Текст книги "Аносов"

Автор книги: Илья Пешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Только рабочие на заводе и военная стража были русскими.

Аносова любезно пригласили к начальнику горного округа, и сам Фурман просил его чувствовать себя у него как дома.

Начальник горного округа жил в особняке, построенном еще Лугининым. Это было довольно массивное двухэтажное здание с широкими балконами. Дом стоял в саду, огороженном великолепной чугунной решеткой.

Павел Аносов с большой настороженностью переступил порог дома своего начальника. И не очень скоро завел он знакомства среди офицеров горного округа. Между ним и местным обществом как будто стала какая-то невидимая преграда.

Нет, не таким представлял он себе место будущей службы.

Фурман рекомендовал Аносову присмотреться к работе иностранных специалистов, предупредив, однако, что ему могут не все показать. Да вряд ли ему и следует особенно вникать во все дела, он еще молод, и работа никуда от него не уйдет.

Здесь можно хорошо провести время, прямо сказали ему, катание с гор на санях – очень большое удовольствие. У немецких же мастеров – симпатичные дочери…

Что касается отчета о дипломной практике, то его нетрудно составить и по бумагам. Так что выходит, что и незачем ему ходить на домны, торчать на плотине, ездить на рудники.

Но не было такой силы, которая могла бы оторвать Аносова от горного дела. Его интересовало все – как устроены плотины, в какие месяцы бывает наибольший приток воды, где и какая залегает руда, как ее лучше обжигать…

Результаты своих наблюдений и исследований Аносов обобщил в дипломной работе, которую он представил в Горный кадетский корпус.

Написанная на плотной, гладкой бумаге очень четко, почти каллиграфически, работа эта заняла около ста страниц текста. Несколько приложенных к ней видов могут служить свидетельством успехов Аносова в рисовании.

«Систематическое Описание Горнаго и Заводскаго производства Златоустовскаго Завода. Составленное Практикантомъ П. Аносовымъ. 1819-го Года» ⁹– так значится на обложке.

Аносов не дает спокойной, бесстрастной фотографии увиденного. За сдержанным тоном описания чувствуется человек большой мысли, стремящийся к действию, ищущий лучших методов производства.

«Чтобы яснее представить горное и заводское производство Златоустовского завода, – пишет во вступлении дипломант, – последуем следующему порядку. Сперва будем говорить о рудниках, потом о лесах, далее о плотине, водяных колесах, доменной фабрике, кричной фабрике и наконец о передельной фабрике или переделе железа».

Аносов подробно описывает сырьевую базу завода: «Руды состоят из бурого железного камня с некоторою частию кровавика. Богатство их не одинаковое, иные дают до 55 процентов чугуна, а другие токмо до 45-ти… Главнейшие посторонние примеси: 1) марганец, 2) кварц, 3) глина и 4) фосфорокислая железная руда. Присутствие ее бывает причиной хладноломкости железа. Впрочем, она находится не во всех рудах и притом в малом количестве».

Так, как бы между прочим, Аносов делает замечание, которое в то время было почти открытием в металлургии, – о влиянии фосфора на качество чугуна.

Дальше дается описание лесных массивов и устройства плотин. «…Не нужно распространяться, – указывает практикант, – на счет выбора места для плотины; скажем только, что Златоустовский завод может оным гордиться – сама природа как бы предназначила сие место для построения завода, поставив естественную плотину (гору Косотур), простирающуюся почти на 1½ версты».

Аносов подробно разбирает преимущества и недостатки плотин разного типа.

Много интересных наблюдений и важных выводов сделано Аносовым при изучении работы доменных печей, или, как тогда говорили, доменных фабрик.

«Природа, – пишет Аносов, – как бы предвидела необходимость железа для человеческого рода, распространив металл сей в количестве несравненно большем противу всех прочих металлов: нет ни одной страны, в коей не было признаков железа, и нет ни одного состояния людей, которое бы не имело в нем надобности. Почему же люди познакомились прежде с другими металлами, например с золотом, серебром, медью, а не с железом? Причины искать недалеко: железо рассеяно в природе не в том виде, в каком оно для нас полезно, нужно, необходимо. Мы и по сие время не знаем, существует ли в недрах земли естественное или самородное железо? Мы, как в отдаленной древности, получаем его искусством из оруденелого состояния».

