Текст книги "Отчаяние"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Нет, не Карасакал прислал Малика к Аблаю, а совсем другие люди… Правители Кокандского ханства давно уже следили за успехами Аблая. Избавившись от джунгарской угрозы и отделенные пока что отрядами того же Аблая от смертоносного дыхания шуршутского дракона, они решили воспользоваться положением и охватить как можно большую территорию по среднему течению Сейхундарьи, а если удастся, то и по ее нижнему течению. Один лишь султан Аблай со своим войском представлял тогда на казахской земле какую-то политическую и военную силу. Со смертью его, как они надеялись, намечающееся единое ханство снова рассыплется на тысячу частей, которые можно будет заглатывать одну за другой, не встречая серьезного сопротивления. И наемный убийца Малик, хитрый и коварный, как змея, прибыл к Аблаю по их поручению. Нечислимые блага были обещаны ему по удачном завершении дела…

Время не ждет. Еще утром ему передали прямое указание из Коканда поторопиться. Оседланный конь-аргамак с обвязанными мешковиной копытами и мешком на морде ожидает в полуверсте от султанского лагеря. Да вот не вовремя проснулся Аблай!

А может быть, все это неспроста – осторожность Нуржана, с которым Малик давно уже внешне подружился, пробуждение султана. Да и сам султан выглядел сегодня настороженным. Или это только показалось?

Лишь один глухонемой джигит-коновод прибыл с Маликом в ставку султана Аблая якобы от Карасакала. Был он беглым башкирским туленгутом, и в Кокандском ханстве оставались два его сына. Глухой не знал, с каким поручением послан его хозяин Малик, но сегодня утром он видел кокандского связного, передавшего Малику лоскут с какими-то письменами. Возможно, глухой заглянул в этот лоскут бумаги, когда убирал шатер, пока Малик разговаривал с прибывшим? Нет, это невозможно: туленгут так же безграмотен, как и глух!..

Вдруг Малик вздрогнул. Из шатра вышел сам султан. В лунной полутьме казалась еще выше и мощнее его крупная фигура. Наметанным взглядом убийца определил, что при султане нет оружия. Может быть, нож в сапоге, но вряд ли успеет тот пустить его в ход.

– Я прогуляюсь на воздухе! – бросил султан на ходу, не поворачивая головы.

– Я с вами, мой султан… – сказал Малик и сделал знак Нуржану. – А ты здесь присмотри, Нуреке!..

Малик не увидел, как усмехнулся султан Аблай. Он бросил на землю свою шашку и прислонил к юрте лук, потому что, по древнему закону, нельзя было идти ночью рядом с ханом человеку с оружием. Аблай уже негласно считался ханом…

Они шли в призрачном лунном свете – впереди Аблай и чуть поотстав от него Малик. Вот он ускорил шаг, и снова напрягалась рука с холодным ножом. Но резко повернулся к нему Аблай.

– Что это там, мой Малик?..

Рука султана показывала во тьму.

– Это… это белый верблюд… – Голос телохранителя задрожал. – Ак-бура!..

– Почему же он оказался здесь?..

– Не знаю, мой султан. С вечера лежал далеко за шатрами!..

– Ну-ка, ну-ка, моя судьба!..

Султан Аблай подошел к белому верблюду. Верблюд начал медленно подниматься на ноги, и во тьме увидел Аблай, как встала дыбом длинная белая шерсть. Это было до того страшно, что даже сам Аблай сделал шаг назад. И вдруг взметнулись к небу гигантские копыта, обрушились куда-то за спину Аблая. В то же мгновение страшный крик боли и отчаяния прорезал тишину ночи. Закричали, засуетились часовые, зажглись факелы в разных концах огромного лагеря.

– Ойбаяй, вы живы, султан?!

Подбежавший первым Нуржан широко открытыми глазами смотрел, как дикий белый верблюд рвет зубами и втаптывает в землю чье-то растерзанное тело. Он было рванулся спасать несчастного, но Аблай остановил его знаком:

– Не нужно, Нуржан, все равно этот человек мертв!

