Текст книги "Убей свои сны (СИ)"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Вот и ладушки! – и Мореход хлопает в ладоши. Оглушительно. От этого звука небо раздергивает молния, она ударяет в палубу драккара – да так, что щепки летят, словно в древесину вонзился небесный молот. Мы разлетаемся в разные стороны стаей вспугнутых чаек – и падаем на песок.

Пляж. Город вдали дробится и стекает маревом – древние колокольни перемежаются уродливыми блочными башнями, но колокольни выглядят крепкими и добротными, а башни – покосившимися и ненадежными, точно кривые клыки.

– Хаосом пахнет… – Ноздри Мулиартех вздрагивают. – Тут посеяли зерно хаоса. И оно уже проросло. У этого мира забавные перспективы!

– Он погибнет? – с опаской спрашиваю я. Все-таки это мир Марка! Да, это его мир. Не какого-то выдуманного Аптекаря, а нашего Марка. Не слишком красивый, заброшенный, неухоженный.

Оно и понятно. Марк всегда мечтал об окружающей реальности. Он надеялся увидеть ее – во всей многоликости. Он грезил о ней, как люди грезят о выдуманных вселенных, жаждут оказаться в книге, в фильме, в картине. Он рвался в окружающую действительность всей душой, а она отвергала его, выталкивала вон, в неуютные воспоминания, в дебри страхов и сомнений, которых он не хотел и не любил. Поэтому здесь так скучно. Застывший, безжизненный, бескровный мирок.

Мулиартех делает неопределенное лицо. Не знает. Ну и ладно. Сами узнаем. И сами всех спасем. Бэтмены-водяные, блин.

Я встаю с песка, отряхиваю задницу.

– Разве нам не нужен морок? – обращается к нам Морк. – Так и пойдем – синие, перепончатые?

– Кого тут этим удивишь! – отмахивается Мулиартех. – Одеты – и довольно.

Фоморов не смутишь наготой. Мы не носим под водой ничего, что бы напоминало одежду – ни дурацких лифчиков из раковин, ни набедренных повязок из парусов затонувших кораблей, ни даже украшений, хотя на дне довольно валяется человеческих драгоценностей, чтобы покрыть себя броней из жемчугов и самоцветов с головы до ног. Но среди людей нудистских вольностей позволять не стоит. И мы, посещая сушу, неизменно сооружаем себе одежду – или хотя бы видимость одежды. Сейчас каждый из нас обряжается кто во что горазд: я – в привычные черные джинсы и серо-стальную рубашку ненапряжно-щегольского вида, Морк – в потрепанные бурые штаны и такой же жилет на голое тело, Мулиартех – в свои любимые алые шелка. Хорошо хоть не в кринолин и блонды – с нее станется. Кокетка престарелая.

– Абалдеть! – слышится из-за глыб волнолома. – Меня не научите?

Из-за камня, оправляя задранную разрезную юбку, выходит сущая лапочка – волосатоногий молодец в женском наряде. Личность явно криминального типа.

– Ты кто? – хмуро спрашивает Морк, похлопывая по бедрам в поисках ножа, которого отродясь не носил. Это нам наука. Надо обзавестись оружием. Мало ли какую пакость вытеснило сюда подсознание нашего провидца.

– Я-то? – безоблачно улыбается незнакомец. – Я Фрель. Проститут.

– Ох и не вовремя же тебя занесло на пляж, проститут Фрель, – любезно замечает Мулиартех.

– Да чего там! – беспечно машет рукой мужик в юбке. – Я невезучий. Бить будете? Ну давайте. Я привык.

* * *

Я хлопаю себя по лбу, машу руками, отгоняя летучих людоедов, а Нудд и Бог Разочарования смотрят на меня сочувственно. Сволочи. В их материальных телах питательной субстанции и на один укус не наберется – боги, сильфы, ептыть… А я, бедная вкусная земная женщина, всех собой корми! А ну брысь, сволота!

