Текст книги "Александр Печерский: Прорыв в бессмертие"

Автор книги: Илья Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Как вас зовут? – спросил я ее по-русски.

– Вас?^{4} – откликнулась она.

Я немного знаю немецкий и повторил свой вопрос. Она ответила:

– Люка. – И добавила: – Расскажите, что делается на фронте. Вся надежда на вас.

Я говорил по-русски. Шлойме переводил на идиш, а другие – на прочие языки.

– Немцев разбили под Москвой, Сталинградом, Курском, рассказывал я. – Советские дивизии приближаются к Днепру. В тылу у немцев, в Белоруссии, на Украине, в Польше действуют партизанские отряды, в Варшавском гетто было восстание.

Правда, я был мало осведомлен, но те, кто слушали, знали еще меньше. Прозвучал вопрос:

– Если так много партизан, почему они не нападают на наш лагерь и не освобождают нас? Тут ведь до леса рукой подать…

– Не забывайте, – сказал я, – что немецкая армия еще сильна. У партизан свои задачи – бить фашистов. Вывести столько людей из оккупированных районов партизаны не могут. О себе мы сами должны позаботиться…

Оказалось, что последние слова слышали не только женщины, но и капо Бжецкий, который несколько минут назад незаметно вошел в барак.

29 сентября

В 6 часов утра собрали нас всех, сколько было в лагере, – шестьсот человек мужчин и женщин, построили в колонну и повели к внутрилагерной железнодорожной ветке. Там стояло восемь больших платформ, груженных кирпичом. Было приказание выгрузить кирпич. Каждый берет шесть-восемь штук и бегом относит их на расстояние в двести метров, там складывает и снова бежит за кирпичом. За малейшую неповоротливость стегали кнутом. Все делалось в спешке, в толкотне. На каждую платформу поставили по 70—75 лагерников. Мы наступали друг другу на ноги, толкались. Если не поймаешь брошенный с платформы кирпич, получишь двадцать пять розог.

Задержался на минуту – тоже пороли. В воздухе стоял свист от хлыстов, бьющих по людям. Все вспотели, тяжело дышали, глаза устремлены в одну точку – на кирпич: получить, отнести и положить.

Через пятьдесят минут все восемь платформ были разгружены. По окончании работы нас построили в колонну и увели. Немцы спешили, ожидался эшелон с новыми жертвами.

2 октября

Восемьдесят человек отправили в северный лагерь. Здесь нас разбили на две группы. Сорок человек поставили на рубку дров, остальные, в том числе я и Шлойме, работали в бараке. Вскоре с рубки к нам подошел один лагерник и заявил: – Саша, мы решили бежать, и немедленно.

– Как? Кто сказал?

– Мы договорились. Здесь осталось всего пять охранников. Мы их перебьем и прорвемся в лес.

Такой легкомысленный шаг мог бы очень навредить. Я старался доказать парню, почему нельзя это делать.

– Легко сказать. Охранники ведь не стоят все вмес-те. Одного убьете, а второй откроет стрельбу. А чем вы перережете проволоку? А как вы пройдете минное поле? Достаточно, чтобы вы задержались на несколько минут, и немцы могут принять необходимые меры. Может быть, кому-нибудь из вас и удастся прорваться, но что будет с теми, кто работает в бараках? Они ничего не знают, и их безусловно расстреляют. Вы говорите, что сейчас легко бежать. Я не уверен, что это так легко. Полагаю, что при хорошей подготовке можно сделать больше даже в более сложной обстановке, чем необдуманно при относительно легких условиях. Делайте что хотите, я вам мешать не буду, но я с вами не пойду.

Видимо, мои слова повлияли. Все опять взялись за работу.

Вечером я встретился с Борухом. Он начал с того, что мои слова в женском бараке «о себе мы сами должны позаботиться» произвели сильное впечатление. Все поняли мою мысль. Но в тот момент в барак вошел высокий худой капо Бжецкий. Всегда у него прижмурен один глаз.

Борух забеспокоился:

– Это нехороший человек. Его надо остерегаться.