Касаясь процессов плавки, Аносов прежде всего останавливается на подготовке руды перед плавлением:

«Пожог руд предпринимается здесь частию для отделения серы, находящейся в оных местами в виде серного колчедана, частию же для отделения влаги и удобнейшего разбивания оной в куски.

…Разбивание руды основывается на следующем: ежели употреблена будет в плавку руда слишком крупная, то по малому числу точек прикосновения не в состоянии будет скоро расплавляться. Ежели же руда будет слишком мелка, то, слегаясь плотно с углем, будет препятствовать возгорению оного; от чего же жар в печи уменьшится и, следовательно, последует замедление в плавке или, как обыкновенно говорят, «мелкая руда заглушает плавку».

Вот два предела относительно величины руды, между коими должно избрать середину, при которой бы руда, не заглушая плавки, расплавлялась в кратчайшее время. Опытностью многих веков признано выгоднейшим употреблять в плавку руду по среднему содержанию величиной с грецкий орех…»

Аносова занимала не только техническая, или, вернее, технологическая, сторона дела, – он подробно изучал экономическую эффективность тех или иных мероприятий.

Его интересовал, например, вопрос, где обжигать железную руду – на рудниках или у самых доменных печей.

«Пожигая руду при рудниках, – отмечал он, – потребен горючий материал. Между тем, как пожигая ее при доменной печи, горючий материал совершенно не нужен: руда пожигается пламенем, выходящим из доменной печи».

В своей дипломной работе Аносов подробно перечислил «обстоятельства, от которых зависит благонадежность плавки», а также разобрал методы наблюдения за плавкой.

«Мастер и подмастерий, – пишет он, – наблюдают за ходом плавки, руководствуясь фурмою [8]8
  Фурма– трубка, заделанная в кладку доменной печи, служит для вдувания в печь воздуха.


[Закрыть]. Они посредством оной смотрят в горн и примечают падающие капли товара».

Ничто не выпало из поля зрения молодого специалиста. Он даже успел заметить, что «в сырую погоду плавки идут не с таким успехом, как в сухую».

Исследованием причин этого явления почти полтора века занимались виднейшие ученые мира. Лишь в наше время (и то не на всех еще заводах) научились вести доменные печи так, чтобы перемена погоды не оказывала влияния на ход доменной печи.

В заключение Аносов приводит экономико-статистические материалы о работе доменного цеха Златоустовского завода за 1818 год.

Столь же обстоятельно описаны кричные фабрики, передел железа и так далее.

Мы не знаем, какой оценки была удостоена эта серьезная, практически ценная работа Аносова, но даже приведенные краткие выдержки могут свидетельствовать о широкой эрудиции и технически зрелой мысли молодого инженера.

Когда срок практики Аносова истек, его определили на службу на Златоустовскую оружейную фабрику смотрителем по отделению украшенного оружия.

Занятия на оружейной фабрике не заслонили для Аносова величественной панорамы Уральских гор. Каково происхождение этих гор? Какие богатства они в себе таят?

Аносов был влюблен в Урал, еще не увидев всех красот его.

В Петербурге, Москве, Уфе и Златоусте Аносов подобрал литературу об этом крае: дневники путешественников, географические и геогностические описания. Но в них было очень мало сведений о южной части Уральских гор, а теперь они воочию предстали перед взором молодого исследователя.

Нал заводом высились вершины Большого, Среднего и Малого Таганаев, за ними – таинственная гора Юрма.

Юрма…

Аносов понимал, что для того, чтобы узнать окружающих людей, надо знать их язык, их обычаи. И после латыни, немецкого и французского он стал изучать башкирский язык. Тогда он узнал, что «Юрма» в переводе означает «не ходи»: «юр» – ходить, «ма» – отрицание.

Аносов решил подняться на Юрму. Он никому не рассказывал об этом своем решении. К подъему он готовился тщательно и настойчиво. Для тренировки он предпринял менее рискованные походы. Аносов побывал на месте, где проходит граница Европы и Азии, поднимался на сопки, лежащие к северу от Косотура, обследовал Косотур и склоны Уреньги.

Из каждого похода он приносил «добычу»: минералы, экземпляры редких растений. Аносова часто можно было видеть склоненным над микроскопом. Рассказывали, что квартира Аносова была завалена камнями и увешана чучелами разных птиц. Свои наблюдения он тщательно фиксировал, на их основе делал серьезные выводы. Впоследствии они вошли в сокровищницу нашей науки как первый труд по геологическому изучению Южного Урала.

