Текст книги "День города"

Автор книги: Илья Пряхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Пролог

То лето выдалось на редкость спокойным: нигде не падали самолеты, не вспыхивали вооруженные конфликты, не зарождались эпидемии, не просматривалось признаков хотя бы легкого финансового кризиса. Возможно, поэтому апокалипсис местного масштаба, случившийся в маленьком сибирском Шмарове во время празднования дня города, поначалу вызвал столь бурный интерес у всех российских СМИ. Самые первые сообщения, как всегда в таких случаях, непроверенные, эмоциональные и просто лживые, содержали столь шокирующую информацию, что тихому, провинциальному Шмарову пришлось пережить наплыв шумной орды не только московских, но и иностранных журналистов. Когда же выяснилось, что количество жертв в первых информационных выпусках было преувеличено по меньшей мере в десять раз, интерес западной прессы заметно ослаб (тут еще очень кстати один важный европейский чиновник неосторожно высказался о своей нелюбви к ЛГБТ-сообществу, и грандиозная кампания по уничтожению зародыша средневекового варварства в самом сердце мировой цивилизации отвлекла внимание от никому не известного русского городка), однако российские журналисты, нутром чуя, что начавшееся расследование обещает преподнести множество сенсационных сюрпризов, продолжали смаковать подробности трагедии.

Профессиональные революционеры, давно не получавшие серьезного повода для своих выступлений, мгновенно возбудились и пришли в необычайное оживление. Не дожидаясь никакой официальной информации, они спешно мобилизовали свою крикливую паству и вывели ее на улицы под лозунгом «Власть уничтожает малые города». Но, то ли по причине жаркой погоды, то ли по недостатку финансирования, то ли из-за отсутствия самой активной части протестующих, разъехавшихся из Москвы на летние каникулы, акция вышла немногочисленной, и после нескольких, довольно вялых, стычек с полицией, заглохла сама собой.

Между тем, чутье не подвело журналистов, решивших работать в Шмарове до тех пор, пока окончательно не прояснится вся картина случившегося. В ходе следствия, одно за другим стали выявляться обстоятельства и события, никак не связанные между собой изначально, но удивительным образом наложившиеся друг на друга в день праздника. Сразу же возник острый дефицит информации – следственные органы делились новостями неохотно, каждый представитель местных властей был занят переваливанием вины на коллег, а те несколько человек, кому действительно было что рассказать, оказались на удивление неразговорчивыми, – и это оставляло широкий простор для вольных домыслов и конспиралогических версий.

Молодой корреспондент мелкой областной газетки, прибывший в Шмаров для освещения праздничных мероприятий и волей судьбы оказавшийся в самом эпицентре трагических событий, уже на следующий день выдал убойный материал, мгновенно растиражированный центральными изданиями и долго остававшийся главным источником информации о Шмаровских событиях. Вопреки всеобщим ожиданиям и самой логике профессии, парень не горел желанием общаться с коллегами, и лишь после долгих раздумий согласился на единственное большое интервью федеральному каналу. Но и после часового ток-шоу, несмотря на все усилия ведущего, у зрителей осталось ощущение недосказанности: провинциальный журналист явно говорил меньше, чем знал, парируя наводящие вопросы неизменным «да я в статье своей все написал, как было». Ведущий, двадцать лет назад прибывший в столицу в общем вагоне поезда Тамбов-Москва и пешком явившийся в Останкино, чтобы начать долгий путь к славе и богатству, не поверил своим ушам, когда гость его шоу, ставшим знаменитостью всего несколько дней назад, заявил, что передумал делать карьеру в журналистике и уже отклонил несколько предложений о работе в штате ведущих федеральных СМИ. Доходчиво объяснить свое решение он не смог или не захотел, невнятно пробормотав что-то о «смене приоритетов, возникшей необходимости выстраивать семейную жизнь, желании заняться литературным трудом и поиске других источников заработка». На прямой вопрос ведущего, не связана ли эта смена приоритетов со Шмаровскими событиями, бывший журналист, после явно затянувшейся паузы, выдал туманную сентенцию, только усилившую общую интригу: «Я знаю нескольких человек, которые всегда будут вспоминать Шмаровскую трагедию с благодарностью, потому что она сделала с их жизнью то, чего у них самих никак не получалось. Возможно, это звучит цинично, но так бывает».

