Текст книги "Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений"

Автор книги: Илья Голенищев-Кутузов

ИЕЗУИТСКАЯ ЦЕРКОВЬ В ДУБРОВНИКЕ

Уподобимся мертвым. (лат.).

Игнатий Лойола

 
Облаками свод небес украшен,
Даль спокойна и ясна.
Сквозь прозрачные аркады башен
Голубеет синяя волна.
Вновь со мной эпические музы
И печаль средневековых стен.
В лабиринте улочек Рагузы
Вижу храм, где прошлым бредит тлен.
О, по обмелевшим водам веры
Плоскодонное, надежное судно!
Здесь не виснут цепкие химеры,
Здесь Бернар не жег. Но всё равно
Ты войдешь в триумфе пышной фрески
На плафоне винно-золотом.
Ты увидишь профиль хищный, резкий
Иберийца с каменным крестом.
Ангелы (иль пухлые амуры?)
Час победы громко вострубят.
Шествуют торжественно авгуры,
Корчится барокко колоннад.
И мелькают тени в лихорадке.
О Тибулла нежная латынь! –
Всё звучит какой-то голос сладкий,
Словно глас пророческих пустынь:
«Изнемогшие придите чада,
Истомленные грехами всех дорог.
Здесь сиянья, лики и прохлады,
Снисходительный, понятный бог.
Вероятное мы истолкуем верно,
Мы развяжем, свяжем и простим,
Мы прощаем слабости и скверны,
Поспешая к малым сим».
Пламенники вспыхивают тускло,
Вкруг Мадонны сонм теней,
И втекают в мертвенное русло
Все тревоги многотрудных дней.
Только там, за древними стенами,
Слышишь – бьется буйная волна,
Ветр приморья спорит с облаками,
И душа свободою пьяна.
Выйди в порт – там со всего Востока
Собралися корабли.
Дышит грудь уверенно, глубоко,
Черный парус чудится вдали.
Всё властнее древний бред стихии –
Призраки качаются галер.
Может быть, сюда из Византии
Некогда усталый Агасфер.
Оживая, шепчутся преданья
С недоверчивой волной.
Египтянка шепчет предсказанья,
Сгорбившись над маленькой рукой.
И над рокотом пучин склонившегося Влаха
Недоверчиво следит, завидя с моря град,
Хищного поклонника Аллаха
Дальнозоркий суеверный взгляд.
 

1926

LA GENTILISSIMA

Е.Л. Аничкову

 
О, язык давно прилип к гортани,
И в груди иссох предсмертный крик.
Средь неясных форм и очертаний
Долго шел, скрывая смертный лик.
 
 
Вышней розы тайны совершенны.
Запада упорный пилигрим,
Я узнал видения Равенны,
Голосом пророческим томим.
 
 
Тайные раскрылись сердцу двери,
Пелена упала с глаз слепца,
И прошел, как призрак, Алигьери
С тенью славной вещего певца.
 
 
Всё слилось в одном победном кличе,
Бытия распутался клубок.
Ясен смысл обманчивых обличий:
В синем небе образ Монны Биче
Всеобъемлющ, ясен и глубок.
 

ПЕТРАРКА

Е.В. Аничкову

 
Ни да, ни нет… Один на грани двух времен…
Уж посетила смерть апрельскую долину
И голос Туллия померкнул. К Августину
Склонился гордый дух, бессмертием смущен.
Где Капитолий, Рим, восторг и плеск племен?
Всё низвергается в беззвездную пучину.
Чрез сотни лет один на грани двух времен
Стою, охваченный сомненьями, как он.
О Боже, истина и красота – одно ли?
Ни да, ни нет…
 

1923

«Над тихой Адрией осенней…»

А. Дуракову

 
Над тихой Адрией осенней
Чистосердечный смех богов.
И хмелем солнечных видений
Небесный зыблется покров.
 
 
Вскипают, плещутся тритоны, –
И вот упругая волна
Трезубцем гневным Посейдона
В наяды плоть превращена.
 
