Текст книги "Личный демон. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Когда-то (наверное, в раннем детстве), маленькая Катя протестовала против такого обращения. Часами на все вопросы и требования отвечала «нет!», а в ответ слышала безразличное «хорошо» – и получала ту самую кашу, мультики и теплую кофту, от которых столь яростно отнекивалась. Взрослая жизнь не оправдала надежд: так же равнодушно и терпеливо она снабдила Катерину тем, что Катя, по мнению жизни, заслужила. Не спросив, разумеется, катиного согласия.

Катерина, несмотря на свою незначительность, понимала, что происходит. И с годами говорила все меньше и меньше: зачем слова, когда пожатие плеч и неопределенная улыбка дают тот же эффект, что и целая речь? В душе Катя надеялась: вот сейчас, сейчас ее молчаливость примут за глубину и мудрость! Пусть не спросят ни совета, ни согласия, но пусть примут катину жертву, пусть осознают ее, Кати, внутреннюю силу и смирение! А потом и эта вера испарилась, ушла по холодку одиночества вслед за девичьими мечтами. Осталось лишь несколько осколков: «да», «хорошо», «ладно», «сделаю», «да что ты» и «пока». Но отчего-то Катерину не считали молчуньей. Все были уверены: она болтлива, как все женщины, и как все женщины, часто болтает лишнее.

От этого можно было сойти с ума. Если, конечно, продолжать протестовать и отвечать беспомощно-злобным «нет!» на все подачки жизни.

Но гора и старик на ней, сплавленные в единое целое, молчали не потому, что им нечего было сказать или некому было их выслушать. Они молчали, зная цену своему слову. Они понимали: слово любого из них поколеблет небо и землю. Они молчали оттого, что судьба у них была такая – молчать. По иным причинам, но они были обречены безмолвию так же, как Катя.

Зато черный и белый клубки болтали не умолкая. Из них раздавались голоса, показавшиеся Катерине знакомыми.

– Умирает, – сказал черный клубок.

– Убегает, – возразил белый клубок.

– Далеко? – спросил черный.

– На мою сторону, – ответил белый.

– Догонишь? – хихикнул черный клубок.

– Не тебя же просить, – буркнул белый.

Старик даже бровью не повел. Видимо, ему и без глупостей черного и белого клубков было чем себя занять. Воздух вокруг вершины гудел и сворачивался в тугие кольца, безостановочно ходившие вверх-вниз, из-за чего седобородая фигура рябила и расплывалась. Старец пахал как проклятый без единого движения.

Катя еще раз вызвала у себя чувство собственного величия и причастия чему-то вселенскому. А потом глянула свысока на белый клубок, который как раз достиг подножья, размотавшись в нитку – и начал путь вверх, сам собой сматываясь обратно. Пробираясь между камней, пучков сухой травы, изломанных деревьев, цепляющихся за склон, клубок упрямо возвращал себе прежнюю округлость и величину, вот только белизна его… Вблизи он казался меланжевым, пестрым от пыли и мусора, налипших по пути к подножью. Катерине вспомнился любимый белый свитер, забытый при переезде к Игорю в груде отринутого девчачьего барахла. И когда в следующий раз Катя вспомнила о нем, выяснилось, что мама нашла его и приспособила для работы на даче. Некогда белоснежный, свитер превратился в изжелта-серый и никакое стирающее средство прежней белизны ему не вернуло. Не вернуло бы. Катя лишь тихо вздохнула над пострадавшей вещью и молча опустила ее в мешок с мусором. Всему свой срок и своя судьба. Даже свитерам.

– Катя, выпейте, выпейте, Катя! – вдруг прошептал клубок и подпрыгнул, надвигаясь на Катерину, закрывая ей лицо, точно пытаясь задушить. Катя закричала и отмахнулась. И бешеный горный водопад ударил в ее раскрытый в крике рот…

* * *

– Что? Что? – беспомощно повторял Анджей, вытирая мокрое катино лицо краем простыни. – Больно, да? Где болит?

– Кх-ха-а-а… – выдавила Катя, приходя в себя и втайне радуясь, что спит сегодня в новой, необтрепанной пижаме, а не в старой футболке с обмахрившимся подолом и дыркой вместо ворота. – Я в обморок упала. Извините, обычно я… – Катерина привычно улыбнулась неопределенной улыбкой и пожала плечами. Как правило, после этого жеста собеседник тоже улыбался и все за Катю договаривал.