Многие читатели только что созданного «Горного журнала» [9]9
  «Горный журнал» основан в 1825 году.


[Закрыть](или, как значилось в подзаголовке, «Собрания сведений о горном и соляном деле с присовокуплением новых открытий по наукам, к сему предмету относящимся») обратили внимание на напечатанную в пятом номере этого журнала за 1826 год статью П. Аносова под названием «Геогностические наблюдения над Уральскими горами, лежащими в округе Златоустовских заводов».

Журнал издавался корпусом горных инженеров. «Издание «Горного журнала», нами начатое, – говорил на заседании, посвященном открытию журнала, председатель ученого комитета, – составит эпоху Российской Горной истории; может быть он послужит к важным и благоуспешным по сей части переменам».

Совсем еще молодой горный инженер Аносов удостоился большой чести. Златоустовское горное ученое общество избрало его корреспондентом «Горного журнала» и учрежденного в Петербурге Ученого комитета по горной и соляной части. Статья о геогностических наблюдениях над Уральскими горами – первый обстоятельный печатный труд Аносова. Впоследствии он опубликует в «Горном журнале» и свои исторические труды о литой стали и булате.

Обратимся же к этому первому опубликованному сочинению П. П. Аносова, перечитаем его теперь, спустя 128 лет после того, как оно было написано, и мы увидим, как свежи и ярки краски, которыми рисует Аносов пейзажи Урала, какими патриотическими мыслями жил молодой инженер.

«Уральские горы, питающие сотни тысяч народа и составляющие один из немаловажных источников богатства России, – пишет автор, – давно уже заслуживали подробнейшее исследование, давно уже надлежало привести в известность состав их, определить взаимное отношение горнокаменных пород, постепенный их переход и образ соединения между собой, дабы тем удобнее достигнуть до главнейшей цели – открытия частных месторождений полезных минералов…»

Так определяет Аносов цель исследований. Дальше он рассказывает о маршруте своего путешествия:

«Началом наблюдений избрал я вершину Урала, находящуюся в девяти верстах от Златоустовского завода, и начну путешествие к Кусинскому заводу, откуда отправлюсь к северо-востоку через гору Юрму к башкирской деревне Мухамбешеват.

…Между сопками Таганая… текут неизмеримой глубины каменные реки, коих твердые капли составляют огромной величины глыбы. Сии нагромождения или так называемые россыпи в иных местах простираются на две и более версты, а каменья их составляющие часто бывают от десяти до нескольких тысяч пудов».

Это не только поэтическое изображение уральских гор. Аносов видит их прошлое, в его воображении встает период образования гор.

Глыбы – это твердые капли.

Из одной этой фразы уже видно, какое огромное влияние на Аносова оказал М. В. Ломоносов.

В своем труде о металлургии Ломоносов писал: «Наклонное положение камней диких к горизонту показывает, что оные слои сворочены с прежнего своего положения, которое по механическим и гидростатическим правилам должно быть горизонтально: ибо неоспоримо, что камни были сперва жидкая материя…»

Очень поэтически, образно, взволнованно описывает Аносов свои впечатления об Урале:

«Поднявшись на вершину Урала, наблюдатель перестает быть в сфере обыкновенного состояния души; видимо, горизонт его, повсюду огражденный склонами гор на низменных местах, мгновенно распространяется столь далеко, что взор его не в состоянии различить отдаленной сини гор от лазурного неба. Пораженный столь мгновенной переменой, он быстро кидает взоры па предлежащую картину, – и узнает дивную Природу.

Он видит перед собой огромные гряды гор, до бесконечности простирающиеся в обе стороны; видит, как оне, то попеременно понижаясь, теряются в долинах, то возвышаясь постепенно, достигают наибольшей высоты; то как гиганты с неприступной крутизной возникают выше прочих.

…Увидев в первый раз всю картину Таганая, я долго оставался неподвижным или лучше сказать не чувствовал моего движения… Я смотрел и удивлялся образованию Таганая и разрушительной силе Природы, давшей ему настоящий вид».

За этим следует описание подъема на Юрму. Гора Юрма лежит в 45 от Кусинского и в 60 верстах от Златоустовского заводов, почти по прямой линии от Уреньги и Таганая.

