Текст книги "Тревожный месяц май"

Автор книги: Илья Миксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глаза у Осипова добрые, смеющиеся, но такие проницательные, насквозь видят.

– Никак, – повторил Антон и скосил глаза.

Осипов погладил черные усики и добродушно закончил:

– Никак – значит, никак. А надо, чтобы хорошо шли дела, отлично шли.

Разговор внешне нормальный, не придерешься, но в душе Антона он вызвал тревогу. Не иначе, как старший лейтенант Осипов вышел на след операции «Ракета», Теперь уже поджимали со всех сторон. Не день – каждый час дорог стал.

Барбос, видно, разленился, надоело ему землю рыть. Наверняка ждет, когда другие проход доделают. Тогда он и появится, на готовенькое. Ушлый какой выискался!

И решился Антон на последний шаг. Все равно сплошные неприятности! Одной больше будет.

Антон решил бежать из дому. Не на Курильские острова, не в американский Клондайк, не в Севастополь и даже не в Ленинград. В тоннель. Будет копать день и ночь, день и ночь, а потом… победителей не судят!

Ростик завертел шеей, поежился, в горле у него что-то забулькало. Сбайпасил, в общем. Антон и не рассчитывал, что Ростик убежит вместе с ним. Об Алене и говорить не приходится. И вдруг:

– Тогда и я с тобой, Антоша.

Вот тебе и девчонка! Нет, такую жертву Антон не мог принять. Мужчина должен оставаться мужчиной.

Алена, конечно, стала доказывать всякими литературными примерами, что это даже не подвиг, а выполнение долга. Она и Джека Лондона вспомнила и, конечно же, декабристок.

– Но они же ихие жены были!

– Их, а не «ихие».

– Вот! Пожалуйста! – разозлился Антон. – Она и в подземелье пойдет, чтоб грамматике поучать меня!

– Я бы… – замямлил Ростик. – Но тогда, сами знаете… Не видать мне моря в этом году…

– Тебя никто не просит, – пренебрежительно отмахнулся Антон. – Сиди себе, жди, когда в Баку отвезут в мелком Азовском море солиться.

– В Каспийском, – осторожно поправил Ростик.

– Ну в Каспийском! Все равно и оно мелкое, как лужа!

Потом остыли, успокоились и помирились. Военный совет принял историческое решение: Антон составляет ударную передовую группу, Ростик и Алена – отряд обеспечения операции.

Пока Антон после школы томился под домашним арестом, Ростик и Алена заготавливали продовольствие и средства освещения. Спальный мешок Алена тайком принесла из дому.

К пятнадцати ноль-ноль мая месяца шестнадцатого числа все было готово. Но куда двинешься среди бела дня с громадным рюкзаком, набитым консервами, хлебом, кульком любимых Антоном соевых батончиков, пачкой свечой, флягой, термосом, скаткой из спального мешка, мотком бечевки на случай, если тоннель вдруг начнет разветвляться лабиринтом!

В кармашке рюкзака лежали еще блокнот и шариковая ручка для, быть может, предсмертных записей Антона Градова. Возможно, останется он под землей на веки вечные, и будущие пионеры найдут когда-нибудь пожелтевший и полуистлевший блокнот ценой в 13 коп., прочтут ни бесценных листках волнующий документ одного подвига.

Предысторию напишет Алена, все, с чего это началось, и всю-всю геройскую жизнь Антона до того момента, когда он скрылся в потайном ходе времен Великой Отечественной войны.

Так все это было трогательно и волнующе, что Антон даже тайно пожалел о свеем решении. Ведь самое интересное случится после него!

Здесь я опять нарушу плавный ход повествования. Все, что выяснилось в четвертой главе, было ведь неделю назад, а сегодня уже 20 мая, третьисутки, как Антон с друзьями исчез. И если милиции не до сна и покоя, то каково несчастным родителям!

Глава пятая
НА ТРЕТЬИ СУТКИ

ТРЕВОГА

Зинаида Васильевна Градова пришла на работу в темной косынке. Не потому, что окончательно потеряла надежду увидеть Антона. Никто не умеет так ждать, как мать.

Самые терпеливые, самые преданные свыкаются с мыслью о потере. Мать не перестает ждать и через три, пять, двадцать лет. Сколько седых матерей и поныне выглядывают детей, не вернувшихся с войны…

Во все века матери провожали сыновей на охоту, в море, на войну, в экспедиции. И не все сыновья опять стучались в свой дом, а матери до последнего часа жизни прислушивались к шагам у порога.

