Текст книги "Ночь длинных ножей"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 30
ПАУКИ В БАНКЕ

Заняться Джамбулатову было совершенно нечем. От безделья он читал старые газеты – чеченские и русские, какие-то журналы, истрепанные боевики. Взгляд рассеянно скользил по строчкам.

В тот вечер он, лежа на топчане, при свете тусклой лампочки бездумно листал литературно-художественный журнал «Ичкерия», изданный неважно, на серой бумаге, с плохо пропечатавшейся фотографией волка на первой странице. Волк – символ чеченского воина. Журнал датировался девяносто седьмым годом. Это был год эйфории, когда всем казалось, что русские ушли навсегда, и вовсю делились должности и сферы влияния. Адрес издательства – город Джохар, улица Маяковского. «Джохар и Маяковский – интересная компания», – усмехнулся Джамбулатов. Читать журнал было скучно. Все литературные произведения были списаны с военно-патриотической советской прозы сороковых-пятидесятых годов. Самой большой по объему была повесть о героической обороне какой-то сопки от врага, который, «визжа и плача, скоро побежит от наших границ». Был рассказ о мальчишке-боевике, который говорит русскому военному доктору:

«Зачем меня лечить, все равно меня утром расстреляют ваши палачи». И доктор, видя в молодом чеченце этот несломленный дух, проникается идеей освобождения Чечни от русского ига. Все это были вариации на тему «гестаповцы и верные Отечеству мальчишки-партизаны». Также в журнале имелось несколько стихов, посвященных Дудаеву, свободе. Слова, слова, слова. Джамбулатов знал им цену. И цена эта была невысока.

Он вздохнул. Опять нахлынули воспоминания. Вспомнился отец, убитый защитником этой свободы Хромым. Тем самым Хромым, который здесь, рядом, и до которого не дотянуться. И Руслан, застонав, как от боли, отбросил журнал.

Тут на улице послышался гул мотора. Джамбулатов выглянул в окно и увидел в сгущающейся темноте фары. Это возвращался Синякин.

Русский ваххабит прибыл в сопровождении двух боевиков. Он был доволен жизнью, видимо, получил откуда-то обнадеживающие известия. Зашел в дом. Посмотрел на Джамбулатова. Хлопнул его по плечу:

– Ну что, мент, близится конец хлопотам… Это надо отметить.

Вскоре на открытом воздухе накрыли стол. На нем возвышалась бутылка с неизменным джином. Привели Хромого, который осунулся, но на его лице, обычно невозмутимом, нельзя было ничего прочесть.

Синякин налил себе джина, жадно выпил, потом пошел к машине, вытащил целлофановый пакет, бросил на стол:

– Кто желает травку?.. Никто?.. Как хотите… Ибрагимка, бери, порадуйся…

Ибрагимка с готовностью отсыпал себе анаши, пошел к костру, присел на бревно, аккуратно закрутил самокрутку и блаженно задымил. Голова его становилась легкой, как воздушный шар, и хотелось смеяться. Когда обороняли Грозный, тогда было завались анаши… Аллах запрещает выпивку, но разрешает твердые наркотики. Анаша и гашиш – что может быть лучше для поддержки боевого духа? Воин от дурманящей травы чувствует себя непобедимым и готов идти хоть на нож, хоть на пулемет. Правда, он теряет ощущение опасности, но зато приобретает доблесть, и путь его, если он падет от руки неверного, лежит в райские сады.

– Интересно получается, – покачал головой Синякин, с интересом рассматривая сидящих по разные концы стола своих гостей. – Мы сидим вместе. За одним столом… А чтобы измерить ненависть, которая тут висит, ни одних весов не хватит. А, Руслан?

Джамбулатов ничего не ответил, он продолжал жечь глазами Хромого, сладострастно представляя, как сейчас вырывает у одного из телохранителей Синякина автомат и всаживает весь магазин в Хромого. Сначала в ноги. Потом отстреливает руки. И только потом в голову, меж глаз, в которых ужас и мольба о пощаде. Он перевел дыхание и попытался успокоиться.

