Текст книги "Шесть голов Айдахара"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Эмир вдруг заговорил. Голос его был ровным и тихим:

– Значит, ты не только проморгал мою жену, но и не знаешь, где ее искать?

Нукер во что бы то ни стало хотел сохранить жизнь. Стуча от ужаса зубами, он с трудом выговорил:

– О том, где находится госпожа, может знать только один человек…

Кутлук Темир подался вперед:

– Говори – кто.

– Ваш любимец Адильша.

– Откуда он может знать это?

– Он был посредником между госпожой и человеком в голубой чалме…

– Почему ты молчал об этом?

– Я хотел узнать, к чему приведет эта связь… Я хотел прийти к вам не с пустыми руками…

Желваки заиграли на скулах Кутлук Темира.

– Я не хочу тебя больше видеть… – он хлопнул в ладоши. В шатер вошли два воина. – Возьмите его. Пусть дадут ему пятьсот ударов плетью. Это моя награда…

Нукер закричал пронзительно и страшно.

– Уведите, – брезгливо сказал эмир. – Не умеющий ставить капкан сам попадается в него.

Едва утихли крики темнолицего нукера, Кутлук Темир велел привести Адильшу.

На все вопросы юноша отвечал: «Не знаю». Ни доброе слово, ни угрозы не смогли заставить его говорить.

– Хорошо, – устало сказал эмир. – Ты думаешь, что нет такой силы, которая бы развязала твой язык? Сейчас мои нукеры сорвут с тебя одежду и опустят в самый глубокий колодец с самой холодной водой. Быть может, это поможет тебе вспомнить то, что ты забыл. Я хочу знать совсем немного: какая связь была между Сакип-Жамал и человеком в голубой чалме. А самое главное – где их можно найти сейчас?

Адильша плакал, но молчал. И Кутлук-Темир велел исполнить свою угрозу.

Юношу недолго продержали в колодце. Эмир не забывал, что Адильша – сын Узбек-хана, но, когда его вытащили на поверхность, было уже поздно. Юноша заболел и через несколько дней, не приходя в сознание, так ничего и не сказав, умер. Его мать, Бубеш, от горя лишилась рассудка, и, чтобы она не натворила беды в ставке, ее посадили на цепь, приковав к вбитому в землю железному колу.

Кутлук Темир велел похоронить Адильшу с почестями, так, как было принято поступать с людьми из знатного рода, если их настигала смерть. Но скрыть правду о случившемся не удалось. На базарах Ургенча, в больших и малых городах Хорезма люди заговорили о жестокости эмира. Над глинобитными домами ремесленников и купцов, подобно ночной птице, неведомо откуда появившаяся закружилась песня-плач «Смерть сокола».

Это ее начал пересказывать в Крыму хану Узбеку купец Жакуп, но вовремя остановился, опасаясь ханского гнева. Всегда лучше, если твой повелитель узнает дурные вести от кого-нибудь другого. Зачем быть первым в худом деле? Всю песню, до конца, знал кипчак Жакуп, но только начало осмелился довести до ушей Узбек-хана. А дальше в ней пела-плакала несчастная мать:

 
Скажи ты мне, единственный ты мой,
Зачем всевышний разлучил нас рано?
Быть может, в рай решил тебя он взять.
Ведь справедлив он, говорят, без меры?
Сын отвечал:
Не бог небесный, мать, нас разлучил.
Эмир земной велел убить меня.
Мулла сказал: на небе рай. Так почему
Туда не поторопится эмир?
 

Песня-плач от имени Адильши рассказывала, как он был убит и как хотел жить, как радовался земным радостям и любил солнце.

Услышав песню, Кутлук Темир впал в ярость. Большую награду обещал он тому, кто приведет к нему улема в голубой чалме, который сложил эту песню. Но не нашлось в Ургенче человека, который предал бы Акберена, указал, где он скрывается.

Восстание рабов в Ургенче было подобно вспышке молнии на безоблачном небе. Кутлук Темир, занятый своей болезнью, не хотел верить соглядатаям, что среди рабов растет, набирает силу недовольство. Много лет правил он Хорезмом, и никто не смел поднять голову и дерзко посмотреть в глаза, никто не отваживался сказать неугодное ему слово. Что из того, что чернь недовольна? Не эмир создан для них, а они для него. Черни положено повиноваться, исполнять то, что пожелает ее повелитель, милостиво разрешающий ей жить на земле, дышать воздухом, видеть солнце.

