Текст книги "Breakfast зимой в пять утра"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Страна разбухала страстями. Страсти набирали критическую массу. Сколоченный гвоздями-пулями трухлявый социалистический лагерь стал разваливаться после прихода «меченого» Михаила Сергеевича Горбачева… а вскоре и вовсе обратился в прах. Дружба народов оказалась «ящиком Пандоры», откуда яростно вырвались эгоизм, злоба, ненависть, страх, жажда гибели ближнего… и пустая надежда на то, что после всего этого «очищения» наступит благоденствие. Уроки прошлого ничему не учат. Человечество с тупостью, вызывающей изумление и оторопь, вновь и вновь вступает на эту бесславную дорогу. Да, есть вопрос к Господу, есть. Когда надоест Ему испытывать на верность свое Земное Воинство?! Было ли в истории человечества хотя бы одно поколение, на памяти которого не происходило какое-нибудь всемирное истязание одних людей другими?! Никакой разум не может подавить в человеке инстинкт зверя. На моем веку произошло не одно такое событие. Как вдали от меня географически – геноцид евреев времен Второй мировой войны, так и вблизи – погром армян в Баку. А до бакинских событий был погром армян в Сумгаите, промышленном городе близ Баку.

В те дни я гостил у мамы, в Баку, – у мамы мне работалось легко… Как-то в дверь постучала соседка-армянка Джульетта с печальной новостью. Ночью приехал из Сумгаита ее сын Сурен. Он еле выбрался из города, когда там начались армянские погромы. Мама тотчас разбудила меня:

– Как ты можешь спать?! Поезжай сейчас же к своему Камбале. Скажи ему, что он себе думает?! Эти дикари перебьют всех армян. А потом возьмутся за нас!

Со сна я не сразу понял, в чем дело… «Камбала» – первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Кямран Багиров – когда-то был моим одноклассником и в школе носил прозвище Камбала из-за несколько «смещенного» строения лица. Прозвище к Кямрану прилипло, сопровождая на всех этапах его головокружительной карьеры – от мелкого чиновника аппарата ЦК через должность секретаря по культуре к вершине республиканской власти.

– Кто меня к нему пропустит! – буркнул я, пораженный новостью, которую принесла старая Джульетта.

Одевшись, я спустился этажом ниже, к соседям. Сурен – инженер-химик – сидел в трусах на неубранной постели и курил, сбрасывая пепел в серое поломанное блюдце. Его толстые щеки поросли курчавой сединой, из которой прорвался большой «армянский» нос.

– Э-э-э… Совсем с ума сошел, две пачки «Беломора» за ночь скурил, – ворчала Джульетта. – Скажи ему что-нибудь, Илья. Он тебя послушает, ты ведь писатель.

Я пожал плечами, что я мог сказать…

– Слушай, Сурик, – вздохнул я. – Помнишь, как ты бегал по двору голый? – Сурен зыркнул на меня недоуменным взглядом. – Когда мы были детьми, помнишь? Нас с тобой купали в тазу… С тех пор прошло пятьдесят лет. Какие мы с тобой уже взрослые, Сурик, а?

– До сих пор он не женился, баран, – вставила Джульетта, не удержавшись. – Так я умру, внуков не увижу…

– Ладно, ладно, – встрепенулся Сурен. – Зачем мне дети в такой стране?! – Его крепкие, поросшие черным пухом пальцы выбили из пачки новую папиросу. – Знаешь, как я выбрался из Сумгаита? – Сурен щелкнул зажигалкой. – Мой товарищ по общежитию, Эльхан…

– Азербайджанец? – встрепенулась старая Джульетта.

– Эльхан вывез меня в коробке от холодильника. Он вез холодильники в Баку, в одну коробку запихал меня… Возле универмага я видел, как убивали Вартана Погосяна… Помнишь, он играл на саксофоне, в институте… Длинный такой, в очках… Два ераза били Вартана головой о стекло витрины универмага.

– Вай мэ! – хлопнула ладонями старая Джульетта. – Как же ты видел? Говоришь, в коробке сидел…

– Дырку сделал, чтобы дышать… Один ераз держал Вартана за плечи, другой – за голову. Вартан, по-моему, уже не дышал.