– Во, мент аж копытом бьет, – захохотал Синякин. – Душу греет. Два паука в банке. А я – разводящий…

Джамбулатов молчал, отведя глаза от Хромого. Надо успокоиться, уговаривал себя бывший милиционер. Спокойно. Нельзя срываться.

– Знаешь, Руслан, Хромой не всегда был мне другом. Я даже стрелял в него. Помнишь, Султан?

– Я все помню, – заверил Хромой, – Он ничего не забывает… И я тоже… Все хотел тебя спросить. Султан, зачем ты меня тогда хотел подвести под монастырь?

– Ты все не правильно понял, – отмахнулся Хромой, смотря куда-то вдаль, поверх голов. Он не любил встречаться с людьми глазами.

– Не слыхал, Руслан, что он со мной сделал?

– Он со многими сделал, – буркнул Джамбулатов.

– Помнишь, в девяносто восьмом у стадиона «Динамо» в Грозном пропал тот узбек… Ну, из представительства России в Чечне.

– Помню, – кивнул Джамбулатов. – Слышал, твои бойцы там поучаствовали.

– Ну да, – кивнул Синякин. – Но ты не все знаешь… История в свое время наделала много шума. Тогда в Грозном еще действовало представительство Правительства России. Сотрудник его экономического отдела, узбек по национальности, то есть мусульманин, правоверный, в тот день отправился поглядеть на смотр войск на стадионе Грозного. Больше его никто не видел. Через неделю рано утром на КПП «Кавказ» со стороны дороги Серноводск – Слепцовск через Чеченский пост проехал черный джип с тонированными стеклами, через триста метров остановился, оттуда выбросили сверток, и машина унеслась обратно в Чечню. Когда сотрудники милиции развернули объемный сверток, увидели труп с удостоверением сотрудника Российского представительства. Он был изуродован, с жуткими следами пыток и глубокой странгуляционной бороздой на шее. Этого человека долго пытали, перед тем как убить. При трупе была записка: «Всем россиянам, враждебно настроенным против Чечни. Так будет с каждым, кто находится в Чечне по заданию ФСБ. Волки ислама».

– Зря на меня повесили всех собак. – Синякин засмеялся, и веко его задергалось. – Хромой затеял все это. У него были подозрения, что тот русский узбек, шайтан его забери, работает на ФСБ. Меня подбили на самую грязную работу. Не задаром, конечно.

– Хорошо хоть заплатили? – усмехнулся Джамбулатов.

– Еще как!.. Фальшивыми долларами… В общем, как русского лоха меня братья по вере сделали. А, Хромой, не стыдно?

– Я ни при чем. Меня тоже кинули!

– А вот тут ты лжешь… Я знаю, денежки фальшивые твои помощники стругали… Не так?

– Меня ввели в заблуждение… Я не хотел тебя кидать. Кроме того, ты меня чуть не убил. Так что мы квиты.

– Квиты?.. Мы будем квиты, если все пройдет удачно.

– Вспомни, ты мне обещал, Абу… – Хромой не договорил.

– Я же не ты, Хромой. Я обещания выполняю. Ни одна сволочь не может сказать, что я ее кинул и не сдержал слово. Крепкое слово – это капитал. Тебе, Хромой, этого не понять…

Хромой пожал плечами. Он прожил сорок пять лет на этой проклятой Аллахом земле – юдоли бед и страданий – не для того, чтобы верить в слова, идеи и добрые побуждения. Он не верил никому и ни во что. Не верил настолько, что мог убедить многих в том, что верит. Но русский ваххабит почему-то относился к своему слову вполне серьезно, и в этом была его слабость. И в этом же была надежда Хромого выбраться живым из этой передряги.

– Можешь быть спокойным за свою шкуру… Если я не решу сделать подарок Руслану, – улыбнулся Синякин Джамбулатову.

Глава 31
РАБОВЛАДЕЛЬЦЫ

Алейников черкал очередную бумажку, когда забарабанили выстрелы. Затихли. Потом забарабанили вновь.

Били из «АКМ», притом где-то близко, в центре станицы. Алейников схватил рацию.

– Выстрелы на улице Ленина… АП-1, блокируйте Ленина с Березовой улицы. Группа на выезд, – звучали в эфире команды дежурного по отделу.