– А у меня нет причин остерегаться. Я ничего не собираюсь делать, кроме того, что мне приказывают.

– Я понимаю. Вы должны так ответить. Но мы все-таки должны договориться, – сказал Борух.

– Френцель как-то дал понять, что имеются указания Гитлера оставить определенный процент евреев. Мы, рабочие лагеря, наверно, входим в этот процент. Представьте себе, что имеются такие дураки, которые верят этому. Насколько я понимаю, вы не будете сидеть сложа руки. А подумали вы, что с нами будет, если вы сбежите? Немцы не допустят, чтобы тайны этого лагеря смерти дошли до мировой общественности. Если кто-то покажет дорогу к бегству, так нас всех ликвидируют, это ясно.

– Скажите, вы давно уже здесь в лагере? – спросил я.

– Около года.

– Значит, вы тоже верите немцам, что вас не убьют. И я так же верю, как и вы. Почему же вы думаете, что я собираюсь бежать?

– Не спешите, – схватил меня за руку Борух. – Подождите еще минуту. Вас удивляет, почему мы до сих пор не бежали? Так я должен вам сказать, что мы об этом не раз думали, но не знали, как сделать. Вы – советский человек, военный, берите это на себя. Скажите, что делать, и мы вас послушаем. Я понимаю, вы боитесь меня. Мы так мало знакомы. Но, так или иначе, мы должны договориться. Давайте играть в открытую. Вы же сами не будете бежать, оставив нас здесь на произвол судьбы.

– Но вы ведь находитесь здесь больше года. Что вы сделали?

– Я вам доверяю. Делали… Но нам нужен такой человек, как вы, мы хотим, чтобы ваш товарищ Шлойме Лейтман тоже вошел к нам в комитет.

Я взял его за руку.

– Значит, в лагере есть подпольный комитет?

– Нет, но имеется группа. Она мне поручила связаться с вами.

– Кто туда входит?

– Кроме меня те, кто работает вместе со мной во втором лагере: старший швейной мастерской Юзеф, сапожник Якуб, столяр Янек.

Какое-то время я смотрел на него. Он стоял против меня – невысокий, плотный, умное, серьезное лицо. Он мне понравился.

– В любом случае, я вам благодарен за предупреждение о Бжецком, – сказал я. – Вы уже давно в лагере. Может, знаете, как заминировано поле за оградой, как час-то и в каком порядке?

Оказалось, что лагерники, в том числе и Борух, помогали копать ямки для мин. Мины расположены в шахматном порядке.

– А что это за двухэтажная развалина стоит по ту сторону заграждений? Это не замаскированный наблюдательный пункт?

– Думаю, что нет. Когда-то там была мельница.

– Борух, скажите, вы тоже заметили, что немцы не доверяют охранникам?

– Конечно, когда они отправляются на пост, им выдают только по пять патронов. Немцы держат патроны в помещении коммутатора, недалеко от центральных ворот. Там стоит немецкий охранник. Если требуется еще что узнать, скажите, мы всё сделаем.

– Наблюдайте за мельницей, ходит ли кто-нибудь туда. Это можно сделать с чердака столярной мастерской. Проследите, происходит ли смена караула всегда в одно и то же время. В дальнейшем будем встречаться с вами в женском бараке, у Люки. То, что она не понимает по-русски, может, и лучше.

Потом я пошел в женский барак. Обитатели барака сидели на нижних нарах. С ними проводили время «восточники» – так звали советских. Люди изголодавшиеся, утомленные от непосильного труда, исполосованные кнутами, обреченные на смерть. Но стоило им немного отдохнуть, как наступало оживление, особенно здесь, в обществе женщин. Каждый старался распрямить спину, глаза блестели, раздавался смех, повсюду слышались оживленные разговоры.

О чем только здесь не говорили… О войне и как пойдут дела на фронте, о странах и городах, о науке и технике, о театре, музыке, литературе, о противоречиях человеческой природы, о будущем. Здесь смеялись и плакали, целовались. И оживали давно забытые чувства: любовь, ревность и другие переживания – всё, чем живо человеческое сердце.