Так думал Кутлук Темир. Поэтому он был твердо уверен, что бояться ему нечего. Достаточно одного слова, и невольники в один день будут усмирены. Их кровь потушит любой огонь, не дав ему разгореться. Жители Хорезма содрогнутся от жестокости и втянут головы в плечи, а взор их обратится к земле, и каждый поймет, что жизнь его подобна пыли на бесконечной караванной дороге.

Уверенный в себе, Кутлук Темир вооружил свое войско и отправил его на помощь Узбек-хану, решившему выступить против Ирана. В городе оставалось воинов ровно столько, чтобы следить за порядком и охранять ставку. Этого момента словно ждали рабы.

На рассвете, едва небо на востоке сделалось серым и на улицах Ургенча не появились даже водоносы, привыкшие просыпаться раньше других горожан, под напором толпы затрещали крепкие ворота хизара.

Ревущий, яростный людской поток вырвался сквозь пролом на узкие улицы города. Те, кому не хватало терпения, взбирались на глинобитные стены дувала, отгораживающего хизар, и прямо оттуда падали в остывшую за ночь дорожную пыль.

Стража пыталась встать на пути невольников, но сотни рук потянулись к сидящим на конях воинам, и те, даже не успев обнажить сабель, захлебываясь в крике, исчезали в людском бурлящем потоке, словно в водовороте вышедшей из берегов реки.

Истощенные, босые, в грязных лохмотьях, рабы не знали пощады. Долго ждали они своего часа. Люди Акберена принесли им накануне напильники, кузнечные клещи, ножи. Освободившись от цепей и колодок, невольники снова почувствовали себя людьми. В измученных голодом и болезнями телах горячо заструилась кровь, и им вновь захотелось жить и быть свободными. Что могло остановить, преградить путь тем, кто после долгой ночи увидел перед собой свет?

Удушливая желтая пыль поднялась над городом от топота тысяч ног. Ревущая, вопящая толпа, вооруженная палками с заостренными концами, обрывками цепей, катилась к площади перед зимним дворцом эмира.

Люди, которые еще вчера мечтали о смерти как об избавлении от мук и страданий, вновь обрели свободу. Они не знали, что будет с ними в скором времени и удастся ли им встретить взглядом восход солнца, но радость переполняла сердце каждого, и рабы ради свободы готовы были пожертвовать жизнью. Многие вспомнили, что совсем недавно, до своего пленения, они были воинами и ремесленниками и у них, как у каждого, рожденного свободным, когда-то были семьи, любимые и близкие.

Разбуженные шумом, спешили на площадь горожане. Никто толком не знал, что произошло. Кроваво-красная заря зажглась над Ургенчем. Толпа на площади росла. Откуда-то из переулка появилась группа всадников, и люди расступались, давая им дорогу. Один из них, в голубой чалме ученого – улема, опоясанный поясом воина с кривой саблей на боку, поднял руку.

По толпе пронеслось:

– Это он!..

– Акберен!..

– Он и его друзья помогли невольникам!..

– Кутлук Темир велит содрать с него кожу!..

– Еще неизвестно, кто с кого сдерет шкуру!..

– У эмира нет войска!..

Шум стихал. Взоры были обращены на Акберена.

– Люди! – он обвел глазами площадь. – Друзья! Каждый из нас только однажды приходит в эту жизнь! Разве не аллах, создавший все живое, отделил человека от скота и дал ему разум? Почему же хан и эмир превратили вас в бессловесный скот? Почему, разрушив ваш дом, отняв то немногое, что вы имели, они приравняли каждого из вас к паршивой овце и пригнали на базар, чтобы продать в рабство? Вы, еще недавно свободные люди, стоите сегодня на этой площади полуживые от голода, а на плечах ваших жалкие лохмотья. Может ли подобное вынести человек? Такую ли судьбу определил каждому из вас аллах?

Вопль ярости прокатился над площадью:

– Ты говоришь правильно, улем!..

– Жизнь раба невыносима!..

– Скажи нам, что делать дальше, как поступить!..

– Веди нас на Кутлук Темира!..