Да, так бывает. Серьезные катастрофы нередко рождают своих героев и антигероев, храбрецов и трусов, выявляют в однородной людской массе добровольных спасателей и паникеров-предателей, и печать, поставленная катастрофой, оказывается надежней любой татуировки – ее невозможно ни вывести, ни смыть. А иногда бывает и так, что судьба, посылая человеку испытание катастрофой, дает ему единственный шанс списать все прошлые ошибки и слабости, дает возможность изменить свою, казалось бы, безнадежно проигранную и упущенную жизнь.

Город Шмаров похоронил своих погибших, СМИ постепенно вернулись к рутинным будням бесконечной информационной войны, руководители следственных органов получили благодарности и повышения за выявление длинной цепочки приведших к трагедии обстоятельств, кто-то громко пропиарился, кто-то лишился должности, кто-то попал за решетку. А кто-то, словно очнувшись от долгого летаргического сна, нашел в себе силы начать заново строить свою жизнь.

Глава первая

1

Он проснулся за минуту до сигнала будильника, и первая же мысль, проворно просочившаяся в еще заторможенное сном сознание, оказалась приятной: сегодня, впервые за бесчисленное количество ночей ему не снились родные. Кристина не появлялась ни в одном из своих излюбленных образов – ни шкодливо смеющаяся, с блудливо торчащей сквозь разорванный сарафан грудью, ни отчаянно ревущая с протянутыми в немой мольбе руками; не было расширенных от бешенства глаз Надежды, не звучало ее змеино шипящее «ненавижу тебя!». Так же не изволил явиться частый в последнее время гость – упитанно-холеный Сектант с тонкой ухмылкой садиста, с затуманенными похотью глазами и с лживым сочувствием, за которым проступало брезгливое презрение.

Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в потолок на длинную, причудливо изогнутую и изученную до миллиметра трещину в штукатурке. Он думал о том, означает ли сегодняшняя относительно спокойная ночь начало избавления от тяжелых психоделических сновидений, наполненных раскаянья за надуманные грехи и бессильной яростью, вызванной недосягаемостью врагов и невозможностью оправдаться перед родными. Вместе с тем он не забывал привычно прислушиваться к организму, пытаясь предсказать степень тяжести предстоящих утренних часов с учетом выпитого накануне.

Древний будильник на прикроватной тумбочке, словно собирая последние силы для исполнения осточертевшего ритуала, издал короткое натужное хрипение, пару глухих щелчков, чем-то тихо скрипнул и разразился, наконец, оглушительной механической трелью. Не поворачивая головы, Демидов протянул руку и хлопнул ладонью по большой красной кнопке. Он сознательно не менял этот древний раритет на современные электронные пищалки, потому что только такой бодрящий звон мгновенно разгонял ленивую утреннюю дрему независимо от степени похмелья и тяжести ночных сновидений.

Он сел на кровати, пошарив ногами по холодному полу, нащупал шлепанцы, встал, на секунду оперевшись рукой о стену, медленной шаркающей походкой вышел из крохотной спальни, пересек гостиную, почти половину которой занимала большая русская печь, прошел на веранду-кухню, нажал кнопку электрического чайника и открыл холодильник. Бутылка пива оказалась там, где ей и положено было встречать хозяина – в нише на дверце. Демидов накинул рубашку, предварительно проверив наличие в нагрудном кармане сигарет, сковырнул с бутылки пробку и, распахнув дверь, вышел на залитый робким утренним светом двор.

Длинный семиквартирный дом, сложенный из толстых рассохшихся бревен, окнами тыльной стороны смотрел на покрытую редкими островками асфальта проезжую часть улицы Красноармейской, парадная же сторона выходила на замкнутый и довольно обширный двор. Короткие грядки принадлежащих жильцам миниогородов, ровный строй сараев и дровников, выкрашенная в зеленый цвет будка общего туалета в дальнем углу, веревки с бельем, натянутые прямо над тянущейся вдоль дома гравийной дорожкой – все это было обнесено старым, но еще довольно крепким забором.