Мы подошли к Люке. В ней было что-то такое, что вызывало к себе доверие. Оказалось, она из Голландии. Мне только неясно было, как мы поймем друг друга. Но тут же я подумал, что, может быть, для начала это и лучше. Сидя возле нее, я смогу разговаривать с людьми свободно обо всем, что мне нужно. Мы разговорились. Я говорил по-русски. Люка по-немецки. Шлойме – на идиш. Так что беседовали с Люкой через него, и нередко получалась забавная путаница, что вызывало смех, и у нас, и у тех, кто сидел поблизости и слышал наш разговор «втроем».

С этого времени мы стали видеться с Люкой каждый вечер. Понемногу мы научились понимать друг друга. С одного моего слова она догадывалась, что я хочу сказать. Несмотря на свою молодость, она уже многое пережила.

5 октября

Прошло несколько тяжелых дней, в течение которых прибыло два новых эшелона с жертвами. Опять гоготали гуси. В один из таких вечеров сидели мы с Люкой во дворе на штабеле досок. Она много курила. Я ее спросил: – Люка, сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– А мне тридцать пять, ты могла бы быть моей дочерью. Я гожусь тебе в отцы, поэтому ты должна меня слушаться.

– Пожалуйста, я готова.

– Брось курить. Мне это неприятно.

– Не могу. Нервы. Знаешь, что это такое?

– Нервы и по-русски тоже нервы. И не нервы виноваты в этом. Это плохая привычка.

– Не говори так. Ты знаешь, Саша, где я работаю? Во дворе с кроликами. Двор перегорожен деревянным забором. Через щели забора я вижу всё… Сперва выпускают сотни гусей. Они идут так величаво… За гусями часами тянутся голые, сгорбившиеся люди – мужчины, женщины, дети. Их гонят партиями, по восемьсот человек сразу – туда, в третий лагерь, к кирпичным зданиям. Когда они туда входят, за ними закрываются железные ворота, затем включается дизель и начинает поступать газ… Я смотрю, меня трясет как в лихорадке, но я не могу оторвать глаз. Иногда некоторые спрашивают: «Куда нас ведут?» – словно их кто-то слушает и может им ответить… А я дрожу и молчу. Крикнуть, сказать им, что их ведут на смерть? Разве этим я помогу? Наоборот, так они идут хотя бы без слез, без криков, не унижаются перед убийцами. Но это так страшно, Саша, так страшно…

В этот вечер Люка рассказала…

Она не голландка. Она еврейка из Германии. Они жили в Гамбурге. Ее отец был видным немецким революционером. Когда Гитлер пришел к власти, отца хотели арестовать, но он скрылся. Мать пытали, требовали, чтобы она указала, где скрывается муж, чтобы назвала людей, посещавших их дом. Того же добивались от Люки, угрожали пытками. Она плакала. Но немцы от них ничего не добились. С помощью друзей отца по партии мама с детьми переехала в Голландию, а спустя некоторое время приехал туда и отец. У них был радиоприемник, по вечерам в их доме собирались люди и слушали передачи из Москвы. Потом немцы оккупировали Голландию, и отец опять бежал. А мать и Люку с двумя ее братьями арестовали и привезли в Собибор. Братьев убили, а они с матерью живы, работают.

– Саша, скажи, вот здесь мы и закончим свою жизнь?

7 октября

Я через Шлойме передал Боруху, что хочу его видеть. Он явился, и мы с ним сели играть в шахматы. Во время игры я его расспросил об организации охраны. Борух дал мне полную информацию. Далее я его спросил, имеет ли он в швейной, сапожной и столярной мастерских и втором лагере верных людей, на которых можно опереться.

– Вы только скажите, когда и где, и все будет сделано, – был ответ Боруха.