 
Душа летит огромной птицей
Над празднествами нереид,
Спеша простором насладиться,
В лазури радостной парит,
 
 
Отвергнув жребий свой невечный,
В сияньи изначальных слов
Звучит, как смех чистосердечный
Адриатических богов.
 

1929

АНКОНА

 
Оранжевый парус – в пол-небосклона –
Диск лучезарный дня сокрыл.
И я увидел тебя, Анкона,
При первом блеске вечерних светил.
 
 
Там, надо мною, янтарно-лиловый
Полог бледнел небесной парчи.
И город мерещился средневековый,
И в стеклах собора умирали лучи.
 
 
И в каменных доспехах молодой кондотьере
На гранитной гробнице в притворе лежал.
А вокруг романские грозили звери –
Оскалом клыков, остриями жал.
 
 
О, блаженство почить пораженному роком –
Ничего не надо, никого не жаль –
В приморском соборе на холме высоком
Где лампады колеблет Адрии маэстраль.
 
 
Осушив до дна безнадежности чару,
С улыбкой предсмертной глядеть, как скользит
Огромный оранжевый парус
К закатным садам Гесперид.
 

1928

«Голубая дымка окарино…»

 
Голубая дымка окарино
Тает в венецейской тишине,
Или улыбнется Палестрина
Траурной гондоле, и весне,
 
 
И случайным, робким, нищим звукам
У благословенных берегов,
Чтоб на миг невоплощенным мукам
Даровать бессмертие богов.
 

1929

«Утерянная солнечная Хлоя…»

 
Утерянная солнечная Хлоя,
Всё ближе небо пламенного лет;
В моей душе пылает, словно Троя,
Твое лицо. Но нет мольбе ответа,
Но голос мой в морских просторах тонет,
Но губы тщетно ищут губ прохладных
И тела гибкого. Лишь ветер гонит
На север дикий от утесов жадных.
Приморский ветер. Верно эти песни
Он донесет к тебе, он не обманет.
И странно дрогнут утренние тени
У ложа твоего. И в полумгле предстанет
Твой скорбный друг. И, плотью облаченный
Мечтания, останется с тобою,
Ловя губами лепет полусонный,
Пока заря не встретится с зарею.
 

1929

РИМ
Вячеславу Иванову

 
Вечный город новых откровений,
Нищих улиц, царственных пала,
Непоколебимых преступлений,
Мировых стяжаний и утрат.
 
 
Сколько раз, в твоей ночи блуждая,
Я внимал из лабиринта снов,
Как растут, волненье порождая,
Вихри отзвучавших голосов.
 
 
Чуждые смеются в нишах боги,
Чудится журчание наяд,
Купола, торжественны и строги,
В небеса кристальные глядят.
 
 
Прихотливы, мрачны, странны
Лики потаенных площадей…
Брызнут струи звонкого фонтана,
Словно слезы из очей.
 
 
И тогда у двойственных пределов
Выступит из темноты, как встарь,
В синих рощах замок тамплиеров
Или митраический алтарь.
 
 
Только ранним утром на колонне
Ты увидишь Вещую Жену –
Приснодева в заревой короне
Попирает змия и луну.
 

 
Здесь играет пастух на свирели,
Древней песни позабыв слова,
Сквозь развалин призрачные щели
Пробивается трава.
 
 
Тонкорунные пасутся козы
И глядят глазами злых химер.
Цепкие колеблет ветер лозы
На обломках плит – S.P.Q.R.
 
 
Вдалеке, у строго портала,
Пиний одинокая чета.
Что мелькнуло – тень ли карнавала
Или просто вздорная мечта?
 
 
Там, под аркою, купцы иль маги?
Сухощавый юный кардинал
В раззолоченной тяжелой колымаге
По булыжникам прогрохотал.
 
 
Улеглася пыль, и Латерана –
Радуйся! – поют колокола.
Дымный Веспер пьет струю фонтана,
И пророчит сонно мгла;
 
 
И как будто медь во мне рыдает,
Словно кто-то в стынущей тиши
Острием упорным проницает
Тонкий воск недрогнувшей души.
 