Что-то сверкнуло при свете факела. Нуржан наклонился и взял из руки растоптанного Малика прямой хивинский кинжал. Верблюд, все еще рыча и всхрапывая, поднялся и пошел во тьму. Зубы мертвого Малика были оскалены в страшной улыбке.

– Он… он хотел заколоть вас, мой султан!.. – сказал Нуржан и оглянулся на уже собравшихся людей. – Ак-бура спас вашу жизнь. Это посланец божий!..

Аблай молча повернулся и пошел назад в свою юрту. Так рассказывает об этом случае легенда. Не говорится в ней лишь о том, что спасенный таким чудесным образом султан зло усмехнулся во тьме ночи. Никто не увидел этой усмешки. А султан шел и думал о подброшенном ему со стрелой письме, где в уголке крошечными арабскими буквами было приписано имя того, кто должен был сегодня ночью лишить его жизни.

А потом к мертвому телу своего одноплеменника пришел глухонемой раб и унес его останки. Он тут же похоронил их по древним законам своего народа. И никто так и не узнал в лагере Аблая, что жалкий глухонемой раб знал грамоту и хорошо умел стрелять из кривого башкирского лука.

* * *

К утру в белую юрту привели глухонемого раба погибшего Малика-убийцы и оставили наедине с Аблаем. Султан внимательно посмотрел в непроницаемое лицо раба, потом взял мелок и написал на вощеной дощечке:

«Это ты вчера прострелил мою шапку, человек?»

Глухонемой спокойно взял из руки султана мелок и написал:

«Да».

«Благодарю тебя за меткий выстрел».

«Благодари свою звезду, султан!»

«Откуда прибыли вы с хозяином?»

«Из Коканда».

«Кто посылал?»

«Бии Ерден и Нарбота…»

«По каким делам?»

«В Коканде тебя боятся, султан!»

Аблай кивнул головой, снял с верхней стойки юрты свой парадный, расшитый золотом кафтан и шапку на куньем меху, надел их на раба. А едва взошло солнце пятеро джигитов поскакали на запад. Они должны были через верных купцов в Коканде выкупить из неволи детей глухонемого.

А в народе все шире распространялись легенды о том, что сама судьба в образе белого верблюда покровительствует султану Аблаю, и это верный знак, что только ему следует стать ханом трех жузов. И до наших дней сохранились эти легенды о чудесном Ак-буре.

Еще солнце не показалось над горами, как из зева ущелья раздался глухой несмолкаемый гул. Казалось, мощная река бушует и рвется из берегов. Одновременно ертоулы донесли, что подошли передовые части другого китайского генерала – Чжао Хоя.

– В основном это конница, мой султан… – рассказывал начальник ертоулов Турсунбай-батыр. – И кони у них уже не мелкие, как прежде, а наши – степные. По всему видать, что они их награбили в Кашгарии и в кочевьях Большого жуза…

– Все же пеших у шуршутов больше!.. – задумчиво сказал Аблай. – Как ты думаешь, станут они сегодня наступать на нас?

Нет, мой султан. Те, что пришли сегодня ночью, устали. Ну, а вчерашние еще больше устали. Как-никак, а тысяч семь мертвых тел собрали ночью их повозки… А сейчас они разжигают большие костры и варят двойную порцию риса, а не проса. Значит, предстоит «Праздник прибытия». За оружие взялись лишь те, кто идет в заграждение.

– Эй, созвать всех военачальников! – коротко приказал Аблай.

Нарочные взлетели на оседланных коней и поскакали во все стороны – туда, где в степи были разбросаны шатры главных батыров. Султан Аблай сидел в одиночестве на подушках в своей главной юрте. Сегодня утром предстояло ему решить, что делать дальше. Ну, и когда он решит, то уж белый верблюд ляжет головой в нужную сторону…