– Я имею в виду два варианта, – сказал я. – Первый: прорыть из столярной мастерской тоннель диаметром в 75 сантиметров и выйти по ту сторону проволочных заграждений. Длина тоннеля должна составить 85 метров. На эту работу потребуется двенадцать-пятнадцать дней. Сложность этого варианта в малой его пропускной способности. При необходимости пропустить через этот тоннель за одну ночь несколько сот человек неизбежно возникнут споры между лагерниками, что может привести к провалу. Второй вариант – напасть и уничтожить немецких офицеров, управляющих лагерем. Для этого требуется, чтобы в кузнице было изготовлено семьдесят ножей. Я их раздам наиболее сильным, и в случае провала у нас будет чем обороняться. Для организации всего этого дела необходимо, чтобы я и Шлойме работали в столярной мастерской. Отсюда нам удобнее наблюдать и действовать.

– Хорошо, – сказал Борух, – по возможности все будет сделано. Теперь я должен вам еще кое-что сообщить. В нашу группу входит Моня из молодежной команды. Их капо Геник почуял: что-то готовится, и попросил, чтобы и его включили в дело. Моня ему, конечно, ответил, что он не знает, о чем идет речь. Но Моня считает, что капо следует привлечь, хотя Бжецкий и большая собака.

– Что вы ответили Моне?

– Что без вас я не могу решить этот вопрос.

– Разумеется, – сказал я, – если бы капо были с нами, это был бы большой выигрыш. Немцы им доверяют, и они свободно ходят по лагерю. Но кто знает, может, они хотят подключиться, чтобы потом предать.

Вмешался Шлойме:

– О капо мы вам еще скажем свое мнение, а теперь пора расходиться.

8 октября

Опять прибыл эшелон с людьми. Утром старший по столярной мастерской Янек вызвал из нашей колонны к себе на работу трех человек. Среди них были я и Шлойме. Вечером Борух передал Шлойме сорок ножей. Началась подготовка операции.

9 октября

Утром Гриша получил двадцать пять розог за то, что колол дрова сидя. Это был вообще тяжелый день. До обеда тридцать человек подверглись порке.

Вечером Калимали прибежал расстроенный:

– Ты спишь, а восемь человек собираются сегодня бежать. Они меня тоже приглашают. Займись немедленно этим делом.

– Ты что, с ума сошел? Чья это затея?

– Это задумал Гриша. Он сейчас в женском бараке.

Я отправился туда. В бараке застал много народу. Я подошел к Люке, взял ее под руку и пригласил выйти во двор, посидеть на досках. Но выйти из барака было не так просто. Меня окружили, и посыпались вопросы: что слышно? что будет?

– Я знаю столько же, сколько вы, – ответил я. А Грише негромко сказал: – Выйди на минутку во двор, Люка хочет с тобой поговорить.

И мы с Люкой вышли. Как только мы сели, появился Гриша.

– Люка, ты меня звала? Хочешь мне что-то сказать? – обратился к девушке он.

Люка удивленно посмотрела на Гришу. Откликнулся я:

– Не она. Мне надо с тобой поговорить. Калимали говорит, что вы собираетесь сегодня бежать.

– Давай и ты с нами, – предложил Гриша.

– А как вы думаете это устроить?

– Очень просто. Возле уборной слабое освещение. Там мы перережем проволоку, тихонько пролезем, снимем охрану и сбежим.

– Очень просто?! Представим себе, что вы уже по ту сторону. Но подумал ли ты о тех, кто остается здесь? Как только вы сбежите, немцы немедленно истребят остальных.

– А кто виноват, что они здесь сидят и ничего не делают?

– А ты им предложил какой-нибудь план?

– Я сюда попал недавно. А чего они здесь ждали?

– Вот что, Гриша, – твердо сказал я ему, – оставьте вашу затею. Здесь имеются люди, которые этим занимаются. Не мешайте им.

– А кто занимается, может, ты? – спросил он насмешливо.

– Может, и я.

– А где ты этим занимаешься? Вот здесь, с ней на досках?

Я старался сохранить спокойствие.

– Вот что, Гриша, брось этот тон, – сказал я ему. – Хочешь, я тебя включу в список, получишь задание. Больше пока ничего не могу сказать.