 
Здесь кровью изошла мечта
О мире царства мирового.
Стою один в тени креста,
Наследник ужаса былого.
 
 
Восставший в небе Дискобол
Швырнет в мой крест луною медной,
И отзовутся холм и дол
Осанной демонов победной;
 
 
Совиный вопль и лисий лай,
И вой встревоженной волчицы…
Всё замерло; лишь неба край
Смущают беглые зарницы;
 
 
Лишь чудится – среди разрух,
Полусмесившись с рыжей глиной,
Отсталый демон или дух
Встает осклабленной руиной.
 
 
Вдали, над мороком теней,
Там, над ареною позорной,
Как бы победней и ясней
Сияет крест – нерукотворный.
 

 
Воздух полон голубиных крылий.
Так лазурь чиста и глубока!
Облака легчайшие проплыли,
Облака.
 
 
Или с плеч улыбчивой Киприды,
Голуби, слетелись вы ко мне?
Чтоб душа забыла все обиды,
Отдалась нечаянной весне,
 
 
Чтоб она неслась стезей прозрачной,
Изошла бы пламенной грозой
Там, над рощей миртовою, брачной
Просиявшею красой.
 

«Я помню царственное лето…»

Вячеславу Иванову

 
Я помню царственное лето,
Прохладу римской ночи, день
В сияньи юга, в славе света,
Нещедрых пиний сон и тень
На Виа Аппиа.
 
 
Казалось
В библиотечной тишине,
Что прошлое живет во мне,
И с будущим оно сливалось
В бессмертный гимн.
 
 
И голоса,
Мной узнанные, прозвучали.
И слепли смертные глаза,
И эти руки ощущали.
Движенья крыльев.
 
 
Робкий стих,
Едва за ними поспевая,
Их сковывал.
 
 
В словах твоих –
В терцинах дантовского Рая –
Благую весть услышал я
 
 
На башне в час ночного бденья
И получил благословенье
Для творческого бытия.
 
 
И мнилось – падает завеса
Явлений смертных, мертвых слов,
И вижу грозный лик Зевеса,
Отца поэтов и богов.
 

ФЛОРЕНЦИЯ

 
Пересохший, чуть течет Арно.
Летний зной – Тосканы властелин.
Золотое небо лучезарно
Над усталой зеленью долин.
 
 
Утро флорентийское так нежно.
Что пленит твой изумленный взор?
Ты опять с надеждою утешной
Входишь в злато-розовый собор.
 
 
Слышишь жизни позабытой, новой
Легкое дыханье, трепет сны,
Словно разверзаются покровы
Небывалой радостной весны.
 
 
И в ином, торжественном обличье
Здесь, среди видений и камней,
Ты услышишь поступь Монны Биче,
Ты увидишь радость первых дней.
 
 
И, как стон пастушеской свирели
Средь апрельских ясных тополей,
Улыбнется юный Боттичелли
Вечною улыбкою своей.
 

УЛЫБКА СВЯТОЙ АННЫ

 
Исходит сном ломбардская страда, –
От синих чащ опаловые дымы
Зубчатые сокрыли города,
И облики земли неуловимы.
 
 
И в этой дреме полдня голубой
Мне снится лик мучительный и странный –
Как Леонардо, вижу пред собой
Улыбку скрытную блаженной Анны.
 
 
Двузначащая в глубине таит
Уступчивой Киприды обещанье,
В ней сладострастье огненное спит
И ангельской любви обетованье.
 
 
Пронзает тело радостная дрожь,
Мои уста змеит улыбка рая,
И чувствую – земная меркнет ложь,
И верую, душой не постигая,
 
 
Что каждый миг моей любви святей,
И в грешной неге смертного объятья –
Предчувствие божественных страстей,
Улыбка Непорочного Зачатья.
 

1931

СВЯТАЯ КЬЯРА

 
Рассеялись земные чары,
Любовью вышней грудь полна.
И нежный голос светлой Кьяры –
Как лютни ангельской струна.
 
 
Ей снится летнего Ассизи
Вечерний сладостный покой,
В алмазной непорочной ризе
Небесный полог голубой.
 