А решать нужно незамедлительно. Вот уже несколько дней мелит эта проклятая мясорубка в ущелье. И пусть потери шуршутов вдесятеро больше, для них это незаметно. Еще и обрадуются их поставщики пищи, что меньше придется кормить. А вот страна казахов, не восстановившая и половины своего населения после «времен великого бедствия», дорожит пока что каждым джигитом. Это лишь вторая китайская армия подошла с той стороны, и уже не поможет никакая засада. Предположим, что даже разобьет он армии Фу Де и Чжао Хоя, но тут же появится третья армия, за ней четвертая, пятая… нет, не под силу сейчас противостоять во весь рост тысячеглавому дракону. Пусть потерпят остающиеся в его пасти казахские племена и роды. Они должны пригнуться к самой земле, забиться в щели гор и расщелины. А мы, показав дракону, что с нами шутки плохи, уведем свое войско в целости и сохранности обратно в степь. Коль решатся шуршуты за нами в погоню, то им несдобровать в степи. Тут наша конница разгуляется в полную силу, не то что в этих горах. Но, судя по всему, не решатся уже они на это, и мы разойдемся, как раньше.

А войско надо сохранить во что бы то ни стало. Ведь не случайно именно сейчас послали кокандские правители к нему Малика-убийцу. Расчет у них самый простой: в то время как шуршуты перемелют казахское войско, наемный убийца уберет его, будущего хана. Кто тогда будет в состоянии противостоять кокандским лашкарам? Словно, освежеванного вола, разделят они страну казахов. Для себя, конечно, кокандские властители уготовили самую большую часть. Недаром их отряды появились уже в виду приаральских кочевий. Они не думают о шуршутском драконе, надеясь на милость божью. А между тем только казахское ополчение стоит сейчас между этим драконом и Кокандским ханством. И хивинские прислужники Надир-шаха забывают о том же ненасытном драконе. Не проходит дня, чтобы они не тревожили казахские рубежи. Нет, не помощники это в войне с шуршутами. И даже если бы вдруг произошло чудо и примкнули бы они к его войску, все равно не остановить им огнедышащего дракона, который рано или поздно все равно полезет в степи и долины, открывшиеся его глазу. А пока…

Сегодня вечером мы собираем свои юрты! – тихо сказал Аблай когда один за другим вошли военачальники и уселись полумесяцем на бархатные подушки.

* * *

Наступила тишина. Все сидели потрясенные неожиданным решением.

– Но ведь это бегство! – вскричал старый Кабанбай-батыр.

– Нет, это отступление! – твердо ответил Аблай.

– Наши джигиты, которые дерутся вот уже столько дней с шуршутами, не захотят уступить!

– Тогда через двадцать дней останемся в живых лишь мы с вами… – тихо ответил Аблай. – Сегодня наши подборщики трупов захоронили семьсот тел. У двухсот двадцати четырех джигитов за вчерашний день отрублены руки и ноги, рассечены головы. Посчитайте, на сколько дней нас хватит!

* * *

Джаныбек-батыр бросил перед собой плеть в знак начала разговора:

– Аблай рассуждает здраво. Только в какую сторону нам двигаться?

– До Тургая – прыснул известный Канай-шутник. – Оттуда уже недалеко и до Оренбурга!

Даже теперь, когда приходится рубиться вплотную с шуршутами, многим не хватает дальновидности. Канай-шутник вслух высказал то, что на уме у многих врагов Аблая. Уже столько лет, днем и ночью, обвиняют они его в том, что пошел на сближение с Россией. Что бы там ни ждало впереди, судьба джунгар перед глазами. К сожалению, новая царица никак не может справиться с неурядицами в своей империи. А то бы и он иначе разговаривал сейчас с шуршутами…

– Дальше Голубого моря не отступим! – твердо сказал Аблай. – Оставим в качестве щита одного из батыров с отрядом и двинемся.

Присутствующие переглянулись и опустили глаза. Еще не было такого случая, чтобы столь важные решения не принимались большинством совета. Каждый бий и батыр обычно в знак своего согласия с вождем бросал перед собой плеть рукояткой от себя. Но Аблай на этот раз не стал их спрашивать. Так имел право поступать лишь избранный всеми тремя жузами хан.

– Я прикрою вас, султан и батыры!

Это в наступившей тишине сказал Баян-батыр.

Аблай встал со своей подушки:

– Что же, остается только посмотреть, каковы предзнаменования у Ак-буры!