От резкого удара, взметнувшего в воздух длинный рукав моего платья – синий-синий, словно ночное небо над полоской рассвета – звенящее облако тихо опадает в посеребренную росой траву. Вот и конец комариной каморре! Я удовлетворенно хихикаю. И натыкаюсь взглядом на болезненно сморщенное лицо Бога Разочарования.

– Ты что, малыш? – ласково спрашиваю я, протягивая к нему руку. «Малыш» изо всех сил сдерживается, чтобы не шарахнуться в сторону. Его глаза опасливо провожают мою ладонь, как будто это шаровая молния, медленно проплывающая у него перед лицом.

Куда-то пропадают мысли о том, откуда в моем мире могут взяться несимпатичные лично мне насекомые (думаю, отсутствие комарья не радует местных пташек и лягушек, но у меня – да, вот такая я эгоистка! – другие вкусы), в голове только: как я это сделала? И почему Бог Разочарования боится меня?

– Поэтому ты и опасаешься норн, да? – Я продолжаю расспросы, но руку от лица своего спутника убираю. – Ведь они убивают живое нечаянным взмахом, просто оттого, что их раздосадовали?

Бог Разочарования медленно кивает.

– Я буду очень, очень осторожной. Я же не причинила тебе вреда, когда мы разговаривали в Красивой Руине? А ты меня сначала злил – и сильно. Ты слишком долго продержал нас в яме. При всей нечувствительности к холоду, голоду и сырости мои чувства все-таки были оскорблены. Ты сильно рисковал.

– Почему ты не убила меня? – медленно сглатывает Бог Разочарования.

– Потому что не хочу убивать, других объяснений у меня нет. Мне не нравится убивать. Я не стремлюсь осчастливить этот мир желанием убивать. И представлением об убийстве, как о наилучшем способе решения проблем.

– Это хорошо… – переводит дыхание моя несостоявшаяся жертва.

– Кто-то идет через лес, – бесстрастно сообщает Нудд. Его всевидящие сильфийские глаза обращены туда, откуда не доносится ни звука, ни движения воздуха. Хорошо иметь сильфа в телохранителях.

– Ну-ну, посмотрим, кто сюда ночью прется и зачем… – ворчу я, отступая в тень.

У меня нет оружия, но я сама – оружие. И тем не менее, я безоружна. Я не смогу разозлиться на человека настолько, чтобы уничтожить его физически. Я чересчур современна, благополучна и психически здорова, чтобы мечтать о крови врага, ручьем текущей с моего меча на рукава одежд. Не знаю, что бы меня заставило…

В воздухе раздается звук не громче комариного пения. Не будь я так уверена, что очистила по крайней мере эту поляну, я бы и внимания не обратила. Но это пела стрела. Крохотная, будто спица для вязания. Есть такие спицы, соединенные леской – на них шапочки вяжут. Я сама вяжу на таких спицах, когда у меня кроткое, домашнее настроение, за окном догорает длинный холодный день, и хорошо бы рядом был камин с живым, гладящим колени теплом и мурчащая от гармонии с мирозданием кошка.

И вот эта игла длиной с ладонь и толщиной в спичку торчит в глазнице Бога Разочарования. Глаза под ней уже нет – он сползает по щеке кровавой кляксой. А губы мальчика еще шевелятся, произнося умоляюще:

– Бе-ги… – и тут колени его подгибаются и он падает в траву лицом вниз, в такой позе, что и без дурацкого поиска пульса на шее и запястьях видно – труп. Человеческое тело не принимает таких кукольных, мятых, бескостных поз.

Разве можно убить бога? Разве можно убить божество, пусть и низшее, молодое, не набравшее сил и власти? Разве можно… Все это я обдумываю, расстелившись туманным шлейфом за стиснутой в ледяной кулак кометой, в которую превратился Нудд. Где его широкоплечее поджарое тело, выпяченная нижняя челюсть, орлиный нос? Свищет сквозь лес воздушный снаряд и тянется вслед ему моя тоскливая жалость, точно погребальная пелена.