 
Всё отошло, всё отступило –
И стыд, и страсть, и страх суда.
Так не пылало, не любило
Земное сердце никогда.
 
 
И, весь тернистый и смиренный,
Встает недолгий путь земной.
Брак освящается нетленный
Неопалимой Купиной.
 
 
Горе молений ароматы,
Исчезла грешная мечта.
Горят кровавые стигматы,
Как розы райские Христа.
 

1931

В ПАРИЖЕ

Юрию Софиеву

 
Прости, мой друг, мне этот город чужд.
Здесь не жил я и смутного волненья
В душе не нахожу, но ежедневно
Смотрю на всё с приличным любопытством.
Здесь лавка древностей, а там химеры,
Дворцы, сады, и грохоты, и говор,
Тисой понятный и такой чужой.
Я помню дни Италии блаженной,
Вещающие римские руины,
Пророческой Кампаньи тишину,
Флоренции кровавые прозренья
И виноградники, где дремлют боги
На склонах Умбрии в вечерней мгле.
Еще недавно, ужасом объятый
И радостью, бродил я наугад
Вдоль стынущих и шепчущих каналов
Венеции. И вдруг – сиянье, слава
Огней и музыки; открылась площадь:
И византийского златого Марко,
И розовые мраморы Палаццо,
И льва крылатого, и Кампаниле
Увидел я. И мне понятным стало,
Что здесь свершится чудо. Предо мной –
Там над лагунами и куполами, –
Огромною крестообразной тенью
Встал Папа Ангельский во славе новой,
Владеющий ключами царства Духа.
Не то Париж. Воспоминаний древних
Прапамяти в моем плененном теле
Не будит он. Я отдаюсь бесстрастно
Часам и дням – и жду, когда созреет
Глубинное святое разуменье,
Когда смогу увидеть изнутри
И призраки, и камни, и людей,
Прикованных к сим призракам и камням.
Пока одно смущает мой покой:
Над бездной черных улиц в час заката,
Над алчущим, мятущимся Парижем,
Спокойные и ясно голубые,
Всеискупляющие небеса
Сияют чистотою несказанной.
 

1929

ПАРИЖСКИЙ ЦИКЛ (1930-1935)

ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ САД

 
Где фуксии лиловые цветут
И тихо падает широкий лист платана,
Где шествие торжественных минут
Замедленно у Медичей фонтана,
 
 
Осенних вод немые зеркала
Колеблет стон свирели потаенной,
И зыбких нимф пугливые тела
Привидятся в аллее обнаженной.
 
 
Порою слышится далекий легкий смех
И промелькнут трагические боги.
Дионисийский попирая мех,
Танцует Вакха спутник козлоногий.
 
 
Так и душа моя, сообщница харит,
Окружена багрянородным тленьем,
Собой пьяна, танцует и пьянит
Осенний мир божественным волненьем.
 
 
И кажется – ее мелькает тень
За Люксембурга стройною оградой,
Когда затихнет утомленный день
И дышит ночь трезвеющей прохладой.
 

ВЕРСАЛЬ

 
Заворожен осенней дремой сад,
Сроднившийся с моим воображеньем.
Я создал души трепетных дриад,
Я посвящен в их тайные служенья.
 
 
Природы вечен животворный сон.
Печальной радостью меня порадуй!
Уже целует первый Аквилон
Обветренные губы статуй.
 
 
И облаков торжественный полет,
И борода всклокоченная Пана,
И пастухов козлиный хоровод
Во мне живут, моим восторгом пьяны.
 

1930

МОНМАРТР

 
Мельницы лживый скелет
Вялыми машет руками.
Желтый колеблется свет,
Стынет под фонарями.
 
 
Лишь безобразный собор
Там, на холме величавом,
Смотрит спокойно в упор
В очи померкнуншим славам.
 
 
Улочек узенький бред,
Нищенский шепот унылый…
Встретит туманный рассвет
Утра слепое светило.
 
 
Дай-ка заглянем в кабак.
Песенки, верно, всё те же.
Красный фригийским колпак
Публику сонную тешит.
 