И все присутствующие направились вслед за султаном Аблаем на край степи, где лежал белый верблюд. При виде приближающейся толпы верблюд встал на ноги. Аблай остановился в десяти шагах. Ак-бура медленно повернулся и улегся хвостом к султану Аблаю и головой в сторону Голубого моря…

* * *

Весь день продолжались стычки в ущелье, и Аблай, стоя на холме со своими батырами, спокойно наблюдал за ними. А вечером, как и в предыдущие дни, зажглись большие костры по всей степи. Но если бы кто-нибудь в полночь проехал здесь, то увидел, что в предгорьях не осталось ни одной юрты и только одинокие подростки-туленгуты подбрасывают в костры сухой бурьян…

Основное казахское войско прошло на рысях уже верст пятнадцать в сторону Балхаша. Едущие в походном строю джигиты ополчения удивленно переглядывались.

– Кажется, мы убегаем!

– Да, судя по быстроте… А говорят, за спиной у шуршутов наши восстали. Из Большого жуза…

– Как же восстали они без султанов?

– Как будто мало били мы джунгар без всяких султанов!

– Знает ли Аблай, что в Синьцзяне поднялись уйгуры и казахи?

– А откуда ты знаешь?

– Говорят…

– Ох, а что сказать своим?.. Уж лучше погибнуть в бою!

– Успеешь еще, вояка…

– Да, большого ума для такого решения не требуется. Не нужно быть султаном, чтобы дать приказ бежать!

Едущий рядом Татикара-жырау вгляделся в угрюмое лицо сказавшего последнюю фразу джигита.

– Ладно, не горюй, – сказал жырау. – Умный волк всегда побежит перед десятью собаками. А повернется к ним клыками тогда, когда собаки растянуться в линию!..

На ночном привале, когда немного уже оставалось времени и до рассвета, к Аблаю подъехали оба певца – Татикара и Котеш.

– Разреши, султан, повеселить джигитов песнями! – сказал Татикара-жырау как старший.

– Пойте, жырау!..

И едва успели воины стреножить коней, как сначала в голове войска, а затем и в хвосте забились, обгоняя друг друга, две лучшие домбры своего времени. И резкие, сильные голоса взметнулись над степью. Оставив свои костры, поспешили джигиты на эти голоса.

Красные озорные огоньки искрились в глазах Татикара-жырау:

О, берегитесь, джигиты!

Вспомните того толстого шуршута,

Как трясся у него живот, когда бежал от нашего Жабая!

И хоть подобно ангелу смерти Азраилу мчался Жабай,

Через мгновение исчез за горизонтом вояка-шуршут!

Никто из живущих в разные времена людей

Не видел еще подобной быстроты.

Как лучший в табуне аргамак, бежал важный шуршут,

И ветер свистел от мелькающих пяток…

Так что уж если догонят нас шуршуты, то и не пытайтесь бежать,

Ибо кто же сравнится в беге с шуршутами?!

Тысячеголосый хохот гремел над степью…

Джигиты спали, положив под голову седла, как спали в этой самой степи их деды и прадеды еще два, и три, и четыре тысячелетия тому назад. И так же, как и теперь, приползал сюда из своих далеких речных долин ненасытный тысячеглавый шуршутский дракон, желая поглотить их, высосать кровь и выплюнуть кости, чтобы и воспоминаний не осталось о древнем народе, живущем в этой степи. Но всякий раз, обломав зубы, уползал он обратно через каменную пустыню. Об этом пели сегодня казахские жырау, и грядущая победа над этим кровожадным драконом снилась джигитам. Они кричали во сне и хватались за шашки.

На рассвете небо заволокло тяжелыми тучами, и пошел холодный дождь. Вымокшие до нитки люди молча ехали через потемневшую скользкую степь. А когда доехали до небольшой в обычную пору речушки, то увидели, что черная вода в ней бурлит и клокочет, а другой берег просматривается где-то у горизонта.