Год назад, въезжая в оставшуюся после матери квартиру, Демидов сразу оценил глухую замкнутость немноголюдного двора, тишину, опускающуюся на город ранним вечером, дремотно-размеренный образ жизни немногочисленных соседей и первым делом соорудил себе во дворе персональное «место неторопливых раздумий и блаженного забвенья». К двум круглым чурбакам он прибил широкую струганую доску, третий чурбак, врытый в землю рядом с этой импровизированной скамейкой, выполнял функцию хоть и низкого, но ровного стола, на котором, в зависимости от настроя располагалась либо бутылка водки с неизменной банкой соленых огурцов, либо пара полуторалитровых пивных «сисек». На своем посту, особенно летом, Демидов проводил наверно больше времени, чем дома. Собутыльников он не любил и не нуждался в них, но в этом вопросе ему повезло – мужское население дома было представлено лишь тремя персонажами: дряхлым, почти не вылезающим из квартиры дедом Митей, пятидесятилетним «наглухо зашитым» Степанычем, и Юркой, недавно вернувшимся из армии и работавшим охранником в тюрьме. Пару раз Юрка делал попытки разбавить одиночество молчаливого соседа и «потрещать за жизнь», но быстро понял, что даже собственная вынесенная из дома выпивка не делает его желанным собеседником и не помогает разговорить этого всегда мрачного, непонятно откуда взявшегося мужика.

Демидов вышел во двор, слегка поежился от утренней прохлады, бережно установил на чурбак открытую бутылку пива, присел и достал из кармана сигареты. Первый глоток и первая затяжка – два самых блаженных действия, составляющих давно привычный ритуал начала нового дня. В полшестого утра над городом висела тишина, лишь изредка разрываемая хриплыми криками ранних петухов. Он успел сделать лишь два медленных глотка и выкурить сигарету на треть, когда тишину нарушил возникший издалека, но неумолимо приближающийся шум автомобильного мотора. Судя по звуку, машина двигалась медленно, безуспешно пытаясь объехать многочисленные ямы. Вскоре стали различимы стуки раздолбанной подвески и периодические удары о землю болтающегося глушителя. «Блядовозка тащится, – лениво подумал Демидов, – небось, Настьку со смены везет».

Невидимая со двора машина остановилась с противоположной стороны дома. «Все, Гарик, до среды отдыхаю. Позвоню, когда забрать». Из глубины салона о чем-то весело спросили. «Не твое дело». Звук захлопываемой дверцы, короткий скрип калитки, хруст гравийной дорожки под неуклюжими из-за тонких каблуков шагами.

– Ха, знакомая картина: «Те же и пиво».

Из-за угла дома появилась невысокая темноволосая девушка в кожаной юбочке-шортиках, полупрозрачной блузке и накинутом на плечи по причине утренней прохлады коротком приталенным пиджачке.

– Рабочий класс готовится к новым трудовым подвигам?

Она подошла к Демидову, насмешливым взглядом окинула привычный натюрморт на чурбаке – бутылку пива и пачку сигарет.

– Здорово, Сергеич. Ну-ка, подвинься.

– Здорово, Насть, – он послушно подвинулся, освобождая ей место рядом с собой. – А ты свои подвиги на сегодня, похоже, закончила. И как успехи?

– Да какое там…, – она досадливо поморщилась. – На трассе опять ремонт замутили. Прикинь, от самой Захаровки – а это километров семьдесят – одну полосу перекрыли. Там теперь даже по ночам стоят все. Ну, и, понятное дело, водилы как попарятся часа три-четыре, поматерятся, только свободу почуют – и давай топить, время наверстывать. В «Пит-стопе» сейчас даже пожрать мало кто останавливается. Правда, обещают к празднику закончить канитель, врут, наверно. Дашь хлебнуть? – спросила она полуутвердительным тоном, не дожидаясь ответа, по-хозяйски взяла бутылку и жадно присосалась к горлышку.

