Текст книги "Личный демон. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

В катиной квартире (почти не изменившейся – на первый взгляд) ангел выглядел не столь ужасным, как возле проклятого котла. Высокий, очень высокий мужчина, отбрасывающий очень большую, даже, если можно так выразиться, раскидистую тень, с тьмой, заключенной в светящийся нимб, вместо лица. Странноватое зрелище, но… ничего, терпимо. Не может пугать окружающих тот, кто пьет чай и хвалит шоколадные конфеты «Грильяж». Даже если чай из чашки всасывается в пустоту золотистым водяным смерчем, а грильяж на подлете к черной дыре еще и сгорает, словно маленький метеорит. Виктор и Катерина завороженно любовались на это зрелище второй час.

От Каменной плотины все решили перебраться к Кате – не в хоромы ее мечты на Котельническую, а в ее скромную двушку, тесную, зато обжитую. Сабнак было предложил пойти к нему, благо тут близко, через дорогу. Но потом спохватился и стыдливо пробормотал, что у него не убрано. На что Катерина с Наамой не столько засмеялись, сколько неприлично заржали.

Теперь демон гнилья сидел в комнате в обществе богини безумия и матери обмана, они тихо обсуждали какие-то жизненно важные и совершенно безразличные Кате планы. Ей вдруг открылось, что боги и демоны во вселенной Ид ориентируются не лучше людей, а значит, пусть болтают, если им болтается. Куда важнее снова выпить чаю и разобраться, что же все-таки произошло между Уриилом и Цап… то есть Анджеем. Анджей заваривал чай и сиял, будто облако, подсвеченное луной.

– То есть ты не вызывался вселяться в Дрю… в Анджея? – уточнила Катерина.

– Да нет, я следил за Мурмур и за всеми, кто вокруг нее вертится, – вздохнул ангел. Вздох прошелся рябью по аккреционному диску.

– Так ты и вышел на Нааму? – не отставала Катя.

– Ага, – кивнул Уриил. – А можно еще конфету?

– Да хоть две, – великодушно согласился Витька, в облике дракона абсолютно равнодушный к сладкому. – Слушай… А почему дядя Андрей так выглядит?

– Как? – удивился ангел.

– Как ты, когда был Цапфуэлем!

– Он всегда так выглядел… – пожал плечами ангел. – Может, я ему немного облик и менял, когда проявлялся – но не на свой, а на его собственный. Внутренний.

– Выходит, ты сияющий рыцарь, – весело заметила Катя, обращаясь к Анджею. Тот хмыкнул и осмотрел себя. – Не стесняйся, не стесняйся. Ты прекрасен.

И это была чистая правда. Катерине еще не доводилось видеть такого красивого мужчину. Облик его излучал свет и гармонию, словно полный луной сад… с туберозами. Теперь, когда Кэт существовала отдельно от Кати, это сравнение ничего Катерине не говорило – ни тревожного, ни мучительного. Белые цветы с приятным запахом. И все.

А Кэт даже не вздрогнула. Хотя Катя была уверена: пиратка читает ее мысли не хуже остальной божественно-демонической шайки. Только виду не подает.

– Все вокруг прекрасны, одна я урод, – мрачно пошутила Кэт. – Может, все-таки стоило бросить меня в котел?

– Никого мы никуда бросать не будем, – хлопнул по столу Анджей. – Катенька правильно говорит: уничтожать всех подряд в надежде добраться до нескольких негодяев – свинское свинство и скотское скотство. И никогда себя не оправдывало, что характерно.

Ишь ты, удовлетворенно подумала Катерина, Катенькой называет. Когда это в последний раз было, чтоб красавец обращался ко мне «Катенька»…

– А никто из вас, часом, целительством не владеет? – вдруг заинтересовался Витька. – Вам, монстр… ангелам и демонам вроде полагается такая прокачка?

– Ребенок, – улыбнулся Уриил. То есть диск засветился мягко и тепло, точно лампа в янтарном плафоне. – Это же не компьютерная игра. Мы все здесь в истинном образе своем – и дядя твой, и мама, и ты сам…

– Это я внутри такой, что ли? – возмутился Витька. – Длинный и с шипами? Как же мне теперь с Апрель… И вообще!

