Текст книги "В горах Таврии"

Автор книги: Илья Вергасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

С запада неумолчно доносится отдаленный гул Севастопольского участка фронта. Ранним морозным утром мы слышим даже пулеметные очереди…

Наша одинокая, заваленная снегом штабная землянка едва заметна в лесном буреломе.

Иван Максимович Бортников, теперь казначей района, копошится у железной печки, сушит собственной резки табак. Он без больших переживаний сдал Киндинову партизанский район, а сейчас возится с районными деньгами, дает дельные советы проводникам, отлично умеет выбрать место для стоянки штаба. У него поразительный слух. Стоит где-то далеко ветке шевельнуться, как Иван Максимович безошибочно определяет, кто прошел: человек, олень, муфлон или проскочила дикая коза.

Старик с Киндиновым мало откровенен, недолюбливает его строгого военного нрава, хотя по мере сил и помогает начальнику района.

Поскрипывая постолами по снегу, кто-то подошел к землянке.

– Можно? – послышался знакомый голос.

– Заходи, заходи, Айропетян, – приглашает Иван Максимович, поднимаясь с сидения и снимая с огня уже дымящуюся банку с табаком.

– Здравствуйте, начальники. Ну и мороз! Не Крым, а Колыма, где сплошная зима и хорошей жизни нема…

Сняв оледеневшую плащ-палатку, Айропетян присел в огню. Здорово он изменился, похудел, щеки впали, узенькие щеголеватые усики слились с давно не бритой бородой. Айропетяну дали стакан горячего чая с кизиловым настоем. Он пил долго и с наслаждением.

– Спасибо, друзья, теперь хорошо стало, можно и поговорить. – Айропетян посмотрел на меня, вынул из-за пазухи завернутый в тряпицу конверт: – Это вам.

Я сразу узнал почерк Мокроусова из Центрального штаба.

В конверте оказался приказ.

Меня назначали командиром пятого партизанского района. Сознаюсь, невольно сжалось у меня сердце.

Пятый Севастопольский партизанский район!

О нем мы знали мало, только то, что рассказывал Айропетян, всегда проходивший через наш штаб.

Знали, что отряды пятого района располагались почти на линии немецких войск, штурмовавших Севастополь. Сначала партизаны-севастопольцы воевали отлично, о них шла по лесу добрая слава. Но в последнее время все реже и реже стали поступать данные об их боевых делах, все чаще поговаривали в лесу о серьезных затруднениях в пятом районе.

Через день я простился с товарищами. Жаль было расставаться – все мы сроднились за эти месяцы.

– Привыкли… Ведь с первых дней… – Бортников обнял меня.

– Иван Максимович! Еще встретимся, лес-то наш! – успокаивал я старика, хотя самому было невесело.

Впереди шестьдесят километров тяжелого пути по глубокому снегу. Который уже раз мы пересекаем яйлу – хорошо знакомые места.

Мертвая пустынная яйла – гребень Таврических гор… от яркого солнца ослепительно сверкает снег, глазам больно смотреть…

…Огромный диск красного солнца таял в морозной дымке. Уж в сумерках, пройдя сорок километров, добрались мы до ветросиловой станции. В этих местах я не был с тех пор, как осенью простился с комиссаром истребительного батальона Поздняковым. Где он? Что с ним?

Опустевшие бараки, каменный недостроенный дом. Все завалено снежными сугробами.

Решили немного передохнуть. По очереди дежурили; выломав доски из пола, развели огонь. Айропетян рассказывал мне о положении в районе.

– А сколько партизан в отрядах?

– Если считать и переданный нам отряд ак-мечетцев – более четырехсот наберется.

– Что же они делают?

– Дел у них маловато. Только пограничники у ак-мечетцев не потеряли боевой дух.

– Продбазы где? Гитлеровцы ограбили?

– Нет. Базы целы, только они находятся между немцами и нашими, на нейтральной полосе или вблизи от нее.

Айропетян взял горячий бурак, белые крепкие зубы впились в красную мякоть.

