Текст книги "Право выжившего"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава тридцатая
МОМЕНТ ИСТИНЫ

Гулиев был в расслабленном состоянии и благостном настроении. Он предвкушал приятное времяпрепровождение. А иначе зачем в его руке литровая бутыль самогона?

Миновав веранду, он шагнул в комнату. Бутыль он, конечно, никогда в жизни не уронил бы. Отточенный годами рефлекс: поскользнись, даже упади, но держи бутылку так, чтобы не разбить. Но тут какая-то сила толкнула его к стене, тряхнула руку, и бутыль – о ужас! – упала на пол. Но – о, счастье! – не разбилась, а покатилась со стуком по доскам. Тут же левая рука оказалась заведенной за спину, и он, позабыв о бутылке, понял, что попал в знатную передрягу.

Незнакомец, державший его стальными, как клещи, руками, немного ослабил хватку, обшарил карманы и швырнул Гулиева в кресло. Желания сопротивляться у Мухтара не было. Возникло ощущение, что он угодил в смерч, и единственная возможность выжить – отдаться на волю стихии…

Косарев щелкнул выключателем, в люстре с зеленым плафоном загорелась слабая лампочка.

Гулиев, сглотнув комок в горле, отметил про себя, что вид у незнакомца грозен и неприятен – лицо мрачное, губы сжаты, глаза прищурены. От людей с такими лицами не приходится ждать ничего доброго.

– Только трепыхнись, подонок, – Косарев вытащил из кобуры под мышкой пистолет.

– Не, я ничего… Я смирный! – замахал руками Гулиев.

Косарев наклонился над ним и негромко спросил:

– Говорить будем?

– Будем, – кивнул Гулиев.

Гулиев скривился, будто его заставили съесть пачку димедрола. Говорить? Еще спрашивает! Уж лучше говорить, чем быть пристреленным, как куропатка.

– Поведай, «дух», как вы с Соболевым гуляли. Что такое «дух», Гулиев не знал, а от предложения поведать о его и Соболева подвигах прошиб холодный пот. Значит, вся эта история как-то связана с тем самым азером, которого они пришили… Скорее всего именно так и есть. И понадобились им эти чертовы «Жигули»!

– В каком смысле «гуляли» ? – округлил Гулиев пытаясь, довольно ненатурально, разыграть удивление. Косарев приподнял пистолетом его подбородок. Из к ствола ощущался запах пороха. – Ты сам знаешь, «в каком». – Хорошо, я понял, – нервно взмахнул рукой Гулиев. – Сейчас расскажу. Дайте только с мыслями собратькся… Сейчас…

– Ну!

– Ну, взяли мы несколько тачек. Я же слесарь. Починить, замок вскрыть, отрихтовать – без проблем. А куда машины делись – без понятия.

– Что ты мне плетешь? Про синюю «девятку» давай.

– Н-не знаю.

– Я тебя сейчас удавлю!

Гулиев тряхнул головой, обхватил дрожащими пальцами виски, нервно потер их.

– Нет!

– Кончай ломаться, я жду, – Косарев ткнул его стволом пистолета в шею. По практике он знал, что подобные моменты лучше всего годятся для развязывания языков. Нужно только посильнее встряхнуть нервы клиенту, не дать ему освоиться с новым состоянием, начать искать выходы из создавшегося положения, изворачиваться.

– Не знаю!

Гулиев с размаху ударил себя кулаком по колену. А Косарев добавил. Только не по колену, а по уху, сбив на пол.

– Я не шучу, жук навозный, – Косарев вдавил коле – но поверженному в грудь.

– Я не убивал! – затараторил Гулиев, хлюпая носом. – Только попугать хотел. Это Соболев его на тот свет спровадил. Он, дурак клятый!

– А Киборг и Матрос что от тебя хотят?

– Кто?

– Один такой громила, на обезьяну похож. Другой смазливый пижон в золотых цепях, наколках и желтой кожаной куртке.

– Не знаю. Приклеились к нам с Севкой. Я думал, вы из одного «колхоза».