– Ты сильный, темпераментный, непослушный и… голодный. Чистый дракон, – деловито объяснила Катя, вынимая из холодильника неведомо как там оказавшуюся (и неведомо как поместившуюся) баранью ногу и подкладывая ее сыну. Тот с недовольной миной принялся грызть подношение, с хрустом дробя кости. – То есть мою Тень ты излечить не сможешь?

– Кэт, к сожалению, останется такой, как сейчас, – покачал головой ангел. – Она наполовину слепа и обожжена страданиями, выпавшими на ее долю. Если бы она претерпела их со смирением, она бы прозрела и…

– И подставила бы вторую щеку, – нехорошо усмехнулась пиратка. – Ладно, замнем. Мои грехи – мое богатство.

Катерина задумалась о своем, о девичьем. И додумалась до того, что сделала вид, будто ей нужно в ванную (если подсознание рисует ванную, значит, зачем-то она нужна?), сбежала из кухни, краем уха уловив обрывок спора демонов с богиней:

– …твое безумие не оружие против…

– …а я предлагаю попробовать…

– …попробовала одна такая…

И вот оно, зеркало! С отражением, о котором Катя мечтала уже лет десять. Потому что именно десятилетие назад оно исчезло из всех зеркал. Не сразу, конечно. Но как-то уж очень быстро, всего за пару-тройку лет эта, далеко не безнадежная Катерина превратилась в Катерину совершенно безнадежную. Зато теперь!

Катя приблизила лицо к зеркалу над раковиной. Почти вплотную. Сколько лет, несмотря на витькины жалобы, в ванной висит не безжалостная белая лампа, а мягкая розовая. Накладывающая теплый флер на сероватую кожу, круги под глазами и собачьи складки у рта. Пусть мы не молодеем, однако это не значит, что каждый свой день надо начинать с психотравмы. И пускай великовозрастному сыну неудобно бриться – его матери куда неудобнее с утра пораньше подсчитывать урон, нанесенный временем.

Всплыло в памяти лицо сослуживицы, щуплой тетки по прозвищу «Богомол». Кличку ей дали из-за огромных выпуклых глаз и привычки неотрывно пялиться на жертву. То есть на коллегу. Нет, все-таки на жертву. Богомол любила, поймав собеседника в прицел зрачка, вести долгие беседы о том, что считала единственным стоящим занятием в жизни – об уходе за внешностью. Половины ее советов и замечаний Катерина не понимала. «Катя, у вас углубляется риктус» [28]28
  Носогубные складки – прим. авт.


[Закрыть]– о чем это? О морщинах – но где? У глаз, у рта или там, куда взор Богомола, по идее, проникать не должен? «Вам надо следить за гликемическим индексом» [29]29
  Показатель влияния различных продуктов питания на уровень сахара в крови – прим. авт.


[Закрыть]– диабетом, что ли, грозит? «Пройдите колонотерапию» – про чудодейственные клизмы Катерина прочла в интернете и долго морщилась, представляя подробности процедуры. Каждый день Богомол заглядывала в катину «стеклянную яму», офисную кубикулу, отделенную от других таких же «аквариумов» непрозрачными стеклами, впивалась в Катерину взглядом, удовлетворенно-презрительно хмыкала, произносила очередную гадость и шествовала дальше, привычной охотничьей тропой. Ее поджидали, тоскливо сжавшись, десятки жертв, неухоженных и потому презренных.

Жаль, я не подозревала о существовании Китти-Кэт, подумала Катя. Вот уж кто бы срезал Богомола на подлете, так срезал! А еще жаль, что не могу показаться противной бабе сейчас, когда овал лица обрел былую четкость, строгие прямые линии подбородка больше не расплывались из-за дряблости щек, морщины исчезли, словно под влиянием убойной дозы ботокса, а веки снова стали тонкими и ровными, почти девичьими. Гадкие слова «подтяжка» и «блефаропластика» застряли бы у Богомола в глотке, точно огромная рыбья кость – и задушили бы насмерть! Ишь, красотка-одалиска, полтинник встреть без риска…

