Текст книги "2028 (СИ)"

Автор книги: Илья Полетаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

На мгновение образовалась тишина. Все: и ректор, и Андрей, и тем более Виктор Петрович пристально глядели на меня. Под их вниманием мне стало неуютно. Что мне сейчас сказать? Правду? Что я тоже видел живую тень, от которой кровь стыла в моих жилах? Встать в одну позицию с Григорием, и тем самым повесить на себя клеймо ещё одного сумасшедшего? С другой стороны, где уверенность в том, что взору моему было явлено что-то действительное, правдоподобное, а что это не сформированный воспалённым воображением мираж? Я не знал этого, и потому не решился рисковать.

– Не понимаю, о чём ты говоришь… – сказал я тихо, стараясь отвести глаза в сторону, не смотреть на Григория. Но я всё равно ощутил его разочарование. Ощутил своей кожей, что ли.

Виктор Петрович посмотрел на студента и сказал:

– Похоже, ты единственный, кто связан с какой-то мутью. Тебе что-то привиделось, и ты решил устроить балаган, раскачивая умы и будоража всем нервы. Сейчас подобное недопустимо. А посему тебя отправят на бессрочную изоляцию, пока вся неадекватность не выветрится из твоей головы.

Эти слова звучали будто приговор. Словно преступника, чья вина толком и полностью не была доказана, отправляли на казнь, и шанса на справедливость больше не оставалось. Григорий не ответил, лишь молча уткнул глаза в пол да так и сидел на стуле. Ректор сочувственно вздохнула, а Андрей посмотрел на меня. В его глазах я увидел какой-то укор, но в то же время и понимание того, почему я решил промолчать.

– Куда тебя отправить – мы решим чуть позже. А пока – посидишь здесь под присмотром Андрея, – заключил Виктор Петрович. – И надеюсь, что ты не учинишь ещё какую-нибудь глупость. Поверь, сейчас нам это ой как не нужно! Посиди, подумай. Ректор права – это не совсем изоляция. Ты будешь на какое-то время отстранён от всех работ и лишних контактов с остальными. Думаю, никто сейчас здесь не против.

Все промолчали, тем самым выражая своё согласие.

– Вот и славно. Думаю, мы закончили. А ты, Павел, возвращайся на пост. Твоя смена ещё не окончена.

На стене было холодно. Промёрзлый ветер проникал под одежду и нещадно кусал за кожу. Я поёжился, обнимая себя руками, потирая по локтям и звонко выдыхая через респиратор. Находясь возле столба, на котором был закреплён горящий факел, я не ощущал тепла.

А может, мне было холодно не из-за ветра, а из-за отсутствия совести? Я вновь, уже какой по счёту раз вспоминаю тот разговор в караулке. Это был настоящий допрос, который смог бы сломать кого угодно. Виктор Петрович был жёсток, прямолинеен, и его слово способно решать судьбы многих. Он пользовался большим авторитетом среди высшего звена, и практически полностью организовывал всю нашу жизнь в этих стенах. Да, формально главенствующее место занимала ректор, но последнее слово всегда было за старым охранником. Одни его уважали и восхищались им, а другие боялись и в тайне недолюбливали.

Справедливо ли был наказан Григорий? Ведь он не врал, этот обезумивший от страха, несчастный парень. Он говорил правду. Но вопрос был в том, является ли его правда объективной вещью, имеющей место в реальной действительности, или же это всё коренится в его голове, создавая иллюзии и обманывая его сознание. Если это плоды его воображения, то он просто обезумел. Как и многие здесь; как и я, чей рассудок отравлен страхом из-за постоянных кошмаров, что приходят сюда по ночам, забредают в наши аудитории и проникают в наше сознание. И от этой мысли меня начинает кидать в дрожь. Если это правда, и все мы постепенно сдаём позиции, то сколько же мы сможем продержаться ещё, пока сами от страха не откроем двери нашему врагу, реальному и смертоносному. Тому, кто не пощадит никого.