– Размечтался… Я из угрозыска, – Косарев встал, ткнул легонько носком ботинка бандита в бок. – Поднимайся.

Дрожащий Гулиев встал, поднял стул и уселся на него, нервно потирая ладони.

– Ох, .. – сморщился он. – Мусора. Еще лучше…

Глава тридцать первая
КАК УЧАТСЯ БОМЖЕВАТЬ

Есть люди, созданные для бродяжничества, не способные и дня высидеть на одном месте. Сева к таковым не относился.

Эта ночь показалась ему самой длинной в его жизни. Он брел через лес, не разбирая пути, ломился через кусты, как лось. Продрог, испачкался в глине, до крови веткой расцарапал шею, едва не утоп в болоте. Вскоре он наткнулся на заброшенную, без следа пребывания человека ферму, рядом с которой стояли три ветхих деревенских сруба, и от вида в свете луны этого, кажется, выпавшего откуда-то из Зазеркалья уголка иного мира стало совсем жутко. Потом набрел на ржавый, заросший мхом, запутавшийся в кустах трактор. Под утро к Севе привязалась стая собак. Обычные дворняги, которых можно в городе отогнать окриком, в крайнем случае, палкой, сейчас смотрели на него жадно и испытующе. Захотелось забиться в какую-нибудь щель, когда он понял, как они на него глядят. А присматривались они к нему, как к добыче.

– Прочь! Прочь, шавки! – заорал Сева, и понял, что голос его сейчас звучит не угрожающе, а истерично визгливо.

От него исходили волны страха.

Собаки стали приближаться, но тут издали послышался рев мотоцикла, и участники этой сцены будто очнулись от наваждения. Собаки подались назад, а Сева, сломя голову, рванул снова через кусты.

Уже совсем рассвело, когда отчаявшийся Сева выбрался на шоссе. С час провел на скамейке у автобусной остановки. Первый автобус – красный междугородный «Икарус», зашипев как-то устало, плавно остановился, когда часы показывали полшестого. Направлялся он в Клячинск – городишко областного подчинения. Из автобуса вышло несколько шумливых деревенских женщин в телогрейках, с корзинками и мешками.

Сева поднялся в салон и уселся на свободное, похожее на самолетное, кресло. Куда ехать – ему было все равно. Лишь бы подальше отсюда, где все – воздух, деревья, земля – враждебно, наполнено угрозой.

Убаюканный мягким покачиванием автобуса, Сева задремал.

Проснулся он от того, что его тормошила улыбающаяся старушка.

– Э, молодежь, все на свете проспишь. Уже Клячинск…

Позавтракал он в шашлычной за автовокзалом. Стандартная забегаловка с немытыми пыльными окнами, с грубо-требовательной надписью над мокрым столом для подносов: «У нас закон такой: поел – убери за собой». С привычной публикой: деревенскими гостями города в потертых клеенчатых куртках и резиновых сапогах, небритыми кавказцами, расползшимися по всем рынкам России, похожими на подростков вьетнамцами.

Сева без интереса посмотрел на меню, потом на раздачу – обещанными шашлыками и не пахло. Поставив на поднос тарелки с едой, он устроился за столиком рядом с лиловоликим, все время икающим мужичком. Пересчитал деньги. Семьсот рублей, которые ему отстегнул перед тем, как попасть в лапы «желтокурточнику», Соболев – они так и остались лежать в кармане куртки. Вроде и не мало. Но особенно не разгуляешься, если учесть, что находишься в бегах. Куда идти? Где жить? Что есть? Мрак…

Аппетита не было. Сева поковырял вилкой котлету, не доев ее, отодвинул от себя тарелку и поднялся.