Первая потеря. Почти незнакомый, ничего для меня не сделавший, никак себя не проявивший… мальчик, несчастный мальчик, которому я обещала защиту и безопасность, которому хотела дать приют в своем мире, с которым собиралась поделиться силой. Какая-то глупость – заговоренная стрела, охота на заблудившихся богов, бесшумные невидимые стрелки в кустах, эльфы, что ли? И вдруг я понимаю, что мы уже довольно давно летим по кругу. То есть нет – описываем восьмерки в пределах круга, точно маятник Фуко[65]65
  Маятник, используемый для экспериментальной демонстрации суточного вращения земли – прим. авт.


[Закрыть].

Нудд не зря так мечется. Нас поймали. Обложили со всех сторон, накрыли сетью, щитом, куполом силы – да хоть сачком, будто ночных бабочек. Чего ради теперь мельтешить, искать в сачке прореху – мы же за этим самым сюда и добирались. За нашим истинным врагом. По лунному Бильрёсту[66]66
  Также Биврест («трясущаяся дорога») – в скандинавской мифологии мост-радуга, соединяющий землю и небо – прим. авт.


[Закрыть], уходившему из-под ног, сшивавшему серебряными стежками долину норн и лес, где нас ждала засада.

Что же получается, сестрицы норны специально нас сюда привели? Они, получается, ЗНАЛИ про охоту на богов?

– Нудд, перестань метаться! – твержу я. – Нудд, мы должны дать себя схватить! Иначе мы так и не узнаем, чьи это люди!

– Если это люди!

– Ну, пусть не люди. Хозяин их – не человек, стопроцентно. И все-таки я хочу с ним встретиться!

– С выколотыми глазами?

– Да хоть с вырезанным языком. Перестань меня защищать. Мое здешнее тело не имеет значения. Я не пострадаю. У меня даже нервного тика не останется, потому что я – не здесь.

Нудд замедляет движение. Действительно, мучения, причиненные тебе подсознанием – для человека привычная, неизбежная, ерундовая боль. А вот информация о том, ЧТО тебя язвит и гложет – величайшая драгоценность. Ради нее всегда приходится касаться больных мест, снова и снова. Уж я-то знаю. Уж я-то вытерплю.

В своем человекообразном обличье мы останавливаемся в воздухе над центром поляны и плавно опускаемся на пружинящие мхи. Из-под каждого дерева на нас смотрят жала стрел. Труп Бога Разочарования все еще лежит там, где его оставили: скрученное предсмертной судорогой тело на ковре из примятых трав – будто картина на темно-зеленом холсте.

– Кто из них Создатель – мужчина или женщина? – раздается командный голос.

– Видар не сказал.

– Придется взять обоих. Не калечить! Во время Последней Битвы Создатель должен быть как новенький! – и душный сачок падает нам на лица, стягивается вокруг, сжимает и спутывает нас с Нуддом.

Видар. Последняя Битва. Где-то я уже слышала это имя… Вспомнить, очень нужно вспомнить. В этом воспоминании – наше спасение. Нет! Спасение целого мира, изъеденного предательством.

* * *

– Фрель, когда тебя бьют, надо не привыкать, а учиться драться! – рявкает Морк. Тот еще боец. Воин, но не боец. Он что, собирается наставлять этого трансвестита в искусствах единоборства, в которых смыслит не больше новорожденного осьминога?

– Я пытался. – Наш новый знакомый обреченно вздыхает. – Но у меня не получается. И потом… Если сопротивляться – убьют. Если лежать, как дохлый краб – поколотят, деньги отберут и уходят.

– А это смотря как сопротивляться! – упорствует Морк. Мачо. Мой неопытный, но амбициозный мачо.

– Ладно, о твоей несчастливой судьбе мы по дороге побеседуем, – прекращает дискуссию Мулиартех. – Ада, ты видишь Марка?

– Он очень изменился. Сидит где-то недалеко. На стене – свиная голова, вокруг столы и люди, много людей. Все смотрят на него.

– Свиная голова – это в «Кабаньем взбрыке»… – бормочет Фрель. – Только меня туда никогда не пускали, это шикарная обжираловка…

– Показывай дорогу, – велит Мулиартех. – Заодно и поужинаешь. С шиком.