– Я не доложил о главном: как раз перед моим уходом к вам Красников послал партизан на эти базы за продуктами.

– Но базы же на линии фронта? А много народу пошло? – обеспокоился я такой новостью.

– Пошли Пидворко со своим отрядом да начальник штаба района Иваненко. Наверное, больше ста человек… Только опасное дело надумал Красников. Ведь под самый фронт пошли, а фашистов там – ох, как много…

С восходом луны, немного отдохнув, мы двинулись дальше.

Слева сверкали зубцы Ай-Петри, точно высеченные из лунного камня. Усыпанные пушистым снегом ветви деревьев искрились в серебристом свете луны.

На рассвете спустились к Чайному домику. Стояла удивительная тишина. Не верилось, что в тылу у врага.

Пусто, партизан нигде нет.

В отдаленной пещере обнаружили три трупа.

– Айропетян, что это значит? Где же остальные?

– Что-то случилось, – проговорил Айропетян, переворачивая застывшие тела. – Пойдемте-ка на Адымтюр, к Калашникову, – предложил он.

Через два часа мы встретили патруль ак-мечетских партизан.

Землянки отряда разбросаны в густом кизильнике, вдоль горной речушки. Командир отряда Калашников, осанистый, низкорослый, в серой кубанке, похож на заядлого кавалериста. Даже ноги немного кривые.

Комиссар отряда Кочевой, – видать, человек исключительной аккуратности. Прямо-таки не верится, что он находится в лесу. Блестящие хромовые сапожки, отличная каракулевая капелюшка, гладкое без морщинок лицо. Глаза быстрые, живые.

– Где Красников и что с отрядами? – спросил я.

– Слыхал, что на них напали немцы, но точных сведений не имею, – ответил Калашников, настороженно ожидая, что я скажу. "Какие причины привели меня в его отряд?" – наверное, это больше всего волновало его сейчас.

– Да я сам по себе, а Красников действует отдельно, – добавил Калашников.

– Теперь все будем вместе, – я протянул ему приказ Мокроусова, попросил немедленно разыскать Красникова.

Калашников изменился в лице.

– Трудно, всем вместе будет трудно, – недовольно сказал он и пошел выполнять приказ.

Немного отдохнув, я познакомился с отрядом, о боевой деятельности которого знал до сих пор только из донесений.

Основной состав Ак-Мечетского отряда во многом напоминал мне партизан Харченко из четвертого района. Народ здесь был преимущественно степной и в горах, в этих густых лесах чувствовал себя не очень по-домашнему. Из двухсот партизан более половины – коренные жители степного Ак-Мечетского[14]14
  Ныне Черноморский.


[Закрыть] района. Есть еще боевая группа пограничников лейтенанта Черникова.

В землянке пограничников Черников четко доложил:

– Погрангруппа Ак-Мечетского партизанского отряда в составе тридцати человек на отдыхе после боевой операции.

В землянке был образцовый порядок. У стоявших навытяжку пограничников я заметил даже белые подворотнички. Честно говоря, трудно было бы отличить пограничника-партизана от пограничника мирного времени.

Присмотревшись, я узнал среди пограничников старого знакомого – деда Кравца. Занятный был старик. Не жадный, но очень любит производить всяческий обмен, случается при этом, что и надует, но так все обставит, что виновным ни в коем случае не окажется. Выдумщик страшный, и готов на все, лишь бы быть в центре внимания.

Сейчас дед был в новой гимнастерке, подпоясанной узким гражданским ремнем. Чисто выбрит, седая бородка подстрижена утюжком.

– Здравствуй, дед! Как попал сюда?

– Из Ак-Мечетского отряда перевели за непослухание, – быстро ответил он.

– Он у дружка, лесника Павлюченко, сапоги стащил, – пояснил шофер Малий, часто бывавший в штабе нашего района связным от ак-мечетцев.

– А ну, давай, дед, расскажи, как сапоги оттяпал!

Кравец спрятался в дальнем углу землянки, но как он ни упирался, партизаны вытащили его к столу.