Я знал, что «еразами» называли ереванских азербайджанцев. В конце восьмидесятых, в суматохе политико-административной перестройки, Ереван решил избавиться от проживающих в Армении азербайджанцев. Еразов погнали через горный перевал, зимой, на историческую родину, в Азербайджан. Те, кто не погиб в пути, не замерз, осели в Сумгаите, затаив на армян злобу и жажду мести… Если копнуть глубже – в конце сороковых годов в Баку появилось много армян-репатриантов, выходцев из Турции, а иначе – изгнанных турками. Прекрасные специалисты: обувщики, портные, золотых дел мастера. Их паломничество уже в те далекие годы вызвало недовольство коренных бакинцев-специалистов – слишком острой была конкуренция… Так и крутилось это колесо взаимного соперничества, вычерпывая своим кружением и немало крови.

– А может быть, это были не еразы, а просто уголовники? – произнесла Джульетта.

В Сумгаите тысячи заключенных-уголовников работали «на химии». Многие производства в связи с плохо налаженной системой очистки вредных технологических процессов использовали труд уголовников…

– Нет. Это были еразы, – вздохнул Сурен. – Скоро они и в Баку придут убивать армян, везде об этом говорят…

Не надо было в той обстановке быть провидцем – в самом начале девяностых годов в Баку начались армянские погромы. Планомерные, продуманные. Под давлением Народного фронта – стихийно возникшего организованного движения – армян выгоняли с работы, насильно выселяли из квартир, впоследствии погромы приняли форму и физического уничтожения.

Следующий мой приезд в Баку совпал с пиком вакханалии погромщиков, в феврале 1990 года…

Едва выудив из общей свалки свой чемодан с оборванной ручкой и подозрительным надрезом, я увидел на стене багажного загона фразу, написанную красной краской: «Утопим русских в армянской крови!»

«Ничего себе начало», – подумал я, поравнявшись с тощим небритым парнем, в руках которого бренчали ключи зажигания.

– Сян ким сян? – спросил таксист сквозь золотые зубы. – Эрмяни?

– Йок, – ответил я. – Джут баласы. Еврей.

Лицо таксиста растянулось в гримасу, означающую улыбку.

Прижимая к животу чемодан, я шел за ним к машине, пересекая ночную площадь аэровокзала. Странное чувство владело моим сознанием – я, привыкший к «неудобствам», связанным с моей национальной принадлежностью, сейчас испытывал какое-то умиротворение и даже чувство справедливого реванша по отношению к ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, какое-то чувство утоленной мести: мол, примерьте, други, к себе, каково быть гонимым. Нехорошее чувство, понимаю, но слишком глубоко сидела обида. Однако многовековой опыт нашептывал: не торопись, приятель, все вернется на круги своя – рано или поздно возьмутся и за твоих кровников, неспроста половина еврейского населения Баку пакует свое добро. Хотя в городе появились листовки – обращение к еврейскому населению Баку от имени Народного фронта Азербайджана. Не дословно, но близко к тексту: «Друзья! Вы наши братья. Помните, что у нас с вами общий праотец Авраам. Никогда азербайджанский народ не пойдет против своих братьев. Вам ничего не угрожает…» Руководство Народного фронта всерьез беспокоил отток из республики высокопрофессиональных специалистов-евреев: врачей, инженеров, научных работников, которые, в сущности, составляли интеллектуальный костяк республики…

Мардакьянское шоссе маслянистой плетью тянулось к горизонту. Ветер с терпким запахом йода зло бился о приспущенное стекло, шевеля липкие волосы. Иногда из темноты проявлялись силуэты неподвижных станков-качалок – сколько нефти они высосали из этой земли! От их неподвижности веяло тревогой. Несколько раз такси останавливали какие-то люди с повязками на рукаве, бесцеремонно светили фонариком в мое лицо, спрашивая таксиста, кого тот везет, не армянина ли. Документы!

– Какой армянин сейчас едет в город? – отвечал таксист. – Думай, что говоришь!

Я показывал паспорт. Нас отпускали…

– Один анекдот расскажу, – повеселел таксист. – Что такое «дружба народов», знаешь? Это когда все люди мира, все-все, даже якуты… дружно взявшись за руки, бьют армян! – Таксист засмеялся.

Я угрюмо молчал, что явно не понравилось моему водителю. Он притих, глядя на дорогу. Он сейчас был похож на мрачную большую птицу.