Катерина стояла, замечтавшись, не замечая, как в зеркале проходят чередой ее офисные недруги: главная доносчица, возникающая за спиной всякий раз, когда уставшая Катя залезала в социальную сеть или раскладывала пасьянс; дебилка-убощица, шмурыгающая шваброй с такой силой, что провод компьютера вылетал из розетки, накрывая медным тазом всю дневную работу; бестолочь-коллега, ежедневно умоляющая ей помочь и проверить всю документацию «еще только разочек-разочек»; начальник, регулярно лишающий премии бессловесный планктон, чтобы отдать сэкономленные деньги на идиотский коучинг-тимбилдинг; те, кто сам себя ощущал планктоном и делал всё, чтобы вокруг был только планктон и ничего кроме планктона…

Все они плыли в розовой мути зеркала, сначала живые, подлые и яростные, потом уже мертвые, с пустыми, запавшими глазницами, окровавленные, изъязвленные, выпотрошенные, иссохшие, истлевшие. Как будто невидимый аниматор примерял на них образ той или иной погибели, сгущая краски, нагнетая жуть.

Катя вцепилась пальцами в края раковины и мстительно засопела, не в силах оторваться от зрелища и одновременно удивляясь себе: она же никогда не любила ужастики, которые скачивал с торрентов или приносил с Горбушки Витька. Сын смеялся, предлагая посмотреть «кинцо» вместе – уж он-то знал, на какой именно сцене мать поморщится и уйдет в другую комнату или на кухню, возмущенно топая. Если ее пугали страдания, причиняемые выдуманным персонажам, то как она может с наслаждением разглядывать загнившие раны на телах знакомых людей? Кто она тогда – шлюха-убийца Кэт? Или кто-то еще злопамятней, мстительней, чем Кэт?

Это неважно, мягко сказал голос в катиной голове. Это такая малость, о которой не стоит думать сейчас, когда ты можешь осуществить любое свое желание – злое или доброе, на выбор. На твой выбор. Тебе ведь жаль полуослепшую Кэт, обезножевшего Сабнака, расстроенного Витьку, истерзанного совестью Уриила – почему бы тебе не помочь им? Вспомни молодых духов, заточенных в котле, Сабнак называет их детьми, их мучения выжимают слезы даже из демона гнилья, прогнившего настолько, насколько ни ты, ни Кэт прогнить не сможете, колдуй вы хоть целую вечность…

Ты предлагаешь мне колдовство, зачарованно спросил Катерина у таинственного голоса? Колдовство, которое все-все может?

Конечно, отозвался голос. Разве колдовство – не то, зачем люди приходят в этот мир, переполненный свободными чарами, растворенными в воздухе, падающими с небес, текущими по земле и под землей? Надо всего лишь подчинить себе малую толику. Взять их под свой контроль. Присвоить, усвоить, освоить. Сделать так, чтобы они растворились в тебе, напоили тебя могуществом. Это не опасно, поверь. Сказки, от древнейших до новейших, полны тоски по могуществу. Науки столетиями пролагают тропки к окраинам могущества, но по сей день не пересекли и фронтира, полосы отчуждения между человеческой властью и колдовской. Ты же получишь столько, сколько сможешь унести – получишь, и пальцем не шевеля. Потому что чары – везде. И они ничьи, летают и текут, бесхозные и бесполезные. Так возьми их!

Мурмур, это ты? Это можешь быть только ты! – отчаянно забилась Катерина, стараясь вырваться из зеркальной паутины, выйти или хоть выпасть в коридор. Я знаю, это ты, ты искушаешь слабых даром колдовства, забираешь их души, ты уговорила Харута и Марута не говорить людям правды… Скверно то, что они купили за свои души! Если бы они только знали…

Что ты, какая душа, глупая ты женщина. Ты и есть душа, даже то, что тебе кажется плотью – всё душа. Сюда не попадают в материальном теле. Видишь, никто не пытается тебя обмануть. И никто не претендует на твои психе и анима, перестань трястись. Тебе хотят исключительно добра. Представь, сколько силы понадобится для расправы с врагами. У тебя есть эта сила? А сколько у тебя врагов? Как, говоришь, имя твоего искусителя? Это что, кошка? Ах, это ангел с кошачьим именем? Бывает, бывает. У ангелов вообще смешные имена, правда?