– Задолбалась чего-то на этой неделе. До среды отгулы взяла. Отосплюсь пока, а в субботу, на дне города, хочу оторваться по полной.

Она поставила на чурбак почти опустевшую бутылку, достала из маленькой потертой сумочки пачку сигарет.

– Слушай, Сергеич, а давай в субботу вместе зажжём? – она заливисто рассмеялась – такой удачной ей показалась идея. – А чего? Мужичок ты, конечно, потасканный изрядно, но вот сдается мне почему-то, что при грамотном подходе ты еще вполне можешь кое на что сгодиться.

– Ты что ли подход искать собралась? – усмехнулся Демидов. – Ну-ну. А еще чего тебе сдается?

– Еще? – Настя комично нахмурила брови, изображая глубокое раздумье – было видно, что, несмотря на раннее сонное утро, она пребывает в игривом настроении. – Сдается мне, что пойдешь ты сейчас в гараж свой гайки крутить, на дядю Орловского за копейки горбатиться, но фуфло это только для отвода глаз. Бабы говорят – и я им верю почему-то, – что деньги у тебя имеются и не малые, что в дыре нашей прячешься ты от кого-то, что прошлое у тебя мутное и что, вообще, лучше держаться от тебя подальше.

Демидов чуть заметно поморщился. Настя, соседка из седьмой квартиры, оставалась единственным обитателем дома, чье общество не вызывало у него молчаливого отторжения, и дело было не только в легком и незлобивом характере. В отличие от других соседей, пытавшихся почти с первого дня появления Демидова в городе прямыми расспросами или незамысловатыми душевными беседами вызнать историю нового жильца, она, казалось, не проявляла ни малейшего интереса к его прошлому.

Ей было девятнадцать, она работала официанткой в ресторане мотеля «Пит-стоп», расположенном на федеральной трассе, в тридцати километрах от города. «Мотель» – так значилось на вывеске старого двухэтажного здания, в первом этаже которого располагался небольшой уютный ресторан, без особых изысков предлагавший стандартный набор домашних блюд и довольно внушительный ассортимент выпивки, а второй представлял собой единственный коридор с номерами, обставленными с непритязательностью дорожной, «на одну ночь», гостиницы. На первый взгляд мотель мало чем отличался от множества аналогичных заведений, расположенных по обе стороны трассы федерального значения. Но почти каждый дальнобойщик или просто водитель, часто путешествующий в этих краях, был в курсе, что молоденькие, как на подбор, официантки «Пит-стопа» весьма отзывчиво реагируют на ухаживания и флирт, и если девушка понравилась, нужно просто подойти к дежурившему за стойкой бармену и прямо сказать об этом. Когда в зале было не слишком много посетителей, девушка поднималась в номер сразу, привычно поручая обслуживание своих столиков подругам, иногда клиенту приходилось дожидаться более благоприятного момента – опустевшего зала или окончания смены официантки. Такой нестандартный подход к банально-однообразному бизнесу интим-услуг имел большой успех, – сам процесс получения питстоповской официантки выгодно отличался от будничного съема потасканных придорожных проституток, кучковавшихся на обочине маленькими пугливыми стайками. Здесь старательно создавалась иллюзия случайного дорожного романа, здесь разыгрывалось кокетливое смущение и звучали фразы «Ой, я не знаю, народу много, наверно, не смогу сегодня», и даже постоянным клиентам иногда не удавалось получить желаемое сразу и приходилось распалять себя вынужденным ожиданием. Дополнительную пикантность создавала и возможность отказа (хозяйка заведения, настроенная к персоналу весьма лояльно, не обязывала сотрудниц подниматься в номера по первому требованию), и чтобы получить приглянувшуюся девушку, недостаточно было просто подойти к бармену и оплатить оговоренную сумму, требовалось еще и приложить определенные, обычно, не слишком утомительные, усилия, чтобы желание выглядело обоюдным.