Но Анджей не улыбался и явно ждал, пока Катерина закончит фразу. Это было… странно. Не так странно, как чувство горнего величия, посетившего Катю во время видения, но все-таки довольно странно.

– А где Наама? – от растерянности ляпнула Катя и почувствовала, что краснеет. Конечно же, этот, реальный Анджей не мог знать Нааму и прочих, хоть и был Цапфуэлем всего… всего несколько минут назад. Луна так и не зашла, она цеплялась за ветки деревьев, точно белый клубок на склоне горы и на ее поверхности тоже проступали серые пятна.

– Там! – махнул рукой Анджей. – На балконе. Я ее выгнал.

Катя обомлела.

Сейчас, вот сейчас она наберется смелости и спросит: «Цапфуэль, это ты?» А потом: «Так что ты решил – нужно тебе влюбляться в меня или не нужно?» Только надо расхрабриться, забыть о том, что после таких вопросов сын ее тетки, пожилой очкарик, должен счесть Катю сумасшедшей, отвести глаза, выбежать из комнаты, покидать вещи в чемодан и уехать обратно в провинцию первым же поездом – или… Или выпрямиться, засеребриться лунным блеском и надменно заявить: ее, Кати, дальнейшая судьба решена, как оно бывало всегда, без катиного участия, так что пусть Катерина благодарит и кланяется, впереди у нее несколько лет светлой и чистой любви, жаль, жемчужинка мелковата…

– И зачем вы ее пускаете? – продолжил Анджей. – Нахальное невоспитанное животное. Может, у нее блохи! Ее бы сперва к ветеринару, привить и паразитов вывести. А вы прикармливаете и думаете, будто она вас любит.

В его голосе звучала почти детская обида, невозможная для ангела луны или кто он там среди небесных чинов, сияющий Цапфуэль.

– Я же не специально, – оторопело запротестовала Катя.

– Ну да, окна настежь, вон молоко для нее у кровати… – Анджей покосился на бутылку молока, которое Катерина, по стародавней привычке, пила перед сном и вечно забывала убрать в холодильник.

Он ничего не знает, поняла Катя. Приблудная кошка, стареющая женщина, два бесприютных существа, погруженных в себя, молоко на столике и пыльная луна в окне. Идеальная мизансцена одиночества. Без всякой мистической подкладки.

– Я больше не буду, – растроганно пробормотала Катерина. – Ее, конечно, надо помыть, – мстительно добавила она через некоторое время.

– Конечно! – с таким же мстительным чувством согласился Анджей. И ушел.

Наверное, все еще сердится, подумала Катя. Но через пару минут из ванной раздалась истошная кошачья брань. С ужасом Катерина выслушала большой матерный загиб относительно предков Анджея и Кати, их сексуальных предпочтений и физических отклонений. Когда Наама перешла на незнакомые Катерине языки, проклиная живущих в квартире до седьмого колена, Катя сообразила: все это время Анджей лишь повторяет «ну потерпи», «хорошая кошка» и «будешь чистая», а значит, виртуозного кошачьего сквернословия не понимает, слышит только отчаянный мяв! Мужчина бы не потерпел подобных высказываний о собственной матери и о собственной потенции. Не одно, так другое непременно вызвало бы возражения.

– Мыло и воду она ненавидит, – хмыкнул кто-то, как показалось Катерине, парящий под самым потолком. И лишь присмотревшись, Катя увидела сидящего на форточке Тайгерма. – Правда, пять веков тому назад и люди мылись редко, а уж кошки-то… – И котище распушил усы, прислушиваясь к стенаниям Наамы. – Зря вы так с ней. Она только пуще озлится.

– А… кто вы? – осторожно прошептала Катя.

– Мы? – задумчиво переспросил кот. – Черные кошки и коты. Числом пятьдесят. Жертвы человеческой жажды.

– Жажды чего?

– А кто вас, людей, знает, – ухмыльнулся Тайгерм. – Думаешь, нам докладывали, чего от нас хотят, когда жгли заживо на перекрестке?