Когда ты станешь колдуньей, ни ангелы, ни демоны не смогут тебе противостоять. Ты будешь освобождать и наказывать кого угодно – человека, зверя, духа, бога. Никаких дурацких заговоров, обрядов, танцев с бубном. Протяни только руку, сожми в ладони своего врага – и увидишь, как он сгниет и протечет у тебя между пальцами.

Есть старая пословица: «По делам вору и мука», строго ответила Катерина. А это – не по делам. Это – по желанию. По желанию отомстить. Всё, чего мои личные враги заслужили – пару смачных пощечин и публичное унижение словом, а отнюдь не смерть от скоротечной проказы. Если я заживо сгною дуру-уборщицу, из-за которой несколько раз переделывала отчет, что потом станется СО МНОЙ?

А разве не ты убила человека словами – еще совсем недавно? – изумился голос.

Какого человека? – пролепетала Катя, если это вообще возможно – лепетать мысленно.

Капитана Энрикильо по прозвищу Бастардо дель Индио, Индейский Ублюдок. Разве не из-за тебя он отправился навстречу смерти – и встретил ее как мужчина?

Глава 11
Без гнева и жалости

Кэт пила третий день, пила наравне со своим любовником-капитаном, слушая бред этого дурака, гордившегося своим именем. Кем надо быть, чтобы гордиться именем Энрикильо? Даже не Энрике, а Энрикильо, словно ты маленький мальчик и пребудешь маленьким мальчиком, сколько бы человек ни прикончил.

Не впечатлила ее и любимая история капитана – о тезке, а может, и предке, свободолюбивом индейце, в незапамятные времена продавшемся испанцам, а после отомстившем за весь индейский народ. Нет уж, даже если стал касиком, ручным вождем при поработителях своего племени, не надейся на равенство с белыми. Индеец белому не ровня – это ясно всем, кроме тупых таино, [30]30
  Индейское племя – прим. авт.


[Закрыть]возомнивших о себе слишком много, коли им довелось выучить грамоту и заработать себе на лошадь. И нечего было дуться из-за публичной порки, срывать с себя нормальную человеческую одежду, уходить в горы, разбойничать и создавать жалкие дикарские государства! Может, таино были бы живы, а не передохли бы от самого могучего оружия белых – от занесенной на острова оспы.

Не в первый, далеко не в первый раз Кэт язвила подобными речами Энрикильо, размякшего от вина и рома. Трезвый Энрикильо мог и на рее повесить за насмешки над великим воином-таино. Но здесь, на острове посреди соленейшего озера имени себя (вернее, имени предка) пират становился тихим и смурным, как сами эти места. Выбеленные солью остовы деревьев, окаменевшие остатки старинных построек, жаркое марево, обнимающее землю ранним утром и не отпускающее до глубокого вечера, вялые, покорные игуаны, равнодушно принимающие смерть от быстрых человеческих рук, и коварные крокодилы, прячущиеся во взбаламученной воде у мостков – всё это наводило на Энрикильо невыразимую тоску. И он вел себя, будто ребенок в утробе равнодушной матери: сжимался в испуганный комок плоти, понимая – весь мир против него.

И это была правда.

Сейчас, когда пиратский бриг, пышно названный El niño de la muerte [31]31
  Дитя смерти (исп.) – прим. авт.


[Закрыть]прятался в тайной бухте, а команда, рассыпавшись небольшими группками, пьянствовала в окрестных рыбачьих поселках, капитан особенно остро чувствовал, что и на острове Кабритос посреди озера Энрикильо, на СВОЕМ острове он не в безопасности, а в заточении. Тюремными стенами вздымались склоны Сьерра-де-Нейба, озерная вода, втрое солонее морской, медленно колыхалась, издавая не плеск, а протяжные стоны, точно воды Стикса у Данте. Это было его убежище – и одновременно пятый круг ада на земле, где пребывают все гневные и угрюмые, рвущие друг друга в злобе или оплакивающие себя, зарывшись в черную грязь, как крокодилы.