Только теперь я заметил на старике добротные, густо смазанные жиром юхтовые сапоги.

– За эти сапоги и попал сюда?

Дед смущенно кивнул.

– Неужели украл?

– Да он не крал, а так забрал их, – засмеялся Малий. – Видите ли, ему сапоги были нужны, но, чтобы достать их у немцев, на это, конечно, нервы у Кравца слабоваты. Раз послал комиссар его и еще двух партизан в разведку, в сторону Южного берега, а в той стороне живет старый знакомый Кравца лесник Павлюченко. Они двадцать пять лет знакомы, – подчеркнул Малий, поглядывая на сконфуженного деда. – Вот стучатся в домик, и, заметьте, двое наших ребят одеты в немецкую форму, а между ними – босой, связанный партизан. Кто бы это мог быть, а, дядя Федя?

– Ну, чого ты прыстав, я сам можу розказаты. – Помолчав немного, Кравец решительно начал:

– Ходыв я в постолах. Воно, конечно, привычно, но колы бачыш, шо други, особенно розвидчыкы, гарно одиваються, галихве там, чоботы, завидки ж беруть. Галихве достав, бушлат е, а чобит нэма, – вот, значить, идэмо. А тут домик Василия Ивановича Павлюченко. И вспомныв я, шо вин до вийны пошыв соби добри чоботы. "Э, – думаю, – колы б попросить, не дасть! Ни, скупый". Потом думаю: "Все равно отнимуть у нього нимци, так пусть уж лучше мэни достануться". Ну, пидговорыв хлопцив, – щоб воны – вроди фрицы. Вроди пиймалы мэне босого и ведуть. А у хлопцив мундирование пидходяще. Фрицы та и всэ. Ну, хлопци согласылысь. Вот, значить, стучимся, хлопци кричать:

– Русс, хальт, майн гот, айн, цвай, драй. Ауф видерзеен.

Павлюченко открыл двери – нимцы! Хлопцы так мэнэ втолкнулы, шо я аж розтягнувся на полу. Васыль Ивановыч посмотрел на мэнэ, на «нимцив», покачав головою.

Вот, значить, я лежу на полу, а хлопци силы за стил и всэ мовчать. Потим, чую, жинка Васыля шепче на ухо внучке: "Смотри в окно. Может, партизаны придуть. Дай сигнал, а я картошку пиджарю, задержу фрицев. Надо Федю выручать". И так жалостливо вона подывылась на мэнэ, шо мэни плакать захотилось.

Кравец попросил разрешения закурить, сел, затянулся самосадом.

– Ну, вот, значить, пиджарылы картошку. Мои «фрицы» сыдять та так наворачивають, що у мэнэ слюны течуть, а колы Васыль налыв им по чарке самогону, я ужэ ничего не бачыв, голова ходуном пишла. Идять «фрицы» картошку, а мэни невтерпеж, тягне к столу и всэ. А Васыль Ивановыч пидсажуеться до мэнэ, дывыться на мои боси ногы, та и говорить: "Федя, сейчас тоби чоботы дам, хоть и жалко, да не страдать же тоби перед смертью от мороза". Дистав из сундука чоботы и дав мэни. Я натягую, дывлюсь на хлопцив, а воны пидмаргують и смиються. Тильки натягнув я чоботы, як пидбижала внучка и шепчэ бабушке: "Бабушка, идуть партизаны". Та так каже, щоб било чутно мэни. "Эх, думаю, нэладно дило, щэ пристукнуть". Глазами даю «фрицам» понять. Но воны ниякого на мэнэ внимания, продолжають налываться чаем; мабуть по десятому стакану. Тильки успели мы выйти, как и напоролись на своих.