Тихий, провинциальный Клячинск можно обойти за час. В центре по окна вросли в землю двухэтажные домишки, над ними, как утес, возвышалась новая бетонная гостиница «Клячинск» с вывеской, исполненной на русском и английском языках. Перед зданием городской администрации стояли памятник Ленину и монументальный серп и молот с надписью «СССР». Казалось, время обошло это место…

Пятиэтажные окраины были унылы и однообразны. Сохранились две церквушки. Одна из них, действующая, радовала глаз золотом куполов и праздничной голубизной стен. Для какого-нибудь увешанного фотоаппаратами, сверкающего солнцезащитными очками иностранца они и могли представлять интерес, но Севу церкви, равно как и другие памятники архитектуры, не волновали. Хотя, бывало, в храм он заглядывал с Грибом, Гунькой (покатого не замели), Санькой и другими ребятами – посмеяться над верующими, подразнить попа, затеять какой-нибудь глупый разговор со старушками.

Гунька, большой любитель «теологических» споров, кричал вызывающе: «А Бога-то вашего нет! И не было никогда!» Они даже сумели пульверизатором на стенах церкви написать неприличное слово. Потом в школу к ним приходили священники, убеждали, что надо верить в Бога, иначе ничего хорошего ни в этой, ни в загробной жизни не ждет. И Сева задумался, что, может, и не правильно было писать неприличные слова на стенах церкви. А позже нагрянули в город проповедники из Богородичного братства, и по их словам получалось, что церкви поганить – самое достойное дело. На этом духовное воспитание Севы завершилось. В видеозале шел американский фильм «Глория». На афише была интригующая надпись: «частично ужас». Сева этот фильм смотрел. Ерунда. Он забрел в городской парк, где было неизменное чертово колесо, пруд с лодками и кафе-мороженое. Павильон с игровыми автоматами был закрыт и заколочен досками.

В общем, в Клячинске податься было некуда, и найти занятие, чтобы хоть немного развеять страх, сковывающий душу, представлялось невозможным.

На вокзале Сева долго рассматривал расписание проходящих поездов, из милости останавливающихся здесь на две-три минуты, а потом под стук колес уносящихся к назначенной им цели – в Санкт-Петербург, Москву. Севе пришло в голову, что в тех гигантских городах все может пойти по-другому. Там он сможет стать другим человеком, не будет недотепой, постоянно попадающим в дурацкие Истории.

Движимый неожиданным порывом, он подошел к кассе, выстоял небольшую очередь и протянул чернобровой пожилой неприветливой кассирше смятые десятирублевки.

– До Москвы, – произнес он.

– На сегодня нет, – ответила кассирша.

– А куда есть?

– А куда надо?

– Не знаю.

– Не занимай очередь. Следующий…

– До Петербурга, да.

– Сами не знают, чего хотят. Молодежь. Наказание, – бурчала кассирша, выписывая билет.

– Грымза, – буркнул Сева напоследок.

– Что?!

Сева быстро вышел из зала. Билет он аккуратно сложил и сунул в карман. Вот он, пропуск в новую жизнь, избавление от страха.

До семи вечера времени оставалось много. Сева побродил по городу. Странное дело, но постепенно уверенность, что удастся все изменить, таяла. Красивые картинки желанного светлого будущего блекли, вновь приходило ощущение тревоги и безысходности.

Сева, пошатываясь, как пьяный, ни на кого не обращая внимания, погруженный в свои мысли, шел по улице. Провел горестно рукой по лбу, вздохнул и ступил на проезжую часть…

Спасло его чудо. Нажми водитель серой «Волги» на тормоз долей секунды позже – мокрое место от Севы осталось бы. Но машина лишь легонько толкнула его. Крутанувшись вокруг своей оси, он успел заметить перепуганное лицо шофера и упал, раздирая о шершавый асфальт ладонь.

– Э, пацан, жив? – воскликнул выскочивший из «ра-фика» усатый водитель, склоняясь над Севой.

– Жив.

– Так что ж ты на красный свет лезешь?! – завопил водитель.

– Че орешь-то? Нечего орать-то! – огрызнулся Сева и похромал прочь, потирая ушибленную и окровавленную ладонь.

Отделался он легко. Но все это окончательно вывело его из равновесия. Он ощутил себя слабым, трясущимся щенком, страшащимся неизвестности, ни на что не годным.