Сумрачно смотрели джигиты, как пенистые холодные валы выбрасывали на песчаный берег глыбы камней величиной с верблюда и целые деревья, подхваченные глинистым потоком где-то в горах и принесенные сюда вместе с корнями. Корни топорщились в воде страшно, как драконьи перепончатые лапы. Пока они смотрели в этот бушующий поток, прискакала тысяча джигитов батыра Баяна. Они, как и условлено было, атаковали передовую линию шуршутов и навели среди них порядочную панику. Однако китайская кавалерия Чжао Хоя устремилась в погоню за ними, и таким образом китайские военачальники узнали об отступлении казахского ополчения. Само собой разумеется, они уже прошли роковое ущелье и движутся сюда. Здесь, прижатое к реке, ополчение могло погибнуть все до единого человека…

А речной грохот все усиливался, и вода прибывала. Кони и верблюды пятились от реки, тревожно поводя ушами. И тогда опять выехал вперед Татикара-жырау, тронул струны, и высокий пронзительный голос его прорвался сквозь шум и грохот:

Мягкая бахрома и длинный корень у камыша…

Река перед нами, а за нами дракон!..

Неужто только саблей горазды махать наши батыры?

Где ты, Джаныбек-Шакчак-улы, с тяжелой пикой?

А куда задевался Бакей – гордость родов сагир и дулат?

Где же они: Дербисал и Мандай из кипчаков?

Ой, не видать мне Сары и Баяна из уаков!

Воды испугавшись, втянули головы в плечи!

В лесу самое высокое дерево – сосна…

Где же эта сосна нашего войска – Богембай?

А грозный батыр Жабай из рода еменалы-керей

Только и умеет, что ворочать своей пикой!..

И снова громовой хохот потряс сырую, холодную степь. А батыры, даже те из них, кто не умел плавать, немедленно выехали вперед. Тяжелые брызги поднялись выше прибрежных деревьев. Это вместе со своим конем, не сняв даже доспехов, первым рухнул в реку Баян-батыр. С того дня, как от его собственной руки пал его брат Ноян, батыр ежечасно искал смерти.

Лишь несколько джигитов вместе с лошадьми унесены были течением. Войско быстро привело себя в порядок, обсушилось у костров и к тому времени, когда на другом берегу показались шуршутские ертоулы из недавно покоренных кашгарцев, оно уже двинулось дальше. На берегу реки, которая названа была Куркреук – Грохочущей, осталась лишь тысяча всадников Баян-батыра. Султан Аблай приказал стоять здесь и не тревожить шуршутов.

* * *

Целую неделю прождали джигиты из отряда Баян-батыра китайские армии. Но их все не было. Отправленные на тот берег ертоулы донесли, что в ущелье оставлен лишь заслон, а основное войско захватчиков двинулось обратно в глубь «Новой Земли» – Синьцзяня. Вскоре стало уже точно известно, что едва армия Чжао Хоя двинулась в казахскую степь, как во вновь завоеванных китайцами землях вспыхнуло восстание искони проживающих там уйгур и казахов. Уже успевшие по традиции поссориться друг с другом китайские генералы устремились туда каждый со своей армией. Это и спасло Казахскую степь от неминуемого нашествия, которое было бы намного страшнее джунгарского. Но ничто не спасло восставших. Казахское ополчение по неясным для них причинам отошло к Балхашу…

В этот же день тысячный отряд Баян-батыра переправился обратно через успевшую обмелеть речку и к ночи уже оказался возле ущелья Алтын-Эмель. Посланные вперед ертоулы доложили, что оставленный китайцами заслон составляет не менее десяти тысяч человек пехоты и двух тысяч всадников. Укрывшись в густых зарослях джиды, всадники Баян-батыра выспались и отдохнули. Едва пала ночь, как они выступили в поход.

В ущелье каждые двадцать шагов горели костры и стояли часовые. И казахские джигиты не пошли через ущелье. Ночью они вместе с лошадьми переплыли Или и по одним им известным тропам почти над головой у китайских охранников перешли на ту сторону гор. Было еще совсем темно, когда тысяча всадников Баян-батыра построилась боевым клином с той стороны, откуда захватчики никак не могли ждать нападения, – со стороны Китая.

– А будет ли радоваться Аблай твоему решению, батыр? – прошептал за спиной Баяна чей-то голос.

– Арруах!.. – коротко и страшно крикнул батыр Баян, вставший на своем Тулпар-коке во главе клина.