«Уверения старожилов о затруднениях, которые должен был я встретить на пути к сей горе, еще более возбуждали мое любопытство. И вот я близок к цели моего путешествия, но затруднения пути уже предо мной. Я вижу огромную Юрму, простирающуюся с отрогами своими по течению Кусы, и не нахожу возможности проехать обширное болото. К тому же застигла меня ненастная погода. Я не стану описывать ни тшетных покушений моих, ни того, что я испытал в болотах: скажу только, что прошло три дня, пока я достиг вершины Юрмы.

Вспоминая о вершине Юрмы, я забываю о трудностях, испытанных мной при подошве ея: с нее я видел восхождение солнца, на ней познакомился я с облаками.

Еще небо покрыто было звездной епанчею ночи, как я проснулся и ожидал рассвета. Вскоре на востоке показался слабый свет, а звезды, постепенно угасая, исчезали; свет множился и горизонт мало-помалу становился видимым: уже можно было различить верхи гор. Мгновенно окинуло багряным заревом восточный горизонт, и я увидел перед собой темный океан, на коем как бы плавали огнистые верхи гор. Недолго любовался я сей картиной: багряное зарево увеличивалось, темный океан исчезал, показывались гряды гор, заря их осветила, – и явилась другая, еще более очаровательная картина.

Багряные ряды гор, сливаясь с темнотой в логах, представляли подобие огненному морю, колеблемому как бы некоей стихией. Огненное море начало исчезать, светлые лучи на востоке распространялись от горизонта по всему небосклону, – и вскоре из-за гор виден стал край багряного солнца. Новая картина!

Солнце, медленно поднявшись на гору, совершало дневной путь свой, а я сожалел, что не мог более любоваться восходом его».

Не из тщеславия Аносов поднялся на Юрму и совершал другие трудные путешествия по Уралу. Молодой геолог стремился возможно полнее изучить его природные богатства, чтобы использовать их для блага родины. Об этом он писал в первых строках своего сочинения:

«Кто знает? Может быть и в России явится горный гений, который из сих частных наблюдений извлечет общие правила и укажет каждому рудоискателю, где он с несомненной надеждой должен начинать свою работу…»

Но «геогностические наблюдения» вовсе не входили в обязанности смотрителя оружейной фабрики. Сослуживцы Аносова сначала смотрели на его путешествия, как на прогулки столичного чудака. Аносов долгое время еще оставался чужим в обществе офицеров.

Отношение к Аносову было двояким: одни его полюбили, другие возненавидели. Аносов заражал своей энергией, неутомимостью, любовью к родине. Любое дело, за которое он брался, он выполнял с исключительным рвением и добросовестностью. С глубоким уважением, а иногда с восхищением относился Аносов к труду искусных мастеров. За это и полюбили сослуживцы молодого горного инженера.

Возненавидели же eгo лишь завистники, лодыри да казнокрады. И было за что, – Аносов никогда не ограничивался своими служебными функциями, ему до всего было дело. Он вводил на фабрике разные новшества и из-за этого нередко ссорился с иностранными мастерами и начальством. Он никогда не проходил мимо каких-либо непорядков и тем более злоупотреблений. И неудивительно, что именно его, молодого инженера, привлекли к участию в работах чрезвычайной следственной комиссии, снаряженной из Санкт-Петербурга для ревизии дел округа, – до высших органов дошли, наконец, сигналы о здешних злоупотреблениях.

Аносову поручили весьма ответственное дело – «производство испытаний по оружейной фабрике относительно определения уроков и употребления припасов». Выполняя это поручение с большим усердием, Аносов установил, что многие дорогие припасы, в том числе ввозимые из-за границы, потреблялись в неумеренных количествах.

Но и тут Аносов не ограничился только исполнением поручения. Попутно он разработал новую модель цилиндрических мехов для кричных горнов и домен. Мехи оказались весьма простыми и очень удобными. Предписанием Департамента горных и соляных дел Аносову объявлена была признательность департамента.

Это было первое изобретение Аносова.

Свободное от службы и других занятий время Аносов проводил преимущественно в доме помощника горного начальника Конона Яковлевича Нестеровского, родного брата управителя Камско-Воткинских заводов, который проявил к нему такое теплое участие после смерти деда Аносова – механика Сабакина.

Нестеровский получил назначение в Златоуст годом позже Аносова. Конон Яковлевич был опытным специалистом с большим стажем.

Молодой инженер делился с Нестеровским мыслями об использовании природных богатств Урала, думами о состоянии горнозаводского дела и планами улучшения оружейной фабрики, где он завоевывал все большее влияние.