– И оттого вы превратились в демонов? – догадалась Катерина.

– Сначала мы превратились в пепел, – деловито сообщил кот. – Скажи Цапфуэлю, пусть не мучает Нааму больше. Чище, чем после тайгермова огня, никто из нас не станет.

– Это не Цапфуэль! Это Анджей! – запротестовала Катя. – Он ничего про Нааму не знает!

– Всё он знает, – проворчал Тайгерм. – Только себе нипочем не признается. Как и все вы. Люди! – и презрительно подняв толстый, словно волосатое полено, хвост, кот сгинул во тьме – лишь тополя ветками качнули.

Глава 2
Демоны хитры, ангелы беспощадны

С того времени, как в ее теле появилась непрошеная гостья, Катя разлюбила солнце. Раньше не было для Катерины ничего прекраснее, чем замлеть на солнцепеке, ощущая тепло как ласку и рассматривая игру алых бликов под сомкнутыми веками. В этот миг она чувствовала себя рептилией, пойманной холодом ночи в ловушку неподвижности. Солнце понемногу возвращало ее к жизни. Но теперь, напротив, солнце казалось Кате ловким, изощренным убийцей, игра бликов на внутренней поверхности век – отблесками пожара, пожирателя живой плоти. Восходящие потоки теплого воздуха пахли для Катерины не прогретой землей, а паленой шерстью и горелым мясом.

Катя боялась, что скоро, очень скоро, задолго до того, как демон поглотит катеринино тело, в его ненасытной утробе растворится истончившаяся человечья душа. Уже сейчас Наама использует как футляр, как логово не только плоть смертной женщины, но и ее мозг: смотрит через катины глаза, слушает катиными ушами, заменяет катины чувства своими, без жалости уничтожает немногочисленные катины пристрастия… А там, глядишь, и за память возьмется – одно сотрет, другое изменит, третье перетолкует – и станет катина жизнь чужой, далекой и плоской, точно виденное в детстве взрослое кино про непонятные страсти и недоступные радости.

Демоны хитры – что стоит Нааме обмануть смертную женщину? Пообещать последнюю подачку – несколько лет жизни, счастливой и яркой, да и прожить эти несколько лет вместо Кати, обделывая свои грязные делишки и превращая женское тело в кошачий домик…

Сперва Катерина стеснялась своих сомнений и страхов: вдруг демон читает ее мысли? Даже наверняка читает, злится, а может, втайне посмеивается над беспомощностью жертвы. И все-таки Кате было неудобно думать о Нааме плохо. Как будто Катерину застукали, когда она самозабвенно о ком-то сплетничала. Выдавала чужие секреты или делилась собственными.

Еще в школе Катя заметила, что девчонки, ведущие дневники, делятся на тех, кто прячет свою писанину даже от близких подруг, и тех, кто всем предлагает «причаститься». Тогда же, в школе, испробовав оба варианта, Катя познала предательство, измену и позор. И еще поняла: когда-нибудь взрослой, разумной Катерине Александровне будет очень-очень стыдно за нынешнюю дуру Катьку. А за что? За наивное, девчоночье, безграмотное: люби меня как я тебя и будем вечно мы друзья, кто любит более меня пусть пишет далее меня, ведь бывают чудеса было сердце стало два… Дура ты, Катька.

Что ж, вот он, свидетель того, какая она, действительно, дура, прерывисто вздыхает во сне у нее под ребрами, подрагивает в кошачьем сне вполглаза, грозиться ее, Катю, съесть. На место неловкости все чаще приходила злость: ну почему, почему она, Катерина, от природы овца, нелепое покорное животное с желтыми комьями у зада? Почему она не черная кошка с тяжелым и независимым нравом? Почему она – жертва, которой позволено жить и дышать, пока ее походя не втопчет в грязь очередной вершитель судеб?

– Если не ответишь на все мои вопросы, буду мыть тебя каждый день, – тихо, но внятно произнесла Катя, обращаясь к собственному солнечному сплетению. – Так что готовься, вечером поговорим.

Наама лишь передернулась, явно не в восторге от катерининого предложения. Но Кате было уже все равно.

Первым словом демона после выхода наружу было:

– Наконец-то.

– Что наконец-то? – Катерина, не мешкая, приступила к допросу.