Такого давно не было – выстрелы средь бела дня в самом центре наполненного войсками и милицией населенного пункта в «мирном» районе. Отдел жил под страхом того, что чеченцы все-таки соберут силы и двинут войной, а по оперативным данным в районе около тысячи боевиков расселились по селам. И, теоретически, если все они соберутся, выкопают оружие и устроят большой базар-мазар, то райотдел превратится в осажденную крепость. И сколько он простоит – еще вопрос. Но в «ночь святых ножей» никто по большому счету до конца не верил. И потом, время горца – ночь… А затеять стрельбу днем…

– «Валдай» – «АП-1». Я на месте, – послышался в рации доклад старшего автомобильного патруля. – Все в порядке.

– Что в порядке?

– Это «команчи» резвятся.

– Что?!

– Солдатики с гауптвахты грузят щебень на машину. А начальник гауптвахты, пьяный в дым, чтобы работа шла веселее и чтобы кидали резче, лепит поверх голов своих бабуинов из автомата.

– Сейчас выйду на дежурного по комендатуре… «Тайга-1».

– На связи.

– Ваши фокусничают…

Переваривая известие, дежурный по комендатуре помолчал, потом выдал:

– Все ясно… Пусть грузят. Только автомат у капитана отнимите. Мы сейчас машину пришлем.

Ничего особенного. Обычная развлекаловка военнослужащих-контрактников и их начальства. Алейников привык к другой армии, служил в десанте и отлично знал, что такое настоящая воинская дисциплина и боевая подготовка, то, о чем сейчас забыли, если не считать действительно боевых частей – морпехов, десантуры, спецназа… Надежду гражданских реформаторов, военнослужащих-контрактников, не зря прозвали в Чечне «команчи» за вечно красные опойные морды и буйный нрав. Это некий венец экспериментов с армией – пьяный слесарь-сантехник, обряженный в военную форму и вооруженный автоматом, у которого зарплата в горячей точке, с учетом «выдающихся» боевых достижений, по семьсот долларов в месяц, при этом две трети пропиваются на месте. И Алейников уже не удивлялся, как раньше, если вдруг ненароком в «уазик», в котором он ехал, летела очередь со стороны блокпоста – только потому, что «команчи» твоя морда ментовская не понравилась. Слышишь, как барабанят пули по корпусу машины, и понимаешь, как актуален родившийся в Чечне пятый тост: «Чтобы не пасть от руки своих».

Разборов с комендатурой хватило еще на два часа. Наконец, погрузили и щебень, и начальника гауптвахты, и толпу «команчи» увезли, и в станице воцарилась тишина. День в целом выдался спокойный. И народу толпилось перед отделом не так много. Оказалось, что делать особенно нечего, и Алейников ощутил, что ему становится тоскливо… Последние дни он жил в ожидании того, что принесет затеянная им совместно с коллегами-чекистами комбинация. И для ее исхода было необходимо, чтобы приняли наконец решение о судьбе американца.

Он ждал этого решения пятый день, но что-то наверху буксовало. Верхи всегда стояли перед дилеммой – платить или не платить выкуп за похищаемых заложников, менять их или не менять. Дураку понятно, что когда идешь на поводу у похитителей людей, то провоцируешь новые преступления. С другой стороны, люди бывают разные. Одно дело, когда пропал простой крестьянин или солдатик – их сотнями и тысячами угоняли, как табуны лошадей, в рабство, и долгие годы это никого не смущало. Другое дело, когда пропадают те, из-за кого есть кому поднять шум, – иностранные миротворцы, представители СМИ и прочие важные персоны. Тут хочешь не хочешь, а надо торговаться. Торговля людьми в последние годы между Россией и Чечней шла очень активно.

Чеченская пропаганда скромно умалчивает, что русские цари ввязались в кавказскую войну не из-за присущего России экспансионизма, а все из-за того же – непрекращающихся приграничных грабежей, торговли невольниками. Житья от горцев на юге России не было никакого. По всей стране в девятнадцатом веке действовали благотворительные фонды, собиравшие деньги на выкуп людей из чеченского плена. Тогда вайнахи хорошо разбогатели на рабовладении, но исчерпали долготерпение соседей и были примерно наказаны. Позже существование в составе Российской империи и СССР само по себе делало этот вид деятельности трудноосуществимым. Но только вожжи отпустили, вайнахи с готовностью вернулись к национальному промыслу. Конечно, не у всех это получалось. Нужны еще индивидуальные качества – способность воспринимать окружающих людей как скот.