– Это я со своими ребятами возвращался по приказу комиссара в лагерь и, как всегда, проходя мимо Василия Ивановича, решил зайти погреться, – рассказывал дальше командир группы Черников. – Смотрю, в снег воткнута метла. Сигнал! Означает – «опасно». Я рассыпал партизан и – туда. Ну и поймали двух «фрицев» с дедом. Повели в хату. Василий Иванович рассказал мне, что он пережил, когда подумал, что деда Кравца сцапали немцы, – продолжал командир. – Я посмотрел на деда, а он сидит на полу, снимает сапоги и плачет, сам себя ругает: "Щоб тэбэ, старый гриховоднык, перва нимэцка пуля погубила! Щоб каминь с Ай-Петри на твою голову звалывся…"

– А як жэ, я дурыть надумав, а воны жизнью рисковали, щоб мэнэ выручить, – вздохнул Кравец.

– Сапоги, что ж, не отдал?

– Василий Иванович от радости, что дружок к немцам не попал, подарил ему те сапоги. За всю эту историю дед зачислен на исправление, – закончил рассказ Черников.

– Ну как, исправляешься? – спросил я, строго оглядывая деда.

– Добре воюет, добре, – ответило сразу несколько голосов.

…Только к вечеру пришел Красников. Он уже знал о моем назначении.

– Когда будете принимать отряды? – спросил он.

– Отряды принимать буду с утра, – я крепко пожал ему руку. Выглядел он очень занятно: в красивой, лоснящейся армейской шинели, опоясанный всевозможными ремнями, и в пенсне в золотой оправе. Его многие зовут «комбригом». Позже я узнал, что он сам установил себе такой титул.

– А где сейчас отряды?

– Недалеко. Собственно, налицо около двухсот партизан. Первый Севастопольский с Пидворко еще не вернулся с задания.

– Сколько дней прошло? Может, что случилось?

– Я тоже обеспокоен их долгим отсутствием. Правда, народ там крепкий, надежный, пошли самые здоровые, и на них возложены все наши надежды…

…Дождливым туманным утром мы подошли к скале Орлиный залет, где расположилась стоянка партизан пятого района.

Нас встретил высокий человек с крупными чертами лица, в красноармейском шлеме и ватнике, представился:

– Я Виктор Домнин, комиссар района. Я прислан сюда шесть дней назад, – пояснил он. – Здесь придется все начинать снова.

В это время послышались крики.

– Товарищи, товарищ начальник, идут… идут!

– Кто идет?

– Иваненко, начальник штаба района, и с ним партизаны.

– Значит, все в порядке! – потирая руки, обрадовался Красников.

– Хорошего что-то не видно. Людей мало, и идут с пустыми руками, – приглядевшись, встревоженно сказал комиссар.

– Иваненко, где же люди? Где Пидворко? Где продукты? – посыпались вопросы.

Начальник штаба Иваненко, низенький, худой, с мышиными глазками, отвечал тихим, до тошноты спокойным голосом:

– Разрешите доложить. Мы два дня шли к Алсу, это почти на линии фронта… Благополучно добрались до базы. Если помните, там есть три ямы, вроде колодцев. Вернее, вход в ямы напоминает колодец, а внутри они расширяются до четырех метров в диаметре. Продукты были на месте. Я выставил часовых. До утра я не мог поднять людей. Устав от ходьбы, они спали. А на рассвете гитлеровцы напали на нас, – рассказывал Иваненко, словно докладывал о дебетах и кредитах на балансовой комиссии.

– Что ты тянешь, где отряд? – не выдержав, крикнул Домнин.

– Когда напали, да еще внезапно, понимаете, люди спросонья выскакивали кто куда… Многие, подбитые, падали… Мне удалось выскочить и ползком добраться до кустов. Три дня я потратил на то, чтобы уйти из этого ада. Три дня фашисты шарили кругом. На четвертый день я встретился у деревни Коклуз[15]15
  Теперь с. Богатое Ущелье.


[Закрыть] вот с этими партизанами. Они сами могут рассказать, Иваненко замолчал, словно замок повесил на губы.

Меня невероятно возмущало спокойствие этого человека. Но что я мог сказать, видя его впервые в жизни?