Акберен выждал, пока утихли крики:

– Я ходил к эмиру. Я просил спасти вас от голода и подарить свободу. Кутлук Темир выгнал меня из своей белой юрты и пригрозил, что, если я осмелюсь еще однажды нарушить его покой, он велит отрубить мне голову. Все мы люди! Все мы братья! Но по милости нашего эмира каждый завтра может превратиться в раба! Можно ли это стерпеть?! Можно ли жить в постоянном страхе?! Для того чтобы ничего не бояться, чтобы напомнить Кутлук Темиру и хану Золотой Орды Узбеку, что мы люди, нам надо быть вместе, подобно пальцам одной руки, подобно детям одного отца и одной матери. Но голоса нашего ни-кто не услышит, если в руках наших не будет длинных копий, острых сабель и тугих луков…

Глаза Акберена блестели, прерывистое дыхание вздымало его грудь. И снова всколыхнулась площадь:

– Веди!

– Скажи, где взять саблю!..

– Мы хотим быть свободными!..

Акберен поднял руку:

– Я укажу вам, где взять оружие. И после этого мы станем говорить с эмиром… Я уверен, что теперь он захочет говорить с нами, потому что нас много… и мы сильны!.. Идите за мной!

Акберен соскочил с лошади. Высокий, стройный, он, казалось, возвышался над толпой, и каждый из рабов видел голубую чалму.

Могучий людской поток устремился по улицам Ургенча. Улем шел быстро, и вскоре рабы бежали за ним, боясь отстать, потерять того, кто принес им избавление.

Акберен вел восставших туда, где хранились оружие и продукты, предназначенные для туменов Кутлук Темира.

В страхе разбегалась стража, даже не пытаясь встать на пути разъяренных людей. Да и кто мог противостоять тем, перед кем после долгой ночи отчаяния и страдания засветилась пока еще робкая заря свободы?

* * *

Непонятно, загадочно, странно устроена жизнь. О аллах, если ты действительно ее творец, то зачем все так перепутал? Почему любовь и измена встречаются порой на одной тропе, почему радость и горе не ходят друг без друга? Не дал ты человеку столько ума, чтобы смог он сам распутать этот клубок, оттого, быть может, и мечется он в своей короткой жизни от одного края к другому, ищет то, что не потерял, и находит то, чего не искал.

Убежав от темнолицего нукера, Сакип-Жамал вернулась к Акберену. Друзья улема надежно укрыли ее от преследователей. Огромное счастье и бесконечная тревога овладели с этого дня молодой женщиной. Акберен часто исчезал по ночам, уходя на тайные встречи с рабами и поддерживающими его горожанами. Иногда на несколько дней он уезжал из Ургенча.

Сакип-Жамал переживала за него, боялась несчастья, но постепенно страх сменился раздражением. Почему любимый должен был принадлежать еще кому-то, кроме нее? Почему судьба рабов для него дороже их собственной судьбы? Женское сердце чувствовало близкую беду. Сакип-Жамал не верила в то, что хотел совершить Акберен. Исподволь пыталась она ему это внушить, сманить на ту тропу, которую выбрал, веря в то, что, только идя по ней, они будут счастливы. Изворотлив женский ум. Желая добиться своего, Сакип-Жамал была щедра на ласку. Душными короткими ночами, прижимаясь к Акберену, она шептала ему об их будущей жизни, настойчиво уговаривала бежать из Хорезма. Сакип-Жамал рассказывала, что в укромном приметном месте она зарыла золото, которого им хватит до конца жизни, и оно позволит жить им без невзгод и лишений.

Акберен слушал ее, а мысли были далеки, и глаза видели совсем иное, чем видела Сакип-Жамал. Он пытался объяснить ей, почему не может уйти, бросив начатое дело. Но Сакип-Жамал, ослепленная тревогой за себя и за него, упорно твердила одно и то же. Желание по-прежнему влекло их друг к другу, но где-то за угарной дымкой любовного тумана виднелась развилка, у которой разойдутся их пути. Чем ярче краски, тем быстрее они тускнеют. Неожиданно родилась любовь Сакип-Жамал к Акберену и, подобно кусту курая, ярко вспыхнув в огне любви, сгорела, оставив пригоршню серого легкого пепла.