У самого въезда в город, у станции метро, я услышал отдаленный вскрик. Короткий, резкий. Потом раздался сухой звук падающего на пол ореха. То был выстрел… И вновь тишина, лишь гул автомобильного двигателя.

У дома мамы такси остановилось, я вытянул из багажника неуклюжий одноухий чемодан. Протянул таксисту деньги и повернулся было уйти. Таксист меня окликнул… И тут стряслось самое невероятное – тот, кто хоть немного знаком с бакинскими таксистами, поймет меня.

– Возьми сдачу, дорогой. – Таксист блеснул золотыми зубами. – У нас сегодня революция. На чай не берем.

Отметив про себя отсутствие привычной доски со списками жильцов подъезда, я неуклюже обхватил чемодан, проклиная тех, кто сорвал такую удобную ручку. Нащупал подошвой ступеньку и, отдуваясь, поплелся по лестнице в блеклую сутемь подъезда, на третий этаж. Вскоре тишину озвучил тяжелый топот шагов – сверху спускались какие-то люди. Громко ругаясь по-азербайджански, они говорили о том, что армяне специально спрятали доску с фамилиями жильцов, думали, что их не найдут. И что мерзавец Насрулла успел занять армянскую квартиру, ту, что на втором этаже, хотя у него, паразита, есть своя квартира. Но ничего, сейчас они зайдут в другой дом, может, там больше повезет… Мое появление с чемоданом на мгновение вызвало замешательство. Их было трое, здоровенных мужиков…

– Йол вярь! – приказал я со злостью. – Дайте дорогу! – и продолжил командирским тоном по-азербайджански: – Не видите, тяжелый чемодан несу, дети ишака! Поднимитесь на площадку, иначе нам не разойтись.

Три здоровенных мужика послушно вернулись на площадку и подобрали животы, уступая дорогу. Логично рассудив, что, если незнакомец их так обложил, значит, имеет право. Их почтительный шепот донес слова уважения перед седовласым мужчиной, который наверняка тащит домой какое-то армянское добро…

Мама встретила меня с непривычной торопливостью: едва я переступил порог, как она захлопнула за мной дверь. Оставив чемодан, я прошел на кухню и увидел старую Джульетту, рядом с которой, на трех чемоданах, положенных плашмя друг на друга, сидел Сурен, небритый и жалкий. Из дальнейшего разговора я узнал, что мама вторые сутки прячет соседей у себя на кухне, потому как сквозь окна комнат просматривается вся квартира, кроме кухни. А квартиру Джульетты занял сукин сын Насрулла, завбазой, и уже врезал свой замок. Но завтра они улетают в Куйбышев, к сестре Джульетты. Билет на самолет купил Насрулла – в обмен на квартиру с мебелью. Главное – завтра попасть в аэропорт, потому что все шоссе контролирует Народный фронт, ловит армян – кого куда-то отправляют, а кого убивают. Надо все делать тихо: если узнают, что Насрулла помогает армянам уехать, ему не поздоровится, не говоря уж о самой Джульетте с Суриком… Но есть план! Насрулла приедет в пять утра на своей машине, надо успеть пристроиться к машинам, на которых родственники чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова поедут в аэропорт. Их Народный фронт пропустит, есть договоренность: хоть у Каспарова мать и армянка, зато отец – пусть покойный, но еврей. Риск, конечно, есть, но все же за спиной чемпиона мира Насрулла рассчитывает проскочить…

Все, что я увидел и услышал в последние часы, вдруг разом навалилось на меня, бросило на диван, заставило обхватить голову руками. Пустым взором я отмечал, как мама с Джульеттой возятся на кухне, готовя ужин… Где же власть, милиция, войска, наконец, где все это?! Где вообще я нахожусь?! Какой-то ирреальный мир… Придвинув телефон, я набрал знакомый номер.

– Что происходит?! – проговорил я, заслышав голос своего друга.

– А ты не видишь? – после приветствия ответил Феликс Высоцкий. – Свобода… блин! Сегодня весь день стреляют, ловят армян… Великий Азербайджан и Великая Армения мостят дорогу Великому Казахстану, Великой Украине… А все вместе хотят дать в лоб Великой России. – В голосе Феликса звучит характерный украинский акцент – сказывались годы учебы в Харькове. – Лично я не хочу участвовать в этой сваре. Все! Уезжаю в Америку… Завтра сам увидишь, что творится в городе. Власти трусливо отстранились. Милиция переоделась в штатское, многие перешли на сторону Народного фронта… Все! Не хочу ждать своей очереди, уезжаю в город Кливленд. Там у меня сын от первой жены. Ты ее знал, нет?