– Наконец-то Кэт проснулась.

Кэт! Агрессивная сексапилка, которой Катя никогда не была? Нет, той Кэт нет и никогда не было. Ее попросту не могло существовать даже на изнанке катиного «Я». Что же за Кэт могла прятаться в тени всем известной Кати, беззащитной овцы?

– Думай, думай… – одобрительно заурчала Наама.

У Катерины вдруг мучительно зачесалась щека. Правая, сгоревшая. Катя подняла руку, коснулась омертвевшей половины себя: безбровый лоб, слепой глаз, голый висок, парализованный угол рта… Там, в глубине, затаилась никому не известная Кэт, не похожая ни на девчоночьи мечты о крутой пожирательнице мужчин, ни на страшные сказки о безжалостных маньяках, таящихся за масками благополучных домохозяек. Катерина чувствовала: ее Кэт – не маска, отброшенная из-за уродства или вульгарности. Кэт – сила, без которой ей, Кате, не выжить в мире, населенном черными равнодушными демонами, знающими только свою выгоду и никакой жалости. Эта сила, подобно гироскопу, указала бы ей путь, утихомирила метания и защитила…

– Не надо! – выкрикнул, входя, Анджей. Нет, Цапфуэль. Катерина еще в прошлый раз заметила: ангел луны двигался с трудом, точно преодолевая непривычное ему сопротивление воздуха и бремя гравитации. – Не слушай ее! Не буди гнусную тварь!

– Ты про Кэт говоришь? – зло прищурилась Катя. – Между прочим, она часть меня. И никакие кошки, живые или горелые, тут ни при чем. Кэт всегда была со мной, просто я ее не замечала…

– Не замечай ее и дальше, – почти умоляющим голосом перебил Катерину Цапфуэль. – Ну почему, почему вам, людям, даже не самым плохим, так нравится шарить в темноте? Что вы надеетесь там найти? Почему вам не живется на свету?

– Потому что на свету живут только поденки, понял, стерильный идиот? – взвилась Наама. – Тебе дай волю, ты нас всех в поденок превратишь, в чистые, невинные созданья, которые не едят и не какают! Дай ты этой душе самой решить, сколько тьмы она впитает. Не лезь с нравоучениями!

– Ты и тебе подобные запятнали тьмой достаточно душ, чтобы у нас осталось время для наблюдений, – отчеканил ангел луны. – Если убить тело сейчас, душа обретет лучшую участь, чем та, что ты ей уготовила! – И Цапфуэль занес руку, словно выкованную из металла – руку-молот, руку-секиру.

Вопль Наамы слился с визгом Катерины, они брызнули в разные стороны, точно обе были кошками, кулак ангела луны обрушился на спинку дивана, прорвав слой обивки и разнеся в щепы деревянную раму. Наама прыгнула Цапфуэлю на загривок и вгрызлась в основание шеи, раздирая когтями застиранную клетчатую рубашку Анджея, что казалась пластинчатым доспехом на плечах ангела луны.

– Дядя Андрей! Андрей, мать твою! – раздался витькин крик и на руке Цапфуэля повисло такое тщедушное, такое слабое человеческое тело. Тут уже и Катя с воем кинулась к ангелу луны, готовая принять удар в голову, смерть от черепно-мозговой травмы, неведомую «лучшую участь», только бы Витя не пострадал, только бы страшный Цапфуэль не тронул ее сына.

– А? Что? – вдруг забормотал Анджей, оседая на разваленный пополам диван. Лунный блеск сошел с него, будто серебро с медного подсвечника. – Нехорошо мне как-то…

– Дядь Андрей, ты чего? – Витька ожесточенно тряс Анджея за плечо. – Чего ты?

– Это лунатизм, – с неизвестно откуда взявшейся уверенностью произнесла Катя. – Он лунатик. Ходит во сне. Вот, зашел сюда, упал на диван, сломал… нечаянно. – С каждым словом Катерина ощущала, как вера в простое объяснение заполняет сознание сына.

– А оно лечится? – с тревогой поинтересовался Виктор.