НА СМЕРТЬ ФОША

 
Мерен и четок шаг.
Франция, плачь!
Ниспадают флаги во мрак
С высоко вознесенных мачт.
 
 
Желто-лиловый флер
Тумана всё тяжелей,
Словно медлительный хлор
С опустошенных полей.
 
 
Только под аркой немой,
Там, где не видно ни зги,
Вспыхивают порой
Пламенные огоньки.
 
 
Смолкли трубы побед.
Бей, барабан!
Струится кровь лет
Из открывшихся ран.
 
 
Почий, одинокий вождь
Огненных страшных дней…
Мелкий тревожный дождь,
Сон Елисейских Полей.
 

1929

ПОБЕДИТЕЛЬ

 
Он выбит давно из седла,
Умчался взмыленный конь.
Города сожжены дотла,
Всюду меч и огонь.
 
 
Полон трупами черный ров,
На дороге лежат в пыли.
Над побоищем трубный рев
Вдали.
 
 
Победитель, ты побежден.
Пыль всклубивший, ты ныне – пыль.
О, пойми в трубной мгле, в стонах жен
Страшную быль.
 

1931

МЕЛАНХОЛИЯ
(На мотив их Альбрехта Дюрера)

 
И нож зазубрился, и циркуль сломан.
Заржавел гвоздь, безмолвствует топор.
И цехов радостный умолкнул гомон,
И недостроенный стоит собор.
 
 
О преткновения равносторонний камень!
О равноденствие! А на море, вдали,
Над мертвой зыбью раздается Amen,
Но парусам не верят корабли.
 
 
Немотствуют таблицы тайных Знаков,
И червь грызет пергамент вещих книг.
Лишь там, где некогда вселенской славой
Сияла сладострастная Венера,
Мерцаешь ты, вечерняя звезда.
Твой отдаленный облик порождает
Высокое бездействие в сердцах.
 
 
О Меланхолия! В венке из бледных маков
Здесь, на земле, твой девственный двойник:
В одеждах белых юная химера
Очами полыми глядит туда,
Где пролетает нетопырь костлявый.
И на его готических крылах
Твое святое имя прославляет
Магическая надпись…
 

1930

ОТЕЦ
(К французской миниатюре XV века)

 
Мне часто снится тот же вещий,
Мучительный, последний сон.
Вокруг меня безмолвье плещет-
Я в душном склепе погребен.
 
 
Лежу бездольный, безучастный;
Лишь кажется – на краткий миг –
Склоняется суровый, властный
Отеческий печальный лик.
 
 
«Отец, отец, перед тобою
Твоей любви извечный плод.
Ты жертву предпочел покою
И создал этот душный свод».
 
 
И сердце мертвое томится
Любовью смертной и тоской
И хочет вспыхнуть и забиться,
Отвергнуть призрачный покой.
 
 
И в нестерпимой бездне света
Всё ближе скорбные глаза,
И падает на сердце это
Животворящая слеза.
 

АРХАНГЕЛ МЕРИДИАНА
(Шартрский собор)

 
Водитель звездных иерархий,
Мечтою дерзкой низведенный,
В плену у низменных стихий
Мертвящим камнем облаченный,
 
 
Ты древний сторожишь собор.
Тысячелетняя нирвана
Несет в безвременный простор
Архангела Меридиана.
 
 
Тебя бежит полудня бес,
И тать полуночный не волен
Смутить коллоквиум небес
И островерхих колоколен.
 
 
Ущербный диск земных времен
В руках ты держишь онемелых.
Двух крыльев снится райский сон –
Надломанных и лунно-белых.
 
 
Какая мощь, какая боль!
Но в этом жертвенном бессилье
Огнем пронизана юдоль
И веют огненные крылья.
 
 
И меркнет, меркнет смертный страх,
Полуденная в сердце рана,
И роза в голубых руках
Архангела Меридиана.
 

1932

НОЧНОЙ ГОЛОС

 
И я, и ты – какая ложь,
Какая ложь.
Из сердца черного встает
Какая злая тень?
И вот себя не узнает
И меркнет день.
 