Я старался копать как можно глубже, рассуждать, наверное, преследуя одну простую цель – оправдать себя. За то, что промолчал тогда, хотя оба мы были в одной лодке. Просто он не выдержал и у него сдали нервы, а я всё ещё держусь. Пока.

– А что там случилось сегодня утром, в вестибюле? – спросил один из студентов, что стоял через одного от меня.

– Да какой-то парень пытался выбраться наружу, – ответил ему другой. – Прикинь, он забрался в хранилище, спёр оттуда вещи, рюкзак, да ещё пистолет прихватил. И угрожал им дозорным, чуть не подстрелил парочку. Мне Стёпка рассказал вот. Тот чудак его на прицеле держал.

– Вот придурок… – прогудел сквозь респиратор студент.

– Да конченый какой-то. Его изолировать хотят, вроде.

– Ну и правильно. А я бы вообще его выставил взашей вон, за стены. Так рвался наружу – пусть уматывает, куда хочет. Нам такие неадекваты тут к херам не нужны.

– Вот-вот, – согласился его собеседник.

Я стоял и молча слушал. И мне почему-то хотелось и согласиться, и в то же время заступиться за этого бедолагу. Несомненно, парень заработал себе репутацию. Теперь о нём будет знать весь университет.

Так мы стояли довольно долго. Впереди расстилалась белая мгла, сквозь которую с трудом сочился дневной свет. Видно не было ничего. Странно, раньше я всё думал, какого это – быть слепым? Мира перед глазами нет, одна сплошная пелена и пустота, но в то же время всё вокруг существует и вполне реальное. Протяни руку наощупь и ты дотронешься до его маленькой частички, до кусочка этого мира. И вот сейчас мы, стоя здесь, не видим ничего, только сплошную серую завесу, за которой прятался новый мир, с его новыми «жителями». И, подобно слепцу, что протянул руку и нечаянно обжёгся, мы также рискуем получить увечье, если не будем соблюдать осторожность. Многие ещё вначале, не сумевшие обуздать свой страх, ушли наружу и больше никто о них ничего не слышал. Смогли ли они выжить там? Смогли ли найти кого-нибудь: родных, друзей, просто незнакомых людей? Или же погибли в этой новой среде, в которой человеку отныне нет места. Как тот, который всё-таки смог доковылять назад и умереть не среди тумана, а среди своих.

Как же здесь было красиво когда-то, особенно весной. Я водил глазами по горизонту впереди, воображая себе эту аллею с тремя уходящими вдаль дорогами, деревья, тянущиеся ветвями книзу, а дальше – огромное белое здание, университетскую общагу. Я всё гулял глазами и воображал себе старый мир, и вдруг мой взор зацепился за что-то. Я пригляделся, чуть сощурившись. Среди текучей мглы проступали очертания чьего-то силуэта, чуть поодаль и справа. Не так далеко от стен нашего университета, но и не близко. Силуэт таился в завесе и словно прорезал её, показываясь моему взору. Туман обступал его, как горящий факел.

Я раскрыл глаза шире, ближе подошёл к парапету и попятился вперёд, напрягая глаза и всматриваясь во мглу. Силуэт стоял неподвижно, был похож на статую, и отсюда мне показались его пропорции: он был изрядно худощавым и высоким, с серым оттенком кожи; его руки были неимоверно длинными, чуть согнутыми в локтях и достигали голеней; лицо странного силуэта я разглядеть не смог, но глазам моим прорезались непропорциональные очертания головы, чуть сплющенной и вытянутой кверху. Странное существо, стоя неподвижно, было обращено в нашу сторону, смотрело на университет. Но оно не шевелилось, и сначала мне показалось, что я действительно увидел статую. Напрягая свою память, я вспомнил, что статуй в том месте никогда было. Существо стояло и наблюдало за нами, а потом – я мог бы себе поклясться! – приподняло правую костлявую руку и сделало плавное движение, будто здороваясь. И в тот же момент рядом с ним из мглы вырисовалось точно такое же существо, один в один, будто скопированное и вставленное рядом какое-то мгновение назад.