Я ее не знал.

Так мой школьный приятель оказался в Кливленде, штат Огайо…

Армагеддон

С запоздалым сожалением я подумал, что напрасно не предупредил своих друзей о транзите через Кливленд, они наверняка пришли бы на вокзал повидаться… «Утро печальное, утро седое. Нивы безмолвные… – как там, в прекрасном романсе? Не помню… ах да: – Снегом покрытые…» За окном точно как в романсе. Словно поезд пересекает Воронежскую область ранней весной. Лишь английские слова на встречных строениях возвращают меня к реальности. Через два с половиной часа, согласно расписанию, закончится штат Огайо и начнется штат Индиана – самое сердце Америки.

Из кармана плаща торчит уголок газеты «Новое русское слово», так до сих пор я и не удосужился просмотреть прихваченный в дорогу номер. Но все исправимо. Развернув газету, прочел броский заголовок: «Чикагские Ромео и Джульетта». Под заголовком две фотографии. Тонкое, высокоскулое девичье лицо с крупными улыбчивыми глазами обрамлено гладкозачесанными светлыми волосами, а рядом лицо молодого человека – открытое, бровастое, белозубое, с крепким волевым подбородком, помеченным детской круглой ямочкой. И вот я читаю: «Дэвиду Бувелеру было девятнадцать лет, а Кэти Санч – восемнадцать. Они жили в Чикаго. Семейство Бувелеров – убежденные протестанты, а семейство Санч – набожные католики. Отец Дэвида – владелец небольшого, но преуспевающего издательства, отец Кэти – автомеханик в гараже. Молодые люди полюбили друг друга, но не проходило и дня, чтобы родители не попрекнули их за это. Бувелер-старший грозился лишить Дэвида наследства, если тот женится на католичке. Мамаша Санч твердила Кэти, что дочь совершит смертный грех, если выйдет замуж за еретика-протестанта. Дэвид и Кэти всегда были хорошими детьми и уважали родителей. Они решили сочетаться законным браком, а потом уйти из этой постылой жизни… Жених был в смокинге, невеста в белом подвенечном платье с фатой. На церемонию бракосочетания собралось двадцать два человека, не было только родителей и родственников, но их никто и не ждал. В кармане смокинга Дэвида лежала записка, а в сумочке Кэти – два совершенно одинаковых пистолета тридцать восьмого калибра. Церемония была не церковной, а светской, и чиновник муниципалитета наскоро провозгласил мистера и миссис Бувелер мужем и женой. Молодожены поцеловались, обменялись кольцами и скромно отошли в сторону, чтобы им никто не мешал. Кэти открыла сумочку, один пистолет протянула мужу, другой взяла сама. На глазах гостей каждый из них пустил себе пулю в голову. Они были супругами не более трех минут. В записке, обнаруженной у Дэвида, – фотокопия помещена в газете – говорилось: «Мы знаем, что принадлежим друг другу, и Господь соединил нас. Но мы знаем и то, что никогда не будем счастливы на этой земле, так как наши семьи против нашей любви…»

Я вглядывался в их прекрасные юные лица. Совсем еще дети. На глаза набегали слезы. Воображение мое рисовало образы тех юнцов из Вероны, история которых известна миру благодаря гениальному Шекспиру. Вот какими они были на самом деле, вот их фотография, как бы пришедшая к нам из глубины веков. Можно ли найти более веские доказательства их чувств друг к другу, чем те, которые предъявили миру эти двое – Кэти и Дэвид Бувелер… Нет в моем сердце оправдания тем, кто толкнул этих детей к столь трагическому доказательству искренности и силы своей любви. Ни оправдания, ни прощения! Разве любовь к своему Богу требует таких жертв?! Нет, здесь не любовь к Богу, а слепая вера в безгрешность собственных истин. И эта вера сильнее любви к Богу. Эта вера может сотворить самое страшное зло…