Все чаще задумывалась Сакип-Жамал о своей судьбе, о будущем. Вначале пыталась заглушить темные мысли, но они, тяжелые и холодные, находили крошечные трещины и, помимо ее желания, проникали в душу, отнимали покой и радость.

Однажды она поняла, что жалеет о прошлом, о том, чем заплатила за свою любовь. Вчерашняя жизнь казалась похожей на имран – райский сад. Там было весело и легко, звучала музыка и радугой переливались дорогие одежды. Здесь убогая мазанка с глиняным полом, застланным серой кошмой, закопченный очаг…

Сакип-Жамал знала, что Акберен любит ее. Но что из этого? Она представила себе их будущее и с ужасом поняла, что ее ждет одиночество. Да и могло ли быть иначе? Путь, на который встал Акберен, рано или поздно приведет его к пропасти. А что станет с ней? Кому она будет нужна и где найдет пристанище?

Все в Сакип-Жамал противилось такому концу. Она хотела любви, счастья, а дорога, на которую она ступила, вела к страданиям и мраку. Женщина лихорадочно искала выход и не видела его. И тогда она, отчаявшись, решилась на последний разговор с Акбереном.

Он произошел ночью, накануне восстания рабов. Тихо было в глинобитной мазанке. Потрескивал фитиль в светильнике, и глубокие тревожные тени затаились в углах.

Сакип-Жамал знала, что задуманное Акбереном свершится на рассвете. Она вздрагивала от каждого шороха.

Она приблизила свое лицо к лицу Акберена, в глазах стояли слезы.

– Ты любишь меня?

– Да.

Акберен обнял Сакип-Жамал за плечи и прижал к груди. Она почувствовала холод металла и догадалась, что под его одеждой кольчуга.

– Я заклинаю тебя нашей любовью! – всхлипывая, сказал Сакип-Жамал. – В последний раз прошу – не ходи туда! Сердце говорит мне, что ты погибнешь! Я хорошо знаю Кутлук Темира и его воинов…

– Поздно… – Акберен покачал головой. – Назад пути нет…

– Ради меня! Ради нашего счастья!.. – голос Сакип-Жамал то взлетал до крика, то падал до шепота.

Акберен отстранил ее от себя, поднялся на ноги. Комната была тесной и невысокой, он почти коснулся головой потолка. Акберен подошел к укрепленному на стене глиняному светильнику и всмотрелся в огонек. Язычок пламени, потревоженный его движением, закачался. Тонкая черная нитка копоти повисла в воздухе. По лицу заметались неясные тревожные тени.

– Там тысячи людей… – глухо сказал он. – Я не могу их предать… Разве после предательства можно жить?!

Сакип-Жамал видела, что Акберен тверд в своем решении, и ее охватило отчаяние.

– Ты сделал меня несчастной!.. – крикнула она. – Я ради тебя отказалась от дворца эмира, золота и серебра, от жизни, полной, как чаша!.. Я люблю тебя! Но сегодня ты уходишь, чтобы умереть. Ты отбираешь у меня последнее…

Акберен опустил голову. В комнате наступила тишина.

– Если бы у меня был дворец и золото, я бы тоже, не задумываясь, отдал их за твою любовь…

– Ты лжешь!..

– Нет… Мне пора идти…

Акберен прошел в дальний угол комнаты, поднял край кошмы и достал из тайника широкий кожаный пояс с пристегнутой к нему кривой монгольской саблей. Затем приблизился к Сакип-Жамал, наклонился над ней и погладил по голове:

– Ты жди меня… Я вернусь…

Она резко подняла голову, и он увидел ее запрокинутое бледное лицо с глазами, полными ненависти.

– Я знала, что ты уйдешь… Пусть аллах покарает тебя за то, что ты сделал со мной…

Оставшись одна, Сакип-Жамал упала на кошму и долго в ярости колотила по ней кулаками. Потом пришло спокойствие. Ей вдруг вспомнился Кутлук Темир, его огромное тело, большие, сильные руки. Она совсем забыла, что еще недавно ненавидела эмира и один его вид вызывал в ней отвращение. Снова горячая волна ненависти к Акберену захлестнула Скип-Жамал, у нее помутился разум. Она торопливо оделась и вышла на улицу.