Все стало еще хуже с того дня, подумал капитан, как он нашел себе подругу. Заносчивая леди, оказавшаяся потаскушкой из борделя средней руки, подходила ему больше, чем настоящая аристократка – и уж конечно больше, чем рядовая шлюха. Энрикильо хотел женщину, мечтающую выбиться наверх – но такую, которой бы не слишком везло и которая не воротила бы нос от пирата. И тогда, возможно…

Невозможно. Ничего в этом мире невозможно, кроме как провалиться в ад еще глубже, с пятого круга в седьмой, к тиранам и разбойникам, где ему, гордому потомку непобедимых таино, самое место. Это если верить жульническим раскладам христианской веры. Он, Энрикильо, не верит. Зато матросская подстилка Китти – верит, еще как верит. Значит, угодит в восьмой круг, а то и в девятый. В ледяное озеро Коцит на самом дне преисподней, как раз возле трехликого Люцифера, скованного льдом и утешающегося чревоугодием. Пусть сам сатана проглотит чертову бабу!

Энрикильо выругался длинно и вяло, обвиняя богоматерь, сына, отца и святого духа в сугубо человеческих грехах – и забросил пустую бутылку в озеро.

Тут же у мостков чавкнул, поднимаясь из темных глубин, воздушный пузырь. В волнах показался внимательный глаз рептилии, проводил удаляющегося капитана взглядом и беззвучно ушел под воду. А бутылка темной уродливой медузой пронизала толщу воды и погрузилась в ил неподалеку от кучки женских костей, опутанных полусгнившей веревкой. Дно вокруг берегов Исла-Кабритос было усеяно костями. Некоторые лежали аккуратными грудами, другие рассыпались вереницей осколков, изгрызенных крокодилами. Бастардо дель Индио не любил разочаровываться в своих избранницах, однако не оставлял надежды найти ту единственную, с которой проживет до конца жизни. Капитан не знал, что уже нашел ее.

Когда Энрикильо, ведомый мужской и индейской гордостью, открыл дверь хижины, Китти уже налегала на весла, направляя лодку к ближайшему поселку. Там большая часть матросов с «Эль ниньо де ла муэрте» наливалась кислым местным вином и без энтузиазма лапала темнокожих молчаливых служанок. Долина, которую белые прозвали Кюль-де-Сак, Тупиком-без-Выхода, а индейцы – Кискея, Мать земли, лежала перед беглянкой, будто сморенная зноем женщина. Струйки пота текли по спине Кэт, воздух, пропитанный солью, отравлял легкие, но пиратка знала: если она заговорит первой, если успеет – Энрикильо конец. Конец его диким пьяным выходкам, конец его нелепым россказням, когда ни с того ни с сего Индейский Ублюдок принимался чваниться перед Кэт. Чваниться перед белой тем, что он кастис, сын метиса и метиски, как пьяница Бонита – и такой же пьяница!

Неучтенный, никем не замеченный груз в подполе хижины – вот ее оружие. От шкатулки с утаенными драгоценностями пиратских жертв разило застарелым страхом: много лет Энрикильо, понимая, что ходит по канату над штормящим морем, копил незаконную добычу и, словно дракон, складывал в своем логове золото и камни. Хотел откупиться от команды и зажить, как джентльмен. «Всякого проявившего трусость или утаившего часть общей добычи команда высадит на необитаемый остров с бутылкой пороха, бутылкой рома, бутылкой пресной воды и заряженным пистолетом» – будто заклинание, твердила Кэт. Пираты и так недовольны ее присутствием на корабле, ибо сказано в соглашении: «Любой, кто проведет на корабль женщину, будет казнен». Тогда они позволили капитану нарушить шасс-парти. Второго нарушения твои головорезы не простят. Тебя вздернут, Индейский Ублюдок, а я буду жить. Я не отправлюсь на дно озера, соленого, как женские слезы. Ты был неумолим, швыряя связанных пленниц в вечно раскрытую пасть Лаго-Энрикильо. Я буду неумолима, швырнув тебя в пасть пиратам, звереющим от вынужденного безделья в глухой дыре Кюль-де-Сак.

Она успела первой. По приговору команды капитан был казнен через повешение. Не на рее и не на первой попавшейся ветке, а все-таки на виселице – на топорно сколоченной, но виселице. Все потому, что по берегам любимого озера Индейского Ублюдка росли лишь огромные кактусы да низкий кустарник, а до корабельной реи было далеко. Предательницу Кэт оставили членом команды, когда она отказалась от своей части богатств Бастардо дель Индио и со слезами на глазах объяснила: она сделала то, что сделала, не корысти ради, а из верности пиратским законам. Слезы были фальшивыми, верность – тоже. Кэт твердо решила: суша – неуютное место для одинокой женщины. Хватит с нее веселых домов и непредсказуемых клиентов. Куда выгодней (и для здоровья полегче) стать любовницей квартирмейстера, давным-давно положившего глаз на Кэт.