Еще я подумал вот о чем. Если в далеких отсюда краях религиозная и национальная вражда отчасти замешана на трудностях жизни, то почему так бурно она проявляется и здесь, в «благословенной Америке», где по замыслу отцов-основателей межнациональная и расовая дискриминация поставлены «вне закона»?! Чудеса фантазии проявил Господь, когда создавал свое Земное Воинство: и разные национальности, и разные цвета кожи, и разные формы носа и курчавость волос, и разный цвет глаз, и разный образ мыслей… Однако в итоге трудами Его воспользовался дьявол, чтобы посеять среди людей семена вражды и ненависти. Каждое лыко дьявол вставил в строку, ничем ему не угодишь: коротконосые презирали длинноносых, и наоборот; черноглазые клянут голубоглазых, и наоборот. А о национально-религиозной вражде и говорить нечего. Ярость вызывает факт, когда наиболее оголтелое проявление вражды возглавляют религиозные деятели. С амвонов церквей, мечетей, костелов и синагог – проповедуя любовь к ближнему и всеобщее равенство – сыпят на головы ослушников проклятия. Ненависть объединяет людей прочнее любви. В ненависти люди сбиваются в стаи – так проще, нет виноватых, все равны, одна злость на всех. Любовь же требует уединения, несуетности, у каждого своя любовь… И после подобных проповедей многие люди выносят не смирение, а злобу – они знают, кто их враг, знают, как с ним поступать. Надо лишь дождаться удара колокола. Но как показывает опыт человечества, злоба оборачивается самоуничтожением. Таков ее удел. Человек по своей природе – хищник, запах крови его пьянит, отбивает память. В этом есть изощренная каверза дьявола. Преступник, затевая преступление, убежден, что он удачливее других…

Много раз по дороге к метро я проходил мимо тяжелого аляповатого фасада бывшего концертного зала. По воскресным дням у массивных стеклянных дверей толпился народ, преимущественно негры, хотя и белокожего люда было предостаточно. Все прекрасно одеты, с иголочки. Особенно умиляли дети-негритята. Мальчики в костюмчиках и обязательно при галстуке, девочки в ярких платьях и с бантом на курчавых головках.

Как-то меня окликнул мальчуган в сером элегантном костюме, белый воротничок рубашки бритвой подсекал темно-коричневую шею. Я вгляделся. И с трудом узнал – это ж Стив, мой сосед-филиппинец, паренек лет пятнадцати, шныряющий обычно по улице в приспущенных гармошкой широченных штанах, в майке, по моде, навыпуск, чуть ли не до пола, в вывернутом на сторону кепаре с длинным козырьком. Стив чем-то напоминал мне старину Гекльберри Финна… А сейчас – настоящий франт. Стив подмигнул заговорщицки и повел скулой в сторону концертного зала: мол, не туда ли я направляюсь – что это я нарядился в костюм, а не в свои наждачно-грубые джинсы? Я, кивнув и в одночасье переменив свой план, затесался в толпу, увлекшую меня в фойе бывшего концертного зала…

Мистер Стенли, владелец зала, был человеком праведным. Он не поддался искушению дьявола в лице итальянской мафии, он проявил стойкость духа. В результате чего в центре Джерси-Сити вместо богопротивного казино появился молельный дом секты «Свидетели Иеговы». Шесть тысяч волонтеров не покладая рук трудились в течение трех лет над реставрацией обветшалого здания. И построили дворец, в полном соответствии с собственным представлением о грядущем – после Армагеддона, когда каждому воздастся по его заслугам, – о грядущем счастье человечества. Настало время – считают «свидетели» – пересмотреть основы Ветхого и Нового Заветов. Основы эти за тысячелетия устарели. И единый Бог всего сущего, Иегова, требует от людей «человеческих» отношений между собой. Хватит мордовать друг друга, хватит бедствовать, болеть и мучиться. Земля богата и мудра, земля, по воле Иегова, может дать людям все, что требуется для вечной жизни. Ибо, как сказано в Библии: «И мор проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». В чем отличие учения «Свидетелей Иеговы» от традиционного учения? Иегова как Бог, как Творец не закостенел в своих помыслах, он знает новый путь к всеобщему благу. Рай – это не жизнь на небесах, рай должен быть на земле. И люди могут его себе создать, с Божьей помощью. Обновление это Бог передает людям через Сына своего Христа – кроме всего прочего и через его внешний вид. Христос представлен у «свидетелей» не как мученик, а как сильный, красивый, энергичный мужчина, напоминающий чем-то киногероя Кирка Дугласа из фильма «Спартак»…