– Возле базы наших убито много, а остальные с Пидворко пошли на запад, – рассказал партизан Божко. – Я слыхал, как Пидворко кричал: "Ребята, за мной, на Севастополь!" Я потерял их из виду и с тремя партизанами спрятался в кустах. Потом мы нашли ещё троих наших, а в лесу уже встретили начальника штаба.

– Иваненко, значит, отряд погиб. Так, что ли? – прямо спросил Домнин, глядя в глаза начальнику штаба.

У Иваненко судорожно передернулось лицо.

– Я не могу сказать точно, но катастрофа очевидна…

Сознаюсь, в первый момент я просто растерялся, не знал, что делать. Говорить? Обнадеживать? Но как? Чем? Я еще не разобрался во всем происходящем. Нужно все-таки время. Надо присмотреться как следует, посоветоваться с комиссаром.

Некоторые партизаны поглядывали в мою сторону.

– Товарищи, разрешите представить нового начальника района, – сказал комиссар Домнин.

– А откуда он? – спросил охрипшим голосом худой, в прожженном ватнике партизан.

– Я прислан Мокроусовым – командующим партизанским движением Крыма.

– Это хорошо. А изменится что-нибудь?

– Как будет с продуктами? – послышались вопросы.

– Будем бить фашистов, товарищи, и попутно добывать у них все, что нам нужно. Вот пока все. До свидания! – круто повернувшись, я пошел от партизан к Красникову, стоявшему в стороне с начальником штаба Иваненко. – Давно прервалась связь с Севастополем? – спросил я Красникова.

– Месяц тому назад. Радиобатареи вышли… Посылали через линию фронта две группы, но безуспешно – не прошли. Впрочем, рация, кажется, в порядке. Да пусть сам радист доложит. Эй, радист, давай сюда! Позовите Иванова.

Худой партизан в старом морском бушлате, в заячьей шапке с наушниками медленно подошел к нам.

– Слушаю вас.

– Рация в порядке?

– Рация? Она в порядке, да толку… Батарей нет, – безнадежно отвечал радист. Видно было, что ему надоели эти расспросы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После долгих и кровопролитных декабрьских боев в Севастополе наступило относительное затишье. Рассеялся горький дым, расстилавшийся над городом, заслонявший не только солнце, но и огромный купол южного неба.

Февраль – предвесенний месяц. В это время на юге порой бывают ласковые дни, схожие с майскими. Утро. На Корабельной стороне рвутся редко снаряды. Прилетели вражеские пикировщики и пытались сбросить бомбы на линкор, серой громадой колыхающийся в Южной бухте. Зенитчики встретили пиратов огнем. Сбросив бомбы в воду, самолеты нырнули в пушистый слой облаков, которые плыли и таяли в синем небе.

Улицы полны народа. Особенно шумно на Графской пристани.

Здесь узнаются новости, встречаются друзья, земляки. Здесь же вывешивается сводка "На подступах к Севастополю". С военной лаконичностью она сообщает о положении на фронте за последний день.

Расталкивая локтями толпу, к карте военных действий протискивается пожилая женщина, повязанная белой шалью домашней вязки.

– Что там, милые, на фронте-то? – спрашивает она.

– Не шуми, тетка, а слушай. "Вчера на фронте велась редкая артиллерийская и ружейно-пулеметная перестрелка. Наши снайперы уничтожили 28 фашистов".

– Ну и слава богу, – перекрестилась женщина. – Видать, спесь-то сбили идолам проклятым. – Она вытащила из-под шали тарелку с жареной рыбой и заголосила:

– Ставридки! Кому свеженькой ставридки?!

– Мне, отваливай с десяточек! – остановил ее старший лейтенант, широкоплечий, с раскосыми глазами.

– Бери, миленький, бери. На вот, парочку даром отдам. Бери, своим ничего не жаль.

Офицер с покупкой отошел, огляделся по сторонам и жадно набросился на свежую рыбу. После госпитальной пищи из сухарей и консервов рыба показалась очень вкусной.