Масштабы пугали. После объявления независимости Чечни счет рабов шел на тысячи. В этот бизнес втягивались все – и закоренелые уголовники, и представители чеченских «правоохранительных» органов. Так, пограничники, которым родное правительство в один прекрасный момент обрубило всю зарплату, решили крутиться сами. Они на границе присматривались к смельчакам, которые в промежутках между войнами отваживались посещать Ичкерию по каким-то своим делам, их доставляли в пятнадцатый военный городок в Грозном, при упоминании о котором у знающих людей мороз пробегает по коже. Там был фильтрационный пункт, где скапливались задержанные различными «органами» Чечни граждане. Фактически это был невольничий рынок, где задержанных продавали частным лицам или сдавали внаем для выполнения тяжелых работ.

Рабы трудились в кошарах, строили дома, дорогу в Грузию, которую успешно разбомбили с началом боевых действий. С ними обращались как со скотиной, которую, когда вымотается, можно просто пристрелить, чтобы не мучались. Многие крали людей для получения выкупа – за кого тысячу, за кого и миллион долларов. Нередко солдатиков покупали как жертву для кровной мести те, у кого в войне с русскими погибли неотмщенные родственники. Доходило до абсурда – один из полевых командиров похитил стоматолога, чтобы тот лечил клыки его воякам.

Деньги текли рекой. Целые банды жили за счет выкупов. Ценные заложники переходили из рук в руки, перепродавались с накруткой. И некоторые деятели в Москве тоже были в доле, приноровившись опустошать государственный бюджет путем выкупа журналистов и политиков. Особенно преуспел в этом бывший заместитель Секретаря Совета Безопасности и одновременно самый скандальный олигарх России.

После первой войны, когда Россия рукой генерала с замашками одесского грузчика фактически подписала капитуляцию перед свободной Ичкерией, российские чиновники поставили перед президентом Масхадовым вопрос, когда он отдаст заложников и рабов.

– С каждым выданным пленным я теряю сотни голосов избирателей, – услышали от него в ответ.

Вместе с тем у Масхадова имелась реальная опасность быть официально объявленным мировой общественностью работорговцем и нарушителем священных прав человека. Запад, если ему выгодно, готов закрывать глаза на многое, но лишь бы все были шито-крыто, без скандала, и, как положено в приличных домах, чтобы скелет был запрятан глубоко в шкафу. В угоду общественному мнению, в Министерстве шариатской государственной безопасности Ичкерии было даже создано управление по борьбе с похищениями людей, и между МВД России и Чечни в 1997 году было подписано временное соглашение по борьбе с преступностью, в основном это касалось похищения людей. Естественно, толку от такого сотрудничества не было никакого. На все обращения российской стороны в большинстве случаев приходили отписки в откровенно хамской манере.

Алейников, сталкивавшийся с этой проблемой неоднократно, всегда убеждал руководство, что решать эти вопросы можно только адекватными мерами – ударами возмездия, спецоперациями на территории противника, давлением на чеченские общины, базирующиеся в городах России. Но в то время, в самый унизительный период между первой и второй войной, никто не хотел брать на себя никакую ответственность ни в чем. Такой был стиль жизни Российского государства – прятать голову, как страус, в песок и считать, что ничего не происходит.

И сегодня Алейников видел, что борьба с рабовладельцами ведется недостаточно эффективно и далеко не адекватными методами. С чеченскими бандитами можно бороться только по законам гор, а не по Уголовному кодексу. И когда борьба начиналась по этим жестким правилам, многие вопросы снимались сами собой, быстро и без разговоров. В горах уважают силу. И уважают тех, кто готов за своих людей резать глотки врагам.

Он отхлебнул чаю, когда в кабинет постучался очкастый офицер связи и доложил:

– Лев Владимирович, по спутниковой связи вышли. Вас требуют.