В доме Нестеровских Аносов нашел себе подругу жизни. Это была дочь Конона Яковлевича – Анна.

III. ОРУЖЕЙНАЯ ФАБРИКА

Решение о постройке в России фабрики холодного оружия состоялось еще при императоре Павле. Долго спорили, где ее ставить. Как это было тогда обычным, сразу заговорили о выписке мастеров из-за границы, но прошло несколько лет, и толки о новой оружейной фабрике прекратились. Вопрос о ней вновь всплыл лишь спустя десять лет, причем на сей раз толчок был дан извне. В Россию сами стали напрашиваться иностранные мастера.

В конце XVIII и начале XIX века почти все страны Европы состязались в искусстве производства холодного оружия, причем его совершенство зависело главным образом от качества стали. Особенно славилась продукция немецких промышленников из городков Золингена и Клингенталя.

Совершенно неожиданно дела золингенских промышленников сильно пошатнулись. В.поисках выхода из затруднительного положения, в которое они попали, золингенцы вспомнили о своем соотечественнике Эверсмане и написали ему письмо. «Как нынешние обстоятельства и уничтожение привилегий золингенской фабрики, – писали от имени всего золингенского цеха предприниматели Вейерберг и Штит, – отнимают от нас всю надежду питаться более честным промыслом, то просим принять благосклонно смелость нашу, но надеемся на вас потому более, что предложение наше может послужить к славе и пользе вашего государя и вашей собственной. В России ныне заведена может быть фабрика золингенских клинков и ножей. Утеснение здесь столь всеобщее, что лучшие фабричные мастера, так же как и мы, согласны оставить свое отечество, чтобы избежать мрачного будущего времени. Уверены будучи в любви вашей к художествам и фабрикам, мы поставили себе целью – Россию».

Итак, золингенские мастера заявляли о желании оставить родину и направиться в Россию, которой обещали передать свое искусство и свой опыт.

Предложение золингенцев русское правительство приняло довольно быстро, о чем, несомненно, постарался Эверсман. В апреле 1812 года был высочайше утвержден «проект условий найма иностранных мастеров» для намеченной к постройке оружейной фабрики. Вызывались мастера самых различных специальностей: клинковые, колотушечные, кузнецы, закальщики, травники, приладчики, точильщики, полировщики, синельщики, замочники, обугольщики.

Даже в месяцы самых тяжелых сражений с врагом – летом 1812 года – в Швеции оставался уполномоченный Горного департамента, некий Гартман, который через третьих лиц вел переговоры о поездке золингенских мастеров в Россию. Затем, вслед за наступавшей русской армией, сам Эверсман отправился для найма оружейных мастеров. Он был наделен исключительно широкими полномочиями и не поскупился на самые выгодные условия, о каких золингенцы у себя на родине не могли и мечтать. Жалованье мастерам было установлено до 2 500 рублей в год – больше профессорского. Так, например, мастерам Кунцу, Вейербергу, Штиту платили по 2 500 рублей, Олигеру – 2000 рублей.

Иностранные мастера выдвигали самые невероятные и неожиданные требования; среди них были и такие, какие ни одно уважающее себя правительство не стало бы и обсуждать. Мастера Вейерберг и Каймер потребовали, например, гарантии, что они будут работать под началом… иностранцев.

И это требование ничуть не смутило министра финансов Гурьева. Ему – тестю министра иностранных дел Нессельроде – лучше, чем кому-либо, было известно, как сильна при дворе «немецкая партия», и он внес в комитет министров предложение дать золингенским мастерам заверение, что их начальником останется Эверсман.

Первая партия золингенских мастеров прибыла в Петербург в 1814 году. Их было тридцать пять человек, а вместе «с чадами и домочадцами» – сто четырнадцать. Позднее приехало еще шестнадцать мастеров с семьями.

В Златоусте тогда еще никакой фабрики не было, и прибывшим нечего было делать. Лишь спустя два года выпущено было несколько десятков офицерских и солдатских клинков. И тогда выяснилось, что надежды на иностранных мастеров оказались сильно преувеличенными.