– Мы больше ждать не хотим. Сегодня уходим.

– Раз так, – сказал я, – я с тобой иначе поговорю. Если бы никто ничего не делал, ты был бы прав. Но подготовка почти закончена. Это вопрос дней. Речь идет о том, чтобы вывести отсюда всех. Так ты хочешь со своей группой расстроить наш план, тебе на всех наплевать, потому что тебе кажется, что тебе и твоим нескольким друзьям удастся бежать? Нет, это не пройдет. Предупреждаю тебя, что я повсюду расставлю людей, и если будет необходимо…

– Так что ты сделаешь? Убьешь меня?

– Если потребуется.

– Так нечего мне с тобой разговаривать, – заявил Гриша, повернулся и ушел.

Я попросил Люку подождать здесь, а сам направился в барак. Там я вкратце рассказал Шлойме о разговоре с Гришей и распорядился немедленно поставить возле уборной парня, чтобы тот хорошенько наблюдал за происходящим у проволочных заграждений и, если что заметит, немедленно сообщил мне.

Потом вернулся к Люке.

– Саша, о чем ты говорил с Гришей?

– О глупостях.

– Неправда, вы так горячо спорили. Ты думаешь, я не понимаю твои разговоры с людьми, когда сидишь у меня? Я хорошо понимаю. Я тебе нужна только как ширма. Да, мне это ясно.

– Допустим, что так. Но ты ведь дочь коммуниста. Ты ведь сама сказала, что готова немцев резать на куски.

– Да, но я боюсь, Саша, а вдруг провалитесь? Тогда они всех нас загонят в третий лагерь. Ах, как бы вырваться отсюда! Но это невозможно, невозможно.

Она вся дрожала и все время повторяла: за что это нам? Почему нам жить не дают? Почему?

Я ее успокаивал:

– Люка, обещай, что никому не проговоришься, о чем мы с тобой только что говорили.

– Когда я была еще ребенком, – с досадой проговорила она, – мне было тогда восемь лет, полиция меня мучила, добиваясь, чтобы я рассказала, где мой папа скрывается, а я молчала. А теперь… Эх ты, Саша…

Со слезами на глазах Люка убежала в свой барак.

10 октября

Вечером меня и Шлойме пригласили в слесарную послушать патефон, который охранники дали отремонтировать. Там было несколько лагерников и Бжецкий. Среди вещей уничтоженных людей оказалось несколько советских пластинок, их и проигрывали. Если бы нас накрыли, избили бы до смерти. Но такова жизнь в лагере – ты всегда на грани смерти. Кузнец Рейман выпекал оладьи из настоящей муки и посыпал их сахаром.

– Откуда вы взяли муку и сахар? – удивился Шлойме.

– Во втором лагере. Среди отобранных вещей обреченных попадаются продукты. Нам иногда удается немного припрятать для себя.

Бжецкий потеснился и пригласил меня и Шлойме сесть.

– Кушайте, – сказал он, пододвигая к нам тарелку с оладьями.

– Спасибо, я не могу, – отказался Шлойме.

– А из чего, думаете, готовят обед, который нам дают? Из этих же продуктов. Других продуктов они на нас не расходуют.

– Казенный обед – другое дело. Может, вы и правы, но мы не привыкли, поэтому неприятно, извините.

Чтобы покончить с этим тяжелым разговором, я стал рассказывать о разных пластинках, которые когда-то мне пришлось слушать. Бжецкий несколько раз пытался завести о чем-то разговор, но беседа не клеилась. В конце концов он мигнул кузнецу, чтобы тот отнес патефон в другую мастерскую, находившуюся в соседней комнате. Рейман взял патефон, и все пошли за ним.

– Саша, пойдем, – сказал Шлойме.

– Он сейчас подойдет, – ответил за меня Бжецкий.

Я заметил, что в слесарной мастерской только он стоит и все время смотрит в окно. «Значит, и капо тоже боится», – подумал я.

– Я хочу с вами поговорить, – начал Бжецкий. – Вы, вероятно, догадываетесь, о чем.