Сюжет центральной картины в роскошном холле бывшего концертного зала – встреча Христа с самаритянкой, кстати, напоминающей осанкой и профилем кинозвезду Элизабет Тейлор. Схожесть эта, видимо, должна приблизить верующих к реальной жизни. Все детали картин на библейские сюжеты перемежаются с приметами реальной жизни, но в особо красочном, лубочном исполнении. Замысел доходчив, как детский рисунок… Этой идее подчинено и оформление гигантского молельного зала. Стены пятитысячеместного помещения представляют собой объемную декорацию улицы провинциального городка: коттеджи с балконами, эркерами, уютно освещенными окнами, даже действующий фонтан. В центре зала городская площадь с амвоном для проповедей, перед которым размещен бассейн для крещения в водной купели вновь обретенных «свидетелей Иеговы». Но самое удивительное – это свод зала. Покрытый ровной серой краской, свод поначалу вызывает недоумение своей убогостью в сравнении с роскошью самого зала. Но когда начинается проповедь и в зале гаснет свет, потолок превращается в глубокое, мерцающее звездами небо с плывущими по нему «божественными» облаками. Впечатление присутствия на тихой ночной улице милого городка, а также внешний вид проповедника, его костюм и галстук, его проникновенный голос, вещающий без затей о том, что необходимо человеку для долгой человеческой жизни, вызывают у прихожан трепетное чувство – не робость перед таинством Божьих помыслов, а сопричастность и самоуважение. Облик сидящих в зале людей, их просветленные лица не допускали и мысли о том, что человек способен на зло… Возможно, и впрямь человечеству нужна новая религия. Ведь старые, традиционные, так и не избавили людей от ненависти. И если уж люди не могут жить без веры, то пусть придет иная вера. Может быть, она сдвинет тяжкий камень взаимной злобы. Но представить только – сколько крови прольется при этом. Воистину грядет Армагеддон, предсказанный Библией…

Я продолжаю листать страницы газеты. Стук колес вагона, казалось, вбивает в сознание каждое слово статьи корреспондента… «В графстве Лос-Анджелес полиция арестовала троих пятнадцатилетних школьников. Один из них угрожал взорвать школу. В его доме нашли руководство по изготовлению взрывчатки и карту школы с указанием мест закладки бомб. Второй угрожал убить одноклассников и всех свидетелей, знавших об их замысле. У третьего в доме собрались пятеро восьмиклассников. У них обнаружены инструкции по изготовлению бомб и список людей, подлежащих устранению».

В школе городка Бейкерсфилд в Калифорнии у тринадцатилетнего подростка нашли полуавтоматический пистолет и список из тридцати фамилий одноклассников и учителей с пометкой «заслуживают смерти». В тот же день в школе города Инид, штат Оклахома, была найдена трубчатая бомба.

С тех пор как двое учеников из города Литлтон, штат Колорадо, убили тринадцать человек, волна угроз, паники и истерии прокатилась по всей «школьной» Америке. В двадцати двух графствах штата Пенсильвания зарегистрировано пятьдесят два случая, когда школьники угрожали убийствами и взрывами. Одного из них «сдала» собственная мать после того, как сынок заявил, что повторит «литлтонское шоу». При обыске у него нашли неопровержимые улики, что подтверждало серьезность угрозы. В Уилмингтоне, штат Делавэр, арестовано семеро подростков, угрожавших взорвать школу, допустившую к учебе негров. В Вашингтоне, после известия о том, что в одной из тринадцати школ заложена бомба, эвакуировали двенадцать тысяч учащихся. Во Флориде по той же причине эвакуировали двадцать семь тысяч школьников из всех тридцати школ графства Озерное. В Роквилле, штат Мэриленд, эвакуировали две тысячи учащихся, в графстве Паско, штат Флорида, – тысячу сто учеников, в Уичито, штат Канзас, – шестьсот… Побоище в Колорадо было приурочено ко дню рождения Гитлера, и слухи о том, что поклонники фюрера попытаются сотворить нечто еще более ужасное, вогнало Америку в ужас…