На запросы из Петербурга, когда же начнется выпуск оружия, Фурман вынужден был ответить, что «железо для ножен, приготовленное мастером Шнек, большей частью негодное. Русские мастера делают такое же железо лучше…Для дела сырой стали вовсе не было надобности в иностранных мастерах, так как имеются хорошие русские мастера, знавшие это дело до приезда немцев… Приставленный «этому делу Газ раньше стали вовсе не делал, а научился этому здесь, в Златоусте… Из 13-ти иностранных мастеров, занимающихся приготовлением клинков, знающих это дело только пять, остальные восемь явились сюда без всяких знаний и приобрели навык только здесь, что доказывается собственным их сознанием… Из 74 иностранных мастеров только 29 могут быть названы мастерами, остальные 45 человек сами нуждались в обучении и учились уже в Златоусте. Из изготовленной первой партии оружия наилучшим оказалось сделанное мастером Дорофеем Липиным».

Эверсман решил, что при таких печальных итогах наиболее благоразумным для него будет оставить Златоуст и бросить своих соплеменников. И он подал ходатайство об увольнении со службы якобы по болезни. Благодаря большим связям в Петербурге отставка была «надлежащим образом оформлена». За свои труды на «благо» Российского государства Эверсман был награжден орденом Анны второй степени, а на «путевые расходы» ему выдали 6 тысяч рублей. Это в дополнение к десяткам тысяч, которые он «заработал» на поездке за мастерами.

Но отъезд Эверсмана вовсе не означал, что на фабрику махнули рукой. Наоборот, из Петербурга одно за другим шли предписания ускорить строительство и организацию производства. За 1816 и 1817 годы на строительство было израсходовано свыше 600 тысяч рублей. Рассчитывали, что с 1817 года фабрика начнет выдавать продукцию. Наряд на 1817 год предусматривал выпуск тридцати тысяч различных изделий. Но это задание не было выполнено, и в Златоуст снарядили специальную комиссию, которая пришла к весьма печальным выводам.

«Различные мастерства, фабрику составляющие, – указывалось в акте комиссии, – состояли и производились без всякой между собой соразмерности».

В результате в 1817 году было отковано и закалено свыше десяти тысяч клинков, но отшлифовать и отточить их фабрика не смогла; было выпущено всего… шестьдесят шесть ножей.

Главная причина этого, как констатировала комиссия, состояла в том, что на фабрике не было никакого порядка, а наоборот, наблюдалось «совершенное отсутствие фабричного порядка, коего на 1 октября 1817 года не было ни малейшей искры» ¹⁰.

Но и через два года, к тому времени, когда на фабрику в качестве смотрителя отделения украшенного оружия назначили молодого Аносова, дела улучшились не намного: строительные работы велись медленно, наряды на выпуск оружия не выполнялись.

Среди приглашенных на фабрику иностранцев были славившиеся своим искусством во всей Европе Шаффы. Пятидесятишестилетний Николай Шафф считался непревзойденным мастером по вытравке и позолоте; тому же он обучил и своего старшего сына Людвига, два других его сына – Иоганн и Фридрих – занимались лакировкой кожаных ножен.

Шаффы очень дорожили своим «секретом» вытравки и золочения. Все другие иностранные мастера обязались обучить русских рабочих своим методам работы, с Шаффами же была иная договоренность – они «обязаны были секрет состава золочения никому не передавать», но сделать подробное описание, из каких материалов вещество приготовляется, чтобы «опытный человек мог потом его составить». Описание это должно было храниться за замками и сургучными печатями в конторе.

Все это, однако, не имело никакого смысла. На самом деле Шаффы вовсе не являлись обладателями какого-то «секрета». В Златоусте в то время уже были русские мастера, умевшие ничуть не хуже, а зачастую и лучше делать оружие и украшать его. Выдающимся мастером рисунка, вытравки и позолоты на клинках был Иван Николаевич Бушуев. Искусством золочения владел Иван Петрович Бояршинов, начавший работать на оружейной фабрике в 1817 году.

Семья Бояршиновых вообще была очень талантливой. Василий Петрович Бояршинов показал себя незаурядным архитектором. Это по его проекту выстроили арсенал Златоустовской фабрики – большое здание весьма совершенных форм. Прекрасными мастерами рисунка и позолотчиками были также Андрей и Егор Бояршиновы, сын Ивана Бушуева – Александр, Парной Лукин и другие.

Производство украшенного оружия основывалось на строгом разделении труда, и русские мастера успешно овладели всеми процессам»: Олимпий и Флавий Бушуевы, а также Петр Уткин были специалистами по ковке клинков, Максим Пелявин готовил черешки, Степан Шляхтин лакировал ножны.

Молодой смотритель отделения украшенного оружия Павел Аносов оказался в центре борьбы, происходившей между мастера ми-художниками из народа и чужеземцами.