– Уа… Арруах!.. О тени усопших здесь предков!..

– Акжол!

– Ойныбай!

– Караходжа!

– Аблай!..

И с места в боевой галоп, все сметающей на своем пути лавой двинулись вперед казахские джигиты. Подобные степному пожару мчались они, и все загорелось там, куда приближались они, потому что сотня за сотней выпускали они на спящий лагерь зажигательные стрелы. В пыли и дыму, голые, обгорелые, бежали шуршуты. Их настигали и рубили закаленными клычами, длинными дедовскими саблями – алдаспанами, простыми дубинами. Предсмертные вопли и проклятия слышались там и тут. Пригнанные своими правителями за тридевять земель для завоевания никогда не принадлежавших им степей, сотнями гибли на чужой земле солдаты. И перед смертью виделись им спокойные многоводные реки, легкие пагоды, зеленые пальмы на покатом океанском берегу. Грезилась родина…

Свыше трех тысяч захватчиков было уничтожено этой ночью. Пока китайские командиры опомнились от неожиданного нападения, пока собрали и привели в порядок свое войско, нападавших и след простыл. Казалось, что ночные джинны напали на китайский лагерь, и только убитые и раненые казахские батыры, лежащие на земле вперемешку со своими жертвами, не оставляли сомнений в том, кто совершил набег.

А отряд Баян-батыра уже готовился в обратный путь. Но когда подсчитали собственные потери, выяснилось, что не хватает более трехсот джигитов.

– Негоже оставлять своих товарищей в руках у шуршутов, – сказал Баян-батыр. – Все вы знаете, что они делают с пленными!

Джигиты, всю ночь не слезавшие с загнанных коней, молчали. «На одном пиру дважды не делают подарки» – гласит пословица. Рок не любит повторений, а степняки всегда верили в рок…

– Давай, батыр, тех, кто остался в руках врага, поручим Богу, а мертвые уже все равно в его ведении! – сказал один из джигитов ополчения. – Мы устали и только понесем лишние потери. Шуршуты уже ждут нас…

– Разве есть у нас другой выход? – поддержал его другой.

– Да простят нас павшие!..

И тогда вдруг выехал вперед джигит, поднял правую руку.

– Я с батыром Баяном!

К нему присоединился второй – тот самый, который только что сомневался в разумности нового нападения на китайцев:

– Неужели только ты уродился мужчиной у своей матери!..

– И я!..

– Я с вами, батыр!

Через минуту все примкнули к батыру Баяну. Он махнул рукой.

– Двинемся сейчас по другой лощине, вон туда!

– Эй, батыр Баян, а будет ли доволен всеми твоими действиями наш султан?! – тихо произнес все тот же голос за его спиной.

– Не знаю… – Батыр выхватил свой страшный алдаспан и показал на виднеющийся впереди дым! – Вперед!

– Уррах!

– Акжол!

– Аманжол!.. Борибай!..

И опять словно поднявшиеся из этой земли предки ринулись вместе с ними на врага. Но уже залпом из китайских фитильных ружей встретили их солдаты императора. Присев на колено, они выставили перед собой пики, образовав единую линию. И все же линия эта была прорвана, и опять побежали в разные стороны, как тараканы от кипятка, завоеватели-шуршуты. Вот как пел поэт об этом бое в своей песне-сказании:

Но закипела кровь у казахских батыров,

И хоть верная смерть была впереди,

А на каждого из них приходилось по сто шуршутов,

Устремились они на врага!..

Уже не пот, а кровь проступила сквозь поры тела,

Кровь лилась с батырских сабель,

Но, подобные миллионам ядовитых каракуртов,

Окружили их враги-шуршуты…

Да, слишком велико было неравенство сил. На много верст раскинулся китайский лагерь, и со всех сторон подходили подкрепления. А силы казахских джигитов таяли. Не более сотни их уже оставалось на конях. Баян-батыр огляделся и увидел, что близок конец. И еще увидел он, что все предгорья вокруг потемнели от трупов завоевателей. «Нет, не зря мы погибаем… – подумал батыр. – Останется это черное поле в памяти шуршутов на века. Может быть, привидится оно им, когда снова придут за нашей землей!»