– Кто?

– Спутник-два.

– Пошли, – кивнул Алейников.

В комнате с радиостанциями, телефоном спутниковой связи и сканирующей аппаратурой, а также с двумя узкими топчанами – берлоге связистов, Алейников поднял трубку коричневого кнопочного телефона.

– Волга-два на связи.

– Спутник-два, – послышались растянутые слова. По правилам переговоров запрещалось называть имена и отчества. Разрешались только позывные. Спутник-два – это Кузьмич, начальник криминальной милиции УВД в Гудермесе. Он порадовал:

– Согласие на обмен получено. Бумаги мы направили. Завтра берешь машины. Забираешь Волка из Чернокозово.

– Понял… Что-то долго ждать пришлось.

– Вопрос сложный. Прокуратура, юристы.

– Я все понял.

– Удачи, дорогой!

– Спасибо!

«Лед тронулся, господа присяжные заседатели» – вспомнилось из «Двенадцати стульев». Все, операция входит в заключительную стадию. Эх, кто бы знал, сколько сейчас зависит от удачи. Удача Алейникову была нужна теперь, как воздух.

Глава 32
ВАХХАБИТ

Чернокозово – бывшая тюрьма на территории Наурского района Чечни Теперь там расположился следственный изолятор, куда свозят боевиков.

Встретили Алейникова и его сопровождавших на подъезде к изолятору. Лица у бойцов на блокпосте, тщательно проверявших документы, были озабоченные.

– Что случилось? – спросил Алейников.

– Ночью на штурм пошли, – сообщил спецназовец в застиранном пятнистом комбезе и растоптанных кроссовках.

– И что?

– А вон, – спецназовец хмыкнул, показывая на широкое поле перед изолятором. – Все было трупами усеяно. Машинами цепляли, в рядок раскладывали. А потом вывозили…

Охранял СИЗО отряд «Факел» Управления исполнения наказаний Краснодарского края. В нем служили фанатики своего дела, недаром это спецподразделение было признано одним из лучших в России. О том, что бандиты готовят нападение на Чернокозовский СИЗО, заблаговременно доложила агентурная разведка. А поэтому было время хорошенько подготовиться к приему бородатых гостей – все точки пристреляли, на подходах установили мины с радиовзрывателями. И когда бандиты под покровом ночи начали штурм, стремясь если и не захватить изолятор, так хотя бы поубавить число охранников, их уже высматривали в приборы ночного видения. Их подпустили поближе, как раз на то самое минное поле. И начался огненный смерч. Некоторые бандиты успели уйти, поняв, что их просто расстреливают, как мишени. Но два десятка осталось лежать на земле.

Алейников преодолел все заграждения, сдал оружие – проход в охраняемую зону с оружием по действующим правилам разрешен только в случае крайней необходимости по согласованию с Москвой. В темном кабинете, чье узкое окно выходило на тюремный двор, его ждал жилистый, сухощавый, по виду сильно тертый жизнью «кум» – начальник оперчасти, человек, на чьих плечах лежит вся оперативная работа в этом заведении. Он был одет в обычную повседневную форму с подполковничьими погонами на рубашке с короткими рукавами.

– Забираешь, значит, ваххабита? – Прищур у «кума» был хитрый и недобрый, какой-то многообещающий, свойственный обычно «кумам», и глаза жесткие, проницательные.

– Забираю, – кивнул Алейников.

– На свободу, – скривился «кум».

– На свободу… Знаешь, я его с удовольствием здесь закопал бы. Но высшие соображения.

– Я все понимаю. Ты не первый такой… То обмен, то амнистия. То за недоказанностью…

– Такие правила игры.

– В том-то и дело. Для кого-то там, – подполковник ткнул пальцем наверх, – это всего-навсего игра. Кто-то там делает на войне деньги. Играет в покер. Мечеными картами.

– Кому война, кому мать родна.

– Что-то слишком много алчных детишек у этой мамаши… Ты мне скажи, почему на территории, которая в три раза меньшей Московской области, есть незагашенные базы боевиков? Почему не пойманы лидеры?.. А главный вопрос при раскрытии неочевидных преступлений – кому выгодно?.. Выгодно иметь такой окультуренный пожар? Любые деньги можно списать.