Квартирмейстер был рад-радешенек такой подружке. Он не знал, насколько осложнит его работу с парусами и такелажем камушек, лежащий у Китти во внутреннем кармане грубой моряцкой куртки…

* * *

Вот, значит, какими слезами плакала Кэт у подножья капитанской виселицы, вздохнула Катерина. Она уже не помнила истории своего предательства, рассказывая об Энрикильо Маме Лу. И даже имени Энрикильо не помнила.

Зачем Кэт помнить подробности? – изумленно произнес голос. Она помнила, как плакала по капитану, как ей не везло потом, как угодила на виселицу, повторив судьбу злосчастного Бастардо – и к чему ей увязывать эти события в причинно-следственную связь? Чтобы мучиться сознанием вины?

Не путай меня, строго подумала (а как это иначе назвать?) Катя. Я тебе не верю, Мурмур.

Я не Мурмур, не Мурзик и не Барсик, все так же мягко отвечал голос. Ты меня не узнаешь? А ведь мы довольно давно знакомы. И ты даже отказалась от мысли сдать меня в ломбард.

Катерина онемевшими, трясущимися руками раздвинула хлам на туалетной полочке. В углу, припорошенный не то пылью, не то пудрой, не то и тем, и другим, посверкивал Глаз Питао-Шоо. Дар трех индейских богов, обращающий в тлен и вещи, и идеи, и даже идеи вещей. Это его мысли открылись Кате, едва она попала в мир, где мысли материальней плоти.

Плоть, плоть, всегда плоть, сказал Камень. Сколько же вы думаете о своих телах – это уму непостижимо! Иногда я сомневаюсь: есть ли в вас что-нибудь кроме плоти? Да не только я, вы и сами в этом сомневаетесь. И досомневались-таки: боги ходят между вами, незамеченные, неузнанные и опасные. Я еще понимаю – игнорировать собственных демонов: прозрение чревато болью и стыдом, но не признавать богов? Хотел бы я, чтобы мой ум стал таким же податливым. Чего не хочу видеть – не вижу. А всех, кто смотрит, не выбирая, что видеть, а что нет, называю безумцами.

Мы не готовы к прозрению, покаянно призналась Катерина. Тяжело видеть мир таким, как он есть, не имея силы ничего изменить.

Ну вот, я же и предлагаю тебе силу! – обрадовался Камень. Почему ты отвергаешь мой дар?

Я разве отвергаю? – спросила Катя. Хотя… Да, отвергаю. Я могу разгневаться на человека и пожелать ему погибели за несколько недобрых слов. Даже на вещь могу разгневаться. Помнишь машину, которая завывала под моими окнами? Без всякой колдовской силы я ее угробила, разгневавшись. А ведь кто-то купил эту тачку на последние деньги, да, на последние, иначе не стал бы позориться, разъезжая на ведре с болтами. Холил ее, берег, поставил на жалкую гравицаппу сигнализацию от угона – мало ли что, вдруг какому пьяному сопляку приспичит покататься? Теперь хозяину гравицаппы не на чем отвезти ребенка в школу, а родителей на дачу. И ремонтировать после падения ведра с цементом уже нечего. Значит, он будет снова копить и снова покупать хоть какую развалюху, лишь бы ездила. Мне надоели завывания во дворе, однако соразмерен ли ущерб, нанесенный мне – и ущерб, нанесенный мной?

Поверь, усмехнулся Камень, ты яришься, не зная меры, именно из-за отсутствия силы. Бессильная ярость безгранична оттого, что бессильна. Имей ты силу убрать эту радость автомобилиста куда подальше, ты бы просто позвонила и потребовала увезти источник шума на штрафстоянку. Побегал бы владелец ненавистной тачки за своей машинкой, заплатил бы штраф… И подумал бы вдругорядь, прежде чем включать сигнализацию. Но так ведь не получается, правда? Милиция приходила – и всегда уходила, несолоно хлебавши. Хозяин машины верил, будто его имуществу ничего не сделается, ходил гоголем и не торопился выключать сирену, даже когда был дома. А мог и вовсе свалить за тридевять земель, оставляя свое угрёбище железное орать, пока не сядет аккумулятор.