– Почему вы думаете, что я догадываюсь?

– Чего вы так боитесь?

– К сожалению, – сказал я, – нам трудно договориться. Я не понимаю ни по-еврейски, ни по-польски.

– С Люкой вы все-таки договариваетесь. Так что это препятствие отпадает. Я понимаю по-русски. Разговариваю плохо, но если захотите, то поймете меня.

– Почему бы мне не хотеть? И вообще, что означают ваши уколы?

– Прошу вас, не перебивайте. Выслушайте меня, потом ответите. За последнее время в лагере что-то происходит. Люди стали беспокойные.

– Им есть отчего беспокоиться.

– Да, но до вашего прибытия это не было заметно в такой мере. Ясно, вы что-то готовите. Я скажу вам проще: вы готовите побег.

– Обвинить легче всего. Какие у вас доказательства?

– Вы это делаете очень осторожно, избегаете общества, мало говорите с людьми. Вы проводите время с Люкой. Люка – хорошая ширма. Несколько дней назад вы бросили в бараке фразу: «О себе мы сами должны позаботиться». Потом эту фразу повторяли во всех уголках лагеря. Если бы я захотел, то только за эти слова вас бы уже не было на свете, но вы видите, что я никому ничего не сказал. Я знаю, вы считаете меня низким человеком. Не буду сейчас оправдываться перед вами. Хочу только сказать, что я знаю всё. Вы почти ни с кем не разговариваете. Вместо вас говорит маленький Шлойме, умный парень. Вы спите рядом и имеете возможность обо всем договориться. Я обо всем догадался, но вас не выдал и, как видите, не собираюсь этого делать.

– Продолжайте, я вас слушаю, – сказал я, когда Бжецкий ненадолго умолк.

– Саша, – продолжал Бжецкий, – я вам предлагаю включить меня в дело. Вместе мы проведем операцию гораздо легче и удачнее. Мы, капо, имеем возможность в часы работы свободно передвигаться по лагерям, кроме третьего. Мы можем поговорить с кем надо, не навлекая подозрения. Вы подумайте, насколько мы можем быть полезны вам. Вы спросите, почему я вам это предлагаю? Очень просто. Потому что не верю немцу. Когда наступит момент ликвидации лагеря, мы будем стоять в одном ряду с вами. С нами покончат, как и с вами, это ясно.

– Хорошо, что вы это понимаете, – согласился я. – Но почему вы обращаетесь именно ко мне?

– Потому что вы руководите этим делом. Вы ведь видите, что я это знаю. Зачем время тратить зря? Мы хотим вам помочь, мы хотим идти с вами.

– Кто это мы?

– Я и капо Геник.

– А Шмидт?

– Он может донести.

Я часто присматривался к Бжецкому. Пиджак расстегнут, кепи набекрень, глаз с прищуром, ходит хозяи-ном повсюду, всегда с нагайкой в руке, позволяет себе бить лагерников. Если девушка понравится ему, он ей спуску не дает, пока та не уступит. Но ни разу не слышал я, чтобы он доносил немцам.

– Скажите, – спросил я его, – вы могли бы убить немца?

Бжецкий ответил не сразу.

– Если бы это нужно было для дела – да.

– А так просто, без всякой необходимости вот так, как они убивают сотни тысяч наших сестер и братьев, – вы могли бы?

Он немного подумал.

– Трудно сказать. Я об этом не думал. Ну, пора спать, спокойной ночи!

На этом наш разговор закончился, и он ушел.

Что и говорить, капо были бы нам полезны. Но можно ли им доверять? Бжецкий задумался, когда я ему задал вопрос, убил ли бы он немца. Предатель ответил бы сразу, что на все готов. А далее, черт его знает, что он думает. Трудно залезть в чужую душу. Нужно посоветоваться с Лейтманом.

11 октября

Утром внезапно послышались душераздирающие крики и вслед за этим стрельба из автоматов. Сейчас же поступил приказ не выходить из мастерских. Были закрыты ворота первого лагеря, усилена охрана, крики и стрельба нарастали.