Хорошо, что мы наткнулись на Фреля. Никакое чутье не вывело бы нас на короткую дорогу к центральной площади. А длинными дорогами мы бродили бы вечность. Переулки, кривоколенные, кривостенные, криводушные, впадали друг в друга и разбегались, точно в ужасе от нежелательной встречи. Мы пролезали через дыры в оградах, мяли чахлую поросль на чужих клумбах, ныряли в подворотни и скакали через мусорные кучи, словно стая диких лис в городских джунглях.

«Кабаний взбрык» раскрыл нам двери, как объятья. А дальше все было очень хреново.

Марка я узнала лишь по знакомому абрису души. Тело его превратилось в развалину. Седой, тощий, взлохмаченный, словно старый бездомный пес, он сидел, забившись в угол и что-то бубнил. А вокруг стыли в изумлении Гвиллион и несколько дородных привидений, выглядевших намного лучше постаревшего провидца. При нашем появлении они вскинулись, как встрепанные, и даже Мореход выглядел несколько смущенным.

– Ну?! И что ты с собой сотворил?! – рявкнула Мулиартех на весь зал. Не сбежавший до сей поры народ группками и поодиночке потянулся к выходу.

– Ада… – поднял на меня провидец затуманенные не то глаукомой, не то унынием глаза. – Ада, я не сделал того, что ты велела. И он отомстил. Он вселился в меня. Я его чувствую внутри головы, Ада. Он хочет заставить меня все вернуть.

– Не заставит. Умереть – это пожалуйста. А возвращать назад ты ничего не будешь. – Сейчас у нас одно спасение – быть категоричными до жестокости. Здешний Аптекарь, или как его теперь называть, должен понять: победа ему не светит.

– Я… не… могу… умереть, – с трудом выговаривает Марк. – Он мне не даст. Я бы умер, только бы от него избавиться. Господи, какой же это мерзкий старый говнюк!

– Ну, ты его затем сюда и вытеснил, чтобы не встречаться с его мерзостями, – рассудительно замечает Мореход. – А он в твоем неприбранном мире разгулялся, стал несколько мерзее, потом еще мерзее – и вот, дозрел… до совершенства.

Я вглядываюсь в душу Марка. Ничего особенно мерзкого я в ней не вижу. И вообще не вижу ничего нового. Обычная мужская душа: инфантилизм, похоть, жадность, самомнение, тревога, обида на весь свет и вера в свой неувядаемый талант. Нормально. Главное, что талант Марка никуда не делся и по-прежнему сиял теплым светом, словно золотой топаз, просвеченный яркой лампой.

– Да ничего особенного, – прихожу к выводу я. – Конечно, пропорции слегка поменялись, но ты все тот же, что и был. И скоро станешь прежним. И даже лучше прежнего. Потому что прозреешь. Обязательно прозреешь.

– А что ТЫ чувствуешь, Марк? – Морк присаживается на корточки у ног провидца и кладет синюю ладонь ему на руку.

Но Марк, поморщившись (!), освобождается. Он глядит Морку в лицо с изумленной неприязнью, словно видит того впервые. Потом обводит нас глазами и сглатывает с таким видом, точно его вот-вот вырвет. Хотя отвечает нормальным голосом, размеренным и четким:

– Мне почему-то отвратительны все вы. И ты, и Мулиартех, и Ада. Мне кажется, что у вас на коже – липкая слизь, а души еще гаже, чем тела. Мне хочется гнать вот этого, – он указывает на Фреля, но не рукой, а каким-то ящеричьим движением головы, словно хочет проткнуть нашего приятеля подбородком, – кнутом вдоль набережной. Лупить его, пока в мясе не забелеет позвоночник. Забить до смерти. А потом вернуться и сжечь «Кабаний взбрык». Нефиг ему красоваться тут, будто прыщу на жопе.

– Гомофобия, ксенофобия и ненависть к богатеньким Буратинам, – равнодушно констатирует Мулиартех. – Ничего себе, «все тот же». Мальчик здорово поплохел с нашей последней встречи.