Я не выдержал, отпрянул от парапета и побежал по балкону. Зайдя в аудиторию, позвал Егора. Тот сидел за столом и прочищал свой пистолет. Услышав меня, он неохотно повернулся, встал и мне пришлось буквально за руку тащить его наружу.

– Да что с тобой случилось?! – неохотно плетясь за мной, сказал он.

– Идём! – ответил я. Все студенты на стене обратили на меня внимание. Я подвёл Егора к тому месту, где стоял, и указал рукой в сторону: – Смотри!

Егор встал рядом, вздохнул и посмотрел в указанную мной сторону. Он долго стоял и всматривался, приподнимая и опуская брови. Я обернулся и посмотрел туда же – горизонт застилал непроглядный туман, и не было видно ничего, лишь одна серая завеса. Пустота.

Егор ещё какое-то время стоял и всматривался, а потом спросил:

– Ну, и что я должен был увидеть?

Я глядел туда же, очень долго, напрягая глаза, раскрывая их до боли. Стоял и пялился, стараясь увидеть хоть что-то. Пусто, и следов не было никаких.

– Я там видел что-то. Кого-то, точнее. Среди тумана, – сказал я, посмотрев на Егора.

– И кого же?

– Силуэт какой-то. Высокий такой, худой и длинный. На человеческий был похож.

– Да? – голос Егора был полон скепсиса. – Почему я тогда ничего не вижу?

– Не знаю… – я вновь посмотрел в ту сторону, там никого не было. – Но я видел его, вот только что! Стоял там, – я указал рукой, – неподвижно.

– Паш… – Егор отвёл меня назад, положив руку на плечо. – Ты уверен, что тебе не почудилось?

– Да я точно говорю! – отчаявшись, сказал я на повышенном тоне. – Ты, что… не веришь мне?

– Я не считаю, что ты врёшь, – примирительно ответил он. – Просто, почему ты решил, что тебе не показалось?

– Потому что я видел воочию! Вон там стоял какой-то силуэт. А потом ещё один появился, рядом, точно такой же! – не выдержал я.

– Другие видели? Эй, Семён, ты видел что-нибудь? – обратился Егор к одному из караульных.

– Никак нет, – прогундосил тот в респиратор.

– Видишь, он не видел. Другие, думаю, тоже. Возможно, тебе действительно это привиделось.

– Они стояли там. Недалеко от наших стен. Я видел их отчётливо…

– Послушай… – сказал Егор уже тише, кладя руку мне на плечо и отводя в сторону. – Сейчас многие на нервах, многие возбуждены. Кому-то что-то мерещится, кошмары какие-то снятся. Всё это не очень для духа, понимаешь? Сильно бьёт по стержню. Мы и так тут кое-как держимся, но нужно стараться держать себя в руках.

– Я не поехавший! – понимая, к чему клонит Егор, буркнул я.

– Я не считаю тебя поехавшим. Я считаю, что тебе причудилось, не более. Как тому пацану, которого сегодня задержали. – Егор посмотрел мне прямо в глаза. – Постарайся, если тебе что-то видится, не сильно шуметь об этом, хорошо? Ты сейчас в дозоре состоишь, на тебя многое возложено. Охрана всех наших жизней. Если они увидят, что ты тоже… – Егор замолчал, стараясь найти нужное слово, – сдаешь позиции, так сказать, то тебя могут просто убрать с должности, а нам сейчас тут каждый глаз, каждая рука нужна, понимаешь?

Я молча потупил взор, бегая глазами по полу.

– Понимаешь? – спросил уже настойчивее Егор, стараясь заглянуть мне в глаза.

– Понимаю, – отрезано сказал я, смотря в сторону.

– Вот и хорошо. Возможно, ты что-то и увидел там. Лично я не уверен, что за туманом царит безмолвие и ничего, кроме тварей, там больше нет. Но об этом говорить не нужно. Хорошо?

Я лишь молча кивнул, всё так же смотря в сторону.

– Отлично. – Егор улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Возвращайся на пост.