 
Мерцанье страстное тоски,
Движенье бледное руки,
Потом зыбучие пески,
Горючие пески…
 
 
Любви всё нет, любви всё нет,
И лишь звезды напрасный свет
В эфире ледяном.
 
 
Нет любви, а только жалость,
Только жалость и усталость,
Только ночи тень.
 
 
Всё прошло, всё миновало,
Даже сердце бьется вяло,
Не торопит день.
 

1931

СЕРДЦЕ

 
Пожалей, о сердце, пожалей
Безнадежный призрак мирных дней.
Ты волны ликующей вольней!
 
 
Солнцем ли иль бледною луной
Твой нарушен горестный покой?
И само не знаешь, что с тобой.
 
 
О, скажи, куда меня влечешь?
И какую освящаешь ложь?
На тебя давно я не похож
 
 
Я смотрел, расчетливый мудрец,
На поля, где сеятель и жнец,
На стада покорные овец;
 
 
А труды, и радости, и сны
Были мне прозрачны и ясны,
Словно глубь морской голубизны.
 
 
А теперь – всё пенье, всё полет.
И потерян в бездне верный лот,
В океане тонет жалкий плот.
 
 
И, как огненный эдемский меч,
Из меня встает до неба смерч,
Чтобы узы смертные рассечь.
 

«Туманный день, и черные леса…»

 
Туманный день, и черные леса,
И озеро жемчужное Люцерна.
Осенние сквозные небеса.
О сердце, бейся медленно и верно!
 
 
К чему спешить? Любовь всегда с тобой
И музыка земного постоянства,
О, сколько раз ты спорило с судьбой
И побеждало время и пространство.
 
 
Преобрази туманные пути,
Наполни мир тревогой вдохновенной,
Чтоб милый образ снова обрести
В тобой оправданной вселенной.
 

1933

«Помню всё – бесконечный вокзал…»

 
Помню всё – бесконечный вокзал,
Гор суровых дыханье
И повитый туманом кристалл
Твоего рокового молчанья.
 
 
Наклоняюсь и вижу в тоске
Затаенные слезы
И в сухой, недрожащей руке
Две осенние розы.
 
 
Вновь летит мой бессонный двойник
Над рекой тиховейной,
Отражая свой призрачный лик
В очистительном золоте Рейна.
 
 
От души до луны – зыбкий мост.
С двойником осиянным
Ты восходишь к спокойствию звезд
Фирвальдштедтским туманом.
 

1933

«Бессонный ветер дует мне в лицо…»

 
Бессонный ветер дует мне в лицо.
Под плащом таю золотое кольцо.
 
 
Мерцает в нем древний лунный опал,
Свет его бледный – тысячи жал.
 
 
И то же сиянье в глазах твоих
Медлит и нежит, как медленный стих.
 
 
Зеленая, злая восходит звезда, –
Я знаю, я твой, навсегда, навсегда.
 

«О, как обширен мир и как жесток мой плен…»

 
О, как обширен мир и как жесток мой плен,
Стесненный негою недрогнувших колен.
 
 
Другие видят даль, зеленые моря,
Им предвещает путь бессмертная заря,
 
 
И слышат, как поет небес полночных синь,
И дифирамбы вод, и голоса пустынь.
 
 
А мне всё видится в объятьях душных сна
Лишь тела дремного упругая волна,
 
 
Лишь мед и золото распущенных волос.
И запах сладостный мне снится лунных роз,
 
 
И отраженный мир, и опьяненный стих
В холодной синеве дневных очей твоих.
 

«Засыпаю с болью о тебе…»

 
Засыпаю с болью о тебе,
Просыпаюсь с болью обо мне,
И совсем моя ты лишь во сне,
Лишь в текучем и неверном сне.
 
 
Как противиться земной судьбе?
Верно, сбудется, что суждено,
Мерно крутится веретено –
Три сестры склонились в тишине.
 
 
Или алая порвется нить,
Чтоб от тела нас освободить,
Чтобы в синем пламени светил
Нас уже никто не разлучил.
 