Мне приходится согласиться. Марку были противны подобные чувства, он от них отказался, но вытравить окончательно не смог. И здешний Аптекарь, средоточие отвергнутых норм морали, пустился на хитрость: открыл своей личности путь из темных глубин прямо в разум провидца. Чтобы превратить умного, терпимого, современного парня в кучу, гм, устаревших понятий.

– Мореход, как вывести эту дрянь? – поворачивается к господину бессменному консультанту Морк.

Неправильный вопрос. Марк – не дом, зараженный термитами и тараканами. Его нельзя опрыскать ядом и вымести дохлых паразитов за порог. Мореход, как я и ожидала, пожимает плечами и попыхивает трубкой. С удрученным видом. Хорошо хоть приличествующее выражение лица надел. Внутри-то он наверняка ладошки потирает: ага, загадка! Ага, задачка! Ага, развлеченьице! Ну вылитый доктор Хаус.

– Одно хорошо, – окрепшим голосом произносит Марк. – Я сознаю, насколько я мерзок, и не желаю тут оставаться. Если торчать в городе, я его засру собой. Буду мешать Мэри Рид и этим троим кошмарикам ломать все, что я тут наваял. Расшатывать систему не позволю. Буду таскаться за ними и ловить случай подгадить. Мне пора уходить.

– Куда же ты пойдешь, бедолага? – неожиданно встревает Фрель. – За чертой города – селитряные пустоши, в обе стороны, черт его знает докуда. Если их пересечь, окажешься в пустыне. Солончаки и скалы, ничего кроме солончаков и скал. Я пробовал уйти отсюда, найти другое место для жизни, но…

– Но тебе придется попробовать еще раз, парень! – поднимается на ноги Морк. – Вот вместе и попробуем. Пройти через ад и найти что-нибудь. Для жизни.

– Зачем? – шепчет Марк, зажмурившись. Видимо, чтобы не смотреть на нас, таких отвратительно-липких обладателей гадких тел и гадких душ. – Зачем ты хочешь убить себя? И его? И их? – он, не открывая глаз, вытягивает старчески-дрожащую, слабую руку в нашу с Мулиартех сторону. – Вы же не можете жить без воды, я помню.

– Это вода не может жить без нас, – мягко говорю я. – Вода притягивает нас к себе, а мы притягиваем ее. С нами ты и Фрель в безопасности. И там, где нет воды, она появится, если мы ее позовем. Собирайся. Незачем сидеть здесь и считать потери. Пустыня заждалась.

Я не боюсь пустынь. Фоморы могут устроиться в песках не хуже, чем в городе. Не зря же мой кузен Асгар всей душой прикипел к барханам и дюнам, роет там и роет, будто суслик. Он – душа любой археологической экспедиции, залог того, что не придется замораживать работы из-за типичной проблемы – слишком дороги поставки воды на место раскопок. Где Асгар – там и вода. Его считают славным, удачливым парнем, практически талисманом. Неужто Марк сдрейфит тронуться в дорогу в окружении целых трех талисманов?

– Я пойду. – Голос у Фреля тверд и звонок, в нем звучит отчаянная храбрость отчаявшегося человека. – Я пойду, если позовете.

– Если этот п… – Марк буквально берет себя за горло и придавливает готовое сорваться с языка слово. – Если этот парень не трусит, то мне и подавно бояться нечего. Вот только… на что нам надеяться? Там, за гребаными песками, кой ляд нам светит?

– Ох и нудьга же твой новый жилец! – морщится Мулиартех. – Какая разница? Оставаться здесь тебе нельзя, в море лучше не соваться…

– А почему, кстати? – вскидывается Морк. – Ведь Мореход на своей ладье нас куда угодно доставит?

– Но не к себе, – размеренно роняет Мореход. – Не. К. Себе.

Действительно. Нового себя в круизе не обретешь. Можно до опупения мотаться по водам в драккаре или на борту «Куин Мэри», во что мореходову «ладью» ни обрати, – а себя не обрящешь. Солнце, соль, пески – хорошее место для того, чтоб вынуть душу и заменить ее новой. Более качественной.