Настя жила с матерью, бывшей работницей хлебозавода – крупной и шумной сорокапятилетней женщиной, и младшим братом Антоном – щуплым хромоногим пареньком двенадцати лет с ярко выраженным синдромом Дауна. Отец восемь лет назад утонул в Шмаровке, шумно отметив с приятелями на берегу собственный день рожденья. С тех пор уволившаяся с завода мать занималась в основном тем, что пропивала получаемое на Антона пособие, мало интересуясь домашними делами и судьбой подрастающей дочери. Настя не раз призналась Демидову: «Кабы не Антоха, хрен бы я тухла в этой глухомани, давно свалила б куда-нибудь, да ведь корова эта, как глаза зальет, так даже жрать ему не приготовит. Пропадет с ней пацан».

– Так чего, Сергеич, – Настя игриво толкнула Демидова плечом, – найдутся бабки даму в люди вывести? Например, в «Купце» на вечер зависнуть? Ты не ссы, я к тебе в кошелек лезть не собираюсь и мне похер, откуда у тебя деньги. Просто праздника захотелось, а какой праздник без кавалера?

– Помоложе кавалеров не нашлось?

– Ты о чем, Демидов? – весело изумилась Настя. – Где ты тут кавалеров видел? Алката одна нищебродная. Ты, конечно, тоже алкаш, только вот есть в тебе чего-то… короче, сама не пойму, чего. Как-то не похож ты на бичей наших.

Демидов взял бутылку, опустошил ее двумя большими глотками, тяжело поднялся с лавки и направился к крыльцу квартиры.

– Ладно, пойду я. Собираться пора.

– Ты все-таки подумай насчет субботы. – Настя посмотрела ему вслед с едва заметной насмешкой. – Мэр обещал шоу крутое устроить, артисты всякие, фейерверки. И «Шмаровский купец», говорят, до утра открыт будет.

– Мэр? – Демидов зашел на крыльцо и открыл дверь, – мэр – он пообещает… фейерверки.

2

В десяти километрах от Красноармейской улицы, на противоположной окраине города, у обрывистого берега Шмаровки в уютном окружении стройных елей размещался аккуратный двухэтажный коттедж из белого кирпича под красной двускатной крышей. Место расположения коттеджа можно было бы назвать живописным, если бы его не окружала плотная застройка старых деревянных изб, многие из которых явно знавали лучшие времена.

Хозяин коттеджа, Петр Петрович Шаляпин – начальник исправительно-трудовой колонии строгого режима как обычно встал в пять утра, причем для этого ему не понадобился будильник, – годами выработанное свойство просыпаться всегда в нужное время еще ни разу его не подводило. Медленно, чтобы не разбудить жену, Шаляпин поднялся с кровати в своей спальне на втором этаже, накинул халат и спустился в просторную кухню-гостиную, занимающую почти весь первый этаж. Обычные утренние действия – принятие душа, приготовление неизменной яичницы и ароматного натурального кофе – он совершал сегодня со слегка нахмуренным, сосредоточенным видом и в полной тишине, без привычного мурлыкания под нос какой-нибудь популярной мелодии.

Приготовив завтрак и разместившись за столом, он некоторое время сидел неподвижно, невидящим взглядом рассматривая тарелку и сжимая в руках вилку с ножом. Потов вдруг раздраженно отбросил приборы, решительно встал, подошел к холодильнику, вынул из него початую бутылку водки, снял с полки простой граненый стакан, наполнил его да краев, выпил в несколько быстрых судорожных глотков и торопливо вернулся за стол. Жадно, обжигаясь, закусил яичницей, с громким хлюпающим звуком отхлебнул из чашки кофе. Тарелка не опустела еще и наполовину, когда он резко отодвинул ее в сторону, словно ощутив внезапную сытость, откинулся на спинку стула и, вновь застыв, стал медленно обводить чуть помутневшими глазами окружающую обстановку: стерильно сверкающий никелем уголок кухни, оборудованной всеми мыслимыми техническими средствами, безупречный дизайн гостиной – мягкую удобную мебель, пушистый ковер, широкий камин в дальнем углу с замысловатой резной композицией на полке, гигантский прямоугольник плазменной панели на стене.