Он ушёл, а я вернулся на своё место, недовольно поправляя ремешок своего автомата, висячего за плечом. Я упёрся глазами вперёд, потом ещё раз посмотрел на то место и ничего и никого там не увидел. Психанул от этого сильней, а потом услышал через одного от меня караульного:

– Ещё один чокнувшийся, – проговорил студент, срываясь сквозь респиратор в лёгкий смешок. Ему в одобрение посмеялся его бывший собеседник.

Я ничего не ответил, лишь мысленно послал этого хмыря на хер.

Когда смена закончилась, я пришёл в коворкинг. Сейчас это место разительно отличалось от того, чем оно было несколькими днями ранее. Вокруг костра сгруппировались студенты: они вполголоса переговаривались о чём-то, о чём-то серьёзном; пламя костра озаряло их серые лица и потускневшие глаза. То тут, то там на скамьях сидели другие: кучками, ёжась друг к другу, как бы поближе, и тоже общались в пол тона. И вилось в воздухе ощущение какого-то недоверия, страха даже. Я проходил мимо разделившихся групп, смотрел на них. Некоторые отвечали мне косыми взглядами, некоторые вовсе прятали свои глаза, уткнувшись ими в пол. Я подошёл к барной стойке, вытащил из кармана талон и предъявил продавщице. Девушка с холодным выражением на лице приняла его, достала из холодильника бутылку и поставила передо мной, а сама юркнула вглубь своего уголка, не сказав ни слова.

Я взял бутылку, открыл и сделал пару больших глотков. Алкоголь разлился внутри, и я почувствовал слабое тепло. Градус был небольшим, и сейчас хотелось чего-нибудь покрепче, но я был рад и этому.

На скамье рядом с баром я увидел Владислава. Музыкант сейчас сидел без своей гитары.

– Эй, здорово! – сказал я и сел рядом. – Что-то тут тихо, прям как во время похорон.

– А ты, я смотрю, навеселе, – не поздоровавшись в ответ, сухо проговорил он.

– Просто стараюсь немного бодрствовать. – Я отпил ещё, осматриваясь по сторонам. – Все вокруг подавленные какие-то, угрюмые, злые.

– Не без причин, – не глядя на меня, ответил Владислав.

– Как твоя песня? Работаешь над ней? – сменил я тему разговора.

– Пока нет. Нет желания, – также сухо ответил тот.

– Это плохо. – Я ещё отпил, смотря вперёд, за людей и их группки. – Мне кажется, в такие моменты только творчество способно спасти человека.

– А чем ты спасаешься? – наконец, посмотрев на меня, спросил музыкант. – За что ты держишься?

– Ни за что, – отрезал я. – Просто живу настоящим моментом, вот так. Да, дерьмо. Да, какая-то чертовщина кругом творится, но я стараюсь обращать внимание на мелочи, пусть даже и незначительные, и радоваться им. Например, этот день закончился и сейчас я могу выпить и отдохнуть.

– Ты оптимист, – тускло улыбнувшись, сказал Владислав.

– Реалист. Когда всё плохо, зачем усугублять обстановку своим хмурым лицом? Это разве поможет? Нет. Сделает только хуже.

– Дело не только в том, что кругом плохая обстановка. К медленному ухудшению постепенно привыкаешь. Пугают вещи, на которые ты не можешь дать логический ответ. И эти вещи постоянно находятся рядом с тобой, ты живёшь с ними бок о бок, они влияют на твою жизнь, не в лучшую сторону. Такое соседство постепенно изнуряет.

– Плюнь этим вещам в морду и пошли их на хер. Они нематериальны, абстрактны, и тебе, на самом деле, никакого вреда не смогут принести. Всё дело в том, что мы многое накручиваем себе, раздуваем слона и придумываем себе новые проблемы. – Я осушил бутылку наполовину.

– Да? А как быть с кошмарами? – спросил Владислав, потом окинул взором зал. – Посмотри, все только и думают о них. Все разговоры только об этих кошмарах. Никто здесь больше не смеется и выше второй октавы не молвит. Это так, немного закручено, но смысл, думаю, ты понял.

– Кошмар закончится, стоит только открыть глаза, – ответил я.