Это был Маркин, житель Севастополя. Он более месяца пролежал в подземном госпитале в Инкермане, истосковался по синему небу, морскому простору и улицам любимого города. Все ему было родное: мужественные лица матросов, «мирные» севастопольцы, которые, как и воины, совершали подвиги, дома, выстоявшие в урагане огня, солнце с веселым прищуром, греющее родные камни. Маркин шагал по городу, останавливался у заборов, смотрел, как жители складывали застоявшийся за зиму лед.

– Идешь и, как солнце, сияешь! – до боли знакомый голос остановил офицера.

– Товарищ Якунин! – бросился Маркин к бывшему секретарю Корабельного райкома партии. – Вы же партизанили?!.

– Да, потом перешел линию фронта, а сейчас… – Якунин более внимательно посмотрел на Маркина, которого знал чуть ли не с детского возраста, – а сейчас снова собираюсь в лес… Обком партии направляет туда группу связи. Как ты на это смотришь? Нам нужен опытный проводник и подготовленный командир.

Маркин, подумав, ответил:

– Пошлет командование – пойду.

…За большим полированным столом сидят командующий Черноморским флотом Октябрьский, командующий Приморской армией Петров и секретарь Крымского обкома партии Меньшиков.

– Связь с партизанами должна быть восстановлена, – говорит Октябрьский, водя карандашом по зеленым пятнам километровки.

– Нужна надежная рация, нужен радист, – Меньшиков смотрит на командующего. Петров поправляет пенсне, задумывается.

– Противник намечает перегруппировку войск, – тихим голосом говорит он, – партизаны обязаны помешать этому маневру. Рацию и радиста дадим. Как перебросить связь к партизанам?

– Рекомендую катер-охотник, – предлагает Октябрьский…

…Бухта, сжатая с трех сторон отвесными берегами, все больше погружается в тьму. Тихо всплескивают прибрежные волны. Над заливчиком кочуют обрывки тумана. У маленького причала слегка вздрагивает катер.

На берегу, вобрав в плечи голову, ходит Маркин, он вглядывается в темноту.

До отплытия остаются считанные минуты. Маркин с тревогой смотрит на горку, с которой к причалу сбегает мало притоптанная дорожка. Наконец, его зоркие глаза в темноте замечают людей.

– Эй, берег! – доносится крик.

– Есть берег!

Якунин, радист – молодой паренек в ватнике с ящиком за плечами, а за ним секретарь обкома Меньшиков попадают под луч электрического фонарика, направленного на них Маркиным.

– У вас все готово? – спрашивает лейтенанта Меньшиков.

– Все.

Секретарь обкома отводит в сторону его и Якунина.

– Обком партии и командование надеются на вас. Севастополь ждет связи с партизанами. Помните: с завтрашнего дня мы дни и ночи ждем вас в эфире. Передайте партизанскому командованию – пусть готовят посадочные площадки. Мы пошлем к ним самолеты с продуктами, медикаментами. По выполнении задания возвращайтесь в Севастополь, дайте знать по радио. Мы укажем вам район перехода линии фронта, встретим вас.

– Будет сделано, товарищ секретарь обкома! – говорит Маркин.

…Катер отчалил от берега и вышел в открытое море. Небо спускалось ниже. Поднимался небольшой ветер.

Маркин и Якунин стоят на палубе, прислушиваются к шуму мотора, к свисту холодного ветра.

Темная южная ночь, и чем дальше в море, тем сильнее ветер. Он тугими порывами набрасывается на катер, клонит его к воде. Соленые волны гуляют по маленькой палубе.

Катер уносит группу от родного города в неизвестность. Где, в каких ущельях или пещерах она найдет партизан, затерявшихся в лесах и, наверное, проявляющих очень большую осторожность?

Море разыгрывается еще сильнее, уже большие волны гуляют по палубе.

Маркин поднимается на командирский мостик.

– Правее Голубого залива высадишь нас, – говорит он командиру. – Бывал там?

– А где я не бывал, разве у черта на рогах не сидел, – невесело ответил тот. – Там подводные камни.

– Знаю. На берег шлюпкой доберемся.