Куда и зачем она идет, Сакип-Жамал не знала. Черное небо в блестках звезд выгнулось над нею, словно днище огромного казана. Ноги по щиколотку утопали в пыли, а от нагретых за день глинобитных дувалов тянуло сухим жаром. Она не услышала, как нагнал ее конный караул. И только когда всадники окружили Сакип-Жамал и один из них наклонился к самому лицу, она поняла, что перед нею воины Кутлук Темира.

– Ой-бой!.. – сказал воин не то удивленно, не то обрадованно. – Это же беглянка, младшая жена нашего эмира…

Он грубо схватил ее, оторвал от земли и бросил поперек седла.

– Вперед, джигиты! – крикнул воин. – Дорогой подарок привезем эмиру! Наш повелитель щедр и не забудет об обещанной награде!..

Поднимая облако удушливой пыли, всадники помчались по спящим улицам Ургенча.

Вскоре прохладный ветерок дохнул в лицо Сакип-Жамал, и она поняла, что узкие городские улицы остались позади. Воины мчали ее в ставку эмира.

Кутлук Темир не спал, когда воины бросили к его ногам Сакип-Жамал. Она лежала, уткнувшись лицом в пушистый ковер, не в силах пошевелиться от охватившего ее ужаса. Кому лучше, чем Сакип-Жамал, был известен нрав эмира. Кутлук Темир не знал пощады, и ей казалось, что сейчас, вскочив с возвышения, он выхватит из ножен меч – и все будет кончено.

Но молчал эмир, рассматривая лежащую у его ног беглянку, молчали нойоны и нукеры, оказавшиеся в юрте Кутлук Темира.

– Вернулась… – голос эмира звучал ровно, бесстрастно.

Сакип-Жамал задрожала всем телом.

– Заблудшей кобыле не ставят в вину, если она найдет свой косяк. Здорова ли ты?

Дрожь все сильнее колотила тело женщины.

– Встань, подойди ко мне… – Кутлук Темир протянул руки. – Не бойся…

Присутствующие в юрте были поражены. Женщину, которая опозорила эмира своим бегством, он принимал так, словно ничего не произошло. Никто не хотел верить глазам своим и отказывался верить тому, что слышали уши.

– Ну, встань же… – с ноткой нетерпения повторил Кутлук Темир.

Сакип-Жамал поднялась на непослушные ноги и несмело шагнула к эмиру… Он обнял ее своими большими ладонями, прижал к груди и, по кипчакскому обычаю, обнюхал лоб.

– А вы идите… – подняв глаза на толпившихся в растерянности нойонов, спокойно сказал Кутлук Темир. – Когда вы будете нужны, вас позовут…

Нойоны уходили, перешептываясь, удивленно пожимая плечами. Беглянка заслуживала смерти – так было всегда. В лучшем случае Кутлук Темир должен исполосовать ее плетью. Что-то странное, загадочное было в поведении эмира.

Когда за резными дверями исчез последний из находившихся в шатре, Кутлук Темир легко поднял Сакип-Жамал на руки и, даже не потушив светильников, отнес в постель.

Она не верила в то, что обошлось, не верила в свое счастье. И только тогда, когда эмир стал делать с ней то, что было ей знакомо по тем временам, когда он еще не был болен и силы не покинули его, Сакип-Жамал решила, что произошло чудо. Задыхаясь от счастья, что осталась жива, она отвечала на ласки Кутлук Темира, и ей казалось, что она никогда не покидала эту юрту, а все, что случилось, было дурным сном.

И все-таки эмир был слаб и болен. Он скоро устал, и Сакип-Жамал услышала его хриплое, прерывистое дыхание.

Потом они долго лежали молча. И Сакип-Жамал опять начал охватывать страх. Кутлук Темир прижал ее к себе и начал гладить по плечам, по телу.

– Теперь расскажи, где ты была. Я скучал по тебе…

Эти простые слова, сказанные тихим голосом, растревожили женщину. Она до конца поверила, что эмир простил ее. О аллах, кто затмил ей разум, когда она решилась на побег?! От мысли, что отныне все будет по-прежнему: и спокойная жизнь, и веселье, и блеск золота, и могучий Кутлук Темир рядом, слезы жалости к самой себе навернулись у Сакип-Жамал на глаза. Ничего не тая, она рассказала мужу об Акберене, о готовящемся восстании рабов.

