиканцев нервно совещались. Пробил священный час ночи, трижды священный для великой Республики. В мире наступали не только Новый год, но и Новый век[68]68
  См. предисловие.


[Закрыть]. Зловещее молчание сковало бурлившую Палату и ещё сильнее бурлившие галереи.

Лидер республиканцев встал. Его голос звучал холодно и глухо. Сильные мужчины дрожали, слушая падавшие в зал слова:

– Господин спикер, мы выполнили свой долг перед страной; нам больше нечего сказать, больше не с кем сражаться. Мы не можем стоять здесь, в священных стенах этой Палаты, и видеть, как наши права свободных людей попираются ногами большинства. Мы стремились предотвратить падение Республики, как люди, поклявшиеся сражаться против несправедливости и тирании, но наступает время, когда безысходное отчаяние охватывает сердца тех, кто борется с превосходящими силами. И этот час пробил для нас. Мы верим, что наш народ, великий и щедрый народ Севера, воззовёт к нам: «Хорошая работа, добрые и верные слуги». Если мы совершим ошибку, пусть они осудят нас. Мы, каждый из нас, господин спикер, только сейчас поклялись не находиться в этой Палате и не быть свидетелями принятия этого Закона. Поэтому мы уходим...

– Нет, мои соотечественники! – раздался ясный, металлический, далеко разнёсшийся голос, прозвучавший в Палате чуть ли не сверхъестественным колокольным звоном. В одно мгновение все головы повернулись, и тысячи голосов воскликнули со сдержанной силой:

– Президент! Президент!

Да, на самом деле, это был он, стоявший у «скамьи», и на лице его виднелась тень скорее смерти, нежели жизни. В следующее мгновение Палата и галереи взорвались оглушительным шумом, чьи неуклонно нараставшие и усиливавшиеся могучие волны сотрясали стены. Кто мог остановить этот поток? Снова и снова он вырывался наружу – смешение десяти тысяч слов, завывание, грохот и стон, словно бушующие стихии природы. Несколько раз Президент протягивал свои большие белые руки, призывая к тишине, и капли страха и му́ки, смешанные между собой, выступили на его лбу и стекали по щекам в мольбе о том, чтобы народ либо убил его, либо выслушал. Шум на мгновение ослаб, и можно было услышать, как Президент отрывисто говорит:

– Соотечественники мои, о, соотечественники мои...

Но резкий стук молотка прервал его.

– Президент должен удалиться, – спокойно и холодно произнёс спикер, – его присутствие здесь представляет угрозу нашему свободному волеизъявлению.

Снова раздался оглушительный рёв, а на лице Верховного судьи[69]69
  Ссылки на президента Соединённых Штатов как на «Верховного судью» («Главного магистрата») были обычным явлением в первые годы существования США, хотя сегодня этот термин используется редко. В 1793 году Джордж Вашингтон назвал себя «главным магистратом» своей страны в своей второй инаугурационной речи. В 1800 году Александр Гамильтон написал в частном письме Аарону Берру, позднее опубликованном Берром с его разрешения, что он считает Джона Адамса «непригодным для должности главного магистрата». Джеймс Монро заявил 18-му Конгрессу, незадолго до ухода с должности, в отчёте Палаты представителей от 21 февраля 1825 года: «В силу обязанностей этой должности великие интересы нации в их наиболее важных отраслях находятся под опекой главного магистрата». Авраам Линкольн назвал президента главным мировым судьёй в своей первой инаугурационной речи в 1861 году.


[Закрыть] отразился почти ужас. И снова его большие белые руки поднялись к небесам, умоляя о тишине с таким немым величием, что безмолвие охватило огромное собрание, и губы говорящего не шевелились напрасно.

– Господа члены Палаты представителей, я стою здесь, пользуясь своим справедливым и законным правом, как Президент Республики, чтобы предоставить вам «Сведения о положении страны»[70]70
  В оригинале – «information of the state of the Union», «сведения о положении Союза». Ежегодная речь президента США на совместном заседании Конгресса в начале года, в которой он анализирует текущее положение дел в стране, называется именно «О положении Союза». На русский традиционно переводится как «О положении в стране».


[Закрыть]. Я попросил достопочтенных сенаторов встретиться со мной в этой Палате. Я призываю вас успокоить свои страсти и прислушаться ко мне, поскольку ваша присяга налагает на вас священные обязательства.

В этих нескольких словах прозвучал тон непререкаемой и благословенной власти, почти божественной, способной заставить повиноваться ветры и успокоить бурное море. В глубочайшей тишине и с демонстрацией грубого и природного величия манер сенаторы вошли в Палату, члены Палаты встали, а спикер двинулся навстречу вице-президенту.

Зрелище было грандиозным и трогательным. Слёзы появились в давно непривычных к ним глазах, и при почти незаметном кивке головы Президента капеллан возвысил голос в молитве. Он молился столь мягко и убедительно, что, должно быть, даже самое чёрствое сердце обратилось к благословенным мыслям о мире, любви, братстве и единении. И снова все глаза с величайшим напряжением устремились на лицо Президента.

– Господа члены Палаты представителей, эта мера, которую вы сейчас обсуждаете…

Внезапно вновь ударил молоток спикера, поразив каждую живую душу, услышавшую его.

– Президент, – произнёс спикер с чувством превосходства, вызвавшим с галерей взрыв оглушительных аплодисментов, – не должен ссылаться на законопроект, ожидающий рассмотрения. Конституция гарантирует ему право «время от времени предоставлять Конгрессу сведения о Союзе». Он должен строго придерживаться этого конституционного ограничения или отказаться от участия в заседании Палаты.

Смертельная бледность покрыла лицо Верховного судьи; казалось, он сейчас погрузится в тот сон, который не знает пробуждения, но вместо этого Президент глубоко вздохнул, наклонился вперёд, снова умоляюще поднял руку, и в тот момент, когда он это сделал, колокола города начали отбивать полночь.

Родился Новый год, Новый век, но с последним ударом совпал страшный и громовой залп, как из тысячи чудовищных артиллерийских орудий, и Капитолий сотрясся до самого основания, заставив замереть самые отважные сердца, и покрыть белой краской щёки, которые никогда не знали цвета трусости. Купол Капитолия был полностью разрушен динамитом.

Через несколько мгновений, когда стало ясно, что Палата не пострадала, спикер Палаты внёс на рассмотрение последний абзац Закона. Президента увели, и вслед за ним республиканские сенаторы и представители медленно вышли из изуродованного Капитолия, а счётчики голосов готовились принять голосование Палаты. Колокола звонили, радостно приветствуя Новый век, но похоронный звон был бы более уместным, поскольку Республика Вашингтон больше не существовала. Она умерла так мирно, что мир не мог поверить в известие о её кончине.

Рассвет был холодным и серым, и когда его первый тусклый луч упал на этот разрушенный купол, великолепный даже в своих руинах, единственный человеческий глаз, сияющий дьявольской радостью, долго и пристально смотрел на него, а затем владелец этого взгляда затерялся в бурлящей массе людей, которая окружала Капитолий со всех сторон.

1896