«Значит, всему этому скоро конец, – текли в голове ленивые мысли. – Жаль, что так быстро, еще хотя бы годик, Санька как раз школу б закончил, и было бы в самый раз. А может еще все и к лучшему, времена мутные настают, развязаться сейчас и – на покой. Тоже ведь, не мальчик уже – шестой десяток пошел, пора и о себе подумать. Дерганый какой-то стал в последнее время, пугливый, мнительный, со сном проблемы начались – бывает, страхи бредовые навалятся с вечера, так без ста грамм заснуть и думать нечего».

Через два дня, в субботу, из вверенной Петру Петровичу колонии будет совершен побег, и узнал он об этом не от собственной оперативной части, раскинувшей по зоне плотную сеть стукачей, и не из разработок, полученных из областного Управления. О предстоящем побеге, как о чем-то обыденном и давно решенном, ему сообщил все тот же невзрачный щуплый мужичек, который три года назад душевно попросил гражданина начальника получше обустроить в колонии хорошего человека – Шуру Копченого, чье прибытие ожидалось через несколько дней. Шаляпину даже показалось, что на этом мужичке, по-простому назвавшийся Вовой, он видит тот же засаленный и помятый пиджак, что и три года назад.

Шура Копченый – довольно известный на постсоветском пространстве вор в законе – сразу по прибытии на зону был определен на ответственный пост заведующего библиотекой, на котором и протрудился бессменно все эти годы, регулярно получая с воли солидные передачи, молчаливо игнорируя многие пункты внутреннего распорядка и ночуя в специально обустроенном за книжными стеллажами кубрике, откуда с помощью идеально отлаженного обмена письменных и устных «маляв» продолжал тихо управлять своей охватывающей половину Сибири воровской империей. Шаляпин ежемесячно получал на оформленную по чужому паспорту карточку оговоренные суммы, и длиться этой идиллии еще неполные два года, если бы не второе явление помятого Вовы, который сообщил, что в виду некоторых обстоятельств его подопечному необходимо срочно оказаться на воле, но пусть уважаемый Петр Петрович не расстраивается: ему незамедлительно будет перечислена вся сумма, причитающаяся до конца срока «контракта» и к ней, безусловно, добавиться солидная компенсация за «организационную поддержку» побега.

Однако для начальника колонии все выглядело не так радужно, как нашептывал вежливый и доброжелательный Вова. О том, чтобы отказаться от помощи Копченому не могло быть и речи, да и озвученная сумма оказалась действительно достойной, но проблема заключалась в том, что после столь резонансного ЧП колонию и ее руководство ожидали неизбежные проверки и разбирательства, а значит, придется спешно сворачивать все остальные проекты, разработанные, внедренные и тщательно оберегаемые Шаляпиным на протяжении многих лет. Проектов таких было несколько, но самыми сложными и самыми доходными, теми, которыми Шаляпин всегда тихо гордился, представлялись два, под условным названием «Колл-центр» и «бухгалтерия».

«Колл-центр», пять человек, тщательно отобранных среди интеллектуальной элиты контингента – осужденных за мошенничество, коррупцию или превышение полномочий, обладающие грамотной речью и знакомые с финансовыми операциями, никогда не посещали цехов рабочей зоны, не горбатились на ЖБИ и не сидели у швейных машинок. Свои рабочие часы они проводили в специально оборудованной для этого камере. Вооружившись мобильными телефонами, СИМ-карты которых менялись каждую неделю, и компактными планшетами, они проводили в день по многу десятков телефонных разговоров. Каждый разговор начинался примерно одинаково: «Алло, Алексей Петрович? Добрый день, меня зовут Игнатов Максим, я представляю службу компьютерной безопасности банка «Велес». Хотел бы поблагодарить вас за сотрудничество с нашим банком, мы очень ценим ваше доверие. Алексей Петрович, просим прощения за беспокойство, но в нашей электронной системе произошел сбой, в результате которого с вашего счета были ошибочно списаны денежные средства. Мы работаем над срочным исправлением ситуации и возвратом средств, но нам нужна ваша помощь…». «Банк» иногда заменялся сотовым оператором, ошибочное списание – на ошибочное зачисление, но цель всегда была одна: раскрутить «Алексея Петровича» на озвучивание конфиденциальной информации. Личные данные клиентов и названия банков поступали в виде электронных сообщений на планшеты, тем же путем обратно отправлялась информация, полученная от тех, кого удалось «развести». Вот уже несколько лет Шаляпин не уставал поражаться тупой доверчивости населения и неизменно высокой доле «лохов», – КПД столь незамысловатого мошенничества никогда не опускался ниже двадцати процентов. Что происходило дальше с незадачливыми клиентами, как и сколько денег у них воровалось, Шаляпина не интересовало, но доля, отчисляемая неизвестными даже ему организаторами схемы, его вполне устраивала. Главным преимуществом расположения подобного «колл-центра» оставалась его практическая недоступность для полиции и невозможность быстрого захвата с поличным, – все улики при необходимости могли быть отправлены в парашу за пару минут.