Эмир слушал, не перебивая, сочувственно цокал языком, и Сакип-Жамал прониклась к нему доверием. Откуда ей было знать, что в тот миг, когда Кутлук Темир увидел ее лежащей у своих ног, он решил лишить ее жизни. Не таким человеком был эмир, чтобы прощать даже в сто раз менее виновных, чем Сакип-Жамал. Он знал, что если попытается что-либо у нее узнать, а она не захочет сказать, упрямая кипчачка даже под ударами плетей промолчит. Эмир обманул ее лаской.

* * *

Предательство Сакип-Жамал ножом ударило в спину восставших рабов. И когда утром, разгромив склады, где хранились продукты и оружие, они пришли к ставке эмира, здесь их уже ждали.

Ставка была окружена двойным рядом телег, а за ними укрылось войско, которое оставалось у Кутлук Темира. Тучи стрел встретили нападающих. Теряя убитых, они вынуждены были отойти.

А в это время по дорогам Хорезма, загоняя лошадей, мчались в аймаки гонцы эмира с приказом нойонам срочно слать в Ургенч войска.

Акберен понял, что осаждать ставку нет смысла. Скоро к Кутлук Темиру подойдет помощь, и тогда рабы будут обречены на гибель. Он приказал восставшим возвращаться в Ургенч. Надо было дать людям отдохнуть, разделить их на сотни и тысячи, чтобы утром они могли выступить в разные города Хорезма и Мавераннахра. Акберен знал, что повсюду найдутся сочувствующие, те, кто без колебания присоединится к восставшим рабам. Ремесленникам и дехканам невмоготу власть жестоких правителей. Измученные разорительными поборами, бесконечной борьбой за власть между чингизидами, они поддержат рабов.

Но Кутлук Темир многое узнал от Сакип-Жамал. Если отряды восставших разбредутся по городам, они со временем превратятся в грозную силу, подобно снежной лавине наберут мощь, и тогда кто знает, чем все кончится для Золотой Орды.

Долгую жизнь прожил эмир, не раз смотрел опасности в лицо, потому умел не терять голову ни при каких обстоятельствах. Ум его был жесток и коварен. Кутлук Темир вспомнил о слонах, которых держал в Ургенче для различных торжеств и празднеств. Шесть громадных животных находились под присмотром индусов-погонщиков. Эмир велел срочно доставить в ставку старшего над погонщиками.

Еще не старый, крепко сложенный перс, выслушав Кутлук Темира, не выказал удивления. Выпуклые темные глаза его были спокойны и непроницаемы.

– Я сделаю то, что ты хочешь, мой повелитель. Мне нужны будут только шесть ведер теплой воды, настой из трав я приготовлю сам…

– Я щедро вознагражу твое усердие, – сказал эмир.

Перс низко наклонился.

* * *

После полуночи перс и его люди привели слонов к хизару, где укрылись рабы. Воины Кутлук Темира молча несли вслед за ними нагретую воду. Прежде чем дать ее животным, перс плеснул в каждое ведро из кожаного бурдюка известный только ему настой.

Тихо в хизаре. Уставшие за день люди крепко спали, и только стража у ворот, вооруженная длинными копьями, прислушивалась к звукам, долетавшим сюда из города. Через некоторое время слоны начали проявлять беспокойство, и тогда перс, отступив в сторону, приказал воинам гнать животных прямо к воротам хизара.

Словно призраки ночи, похожие на иблисов – порождений ада, возникли громадные туши слонов перед рабами, несущими караул. Кто-то, пронзительно и тонко вскрикнув, всадил копье в бок надвигающегося чудовища. Вожак вскинул хобот, громко затрубил. В хриплом реве его была боль и ярость. Десятки стрел с тонким свистом вырвались из мрака ночи и впились в тела животных. Это сделали воины Кутлук Темира.

Слоны обезумели. Беспрестанно трубя от боли, от настоя, которым напоил их коварный перс, они бросились вперед.

Затрещали и рухнули ворота хизара. Шесть гигантов, круша все на своем пути, топча сидящих на земле рабов, метались по пространству, огороженному высоким глинобитным дувалом.