– Конечно, лечится. Врача хорошего найдем – и вылечим, – успокаивающе бормотала Катя, помогая тащить тяжелое, точно серебром налитое тело в большую комнату. – Придумаем что-нибудь. Не бросать же хорошего человека из-за таких пустяков…

Витька нисколько не протестовал против ироничного «пустяк» применительно к попытке убийства. Катерина и сама поразилась тому, как мало ее это задело. Сейчас важнее всего было держать Андрея-Анджея-Цапфуэля в поле зрения. Слабая и трусоватая Катя отчетливо понимала: выгони она теткиного сынка из дома, исчадие лунного света пронесется по городу всадником апокалипсиса. Просто потому, что вовремя убитый неиспорченный индивид имеет шанс попасть в рай – или куда там попадают хорошие детишки. Оказывается, ангельская система ценностей тоже может рождать чудовищ.

– Уф-ф! – вздохнули они на пару с кошкой, вернувшись в разоренную катину комнату.

– Гулять сегодня пойдешь? – мрачно поинтересовалась Катерина.

– Я должна, – качнула головой кошка. – Слушай… А пошли со мной? Уж очень Цапфуэль в полнолуние нравственен и глуп становится. Как бы чего не вышло.

– Да. Неохота мне мученический венец принимать, – вздохнула Катя и открыла шкаф. – Что хоть надевать-то? Куда пойдем?

– На помойку! – сказала как отрезала Наама. – Навестим Сабнака, демона гнилья.

Катерина только глаза округлила – а что тут скажешь?

* * *

Катя еще помнила время, когда на этом самом месте размещалась бескрайняя свалка, понемногу завоевавшая овраг и протянувшая зловонные щупальца к жилым кварталам. Речка, протекавшая между мусорных курганов, играла всеми цветами радуги даже под хмурым осенним небом, а курившиеся вдали дымки накрывали район неистребимым запахом паленой резины. Свалка казалась вечной и незыблемой, как советская власть. А потом и власть кончилась, и свалки не стало.

Сейчас на ее месте возвышались дома, вычурные, словно замок темного властелина в фэнтези, разве что выбивались из образа теннисные корты, загоны с холеными пони и забитые иномарками парковки.

– Ну Сабнак, ну размахнулся! – ухмыльнулась Наама.

– А разве он не демон гнилья? – удивилась Катерина.

– Гнилье разное бывает, – философски заметила кошка. И направилась не в узкий проход для пеших посетителей, мимо бдительного ока охранника, а прямиком в ворота, распахнутые для проезда зверообразных авто, сверкающих тюнингом, точно голодным оскалом. Не остановил их охранник, даже глазами не проводил, будто и не его это дело, что за женщина с кошкой входит на вверенную ему территорию.

Странная женщина со странной кошкой.

Катерина, выбирая имидж, послушалась Нааму: повязала изуродованную проплешинами голову банданой, закрыла кожаным кружком рыбий мутный глаз, глянула на себя – прямо карнавальный костюм! Только в трех шагах сквозь рыжие столичные сумерки видать: не карнавал это. Так же, как порубленному в схватке морскому волку полированный крюк вместо живой руки – не модный аксессуар.

Может, потому и сползала улыбка с лица случайного прохожего, встретившего весенней ночью «пиратку» в сопровождении худой черной кошки. И застревала в горле заготовленная шутка. Словом, если кто и посмеялся над Катериной, то только Сабнак, старый демон.

Сабнаково логово (называть это квартирой не хотелось, хоть и растопырилось жилище на пол-этажа) казалось неуместным в пафосном дворце для новых русских, до того неуместным, точно во сне привидевшимся. Огромные пространства от полов красного дерева до лепнины на недосягаемо высоких потолках были забиты хламом и отбросами. Издали казалось: открыли окно квартиры с новехоньким евроремонтом и антикварной обстановкой, да и насыпали поверх кожи и позолоты тонну дряни из мусоровоза. И только вблизи различишь: куча, над которой вьются мухи, сплошь из банок с высохшей фуа-гра (тысяча рублей двести грамм!) состоит, груда металлического лома щетинится старинными канделябрами, смятыми и перекрученными, будто под ударом гигантского кулака, на лежаке жеваным комом валяются шелковые простыни, на окнах качаются рваные портьеры ручного шитья с золотым галуном, неразличимым под слоем пыли…

Славно замаскировал свое богатство демон Сабнак! Ни вещицы не пощадил!