Проект «Бухгалтерия» касался производственной деятельности колонии, был сложней, путаней, требовал вовлечения гораздо большего количества людей, как среди персонала зоны, так и среди отдельных предпринимателей вне ее, однако до сих пор оставался самой доходной частью обширного бизнеса Петра Петровича. Себестоимость производства продукции – спецодежды, формы и защитных средств, железобетонных конструкций и строительного инструмента – по факту копеечная, попадая в бухгалтерские отчеты, волшебным образом увеличивалась в разы. А отпускные цены, по которым продукция уходила «дружественным» компаниям, наоборот, оказывались значительно ниже рыночных. Годовая выручка колонии исчислялась миллиардами, и Шаляпин имел свой скромный интерес на обоих этапах – производства и продажи.

И вот теперь, когда нужно было ожидать появления в скором времени целой своры дотошным проверяющих из Центрального Управления, придется срочно закрывать «Колл-центр» и зачищать следы его существования, да и судьба «бухгалтерской» деятельности вызывала опасения, – слишком много людей было вовлечено в схему. «Интересно, – запоздало размышлял Петр Петрович. – Если бы я тогда отказался устраивать Копченого, что было бы для них проще – отправить его на другую зону с более сговорчивым начальником или сковырнуть меня здесь? Ладно, может оно все и к лучшему. Слишком долго хорошо быть не может, а в нашем деле одно железное правило: обеспеченная старость ждет не того, кто откроет хороший бизнес, а того, кто успеет вовремя его закрыть».

Побег был назначен на поздний вечер субботы, и Шаляпин невольно отметил, что время выбрано удачно: вечернее шоу в день города соберет на центральной площади не только почти все население, но и всех ментов, которые к тому времени успеют изрядно утомиться от контроля за взбудораженной толпой, перевозки в обезьянник отделения излишне агрессивных и явно перебравших граждан, охраны прибывающих знаменитостей и пресечения пьяных стычек. Окраинными улицами Копченого без проблем вывезут на шоссе, ведущее к федеральной трассе, а дежурные единственного поста на выезде из города, ввиду большого количества съехавшихся на праздник машин, вряд ли будут особо внимательны.

Теперь в оставшиеся два дня предстояло проделать много работы, связанной как с организацией самого побега, так и с личным бизнесом: некоторые проекты придется закрыть совсем, а другие приостановить, тщательно скрыв следы. Шаляпин быстро составил в уме список неотложных дел: ликвидировать все оборудование «колл-центра», почистить сейф в кабинете, уничтожив все фиктивные договора на подставные компании и несколько печатей «фирм-однодневок», остановить в цехах производство неучтенной продукции и, самое главное и самое сложное – провести беседы со всеми вовлеченными людьми, которых в колонии было немало, сообщить о временной приостановке давно налаженного бизнеса и предупредить о последствиях неосторожных высказываний во время проверки.

Он уже пожалел о том, что поддался минутной слабости и начал столь тяжелый день со стакана водки; залпом допил остывший кофе, решительно поднялся из-за стола и направился к ведущей в спальню лестнице, чтобы извлечь из гардероба безупречно выглаженный полковничий мундир и начать привычный ритуал подготовки к новому рабочему дню.