Катерина молчала.

Когда изводишься от сознания собственного бессилия, хочется не наказать, а отомстить, продолжил Камень. Отомстить за все, что проделали с тобой, беспомощной жертвой. Окружающие становятся дьяволами в аду, а ты – грешником, который верит: происходящее есть судебная ошибка или даже произвол. И тем, кто приводит приговор в исполнение, мечтает отомстить – несообразно вине и чину.

Вот когда ты получишь силу и власть, вкрадчиво произнес Камень, ты сама станешь судьей. И узнаешь, сколь трудно назначить наказание по вине, а не по прихоти. И в твоем сердце появится истинная доброта. Не готовность отказаться от мести, потому что хлопотно и бесполезно. Не самоуговоры: нужно быть доброй, коли сотворена не хищником, а травоядным. Не надежда, что воздастся обидчикам на том свете сторицей. И вообще воздаяние сторицей покажется тебе чрезмерным и жестоким – а раз жестоким, то и бессмысленным. Ты ведь как никто знаешь, насколько бессмысленны издевательства над беспомощной жертвой – сама была жертвой. Жертва не сознает, что ее наказывают. Она уверена, будто ее мучают. Ты не захочешь никого мучить, я знаю. Поэтому сила по праву – твоя.

Это меня устраивает, сухо согласилась Катя. Но каковы гарантии, что я не стану такой, как Кэт – наполовину слепой, увечной, заживо сгорающей от жажды мести?

Да вся твоя жизнь тому гарантия! – расхохотался Камень. Кто, нося в душе адскую змею Кэт, не попытался бы отомстить кобелю Игорю, губастой разлучнице Гаянэ, обнаглевшему Богомолу и всем-всем-всем? Сколько ни ругала ты себя тряпкой и рохлей, а пустила же в дом Анджея, совершенно постороннего тебе неудачника. Как ни злилась на Апрель, обольстившую твоего сыночка, однако не выпроводила ее вон. А Виктор тебя же при встрече и укорил!

Я уравновешу твою доброту, Катерина, пообещал камень. Уравновешу своей силой. Есть существа, чья доброта меня бы спалила – пуфф! Есть существа, которых я бы спалил. Впрочем, без «бы». Я спалил Кэт. У нас ничего не вышло, она – порох, я – огонь. Не зря на судне закурившему возле бочек с порохом давали сорок розог. Мне нельзя было попадаться Кэт на глаза. Это все Ма. Она ошиблась, считая девчонку готовой жертвой, рохлей и доброй душой. Душа ее подопечной была как хорошо просушенный порох. Мы с Лисси погубили девчонку.

Сейчас все будет иначе! – отчаянно вскрикнул Камень. Не думай, я больше не ошибусь! Пожалуйста, Катя…

А что мне делать-то? – обреченно спросила Катерина, понимая: вот-вот влипнет почище прежнего.

Как что? Проглотить меня! – радостно ответил Камень.

Запить бы чем, подумала Катя, открыла кран, помыла Глаз Питао-Шоо сначала в горячей воде, потом в холодной – и положила на язык. Мелькнула мысль: а что, если в горле застрянет? – но Камня на языке уже не было. Он растворился, словно конфета, без остатка и даже привкуса не оставил. Теперь Катерина сама стала камнем порчи, даром трех сапотекских богов роду человеческому.

Слепой сказал: посмотрим! – прогрохотало в катином мозгу, точно раскат грома. Если бы горы умели смеяться, они бы смеялись именно таким смехом.

* * *

– Апрель, это твои штучки? – взвыл Витька, не дослушав катиного признания. – Мам, ты спятила? Ну зачем, зачем ты это сделала? Почему ты не отнесла чертову каменюку к котлу и не швырнула в грязь?

Катерина лишь глаза опустила. Почему эта мысль не пришла ей в голову? Глаз бога-ягуара разговаривал с ней так проникновенно, так убедительно… совсем как профессиональный мошенник.