И тело, доставшееся ему в аренду, молодое, в тренажерных залах накачанное, на дорогих курортах загоревшее, не пощадил. Видать, последний сезон донашивал: щеки полыхают чахоточным румянцем, прямой римский нос предсмертно заострился, несходящий отек превратил глаза в щелки, а некогда мужественный овал лица – в полную, даже можно сказать, опухшую луну. Встретишь такого возле помойки – обойдешь по широкой дуге с деланно-равнодушной миной, закрыв сердце от сочувствия крепко-накрепко.

– Эк она тебя разукрасила, девушка! – рявкнул бомжара, выползая навстречу ошеломленной Кате из мусорного лабиринта. – Хоть сейчас на широкий экран!

– Здравствуй, Сабнак, – сухо поздоровалась Наама и лапой носок катиного сапога придавила, чтоб подопечная не сбежала. – Вижу, ты достиг своей гармонии?

– Нет, пока не достиг, – вдруг закручинился демон. – Соединять несоединимое научился, а гармонии нет, как и не было.

– Отчего же? – светски-любезным тоном осведомилась кошка. – Тут тебе и богатство без заслуги, тут тебе и нищета без вины. Порченые людишки, порченое добро – все как ты любишь.

– Много ты в любви понимаешь, хвороба шилохвостая… – огрызнулся (или все-таки усмехнулся?) Сабнак. – Это она перед тобой выпендривается, палачом старого демона выставляет, – обратился демон к Кате, и в голосе его мелькнула нота беспокойства. – Дескать, погляди, погляди, до чего демоны своих людей доводят. Радуйся, что не к Сабнаку в лапы угодила. Но поверь мне, девушка, Сабнак каждого из них – каждого! – пытался сделать счастливым. И свободным.

– Кажется, я понимаю… – неискренне улыбнулась Катерина.

Слыхала, слыхала Катя про соблазны демоновой свободы: голодные, больные, никому не нужные люди, добывающие пропитание из помойных куч, тратящие деньги лишь на курево да на выпивку, но ни черта в этой жизни не боящиеся – чего им терять, когда все отнято, до последней крохи человеческого достоинства. Вот хоть нынешнему телу демона, бывшему холеному мажору, чего бояться – банкротства? презрения? одиночества? Все уж пройдено, пережито, забыто и похоронено здесь же, в кучах некогда вожделенного барахла. Тяжело из такой дали возвращаться к людям, даже если тебя еще помнят, даже если в тебя еще верят. Трудно повернуть назад, когда встает над горизонтом лицо полной свободы – оплывшее, безразличное, пустое и непостижимым образом напоминающее лицо бодхисатвы.

– Умная девушка, – одобрительно пробормотал Сабнак. – Боится, а все-таки головой думает. Обычно женщины ругают старого демона: антисанитарию развел, все только портишь – души, тела, вещи, экологию… Разве старый демон виноват, что людям нравиться портиться и порченое? Разве Сабнак их такими создал? Разве Сабнаку без разрушения жизнь не мила?

– А разве нет? Разве ты не любишь разрушать? – неожиданно возразила Катя, хоть и пугал ее до жути бомжеватый бодхисатва, окруженный разлагающейся роскошью.

И тут демон осторожно и очень значительно, словно боялся прослушки – а знак-то подать надо! – отрицательно покачал головой. И еще раз. Нет. Нет.

Наама беззвучно взлетела на груду неопознанной рухляди, накрытую разлезшимся норковым манто, в серебристом ворсе которого лениво копошилась моль, испуганно замахала на Сабнака передней лапой: молчи! молчи!

– Вот дураки… – усмехнулась женщина, возникшая в обшарпанном арочном проеме точно из воздуха. – Ну не дураки ли эти демоны, дорогая? Каждому встречному и поперечному рассказать пытаются, что не любят своего главного занятия, своего образа жизни, своего предназначения и вообще всего, с собой связанного. Что на весь этот ужас их обрекли мы, ангелы и полуангелы, жестоко извратившие замысел создателя. И полагают, будто мы их не слышим. Хотя их не слышат люди, а мы слышим прекрасно – и слова, и мысли, и чувства…

– Знакомься, девушка, это Мурмур, – безнадежно дернул щекой Сабнак. – Вот уж кто палач, так палач. Все проводники между мирами мертвых и живых палачи, но этот еще и экспериментатор.