Крики ужаса, стоны умирающих, хруст ломаемых костей слились с ревом животных. Запах крови опьянил слонов. Лежащих они топтали, тех же, которые, придя в себя, пытались убежать, животные хватали хоботами и с силой швыряли на землю.

Кто-то догадался открыть запасные ворота, и толпа рабов ринулась из хизара. Но и здесь их ждала смерть. Отряды воинов Кутлук Темира, до поры скрывавшиеся в узких улочках Ургенча, осыпали их тучами стрел, рубили кривыми саблями. Но обезумевших людей остановить было нельзя. Уходя от смерти, они без страха шли на обнаженные сабли, сбрасывали воинов эмира с коней, уходили за город.

Страшен был рассвет нового дня над Ургенчем. Здесь еще помнили грабежи и убийства монголов, но такой жестокости видеть не приходилось. Огромная площадка хизара была устлана раздавленными человеческими телами, а мелкая желтая пыль, смешанная с кровью, превратилась в черную грязь. Среди трупов серыми мягкими глыбами лежали мертвые слоны с отсеченными хоботами, с животами, развороченными копьями, утыканные, словно ежи, стрелами.

Из десяти тысяч рабов, укрывшихся этой ночью в хизаре, после кровавого побоища в живых едва ли осталась половина.

Собравшись за городом, отбиваясь от отрядов Кутлук Темира, преследующих их, восставшие двинулись в сторону Мавераннахра.

* * *

После того как Кутлук-Темир ушел и Сакип-Жамал осталась одна, она попыталась выйти на улицу, но стоявшие у входа нукеры преградили ей путь древками копий.

– Эмир не велел госпоже отлучаться из юрты, – хмуро сказал один из них.

Сакип-Жамал хотела рассердиться, настоять на своем, как бывало в прежние времена, но слишком сильным было потрясение от случившегося, и она промолчала. Она не могла поверить в чудо. Всего ожидала она от мужа, но только не той странной доброты, непонятной и оттого пугающей, которую он проявил к ней.

Хотелось знать, что произошло в ставке, пока она отсутствовала. Быть может, тогда удалось бы многое понять и решить, как вести себя дальше.

– Скажи… – обратилась Сакип-Жамал к нукеру, – жива ли Бубеш – мать несчастного Адильши?

– Что сделается этой ведьме? – кривя рот в злой усмешке, отозвался он. – Видимо, аллах смилостивился над ней и вернул ей разум. Правда, она теперь другая… Вроде ее долго тащили на аркане за лошадью, а потом живой бросили…

– Позови ее сюда, – властно приказала Сакип-Жамал.

Нукер растерялся:

– Я не знаю… Эмир не приказывал…

– Тебе приказываю я! – голос Сакип-Жамал зазвенел от напряжения. Она поняла, что только так сможет заставить стражу подчиниться ее приказу. – Я повинуюсь твоему господину и не покидаю ставку. Ты же обязан повиноваться мне, потому что я жена эмира. Или, быть может, это не так? – голос женщины сделался зловеще вкрадчивым.

– Все так, моя повелительница…

Нукер растерянно топтался на месте. Оттого, что он никак не мог решить, слушаться ему или нет приказаний беглой жены эмира, на лбу выступили крупные капли пота. Наконец он решился и, повернувшись к своему товарищу, сказал:

– Пойди… приведи безумную Бубеш…

– Лишит нас голов наш повелитель…

– Исполняй что тебе приказано! – сердито крикнул нукер. Он, верно, и сам думал об этом, но как было отказать жене эмира? Она хотя и убегала от мужа, но пока он не лишил ее жизни, и кто знает, чем у них все закончится. – Какой вред может быть от безумной?..

Бубеш не узнать. Из цветущей женщины она превратилась в старуху – седые космы выбивались из-под платка, падали на желтые, ввалившиеся щеки, глаза смотрели тускло и отрешенно.

Она узнала Сакип-Жамал. Женщины обнялись.

Сидя на ковре, медленно раскачиваясь телом, Бубеш рассказывала, что произошло с ней, с ее сыном. Глаза женщины сухо блестели, и Сакип-Жамал поняла, что ее горе не стало меньше оттого, что минуло много дней после смерти Адильши. Кутлук Темиру следовало бы удалить ее из ставки, потому что кто знает, какие помыслы зреют в обугленной душе безумной женщины. Но, видимо, эмир боялся Узбек-хана.