– Что могло случиться? – обеспокоился Шлойме. – Мне кажется, что стрельба доносится из северного лагеря. Может, ребятам не стерпелось и они дали деру?

– Нет, это не там стреляют, ближе, где-то здесь, во втором лагере. Я слышу женские крики. Видно, прибыл эшелон, но что бы означала стрельба?

Прошло много времени пока все успокоилось. Лишь к вечеру, часов в пять, мы узнали, что произошло.

Прибыл очередной эшелон. Когда люди уже были раздеты, они, видимо, догадались, куда их ведут, и, голые, в страхе, побежали. Но куда могли они бежать? Они ведь были внутри лагеря, огороженного со всех сторон. Все ринулись к проволочным заграждениям, а там их встретили огнем из автоматов и винтовок. Много народу погибло от пуль, остальных загнали в газовые камеры.

На этот раз костры горели до поздней ночи. Высоченное пламя освещало своим кошмарным светом и вечернее черное небо, и весь лагерь с округой. Немые от ужаса, смотрели мы на огонь, в котором пылали тела наших замученных братьев и сестер.

12 октября

Этот день на всю жизнь останется в моей памяти. Уже несколько дней как восемнадцать человек из лагерников были больны. Утром в барак вошли немецкие офицеры во главе с Френцелем. Френцель приказал больным подняться и выйти из барака. Без сомнений, их повели убивать. Среди восемнадцати был один парень из Голландии. Он еле стоял на ногах. Жена его, узнав, куда ведут мужа, побежала за колонной с криками: – Убийцы! Я знаю, куда вы ведете моего мужа. И меня берите с ним. Не хочу жить без него. Вы слышите, подлецы? Не хочу…

Она взяла мужа под руку и, поддерживая его, пошла вместе с колонной на смерть.

В обед мы условились с Шлойме собраться узким кругом сегодня в девять вечера, чтобы посоветоваться, как действовать дальше.

Совещание устроили в слесарной мастерской. Присутствовали: Борух, Шлойме, старший бригады столяров Янек, старший портняжной бригады Гжев, сапожник Якуб, Моня, я и еще двое.

Во дворе, у ворот первого лагеря, были расставлены люди для наблюдения за любыми передвижениями. Они должны были нас предупредить в случае необходимости, чтобы мы успели разойтись. Там стояли Аркадий Вайспапир и Семен Розенфельд. Под неусыпным наблюдением Семена находились центральные ворота.

Прежде всего я рассказал о своем разговоре с Бжецким и просил товарищей высказать свое мнение, следует ли его включить в нашу группу. Общее мнение было, что следует и нужно это сделать.

За Бжецким отправился Моня. Как только Моня с Бжецким переступили порог мастерской, я объявил, что начинаем совещание.

У Бжецкого на этот раз куртка была застегнута на все пуговицы. Он оглянулся по сторонам и спросил:

– Что, Саша, вы хотите меня испытать или только предупредить?

– Сейчас не время для пустых разговоров. Вы заслужили, чтобы вас судили, и все-таки мы доверяем вам жизнь шести сотен людей. Зачем предупреждать? Вы сами хорошо понимаете, что вас ждет в случае провала… А теперь о плане восстания…

А мой план был такой: в первую очередь мы должны уничтожить офицерскую группу, управляющую лагерем. Понятно, поодиночке, без малейшего шума. Но за короткое время, полагаю за час, не больше. Быст-рее вряд ли получится, а растянуть на более длительное время – опасно, могут спохватиться, что кого-то не хватает, поднимут тревогу.

Уничтожение немецких офицеров осуществляют самые надежные люди из советских военнопленных, которых я лично знаю, и уверен, что на них можно положиться. Ясно, что для такого дела требуются люди отважные, решительные, с твердой рукой. Минута колебания, провал только одного участника операции могут привести к гибели всех.