– А потом он снова приходит. И снова, и снова, и снова…

Владислав повторял это, снова и снова, и я молча смотрел на него, и горечь разгорелась во мне. Даже он, творческий человек, вечно чем-то воодушевлённый, верящий в надежду и живущий ей, сейчас был похож на цветок, что медленно сгибался без солнечных лучей, постепенно засушиваясь и увядая. Что-то неотвратимо завладевало разумом всех здесь находившихся, их душами. И они, не в силах понять, в чём дело, не видя этих силков, постепенно чахли под их неотступной властью. Страх всё же проник внутрь нашего сознания и поселился там, растекаясь как мазут. И неизвестно было, откуда этот страх источался, где был его источник: то ли мутанты извне способны вселять его ментально, тем самым ослабляя нас перед новым нападением, то ли…

Я не успел додумать свою мысль. В коворкинг пришёл Андрей в сопровождении двух караульных: я понял это по свисающим за их плечами автоматам. Охранник остановился по центру, осмотрел всех и громогласно объявил:

– Через пятнадцать минут общее собрание в главной аудитории. Быть всем безоговорочно!

Я поднялся со скамьи, держа наполовину опустошённую бутылку у себя в руках.

– Что-то случилось? – спросил я.

Андрей посмотрел на меня, потом немного прошёлся и сказал:

– Случилось. Кто-то вновь пробрался в хранилище. Часть оружия пропала.

Глава 7. Пропажа.

Просторная аудитория постепенно заполнялась приходящими студентами. Они занимали спускавшиеся длинными рядами продольные столы. Лица приходящих были полны непонимания, сонливости и даже раздражения; раздражением были наполнены и немногочисленные голоса. Внизу, по центру аудитории, возле стены с опущенным большим белым полотном, на котором раньше прожектором показывались различные видеоматериалы, стояли ещё столы; за ними, обратившись к заполняющимся рядам лицами, восседало руководство: представители различных кафедр, технического персонала, зоны плантации, а по центру – ректор. Начальство молча наблюдало, как поток вновь приходящих рассеивается по свободным местам; гомон голосов заливал здешние стены и высокий потолок. Сидя на одном из рядов возле стены, прижатый, я смотрел на восседающую профессуру снизу и на миг ощутил укол ностальгии: мне казалось, что сейчас будет происходить научная конференция, на которой мы будем обсуждать серьёзные темы из разных сфер. А потом лучшего из нас наградят почётной грамотой и сделают качественное фото; его опубликуют в сети, и чувство гордости за сотворённый небольшой вклад в научное поприще заливает всего с ног до головы. Однако, всё это лишь фантазии.

Только сейчас я ощутил действие огненной мантры, которую принял некоторое время назад. В голову ударило, по телу разлилось тепло, и я почувствовал себя жаворонком, стремящимся расправить свои крылья и с сильным взмахом взлететь вверх, куда тянуло мою душу. Я повернулся и сел спиной к стене, положил руку на парту, и если бы рядом не сидел сосед, то закинул бы ещё и ногу на скамью. Пока студенты приходили и было свободное время, я осмотрелся. С моей стороны и с противоположной на стенах висели фотографии в чёрных рамках: на них были запечатлены различные деятели искусств, политики, важные делегаты из других стран. Когда-то эти фото выглядели достойно, гордо украшая огромную аудиторию напоминанием о важности и профессионализме просветительской деятельности университета в сфере межкультурного и межнационального сотрудничества. Сейчас же большинство фотографий потускнели, почернели, представляя собой лишь тень того славного и великого детища. Их оставляли висеть здесь, как стоять и находиться всё остальное, видимо, чтобы хоть в этом просторном зале всё ещё не умирал тот университетский дух, который некогда пропитывал собой здешние стены. Синие полы снизу оставались синими; стены сохраняли свой прежний цвет. Техперсонал уделял уходу за этой аудиторией больше времени и сил, и даже стоявшие на каждом столе керосинки – по две с обеих сторон – не портили собой общего впечатления, они были тоже вычищены и выглядели как новые.