Мурмур была (а может, был?) красотка, какие получаются из спортивных мужчин, сменивших пол: длинноногое, узкобедрое, широкоплечее и при этом подчеркнуто женственное существо. Всенепременные каблуки, корсет цвета артериальной крови с кружевами поверху и понизу – не то белье, не то платье, лицо запудрено до костяной белизны и наново нарисовано – черным и багровым по мертвенно-белому. Череп с окровавленной пастью, образ для мексиканского Праздника мертвых. Отчего-то померещилось: обе они – что Катя, что Мурмур – обломки маскарада, прокатившегося неподалеку и расплескавшегося в темном, ухоженном овраге, где раньше гнили отходы, а теперь зеленеет мавританский газон и в паддоке тихо бродят чьи-то любимые пони.

– Вы ангел? – недоверчиво поинтересовалась Катерина. – Как Цапфуэль?

– Нет, не как Цапфуэль, – лицо Мурмур сложилось в улыбку, не отразившуюся в глазах. – Я понимаю, ты новенькая, но спрашивать такое – все равно, что спрашивать: ты человек? Как Гитлер и Савонарола?

– Значит, сравнение с Цапфуэлем для вас оскорбительно? – брякнула Катя, чувствуя, как увязает в древнем, словно само мироздание, споре, влезать в который ей не по чину и не по уму.

– Оно… неуместно. – Мурмур рассеянно покрутила пальцами в воздухе, будто рассматривая вино в невидимом бокале. – У каждого из нас своя цель и свой выбор. Иной ангел беспощадностью ближе к демону, чем к собратьям по ангельскому чину. А демоны, искушая людей, делают то же, что Харут и Марут, предлагающие дар колдовства слабым, приземленным людским душам…

– Так я и знал, что ты припомнишь именно этих, – пробурчал Сабнак, – своих предшественников. Сначала они растлевают хозяина, потом ты находишь раба…

– Мурмур приводит вызванного духа к колдуну и заставляет повиноваться, – с отвращением процедила Наама.

Все ясно. Для демонов Мурмур – конвоир, а то и егерь, который гонит их на флажки, обрекает на унижения и пытки, и вдобавок экспериментирует, гад, совершенствуется в мучительстве. А еще этот ангел с кошачьим именем смотрит на Катю с усмешкой, читая ее мысли, как подвернувшуюся газетку. Скучное, должно быть, чтиво.

– О, совсем не такое скучное. – Улыбка ангела острей ножа. – Всегда интересно, что пересилит: страх или любопытство. Сейчас ты думаешь о том, что я делаю, но и о том, зачем я это делаю. Ищешь объяснение – и ведь уже почти нашла! – И Мурмур беззвучно зааплодировала Кате, смертному отродью, в котором любопытство пересилило страх.

– Разве? – Катерина беспомощно оглянулась в сторону Наамы. Но кошка не смотрела в сторону Кати, неподвижная и строгая, словно статуя Бастет. – Я, правда, подумала: демоны помогают нам выжить. Без удовольствий, запретных и разрешенных, ни один человек не выживет. Зато вы, ангелы, следите за тем, чтобы выжил не человек, а человечество. Поэтому вам плевать на судьбу каждого из нас, как природе плевать на судьбу отдельной особи. Счастье – такая разрушительная вещь… Но, наверное, я все неправильно поняла.

– Прелесть, прелесть! Какой удачный человек тебе достался, Наама! Понятливый, жалостливый, самоотверженный. Что же тебе делать, бедняжечка, с такой душой? Она же совершенно неприспособленная. И быстро умрет, ты даже растолстеть не успеешь.

Мурмур смешно. Она (он? оно?) наслаждается замешательством демонов. Насмехается. Унижает.

Кате всегда были неприятны такие… существа. Поднаторевшие в глумлении, вечно голодные, постоянно ищущие новых жертв. Наркоманы власти.

– А тебя можно убить? – вырвалось у Катерины почти против воли. Почти. Желание задеть Мурмур побольнее и незнание слабых сторон ангелов (да и демонов тоже) не могли не довести Катю до какой-нибудь глупости. До глупой попытки слабой, недолговечной женщины уязвить всесильного, бессмертного ангела.