– Можно, – кивнул Алейников, припомнив мелькнувшую мимоходом и тут же затертую информацию, что ФСБ тормознула эшелон с новыми танками «Т-80», которые были списаны на потери в Чечне и предназначались на продажу в одну из арабских стран. Вспоминалась и операция в Чабанмахи, где у бандитов нашли несколько суперсекретных снайперских комплексов, которые только начали поступать на вооружение спецназа ГРУ, и то в небольших количествах из-за недостатка финансирования. – Но это что-то меняет?

– Прав, ничего не меняет, – кивнул «кум».

– Все равно мы будем воевать, поскольку не воевать уже нельзя, коллега… И по мере сил будем плющить гадов.

– Вот мы по мере сил и плющим… Чернокозово мало кто забудет до конца своих дней, – еще больше прищурившись, произнес подполковник. – Тут террористы проходят полный курс отучения от порочных наклонностей.

– Легенды об этом месте ходят, – заметил Алейников.

– Боятся, суки, – «кум» сжал сухой кулак с царапинами на костяшках. – Боятся… Закона не боятся. Зачисток не боятся. А Чернокозово боятся.

– Боятся, – подтвердил Алейников, на практике знавший, что угроза отправить в Чернокозово повергала чеченцев в ужас.

– Они на этой земле столько лет свои поганые порядки утверждали. Убивали, кого хотели. Насиловали. Они решили, что сила решает все. И те, за кем сила, могут делать с другими людьми что угодно… Что ж, мы с этим согласны… Только сила сейчас за нами.

– Не жалко?

– Здесь людей нет. Здесь враги… Сидела тут парочка – воспитатели детского дома-интерната в Грозном, оба наркоманы. Так они в этом детдоме организовали производство порнографических детских фильмов, да еще детей за деньги поставляли насильникам. Русских детей… Как думаешь, какой прием их здесь ждал?

– Теплый.

– Очень теплый… Пускай юристы до посинения спорят, хватит или нет доказательств вины этой парочки… Мы с первых дней порешили, чтобы здесь пленным чеченам было ничуть не лучше, чем русским пленным у них. И ни один Совет Европы тут ничего не сделает. Ибо в этом есть изначальное восстановление справедливости.

– Как тут Гадаев у вас сидел?

– Месяц всего пробыл… Но надолго его запомнит.

– Не каялся еще?

– Каялся?.. Нет. Он же не заблудшая овца. И не алчный бандит…

– Да знаю я, кто он…

Волка привели минут через десять… Он был похож на колхозника, каковым и являлся на самом деле. Раньше трудился бригадиром в крупном совхозе, притом был не на плохом счету, потому что вкалывать до седьмого пота умел всегда. И почему он один из первых пришел в ваххабизм? Зачем ему это было надо? Чужая душа – потемки.

– Узнаешь? – спросил Алейников. Ваххабит пожал широкими, но худыми плечами, на которых серая куртка висела, как на вешалке в магазине.

– Следственно-арестованный, тебя не учили отвечать? – с угрозой произнес «кум».

– Не узнаю, гражданин начальник.

Но Алейников знал, что он врет. Это было заметно. По мелькнувшей в глазах искорке. Волк наверняка запомнил тот момент, когда охотник стоял напротив него в десятке метров и готовился срубить его очередью из автомата. Такие минуты не забываются.

– Знаешь, зачем я здесь? – Алейников встал, подошел к Гадаеву, встал рядом с ним Он был выше ваххабита на полголовы и тяжелее килограммов на тридцать и при желании мог бы за пару секунд голыми руками уничтожить его.

– Не знаю.

– Интересно, Волк, если тебя выпустить, сколько ты еще жизней возьмешь? – спросил «кум».

– Не знаю, о чем говорите, гражданин начальник. Я ничьих жизней не брал.

– Ты врешь. Волк, – произнес Алейников.

– Не знаю, почему обвиняют…

– Оговаривают все его, – кивнул «кум». – Многие так поют…

Алейников взял двумя пальцами пленного ваххабита за подбородок и прошипел:

– В глаза гляди, сука…

Гадаев сначала отвел глаза, но когда пальцы ему сжали подбородок так, что хлынули слезы, уставился на Алейникова.