Мне нравилось находиться здесь в те немногочисленные мгновения, когда устраивали общий сбор. Причины для этого были разные, и хоть нынешняя была внезапной и тревожной, я всё равно испытывал определённое наслаждение. И сейчас, в лёгком и приятном опьянении, оно чувствовалось острее.

Наконец, когда последние студенты зашли внутрь, размещаясь уже не за столами, а на ступенях рядом с ними, где было свободно, двери закрылись и вниз с противоположной от меня стороны спустился Виктор Петрович в сопровождении Андрея. Поисковик вышел к центру, небрежно положил – почти бросил – рацию на стол, за которым сидело наше начальство, окинул всех сидящих взглядом и без лишних предисловий начал:

– Ситуация у нас следующая: часть оружия, немалая часть, была вынесена из хранилища и спрятана неизвестно где. Кто и как, а главное – зачем? – мы не знаем. Думаю, ни для кого не является секретом, зачем в нашем хранилище находится такое количество оружия и для чего мы его используем. Подобный инцидент вызывает не только настороженность, но и всецелую озабоченность, если даже не тревогу. Тем более с учётом нынешних обстоятельств. – Виктор Петрович замолчал и скрестил руки на груди, осматривая всех. В большой аудитории повисла тишина, не было слышно ни единого шороха, будто все были намертво привинчены к своим местам. Никто не шептался, даже когда старый охранник закончил. Выдержав паузу, он продолжил: – Уверен, каждый из вас понимает всю сложность нашего положения. Все те меры, которые мы ужесточили, направлены на то, чтобы сохранить стабильность здесь. Чтобы мы могли выстоять в этот сложный период. Но данный случай наталкивает меня на не очень хороший прогноз, если всё это заранее не разрешить. – Виктор Петрович сделал шаг вперёд, облокотился о стоящий перед ним стол руками, смотря не на сидящих за ним, а наверх. – Поэтому тому, или тем, кто сделал подобное, настойчиво советую немедленно встать, сказать, где оружие и вернуть его. Если это будет сделано сейчас, здесь, на добровольной основе, то тяжесть наказания будет смягчена. Этот человек, или группа лиц, должны будут пояснить мотив своего поступка и принести, как минимум, раскаяние за него. За ту непозволительную безответственность, с которой они пошли на это.

Охранник снова замолчал, выдерживая паузу; в аудитории вновь сгустилась тишина – плотная, в которой медленно наэлектризовывается воздух. Я почувствовал это, почувствовал кожей. Сидевший рядом со мной студент как-то нервно теребил себя за щёку. Может, это был он? Он взял оружие, вынес его и спрятал, а сейчас сидел, чуть ли не ёрзая на месте, чувствуя страх и испытывая огромную неуверенность, чтобы встать и признаться в этом. Я бы и сам не смог сделать это, тем более когда Виктор Петрович пронзительно шныряет своими серыми, волчьими глазами по заполненным рядам, а его голос отдавал строгим железным тоном. Его все слушали, внимали ему, и никто не осмелился издать и звука. Сидевшая за столом профессура тоже молча смотрела на проступающие кверху ряды. Они прорезали поток студентов впереди пристальными взглядами. Будто бы сейчас был итоговый экзамен, и они тщательно выслеживали тех, кто полез за шпаргалкой.

Ответа так и не последовало. Виктор Петрович как-то недобро улыбнулся: едко, зло. Он сделал шаг назад и сказал:

– Что ж, хорошо. Я уверен, что этот кретин, – охранник сделал интонацию на последнем слове, – сейчас находится здесь. Он думает, что сможет остаться в тени, но ошибается. Уверен, среди вас есть и те, кто знает об этом человеке, но не хочет говорить об этом. Возможно, думает, что это будет уже донос, крысятничество, но я вам так скажу: укрыть говнюка будет считаться большим преступлением. Это будет уже соучастие в преступлении. И за это тоже придётся нести ответственность.