– Она спросила! – Торжествующий вопль Сабнака. – Она тебя спросила! Отвечай, Мурмур! Повинуйся закону!

Мурмур молчала, окаменев. И воздух в комнате окаменел, само время остановилось. Но рано или поздно капля упадет в чашу клепсидры – ангел ответит.

– Меня можно убить… – размеренно и отстраненно, словно под гипнозом, произнесла Мурмур и снова надолго замолчала. – Если найти мое зеркало!!! – И ангел заливисто расхохотался. Эхо отозвалось на смех Мурмур бешеным, захлебывающимся лаем гончей своры, хрипом затравленного зверя, дыханием охотника, всаживающего в окровавленную добычу последний жакан. Лицо Сабнака поблекло, даже туберкулезный румянец на щеках выцвел.

– Зеркало? Какое зеркало? – недоуменно пробормотала Катерина.

– А это уже второй вопрос! – Снова улыбка-лезвие сверкнула между полуоткрытых губ. Словно белый неутихающий огонь, пожирающий Мурмур изнутри. А может, и правда есть такой огонь, пожирающий ангелов. – Проводи-ка меня, муженек. – И не по-женски крепкая рука вздернула в воздух Сабнака, понуро сидящего на куче мусора. Старый демон коротко взвыл, точно придавленный дверью кот, Кате показалось, что опустившийся, оплывший бомж действительно перекинулся в огромного черного кота с висящим брюхом и проваленной спиной, Мурмур привычно его оседлала – и оба сгинули, растворились в полутьме.

А потом случилось странное: загаженные хоромы Сабнака явственно накренились и сдвинулись с места, будто оползень валит краснокирпичный замок с острыми башенками вниз, в овраг, накрывая горами грязи холеные газоны и веселую речку… Это продлилось буквально мгновение, но Катерина пришла в себя под столом, вцепившись в ножки – и когда только успела сюда забраться?

– Ш-шут, – фыркнула Наама. – Вылезай, это он тебя повеселить хотел. Надоел всем со своим Питао-Шоо, клоун старый.

– Кто такой Питао? – без особого интереса спросила Катя, змеей проползая между гор любимого Сабнаком хлама и содрогаясь от омерзения.

– Мексиканский бог-ягуар пещер, землетрясений и еще чего-то, – вяло отмахнулась кошка. – Сабнак любит древних богов изображать. Развлечений-то у него мало.

– Мурмур сказала, он ей муж, – заметила Катерина. – Это правда?

– В телах, – кивнула Наама. – Их тела женаты.

– А… – Катя сделала паузу, не зная, как продолжить.

– А на деле он ее раб. Мы все ее рабы… временами. Зовет – идем. Не зовет – отдыхаем.

– Про зеркало расскажи, – тихо попросила Катерина.

– Да ты небось и сама поняла, – понурилась кошка. – Есть где-то зеркало, через которое Мурмур сюда шастает. Найти его нельзя, разбить – тем более.

– Почему?

– Почему что?

– Почему всё, – огрызнулась Катя, яростно отряхиваясь.

– Оно спрятано и оно нерушимо. – Наама зло оскалилась. – Демонам такие вещи неподвластны.

– А людям?

В кошачьих глазах мелькнуло мимолетное удовлетворение. Словно Катерина задала именно тот вопрос, ради которого Наама и затеяла неприятный визит к собрату по несчастью.

– Не знаю. Никто не знает. Люди многое могут…

– Больше, чем демоны? – поразилась Катя.

– Конечно! – Шерсть на загривке Наамы стала дыбом. – У вас есть свобода. У вас есть все, что вы называете этим словом – от воли до бесприютности. И тот, у кого все это есть, может использовать закон.

– Закон, по которому Мурмур должна мне ответить?

– Один раз, – недовольно созналась кошка. – Один раз свободный обязан ответить свободному на прямой вопрос.

– Ты ведь знала, о чем я ее спрошу… – Катерина заглянула Нааме в глаза. На дне зрачков демона играли алые отблески преисподней, точно отблески воды на стенах бассейна. Наама промолчала.