Катя, похолодев, вспомнила самые позорные, самые гнусные моменты своей жизни. Замелькали лица противных теток, при виде которых сразу становилось ясно, насколько они противные. Но гаже всего были их протяжные, напевные голоса. Голоса не просто брали за душу, а хватали ее и, вращая, будто веретено, быстро-быстро обездвиживали. В катином воображении изо рта у теток тянулись нити липкой паутины, а их нытье «красавица, дай погадаю, вижу порчу на тебе», «вам надо непременно купить наш товар», «ваша жизнь изменится к лучшему, когда вы подпишете» обматывало Катю, забивало дыхательные пути, заклеивало глаза. И через некоторое время сама собой возникала обреченность: ну что ж, я жертва, с этим ничего не поделаешь, остается только придумать, у кого занять денег на следующий месяц, чтобы хоть как-то прожить… Или: ну, в старых сапогах я еще зиму прохожу, авось не развалятся… А может, и развалятся, но тут уж ничего не поделаешь. Или: вдруг нам эта страховка и в самом деле пригодится? Чего на свете не бывает…

Силы захотела? – ехидно спросила себя Катерина. Вот она, твоя сила, получи и распишись. Очередной хитрован влез тебе в душу без мыла. Сейчас Витька скажет: эх, мама, мама – и тебе немедленно захочется заплакать, напиться и повеситься.

– Опять, да? – с тоской и жалостью произнес Виктор. – Эх, мама, мама, говорил я тебе: если пристают – зови меня! Я б его своими руками в нганга кинул! То есть лапами. Пусть бы с тамошними чертями по душам беседовал.

Катерина смотрела в пол, изнывая от стыда и жалости к сыну. К себе она жалости не чувствовала – только отвращение.

– Сам Камень ничего не делает, – покачал головой Сабнак. – Это делаем мы, всегда мы. Носители Камня. Так что не ругай мать – она все сделала правильно.

– Вам что, тоже приходилось его глотать? – брезгливо поинтересовался Витька.

Кате не хотелось слышать утвердительного ответа, но она боялась, что другого не будет.

– Проглотивший Глаз Питао-Шоо в реальном теле потом искал бы его в канализации, – сдерживая смех, пояснил демон гнилья. – Это душа принимает Камень как часть себя, а тело выводит его… естественным путем. Не говоря уж о том, что ни с кем из нас он не разговаривал так отчетливо, как с Катериной. Видно, к Катерине он и шел.

– А сколько ему лет? – недоуменно спросил Виктор. – Небось несколько тысяч. И все это время он искал маму?

– Думаю, он не раз и не два удачно с кем-то воссоединился, – пожала плечами богиня безумия. – Никто не создает сил природы в расчете на грядущих через тысячелетия избранных. Нет, Викто́р, это фантастика.

– Как будто все, что вокруг – не фантастика, – пробурчал Витька. – Но вы меня не путайте. Я спросил тебя, Апрель, влияешь ли ты на мою мать?

– Конечно, – лучезарно улыбнулась богиня. – Меня сюда и зазвали только для того, чтобы я поддерживала нужный градус абсурда. Это моя роль. И не думай, что я от нее откажусь. Даже если бы мне и хотелось стать здравомыслящей, как ты…

– Это он-то здравомыслящий? – внезапно возмутилась Кэт. Неужто у нее имелось собственное мнение о витькиной особе?

Впрочем, Кэт немедленно сконфузилась и замолчала. Катерина тоже промолчала, хотя ощутила острое недовольство. Почему бы ее сыну не быть здравомыслящим молодым человеком?

– Поверь, – веско сказала Апрель, – катин сын среди нас самый практичный. Если бы Камень обладал свободой выбора, мы бы так и поступили, как советует Витя: пошли к котлу и бросили Глаз в жерло.

– А молодые духи? – вырвалось у Кати. – Они-то чем виноваты?

– Они не виноваты, – печально произнес Сабнак, – они практически мертвы. Лучше убить оставшуюся в них толику жизни, чем выпустить бедных детей на свободу и смотреть, как они мечутся в гневе, уничтожая всех и вся. Вспомни арабские сказки о джиннах, слишком долго просидевших в заточении. Когда печать срывали, джинн убивал своего спасителя, потому что давным-давно в неправедной злобе дал себе клятву: убить того, кто подарит ему свободу. За то, что пришел чересчур поздно.