Начальник криминалки удовлетворенно кивнул. Он отлично помнил дикий, пробирающий до печенок крик, с которым этот человек выскочил из укрытия в Чабанмахи, с пулеметом наперевес, и, будто заговоренный, которого не берут пули, поволок раненого боевика в укрытие. В глубине мутных глаз ваххабита скрывалась целеустремленность и злоба, но к этому сейчас прибавился страх, как у собаки, привыкшей, что ее пинают, и ждущей новых пинков – Я забираю тебя с собой, – Алейников отпустил подбородок Гадаева и легонько толкнул ваххабита, так, что тот отлетел к стене.

– Зачем? – с некоторым оттенком беспокойства спросил ваххабит.

– Поглядим, что с тобой делать, – с многообещающей змеиной улыбкой произнес Алейников.

– Права не имеешь, – забеспокоился еще сильнее Гадаев, оглядываясь на начальника оперчасти.

– Все бумаги в порядке, – успокоил его тот. – Бери гниду, пользуйся…

Процедура Гадаеву была знакома отлично, и он автоматически делал то, что от него требовали. Завел руки за спину. На запястьях щелкнули серебристые тяжелые наручники.

Он молчал, угрюмо глядя в землю, когда его вели к машине, сажали в «уазик». Уже за воротами, когда кавалькада неслась по дороге, он поднял глаза, огляделся. За окном пробегали поля и лесополоса. Он судорожно вздохнул.

Алейников обернулся и задумчиво посмотрел на Гадаева, кинул водителю резко:

– Направо. А теперь стоп! Машина затормозила.

Гадаев заерзал на сиденье, сдавленный закованными в бронежилеты омоновцами.

– Пошли погуляем, – сказал Алейников. Гадаева вытолкнули из машины.

– А вот теперь поговорим… На колени… Гадаев мотнул головой, но Алейников ударил ему кулаком в солнечное сплетение, сбив дыхание, отработанным движением провел подсечку. Вытащил «стечкина», передернул затвор.

– Давно мечтал, как пристрелю тебя, суку, – его палец дрожал на спусковом крючке.

Омоновцы из остановившейся машины оглядывались, контролируя окружающую обстановку, и одновременно с интересом наблюдали за происходящим.

– Аллах тебя накажет, – с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, прохрипел ваххабит. Алейников ударил его по уху ладонью:

– Ты позор Аллаха… Тебе гореть в аду, Гадаев! Волк не ответил…

– Даю тебе три минуты… И потом ты мне рассказываешь то, что не рассказал следователю.

– Я все рассказал следователю, – выдавил Гадаев и получил удар рукояткой по спине.

– Схроны. Состав групп… Все скажешь…

– Я ничего не знаю…

Алейников выстрелил. Гадаев втянул голову в плечи. Потом поднял глаза и посмотрел на мучителя.

– Ну что, сдохнешь или будешь говорить? – Алейников пнул его ногой.

– На все воля Аллаха.

– В машину…

Что ж, попытка не пытка… Ваххабит вполне готов был сейчас умереть. Он уже принял для себя смерть как неизбежность… Фанатик, его можно резать на куски, но он не скажет ничего… Хотя есть отработанные десятилетиями способы ломать и таких вот несгибаемых людей, и если бы захотели те, у кого должна голова за это болеть, так за месяц-два его бы сломали.

Когда машина понеслась дальше, Алейников спросил:

– Скажи, для чего ты все это делаешь? Ты действительно считаешь, что все, что ты творил с людьми, угодно Аллаху?

– Аллах все видит, – произнес негромко ваххабит. – И каждому воздаст по заслугам…

– Почему ты думаешь, что ты веришь правильно, а тот мулла, которому перерезали горло твои бойцы в Дагестане, не правильно?

– Я знаю. – Волк помолчал. Потом спросил:

– На кого меня меняют?

– С чего ты взял, что тебя меняют?

– Вижу…

– На американца…

– А кто?

– Синякин… Зачем ты ему нужен, Гадаев? Тот пожал плечами:

– Значит, нужен.