Сна не было. Серебряный ковш в небе обернулся вокруг Железного кола, скоро должен был наступить рассвет, а глаз она не сомкнула.

Сакип-Жамал насторожилась. Ей послышались странные, непонятные звуки. Она распахнула деревянные, в позолоте, створки дверей. Порывистый и слитный гул человеческих голосов. Гул похож на тяжкий стон. Потом она уловила шум битвы – лязг железа, пронзительный свист сигнальных стрел.

Лицо Сакип-Жамал сделалось белым. Она не знала, что происходило в Ургенче, но догадаться было нетрудно. В памяти встал Акберен – не такой, каким он запомнился ей перед уходом, а тот, ради которого она решилась на побег. Неужели все то, что творится в городе, – ее вина? Так вот почему и зачем, лаская ее тело, расспрашивал так подробно о рабах и их предводителе Кутлук Темир!

Сакип-Жамал была уверена, что Акберен непременно погибнет, а значит, в смерти будет повинна она. Но, видит аллах, она не хотела его смерти! Она только поняла, что им никогда не быть вместе, и поэтому покинула его! Захотелось плакать, горько и надрывно. Сакип-Жамал закрыла лицо руками, но глаза и щеки были сухими. Слезы словно высохли, как высыхает родник в опаленной зноем степи. Дрожь сотрясла ее тело.

– Ты видишь, кровь… снова кровь!.. Она течет рекой!

Сакип-Жамал отняла ладони от лица и в страхе оглянулась вокруг. В юрте, кроме нее и Бубеш, никого не было. Значит, голос принадлежал безумной женщине.

– Зачем ты говоришь про кровь? – в отчаянии спросила Сакип-Жамал. – Не надо…

– Я вижу кровь! – Маленькая рука Бубеш теребила висящий на шее, на тонком ремешке, крошечный замшевый мешочек. – И ты скоро увидишь ее…

* * *

На рассвете в шатер вернулся Кутлук Темир. Лицо его горело от возбуждения, глубоко запавшие глаза сверкали, шелковый халат обрызган кровью. Эмир словно забыл, что он болен.

Кутлук Темир сбросил с себя окровавленную одежду, нукер стянул с него сапоги, и эмир прошел на почетное место. Сел на мягкие белые войлоки.

– Что молчишь, почему не встречаешь меня как положено – улыбкой и чашей кумыса? – спросил он вкрадчиво, глядя на Сакип-Жамал. В холодных и внимательных глазах Кутлук Темира отражались красноватые язычки пламени светильников.

– Что я наделала!.. Что наделала!.. – Сакип-Жамал нетвердой походкой подошла к мужу, в отчаянии протянула к нему руки.

Кутлук Темир больно толкнул ее в грудь кулаком:

– Подай кумыс!

Сакип-Жамал зарыдала.

С низким поклоном выступила из-за ее плеча Бубеш и протянула эмиру серебряную чашу.

– Что ты здесь делаешь? Кто пустил тебя сюда? – свирепо спросил он.

Бубеш ничего не успела ответить. Кутлук Темир вырвал из ее рук чашу и запрокинул голову, жадно выпил напиток.

– Меня позвала ваша жена…

– Пойди прочь и больше никогда не попадайся мне на глаза!

– Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель…

Что-то заставляло Бубеш медлить. Она нерешительно топталась на месте.

Глаза Кутлук Темира вдруг полезли из орбит, и он тихо повалился с мягких войлоков.

Губы Бубеш что-то шептали.

– Ты что, ты что говоришь?.. – закричала Сакип-Жамал.

– Я читаю молитву. Прошу у аллаха прощения… – тихо, с угрозой в голосе сказала женщина и, повернувшись, прямая и строгая, вышла из шатра.

Сакип-Жамал беспомощно оглянулась. На низком столике, где стоял серебряный кумган с кумысом, она увидела тот самый крошечный замшевый мешочек, что висел на груди Бубеш. Красная шелковая нитка на его горловине была развязана…

* * *

Через несколько дней, узнав о смерти верного эмира, Узбек-хан повесив на шею в знак траура пояс, повелел своим туменам повернуть коней головой к землям Золотой Орды и в очередной раз, так и не победив Ирана, вернулся в Сарай-Берке.