– Виктор Петрович, – раздался за охранником голос ректора. Она обратилась к нему со спокойным, дипломатическим тоном, – несомненно, это происшествие несёт за собой огромную опасность, а поступок является вопиющим нарушением правил нашей общины, по сути – посягательством на всеобщую безопасность. Но следует соблюдать умеренный такт в отношении…

– Да плевать я хотел на этот такт! – оборвал ректора охранник. – Как и на этикет, и на нормы приличия! Давайте уже будем смотреть правде в глаза и называть вещи как они есть, а людей, которые совершили преступление, тем самым подвергнув всех нас большой опасности, – соответствующей терминологией. Сейчас не время для так называемой «университетской этики».

– Я согласна – ситуация сложная, и она подталкивает к оперативному решению проблемы, – ответила ректор. – Но опять-таки повторюсь: нам нужно проявлять хоть какую-то сдержанность в риторике. В противном случае мы можем обменяться оскорблениями, а тот, кто совершил преступление, так и останется не найденным.

– Я вам не дипломат, и не политик, уважаемая ректор, – обратился к ней Виктор Петрович. – В мои обязанности не входит соблюдение этики. Я вообще считаю, что эта вещь является вторичной в подобных ситуациях. А тем более, когда стоит вопрос самого нашего существования. Если у дипломатии было время – оно было в прошлом, когда было между кем договариваться. Сейчас же мы с вами одни, договариваться не с кем. Те твари, которые штурмуют наши стены, клали на любую дипломатию, на этику тоже. Для них понятен только один язык – грохот выстрелов. Они их останавливают, пули их останавливают. Это и играет значение в нынешней ситуации. Поэтому, – он сделал шаг вперёд. – спрашиваю ещё раз, и пока делаю это по-хорошему: кто из вас взял тайком оружие из хранилища? У вас есть возможность сейчас вернуть его, всё исправить. Признайтесь и закончим с этим.

Охранник вновь выдержал паузу. Студенты стали перешёптываться между собой. Я окинул всех взглядом. Среди почти трёхсот студентов сейчас сидит один, кто совершил кражу. Один единственный, кто хоть и совершил это в компании с кем-то, кому смог запудрить голову, но сам является организатором преступления, его сподвижником. Кража не только оружия, но и чего угодно из хранилища является недопустимым. И подобное можно расценить как предательство, а на совершившего его – повесить соответствующее клеймо. И поэтому в душе я полностью поддерживал Виктора Петровича и не принимал нейтральную, можно сказать примирительную позицию ректора. Не время сейчас для всяких там этикетов.

Шёпот не стихал, перерастая в гомон. Он поднимался к потолку, отталкивался от стен и наполнял собой всё помещение.

– Соблюдайте тишину! – крикнул один из профессоров.

Его мало кто послушал. Продолжали гудеть голоса, и когда время для раздумий вышло, Виктор Петрович снова вышел вперёд:

– Ну так что? С поличным, или же по-плохому? – Все замолчали, снова наступила тишина. Мне казалось, что эта переменчивость сродни той, что наблюдается, когда стоишь на стене. Я вспомнил слова Романа про туман, про его живое воплощение. Сейчас же смена гомона и тишины почему-то мне напомнила об этом. Виктор Петрович подождал, но никто так и не встал, не признался в содеянном. Все боялись. – В общем, до тех пор, пока не будет выявлен вор, в университете наступает комендантский час. После десяти вечера каждый, кто закончил смену, должен будет запереться в своей аудитории и пробыть там до следующего утра. Ваши проблемы, если кто-то не успел пойти в туалет. Патрулировать коридоры будет дополнительная смена дозорных. Нарушителей будем отводить вниз и запирать в подсобке. Если вы не хотите добровольно выдать вора, то тогда придётся отгребать всем.

– По какому праву вы решаете, кому жить, а кому нет? – раздался откуда-то из толпы сидящих вызывающий голос. Я посмотрел туда, откуда он исходил. Это был парень, одетый в кожанку. Тот, кого я видел вчера ночью в обнимку с девушкой. Сидел он в центре, в самой гуще. – Вы, случаем, не попутали тут? Палку перегибаете, не?