Он сел на скамейку и закрыл лицо руками. На глаза навернулись слезы, он всхлипнул, шмыгнул носом, закусил губу. Потом, не в силах сдерживаться, затрясся в плаче.

– Точно в порядке? – кто-то потряс его за плечо.

– Угу.

– Что «угу» – то? Отвести тебя куда?

– Некуда меня вести, – воскликнул Сева, не отрывая ладоней от лица.

– Пошли, переговорим.

Сева поднял глаза, сфокусировал взор. И, наконец, рассмотрел человека, с которым разговаривает. Это был приземистый, плотный, смуглый усатый мужчина лет тридцати пяти на вид. Кавказец? Похож, но не кавказец. Именно он сидел за рулем «Волги», на которую налетел Сева.

– Никуда не пойду.

– А куда тебе деваться ? Из дома ты сбежал. А бежать-то тебе некуда.

– Откуда вы знаете?

– На лице у тебя написано… Ну что, пошли?

– Пошли, – Сева поднялся со скамейки, потирая зашибленный локоть.

Глава тридцать вторая
«Я ЕГО ДОСТАНУ»

– Это что, новое рубоповское вооружение? – спросил Косарев, заходя в кабинет к заместителю начальника РУБОПа подполковнику Ромашину.

– Ага. Малины накрывать – раз, и никакого судебного фарса, – Ромашин взвесил в руке ручной противотанковый гранатомет.

– Раз – и никакого РУБОПа, – хмыкнул Косарев присаживаясь.

В прошлом году действительно по зданию РУБОПа шарахнули из гранатомета. Чья это была работа – так до сих пор и не установили, хотя перетрясли весь город.

– Где взял-то? – Косарев кивнул на гранатомет.

– Такая комбинация красивая была… Киллер «правобережский» по обмену опытом в Москву летал. По заказу тамошней братвы одного из «долгопрудненцев» подорвал в машине. Когда возвращался, мы его у трапа выдернули. Обработали чуток. Убедили, что с нами дружить надо. Он позвонил своим, сказал под нашу диктовку, что его «разгуляевцы» захватили, выкуп требуют двадцать пять тысяч баксов, и стрелку за городом у АВТОВАЗа забили. Ну, естественно, «правобережские» на дыбы – мол, обнаглели «разгуляевцы», проучить надо. Собрали все силы, и на «стрелку». Притом договорились врагов сразу мочить. Тридцать человек съехалось. Мы их и повязали. Двенадцать пистолетов, три автомата и два РПГ.

– Не хило.

– Еще как! Самое смешное, двух милиционеров повязали. Участковый и опер из Завадского района.

– Да ты чего!

– На содержании у «правобережцев», на разборы уже ездят. У участкового незарегистрированный ТТ.

– Вот, скоты. Давить надо!

– Ребята из СОБРа нервные, предателей не любят. Так что им больше всех досталось.

– Ну а дальше-то что? Суета это все.

– Верно. Пожурят и отпустят, – кивнул Ромашин. – В лучшем случае кому-то условно дадут. Комедия.

– Стрелять их, тварей, надо.

– Покажи пример, – усмехнулся Ромашин, но улыбка у него сползла с лица, когда он наткнулся на острый, ледяной взор своего старого приятеля… – Какими судьбами-то ко мне?

– Что ты можешь сказать о некоем Гвоздеве? Кличка Гвоздь.

– А что у тебя на него? – Ромашин напрягся. Косарев объяснил суть дела.

– Любопытный экземпляр, – сказал Ромашин. – Из тех, кто еще чтит блатной закон.

– Не очень и чтит. Вон, домину отгрохал.

– Слаб человек… Гвоздь начинал с должности палача, приводила исполнение приговоры сходняков. Сколько народу перерезал – никому не ведомо. Преуспел в этом деле, умудрился ни разу не засветиться. Думаю, работа ему сильно нравилась. Из тех, у кого слово с делом не расходится. Если сказал, что пришьет, – пришьет обязательно.