Громадный широколицый маньчжур устремился на него с длинной железной пикой. Баян-батыр одной рукой вырвал у него из рук эту пику и в мгновенье ока завязал узлом, потом схватил свой дедовский алдаспан и до седла разрубил ошалевшего захватчика-шуршута. В ту же минуту он почувствовал, как холодная сталь вошла в бок, пробила огромное батырское сердце.

– Арруах!.. На шуршутов!..

В предгорьях отозвался эхом страшный крик Баян-батыра и, многократно повторяясь, укатился через горы в родную степь…

* * *

Они сидели друг против друга – хан страны казахов Абильмамбет и один из султанов Среднего жуза Аблай. Да, так оно и было, несмотря на многие победы Аблая над джунгарами и шуршутами, несмотря на всю его славу. В глазах престарелых биев, чтущих незыблемые законы предков, в глазах всех казахских родов, в глазах толпы он все равно лишь простой султан. И хоть в степи и за ее пределами знают имя Аблая куда лучше, чем имя этого болезненного человека, большая ханская подушка все равно под задницей у Абильмамбета. И крепкий, полный сил и жажды власти Аблай вынужден смотреть снизу вверх на своего дядю…

Если бы он был наедине с самим собой, Аблай бы усмехнулся. Он хорошо понимал, почему этот болезненный хан, презрев свои горести и страдания, прибыл вдруг за полторы тысячи верст в его ставку на берег Голубого моря. Хан Абильмамбет прибыл праздновать великую победу над шуршутами, которую одержал один из его многочисленных султанов – Аблай!

Нет, не получилось так, как рассчитывали его враги. Султан Аблай был и остается первым человеком в стране казахов, и ему решать, чему быть – миру или войне. Увязни-ка он со своим войском в шуршутской мясорубке, все бы пропало. Предположим, что он пришел бы на помощь восставшим родам Большого жуза, и ему при их поддержке удалось бы разбить обе китайские армии. Все самые верные его батыры лежали бы сейчас там, в черной юрте на краю ставки, где лежит вывезенное с поля боя и завернутое в белую кошму тело Баян-батыра. Аблай остался бы без войска, которое будет так необходимо, когда он станет ханом Большой Орды – трех жузов. Правда, для этого нужно, чтобы вовремя ушел в иной мир хорошо относящийся к нему родной дядя – этот вот болезненный хан Абильмамбет.

О, он хорошо знает их, окружающих хана Абильмамбета родовых вождей: биев, аксакалов и наследственных батыров. У каждого свои интересы, свои страсти – большие и малые, свои привязанности. И каждый если не сам лелеет мечту сделаться ханом трех жузов, то уж, во всяком случае, имеет на примете своего человека, который был бы хорош для него на белой ханской кошме. Таковы они, тюре-чингизиды, и кому, как не ему, знать своих родичей!

За каждым шагом следят они, ожидая, как волки, когда же он споткнется. Каких только обвинений не предъявляли ему, когда он принял российское подданство. Некоторых жырау настроили против него, возбуждали толпу – импрам. И разве вон тот старец, что трет сейчас рукой руку, не рассказал тогда сказку о хитром соседе. «Дай мне в знак дружбы кусок земли величиной с воловью шкуру», – предложил хитрец. А когда простодушный сосед согласился, тот разрезал шкуру тонкими ленточками, и оказалось у него земли до горизонта. Так, мол, и орысские генералы: просили землю лишь под крепости, а возле крепостей насадили огороды, потом все вокруг засеяли пшеницей, привели сюда своих мужиков-туленгутов…

Так говорили все они. Теперь, когда шуршуты ухватили степь за горло, то уже не считают, что Аблай продался гяурам и самого хана толкнул на это. Этот дракон посерьезней джунгарского ящера, и, имея за спиной орысские крепости, куда легче разговаривать с ним.