После обеда, в половине четвертого, капо Бжецкий под каким-либо предлогом отведет во второй лагерь трех человек, по моему указанию. Эти трое ликвидируют там четырех гитлеровцев. Борух должен обеспечить явку, поодиночке, офицеров в помещение, где и будет всё осуществлено. Также надо обеспечить, чтобы в это время никто из лагеря не выходил. Кто попытается поднять шум – надо любыми способами заставить его замолчать, вплоть до уничтожения. К четырем часам операция во втором лагере должна быть завершена.

В четыре часа специально выделенная для этого группа людей перережет телефонную связь, идущую через второй лагерь к резерву охраны. Провод надо срезать с обоих столбов и обязательно спрятать, чтобы лишить возможности скорого восстановления связи.

В это время начинается уничтожение офицеров в нашем, первом лагере. Офицеров, также поодиночке, приглашаются в мастерские. В каждой мастерской их будут поджидать по два человека, которые осуществят их ликвидацию. До половины пятого все должно быть закончено.

В половине пятого Бжецкий с Геником построят в колонну всех лагерников, как будто для выхода на работу. Половина колонны должна направиться к выходу. В первых рядах пойдут наши «восстанники». Передние нападают на оружейный склад. Остальные идут дальше, прикрывая нападение. Те, кто захватят оружие, нагоняют колонну, опережают ее, снимают охрану у ворот и нападают на караульное помещение.

Может случиться, что охрана спохватится раньше, чем мы рассчитываем, и нам перережут дорогу к воротам и откроют огонь из двух пулеметов, имеющихся у них. Если мы захватим оружие – вступаем в открытый бой, но, если не удастся, надо предусмотреть другой выход.

Недалеко от столярной мастерской, почти у самого ограждения, находится офицерский дом. Надо полагать, что если даже прилегающее к нему поле заминировано, то, скорее всего, сигнальными минами, не представляющими опасности. Вот здесь, у офицерского дома, и надо прорвать проволочные заграждения. Передние должны бросать перед собой камни, мины взорвутся, и дорога, хотя бы частично, будет очищена.

– Таков план, – в заключение обратился я к собравшимся. – Мы с Шлойме продумывали этот план не раз. Лучших вариантов не видим. Пусть каждый из присутствующих продумает, сможет ли он как следует обеспечить то, что на него возлагается. Завтра вечером опять встретимся. Помните товарищи, что никому – ни жене, ни брату, ни кому-то другому вы не должны и словом обмолвиться, о чем мы здесь говорили.

Обсуждения не было. Разошлись поодиночке.

В последние дни я обратил внимание, что отправляющемуся в караул наряду, утром выдают по пять патронов каждому. И потом патроны передаются по смене. Значит, можно было сделать вывод, что охранники, находящиеся вне караула, не имеют патронов. Хотелось в этом убедиться, и я договорился с Бжецким, чтобы меня послали в барак, где размещаются охранники, произвести там какой-нибудь ремонт.

13-го утром в столярную мастерскую пришел Бжецкий и раскричался на Янека, почему в казарме, где находятся охранники, плохо закрываются двери.

– Откуда мне знать, – оправдывался Янек, – мы ведь не имеем туда доступа.

– Всегда у вас наготове оправдания! Дайте мне кого-нибудь из мастеровых, и я сам его проведу.

Легко понять, что мастеровым, который взял ящик с инструментами и направился в казарму, был я. Сперва я обошел казарму, осмотрел все двери. Затем зашел в комнату, где никого не было, и прикрыл дверь, будто для того, чтобы ее проверить, а сам быстро открыл шкаф, где в углу стояла винтовка. Заглянул в магазинную коробку – патронов нет. И патронташ, лежащий на полке, – пустой. В другом шкафу то же самое.

Вернувшись в столярную мастерскую, я поднялся на чердак. Оттуда местность хорошо просматривалась и по ту сторону заграждений. Слева от лагерных ворот проходила железная дорога, за ней – станция, а дальше – лес. Вдоль дороги валялись бревна. Напротив работали поляки, возившие лес. Стало ясно: бежать надо вправо.

В этот вечер было принято решение: завтра, 14 октября, – бежим.