– Убивец?

– Не простой убивец. Умный, осторожный, волевой. Его блатные хотели смотрящим на город ставить… Кстати, он две зоны кормит. Благодетель. – Чем же он сейчас занимается?

– Да тем же, чем и вся мразь уголовная – вымогательства, махинации, левые фирмы. В девяносто шестом с чеченцами спутался. Поставлял им наемников-снайперов. И, кажется, был посредником в какой-то сделке с оружием. Тоже для Чечни. – На черных работал?

– А что ему? «Национализм расшатывает элементарное, арестантское. Этот блуд надлежит искоренять». Такое было решение авторитетного сходняка еще лет пять назад. Воры сегодня самые большие интернационалисты. Армянский и азербайджанский вор друг друга резать из-за национальности не будут. Так почему бы не помочь чеченским братьям?

– Вот мразь.

– Еще какая… Слушай, если ты его на чем зацепишь – мы тебе любыми средствами поможем. И за мной тогда коньяк.

– Не знаю, что получится. Мне неясно, что его шестерки от моих «клиентов» хотят. Ладно, пока… Чтобы разобраться в этом ребусе, для начала нужно отыскать Севу. Ведь у Гулиеватак ничего и не удалось выяснить. Может, мальчишка поможет разобраться? Но он как сквозь землю провалился.

Что касается Матроса и Киборга – их можно арестовывать хоть сейчас. Однако с этим на совещании у начальника уголовного розыска решили повременить. Полезнее будет попытаться провести оперативную разборку, поискать подходы к этой компании. , – Серега, тут такое дело… – занудил Мартынов, когдa Косарев вошел в кабинет.

– Сколько?

– Две сотни, – потупился Мартынов.

– С таким напарником с голоду скоро подохнешь, – Косарев протянул две сотенные купюры.

– Ты же один живешь. А у меня дети.

– Ладно, не тяни за душу, – Косарев уселся за свой стол, задумчиво поглядел на сиреневого пингвина Алексеича.

– А ты знаешь, чем Гвоздь занимался?

– Бандитствовал.

– Да… Он в девяносто шестом снайперов в Чечню посылал. И с оружием «нохчам» подсабливал.

– Козел.

– Этим оружием его наемники клали наших солдат. Это что, теневой бизнес?

– Получается.

– Ничего подобного, Володя. Это – измена Родине. И знаешь, что я скажу.

– Что?

– Он сильно пожалеет об этом…

– Да ладно. Поди, достань по нынешним временам «законника». Глядишь, его еще в Думу изберут. Они ныне в почете.

– Я его достану…

Глава тридцать третья
ЦЫГАНЕ

Будешь? – хозяин дома Михась протянул Севе папироску «Беломора».

– Я такие не курю.

– Это косяк. Анаша.

– Не хочу.

– Не пробовал, что ли? – усмехнулся хозяин.

– Пробовал, – приосанился Сева. – Давайте, – и потянулся за папироской.

– Ладно, не стоит. Может, потом распробуешь. Помогает жить. Хотя сам не слишком уважаю, – Михась , спрятал папиросу и отхлебнул чая из большой, красивой фарфоровой чашки.

Сева чувствовал себя здесь вполне прилично. Обиль – ный стол, вкусно приготовленное мясо, наваристый ; суп, мягкий, домашний хлеб – наслаждение после тех дней, когда приходилось прятаться и после той жуткой ночи, когда под вой бродячих собак он ломился через лес. По комнате сновали женщины, меняя блюда, расставляя посуду. Михась с ними обменивался короткими репликами на незнакомом Севе языке – одном из цыганских наречий.

– Поел, попил? – спросил Михась. – Теперь рассказывай, в чем беда-кручина.

– Ну…

– Не стесняйся. Зла тебе тут никто не пожелает. Давай, как на духу.

От хозяина дома исходила энергия обаяния и властности. И противиться ему было трудно. Да Сева был нетаком положении, чтобы упрямиться.