– По какому праву? По праву военного, мать твою, времени, – грозно ответил Виктор Петрович. – Слышал про коллективную ответственность? Например, в армии так было. Накосячил один – отгребает вся рота. И так пока не уяснится, что ошибки одного очень дорого могут стоить целой группе. Но в нашем случае нет никакой ошибки. Мы имеем дело с настоящим преступлением – воровством! А это наипоганейшее из всех других преступлений. Трусливое и подлое.

– Мы вам здесь не армия. И не надо с нами, как с отребьем, – ответил охраннику студент. Он сидел уверенно, буквально развалившись и раскинув руки по сторонам. – Вы меру знайте, а то переходите все границы. Берёте слишком многое на себя.

– А ты, я вижу, глас народа? Народный защитник? Борец за права и свободы? – Виктор Петрович подошёл к столу, вперил руки в бока и не сводил взгляда с верха. – Ну так выйди сюда, ко мне. Давай покумекаем насчёт допустимой меры, насчёт возможных границ поразмыслим. У кого какие права и обязанности есть.

– А мне и здесь хорошо, – надменно ответил парень. – Я не обязан выполнять каждое ваше требование. А вы не имеете право запрещать свободно перемещаться по университету. У вас есть обязанности – вот и выполняйте их, а в чужой монастырь со своим уставом не лезьте. Тоже с армией связано, слышали такое?

Виктор Петрович молчал. Я не видел его лица отчётливо, но даже отсюда ощущал энергию, которую излучал этот старый охранник. Он был похож на зверя, который был готов разорвать этого наглеца в клочья, скажи он хоть ещё одно слово. Его бы не спасло ни расстояние, что было между ними, ни слово ректора, которая в этот момент сидела, откинувшись на спинку и потирала свой лоб, словно её голова вот-вот расколется на множество мелких осколков.

Но Виктор Петрович стерпел. Он прошёлся вдоль нижнего ряда, держа руки на боках, и проговорил:

– Скажу вам так, – голоса, вспыхнувшие во время этой короткой, но напряжённой словесной дуэли, снова стихли, – последняя атака мутантов была необычной. Это то, с чем мы не сталкивались раньше. Она была организованней и многочисленней. Немало тварей прорвалось внутрь, и сейчас некоторые из ваших друзей не смогли прийти на собрание, потому что перебинтованные валяются в лазарете. У кого нога распорота, у кого огромный след от клыков на боку. Некоторым из них придётся очень долго восстанавливаться. Всё это говорит о том, что твари стали свирепей, агрессивней, и когда они к нам снова явятся – неизвестно. Я оставил некоторых дозорных на стене и в вестибюле, они сейчас несут дежурство. Нападение может случиться прямо сейчас. Каждое оружие, лежащее в нашем хранилище, это гарантия того, что мы сможем прожить на этом свете ещё какое-то время. И чем меньше этого оружия, тем меньше у нас в запасе остаётся дней. Надеюсь, такое сравнение будет для всех вас наиболее понятным.

Он остановился по центру, посмотрел на профессоров, потом перевёл взгляд на студентов.

– В условиях повышенной опасности, и большой ответственности за ваши жизни – за все ваши жизни – я буду вынужден идти на определённые меры. Мне наплевать, нравится кому-то это или нет. Это будет сделано, чтобы решить данную проблему как можно быстрее, а иначе потом делать это будет уже поздно. Когда твари будут разбредаться по этажам, вынюхивая всех и каждого, когда их будет просто нечем останавливать, – каждый из вас вспомнит про оружие, которое было украдено. Но будет уже поздно. – Виктор Петрович присел на край стола и скрестил руки на груди. – Я даю вору ровно сутки, чтобы вернуть украденное. В противном случае комендантский час будет введён и нарушители будут наказываться по всей строгости. Исключений ни для кого не будет. Ещё какие-то возражения имеются? – Охранник подождал, водя глазами по поднимающимся рядам. Никто отсюда не сказал ни слова. Тогда Виктор Петрович развернулся и обратился к профессорам: – Думаю, держать здесь всех больше не имеет смысла. Считаю, что собрание можно окончить. Всех распустить, а дозорных отправить дальше нести караул.