Нет, не тюре-чингизиды пока что главная опора. Вот они, неродовитые батыры, а то и просто люди неизвестного происхождения, утвердившие свое имя саблей и пикой в эти смутные годы. За ними стоит та безликая масса простонародья, которую называют импрам. Это ее испокон веков используют умные властители для завоевания трона. Все можно пообещать этим людям, а делать по-своему. Уж они-то не спросят отчета о его действиях, а слепо пойдут за ним. Он, султан Аблай, не первый и не последний. Так всегда поступали степные властители, так делал его рыжебородый предок, потрясавший некогда вселенную…

Вот они сидят по правую и левую руку от него, их повелителя и будущего хана Аблая… Пожилой, но еще полный могучей силы Богембай, а за ним Жабай-батыр из рода еменалы-керей, кипчакские батыры Дербисал и Мандай, дулатовец Бокей, Сары-батыр из уаков и другие, чьи имена повторяют в степи люди всех родов и жузов. Хмуры их лица, потому что мечтали они о победе над захватчиками-шуршутами, а пришлось отступить. Да еще завернутое в кошму тело их батыра Баяна привезли из Алтын-Эмеля. Однако никто не возразил против приказа, никто не потребовал объяснений.

Что же, может быть, и удалось бы одолеть шуршутов и освободить те казахские роды и племена, которые лежат, придавленные брюхом дракона. Потому и поднялось всеказахское ополчение. И восставшие за спиной шуршутских армий казахские кочевья ждут помощи. Но поступить так было невыгодно сейчас ему, будущему великому хану. А что выгодно ему, то отныне должно быть законом для всех в степи.

Да, никто из сидящих здесь не знает, что вечером того же дня, когда была пробита стрелой его шапка, два бродячих дервиша в грязных и заштопанных халатах побывали в его белой юрте при Алтын-Эмеле. Через стражу ему был передан серебряный кружочек с одним лишь иероглифом, и он велел пустить их к себе. Один из дервишей со слезящимися глазами тут же молча снял с себя халат и развернул чалму на голове. Легкий холодок пробежал по спине Аблая, когда он узнал этого старика с ничего не выражающими глазами. Когда Аблай находился в почетном плену у джунгарского контайчи, к тому два или три раза приезжал этот китаец. И надутый, самовластный контайчи, считающий себя законным владыкой полумира, бледнел и понижал голос, разговаривая с этим человеком. Потом султан Аблай узнал, что именно этот старик, который сидел теперь перед ним в грязной одежде, уничтожил Великую Джунгарию…

Недолгим был разговор в белой султанской юрте. А когда дервиши сели на своих ослов и уехали в неизвестном направлении, Аблай приказал уходить от ущелья Алтын-Эмель к Голубому морю. И белый верблюд Ак-бура, спасший в этот день султана от смерти, сразу же послушно лег головой к Балхашу…

Да, он избрал этот путь. Ему, чтобы сделаться ханом трех жузов, было невыгодно сейчас побеждать шуршутов у Алтын-Эмеля. Ослабнет угроза с их стороны, и тут же заворочаются, заговорят, зальются соловьем все эти бии-златоусты, толстозадые политики-хитрецы, родовые властители и судьи. Кто переговорит их в дни мира! А пока висит шуршутский меч над головой, только он, султан Аблай, представляет какую-то силу. Вот когда он станет великим ханом, тогда можно будет вернуться к Алтын-Эмелю.

Пока же он будет скользить между российским львом и шуршутским драконом, сохраняя нетронутыми свои силы и придерживая на цепи кокандских шакалов – Ердена и Нарботу-бия. Нет удобнее положения, когда обе стороны в тебе заинтересованы. Российское подданство он уже давно признал. Что же, теперь он признает свою определенную зависимость и от богдыхана. Большего приезжавший к нему старик и не потребовал.

Нет, не такой уж он близорукий, чтобы не понять замысел этого старого шуршута с больными глазами. Судьбу Джунгарии хочет уготовить этот страшный старик всем трем казахским жузам. Пока что шуршутская империя переваривает Джунгарию. Но когда три раза отрыгнется ей и заполнятся пригнанными из глубин Китая людьми джунгарские пепелища, наступит пора страны казахов. Вот тут-то и пригодятся те русские крепости, которые он вместе со всеми знатными людьми трех жузов разрешил строить в степи. К тому же тогда он уже станет ханом!