– Значит, так получилось…

– Только не выдумывай ничего. Давай честно… Сева сбивчиво и маловразумительно, глотая окончания слов, изложил свою историю. Михась слушал внимательно, почти не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы.

– Попал как кур в ощип, – кивнул он, выслушав печальную повесть. – Слева – власть государева. Справа – воровская. А посредине – ты, беззащитный и никому не нужный. Так?

– Ага, – Сева вздохнул, и на лице его отразилось жалобное отчаяние, как у щенка, которого несут топить.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Михась потянулся на стуле, положил с удовлетворением руки на слегка выступающий кругленький животик.

Просторный двухэтажный дом в самом центре цыганского поселка был обставлен добротной старой резной мебелью. В углу чернел метровым экраном телевизор «Sony». В серванте, горках было очень много хрусталя и старинного фарфора. На стене висели иконы, рядом с ними стояли свечки – похоже, народ здесь жил верующий. Жилище было довольно уютное, заполненное народом – женщинами, ребятней. Но они старались не лезть на глаза. Ощущалось, что Михась тут хозяин и держит всех крепко в руках.

– Повезло тебе, что ты на мою машину в Клячинске наехал, – хмыкнул Михась. Сева, сморщив лоб, потер ушибленный локоть.

– Ну, не стони, пацан, – Михась положил вишневое варенье в чай и начал размешивать серебряной ложкой. – Ты думаешь, куда ты попал?

– К цыганам.

– Фантастику любишь?

– Люблю. По видику.

– Ясно. Читать, значит, не приучен. А я грешным делом люблю книги полистать. Ты попал в параллельный мир.

– Как это? – непонимающе посмотрел на хозяина

Сева.

– Мы живем на территориях каких-то стран. Платим теми же деньгами. Можем говорить на том же языке. Но это ничего не меняет. Мы живем своим миром, который пересекается с обычным лишь постольку-по-скольку. У нас своя жизнь. Мы – сами по себе. Большой, внешний мир – это как охотничьи угодья для охотника. Мы промышляем там. Выходим на охоту, зарабатываем на хлеб. Но дом наш – это наш круг, наши соплеменники.

Сева тупо смотрел на Михася.

– Что, непонятно?.. Не одну тысячу лет мы кочуем по всему миру, так и не найдя приюта. Нас никогда никто не любил. И не любит. Все полны предубеждений, не приязни, а порой и ненависти к нам. В былые времена в Испании нас жгла инквизиция. Из Франции нас выдворяли, запрещая возвращаться под страхом смертной казни. В Турции у нас не было никаких прав, убийство цыгана не преследовалось по закону. Нас били батогами, нам рвали ноздри. За века мы привыкли надеяться только на себя, на свою силу и ловкость. На единство. Мы ни к кому не лезем со своим уставом, но и нам чужой не нужен. Нам ни от кого ничего не надо. Мы ни у кого ничего не просим…

– Кроме подаяния, – брякнул Сева и тут же прикусил язык. Но Михась ничуть не обиделся.

– Да, просим подаяние. Подворовываем… Когда распинали Иисуса Христа, цыган украл гвоздь, который должны были забить Спасителю в лоб, и после этого Господь повелел цыганам воровать.

– Правда, что ли? – удивился Сева вполне искренне.

– Правда, – усмехнулся Михась. – Думаю, правда, – говорил он спокойно, очень убедительно, свободно. В нем пропадал дар оратора или телеобозревателя. – Да, наши женщины гадают и воруют. Мы спекулируем бижутерией, золотом и наркотиками. Мы нарушаем закон? Этот закон – не-наш. Мы не воруем. Украсть цыган может только у цыгана. Мы работаем. Мы живем так, как нас вынуждали жить испокон веков. И живем по совести. Честнее, чем большинство людей в большом мире.

Сева озадаченно посмотрел на Михася.

– Ваши суды, милиция, административные органы – они ваши, но не наши. Они не властны над нами. И это не просто разговоры. Много цыган сидит в тюрьмах?

– Не знаю.