«Только боль, только сон. И к чему все страдания эти?..»

 
Только боль, только сон. И к чему все страдания эти?
Забываю себя, опускаюсь на самое дно
Небывалых морей, где в томительно-призрачном свете
Голубое руно.
 
 
Голубое руно золотистых волос оплетает,
И недвижно покоюсь во влажно-текучем бреду.
И, как пестрые рыбы, недели и годы мелькают,
Я себя потерял и тебя не найду.
 
 
И тебя не найду. Только будет по-прежнему сниться
Колыханье, мерцанье, пучины прохладное дно,
Только зыбких волос, где текучая прелесть таится,
Голубое руно.
 

«Вокруг волос твоих, янтарней меда…»

 
Вокруг волос твоих, янтарней меда,
Уже давно мои витают пчелы.
И сладостная, тихая дремота
Нисходит в опечаленные долы.
 
 
И золотая юная комета
Там, в небесах яснеющих, пылает.
Душа плывет в волнах эфирных света,
В твой сонный мир незримо проникает.
 
 
И мы плывем – легчайшее виденье –
Очищенные огненною мукой,
Как две души пред болью воплощенья,
Перед земною страшною разлукой.
 

«За это одиночество…»

 
За это одиночество
И эту тишину
Отдам я все пророчества,
Сердечную весну,
 
 
И полдня прелесть сонную,
И тела древний хмель,
И полночи влюбленную,
Двужалую свирель.
 
 
Томленье недостойное
Я в сердце победил
И слушаю спокойное
Течение светил.
 
 
К чему любви пророчества, –
Душа, как сны, вольна.
Такое одиночество,
Такая тишина…
 

«Ты знаешь все пляски…»

 
Ты знаешь все пляски
Сновидческих лет,
Певучие краски
Блаженных планет.
 
 
Ты знаешь все лады
Щаветной игры,
И ритмы Эллады,
И Ганга костры.
 
 
Так почему же
Разлучены
Тела и души,
Дела и сны?
 

К ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЕ

 
Поляны мглистая
Блестит слюда.
Вверху лучистая
Горит звезда.
 
 
Сквозь негу сонную
Смутных ветвей
Ты благосклонную
Печаль навей.
 
 
Уже склоняешься,
Тиха, бела.
Едва касаешься
Ветвей ствола.
 
 
Да, я был пламенный,
Да, я был твой,
Неотуманенный
Скорбью земной.
 
 
И что мне осталось
От огненных сфер?
Только боль и музыка
Твоя, Люцифер.
 
 
И силы забвения
В душе моей нет,
А пути искупленья –
Миллионы лет.
 
 
О, если б именем
Процвесть иным,
Радостным пламенем,
Не моим, не твоим.
 
 
Беглой зарницей
Небо обнять,
Непорочной денницей
Вспыхнуть опять!
 

К ДЕМОНУ

 
Предвечный брат, ты грустью небывалой
Мир опьянил.
Предвечный брат, ты вспыхнешь розой алой
В сердцах светил!
 
 
Прекрасен ты, как первозданный вечер,
Ущербен, светел, тих
И, как альпийский непорочный глетчер,
Превыше дел земных.
 
 
Но иногда космическою бурей
И огненной тоской
Ты нарушаешь древний сон лазури,
Ведешь неравный бой.
 
 
И вновь, мечом пронзенный серафима,
Ты падаешь во тьму.
Пройти ли мне в смертельном страхе мимо?
Нет, я приму
 
 
И боль, и стыд, и непокорный гений,
Огонь и лед
Твоих путей, дерзаний, и падений,
И роковых свобод.
 
 
И только я любовью невозможной
К тебе, мой брат,
Порву твой круг томительный и ложный,
Открою путь назад.
 
 
Напрасно ты склонился к изголовью
В моем смущенном сне, –
О, жертвенною вспыхнешь ты любовью
К себе, ко мне!
 
 
Всё, что томило, пело и мерцало,
Распяв сердца,
Тогда над миром вспыхнет розой алой
В садах Отца.