– Ладно.

Командир затягивается трубкой, смотрит на компас.

– Ну и ночка, прямо-таки для турецких контрабандистов, – беспокоится он за свое суденышко… Волны бросают его, как щепку.

Неожиданно командир приказывает:

– Лево руля, приглушить мотор!

Становится тихо, ветер доносит до слуха отчетливый шум мотора.

– Немецкие охотники, ищут, – говорит командир.

Вскоре шум пропадает за кормой, катер меняет курс и на полном ходу приближается к Голубому заливу. Связные готовятся к высадке, на маленькую шлюпку укладывают самое необходимое.

Буйным натиском катятся прибрежные волны, а вокруг стоят угрюмые каменистые громады.

Шлюпку спускают на воду, прощаются. Волна подхватывает ее и поднимает на гребень. Но сильные руки Маркина налегают на весла, поворачивают шлюпку поперек волны и направляют ее к берегу.

Высаживаются.

Ветер гудит в расщелинах скал, подгоняет людей. Они торопливо покидают берег и идут по тропе через виноградники и огороды.

Вдруг из-за соседней скалы взлетает в небо несколько ракет.

– Ложись! – командует Маркин и первый падает на мерзлую землю.

Свет вырывает из объятий ночи клочок бушующего моря, серую полосу земли и небо, испещренное редкими белыми точками падающего снега.

За ракетами следуют трассирующие пули и доносятся пулеметные очереди.

– Не спят, гады. Надо торопиться, – предлагает Маркин.

Он идет впереди бесшумной походкой. Радист с первых шагов спотыкается и падает.

– Ставь ноги крепче, – шепчет ему старший лейтенант.

Через полчаса подкрались к Севастопольскому шоссе Южного берега Крыма.

Маркин уходит на разведку, а Якунин и радист выжидают в кустах. От холода и тревог радист стучит зубами. Над самой головой трещат моторы, с полузатемненными фарами по шоссе проскакивают мотоциклисты.

Возвращается Маркин.

– Самое время переходить дорогу, патруль только проскочил.

Первым перебегает дорогу Маркин, присматривается и дает сигнал радисту. Тот делает несколько шагов и… падает.

– Батареи, батареи… разбил, эх… – кричит он истошным голосом.

– Тихо, – Маркин подхватывает радиста и несет через дорогу, кладет под кустом. – Можешь идти?

– Могу, только сильно зашибся. Эх, лучше бы на грудь упал, а то на батареи, – горюет паренек.

– Лучше бы ты совсем не падал, растяпа, – распекает его Маркин.

Идут дальше. Чем выше поднимаются, тем глубже снег и свежее. Вокруг на вершинах красуются белые исполинские шапки, окаймленные черными линиями лесов.

Идут по снежной целине, рассветает. Радист выбивается из сил. Привал.

– Нам надо переждать до полудня, а потом на яйлу подниматься, – там перекрещиваются все партизанские тропы, – предлагает Якунин.

С полудня поднимаются на яйлу, попеременно помогают радисту, который оказался слабым ходоком.

К закату выбрались на западный участок яйлы. Якунин уходит на разведку, а Маркин поит обессилевшего радиста горячей водой.

Вскоре Якунин возвращается.

– Напал на тропу… Пойдемте к Чайному домику.

Тропа все круче. Вот она вьется по кромке обрывистой скалы. Радист бледнеет, руками хватается за снег. Неожиданно он вскрикивает и падает.

– Д-е-р-ж-и-с-ь! – Маркин бежит на помощь, но поздно. Радист проваливается, как в пучину.

Маркин и Якунин стоят над бездной, молчат.

– Э… э… э!.. – кричит Якунин.

В ответ ни звука…

Через час Якунин и Маркин находят радиста… Он без дыхания лежит на глыбе диорита… Рация и батареи разбиты.

– Эх, и везет, черт возьми! – кричит Маркин и закрывает руками лицо.

– Рация у партизан есть, – успокаивает его Якунин и тянет за рукав. – Надо двигаться…