– Мало. Мы берем свой кусок, определенный нам эогом, и никто не может нам помешать. Потому что ник-го не умеет так искусно брать его, как мы. И скрываться этим куском.

Веками мы учились жить и выживать среди врагов.Михась подошел к серванту и вытащил из ящика два паспорта.

– Смотри.

– Ваши? – удивился Сева, смотря на фотографии

Михася в обоих паспортах.

– Но на разные фамилии. Когда я родился, мой табор кочевал, и в каждом сельсовете по пути следования мои родители получили на меня по свидетельству о рождении на разные имена и фамилии. Я вырос и получил четыре паспорта. Но ни в одной из этих бумажек нет моего настоящего имени. Тот мир не знает, что я Михась, а не кто-то другой.

Михась спрятал паспорта.

– Судьи не могут судить наших женщин – они матери-героини. – Милиция не может поймать наших мужчин – они всегда скроются в другом таборе под новыми документами. Среди нас милиция не найдет стукачей. Цыган никогда не продаст цыгана хотя бы потому, что тогда ему придется кормить всех детей очутившегося в заключении…

– У, блин, – с уважением произнес Сева.

– Тебе повезло, что ты попал именно к нам. Чтобы исчезнуть с глаз долой – вовсе не обязательно ехать в США или Японию. Шаг в сторону, к нам, и, не уезжая никуда, становишься эмигрантом.

– Но…

Тут речь Михася прервал гость. В комнату вошел человек лет шестидесяти пяти со специфическим красным алкогольным отливом кожи.

– Ну чего, Михась, привез из города гостинец? – спросил он, поздоровавшись.

– Нашел. И привез.

– Почитаем, – потер руки дед.

– Вон, на серванте.

На серванте лежал двухтомник мемуаров последнего

Председателя КГБ СССР Крючкова.

Дед перелистал книги.

– Ну, спасибо.

– Не за что.

Когда дед удалился, Михась, улыбнувшись, произнес

– Вот тебе рисунок к моим словам. Кто это, думаешь? Алкаш деревенский?

– Ага, – кивнул Сева.

– Ага, – передразнил его Михась, – Это подполковник КГБ. Восемь лет просидел за связь с английской разведкой. Ты о таком, наверное, только в книгах и читал.

– Ну…

– А, ты же книг не читаешь… Отсидел. Потом жил один в Москве. Спился. Продал квартиру фирме, зарабатывающей на алкоголиках. Селить его куда-то надо. фирма нас попросила помочь. Не бесплатно. Мы его в дом определили. Вот и живет. Жизнью доволен. Пить меньше стал. Ребятишек наших грамоте учит. И мемуары о работе в КГБ пишет. Говорит – опубликует.

– Ничего себе.

Сева озадаченно посмотрел на закрывшуюся за стариком дверь.

– Нам не важна национальность, – продолжил Михась. – Мы не рвем друг другу горло из-за цвета кожи. Нам все равно, кто ты – грек или уйгур.

Сева заерзал на стуле. Кто такие «уйгуры», он не имел ни малейшего понятия.

– Мы – добрые люди. Нам нужно лишь, чтобы человек, которому мы даем пристанище, жил с нами в мире, соблюдал наши правила и обычаи. И иногда помогал нам по мере сил. Живем мы сыто, не нуждаемся. И ни мафии, ни милиции к нам ходу нет… Ну как? Будешь с нами?

Сева пожал плечами.

– Можешь, конечно, уйти, – выразительно, будто прощаясь с Севой, махнул рукой Михась. – А куда?

– Я согласен.

– Требуется от тебя сущая безделица. К цыганам отношение предвзятое. Аты парень русский, лицо открытое. – Отвезешь посылочку в Московскую область.

– Аче? Отвезу, – кивнул Сева, готовый после такой речи везти что угодно и куда угодно. – Когда?

– Завтра. Вот на дорожку, – Михась положил на стол пачку со сторублевками.

– Хоть сегодня, – приободрился Сева, глядя на деньги.