Шаффы приехали в Россию, рассчитывая в короткое время разбогатеть. По условиям договора они сверх жалованья получали третью часть прибыли. Русские художники Бушуев, Бояршинов и другие не хотели склониться перед иностранцами, уронить свое достоинство. Рисунки русских мастеров были более смелыми и содержательными.

Поддерживая русских художников-самоучек, Аносов вызывал недовольство начальства. Но это его не беспокоило. Вместе с Бушуевым и Бояршиновыми Аносов придумывал сюжеты рисунков, изыскивал лучшие химикаты, чтобы ровнее и тоньше ложилась позолота, чтобы изделия русских мастеров были непревзойденными.

В конечном счете у Шаффов создалось весьма неловкое положение. Оказалось, что их запечатанный сургучными печатями «секрет» никого не интересовал. В Златоусте нашлись мастера, умевшие лучше их золотить оружие, и в художественном отношении произведения Бушуева были куда выше шаффовских.

С этим Шаффы никак не хотели примириться и поспешно покинули Златоуст.

Они отправились в Петербург, где нашли ход к царю. Шаффам было отпущено 6 тысяч рублей, чтобы завести в столице мастерскую по украшению оружия.

Шаффы не останавливались и перед присвоением чужих работ Это отмечает и М. М. Денисова – автор весьма интересного исследования: «Художественное оружие 19-го века Златоустовской оружейной фабрики» ¹¹.

Сравнивая художественные изделия Бушуева и Шаффов, М. М. Денисова совершенно основательно ставит вопрос о том, что пора отвергнуть сложившееся мнение, будто бы мастерство Златоустовских оружейников пошло от иностранцев.

«Не следует ли поставить вопрос, – пишет Денисова, – об обратном влиянии – о воздействии русского оружейника на иностранного учителя». Денисова отмечает, что на многих изделиях, подписанных Шаффом, явственно виден бушуевский стиль и само собой напрашивается вопрос о плагиате.

«Шафф, как иностранный мастер, занимавший в Златоусте привилегированное положение, – приходит к выводу Денисова, – вполне мог использовать достижения своего сотрудника…»

Соперничество между русскими и иностранными мастерами Аносов старался использовать для подъема культуры всего производства на фабрике. В то время он уже стал помощником управителя фабрики и начал внимательно изучать лучшие приемы работы русских и иностранных мастеров. Например, в искусстве ковки соревновались иностранцы – отец и сын Фальверцы – и русские мастера Петр Уткин и Иван Рябинин.

Очень большого мастерства требовала закалка. Неумеренный нагрев, слабый или, наоборот, слишком большой отпуск [10]10
  Отпускомназывается быстрое охлаждение нагретой стали.


[Закрыть]могли сделать негодным клинок из самой лучшей стали. Конечно, никаких приборов для определения температуры нагрева тогда не существовало.

Занятый на этой операции Митрофан Гуров не скрывал своего способа, иностранный мастер Франц Кирхоф таил свой секрет. Но скоро выяснилось, что гуровские клинки лучше, чем Кирхофа, и последнему пришлось пойти на выучку к Гурову.

На точке и полировке спорили Готфрид Гра, Давид Рожин, Корнелий Рублев.

Особенно тщательно Аносов следил за испытаниями. Они производились следующим образом: клинок «плашмя с довольной силой по два раза ударяли о конус, а затем сгибали под углом в девяносто градусов».

На основе изучения методов работы русских и иностранных мастеров Аносов устанавливал новые уроки, то-есть нормы выработки. На этой почве часто возникали споры с иностранными мастерами, они обвиняли Аносова в пристрастии, грозились пожаловаться начальнику округа и даже в Петербург.

И на Аносова действительно жаловались. Его часто вызывал к себе бывший в то время начальником округа Степан Сергеевич Татаринов, человек очень вялый, безинициативный, больше всего боявшийся нарушить «сложившийся порядок вещей».

Окончив в 1800 году Горное училище, Татаринов некоторое время проработал на заводах Баташевых во Владимирской губернии и на Кушвинском железоделательном заводе. После этого Татаринов отправился за границу для усовершенствования в горных науках и для обозрения горного и заводского производства. Он побывал в Саксонии, Бельгии, Венгрии, в австрийских владениях. Четырехлетнее пребывание за границей не пошло, однако, Татаринову впрок. Он там мало чему научился.