Зинаида Васильевна и думать не могла, что уже никогда не увидит своего непутевого, нерадивого, шалопутного сына, причину множества неприятностей и стыда перед людьми, своего младшенького, кровинку свою родную… Нервы уже не выдерживали.

Товарищи молча расступились перед ней, провожая сочувствующими, жалостливыми глазами. А она тихо подошла к своему крану, посмотрела вверх долгим взглядом. Вдруг объявится там, на высоте, Антон. Был такой случай: забрался, отчаюга, под самую кабину, стучит… Завтрак принес, что дома забыла.

Она без слез, горестно помотала головой и, пересилив себя, взялась за поручни.

Ее уговаривали взять отпуск за срой счет. Отказалась: «Дома совсем рехнусь». И Павел Кириллович не мог подолгу сидеть дома. На работе среди людей легче.

Привычные стальные ступеньки в реберном ограждении показались бесконечными. Зинаида Васильевна с великим трудом добралась до низенького креслица в щедро остекленной кабине. Антон называл ее «стрекозиным глазом».

Такой способный, быстрый на соображение и такой… Зинаида Васильевна опять помотала головой и с тайной надеждой долго-долго смотрела на Волхов, на извилистые желтые полосы берегов, на солдат, копавшихся среди развалин перед Домом Советов…

Подошли первые панелевозы. Стропальщики цепляли крючья тросов за скобы в панелях, Зинаида Васильевна сдвигала рычаг, и тяжелая махина – готовый потолок на целую комнату – плавно отрывалась от низкой платформы.

С каждой снятой плитой сплющенные колеса прицепа все округлялись, и сам он будто поднимался с колен.

Время от времени Зинаида Васильевна с надеждой бросала взгляд на развалины. Вдруг там ее Антон появится!

К обеду суета на развалинах прекратилась, и все замерло, пока не приехала запоздалая машина с красными флажками по бортам.

«Согласованности нет», – подумала Зинаида Васильевна, но тут же и отступилась: у минеров дело особое. «Минер ошибается только один раз», – до сих пор вспоминает иногда, к слову, Павел Кириллович. Сам же всю войну со смертью сражался: кто кого.

Теперь вот Январев, симпатичный такой, уважительный молодой человек, мужнино дело продолжает. Когда война кончилась, Январева, наверное, и на свете не было. Теперь Январев – офицер, а война для него – до сих пор с ней воюет.

Подъехала еще военная машина с солдатами и милиция. Развалины оцепили.

Опять взрывать будут. Бежит уже солдат, флажком размахивает: «Прекратить работы!» Каменщики еще туда-сюда, а с крана придется спуститься.

Протяжно завыла сирена, засвистали милицейские дудки.

Земля тяжело и приглушенно ухнула, голые бетонные колонны и ржавые балки надломились, как сучья, и попадали. Над поникшими развалинами вспучилось серое облако.

Прошла минута, другая, пыль осела, и зазвенело многоголосое ребячье «ура». Откуда только и набежало их, ребятни! Вместо того чтобы отпугнуть, отогнать подальше, сирена, как пионерский горн, собирает всех.

Был бы Антон, непременно примчался сюда…

Январев с солдатами осматривали результаты взрывов.

– Ювелирно, – сказал удовлетворенно. – Теперь за шурфы возьмемся. К вечеру кончить надо с этим объектом.

Солдаты оцепления и милиционеры уехали, мальчишки разбрелись, а разминирователи приступили к бурению шурфов, узких глубоких гнезд для патронов с взрывчаткой.

Новая серия взрывов образовала штольню, ее расчистили, расширили внизу наподобие колбы. Затем стали бурить горизонтальные каналы; они на дне расходились лучами во все стороны. По замыслу, проверенному строгими расчетами, взрывная сила должна вскрыть перекрытие подвала.

Штольня была неровной, повсюду торчали острые концы стальных прутьев и шершавые изломы бетона.

– Придется шнуром, – поразмыслив, решил Январев.

Его поняли с полуслова: электрической подрывной машинкой не воспользоваться, огневым шнуром придется. Все заряды одновременно взрывать рискованно: строения близко. Электрические провода может оборвать от первого удара, штольню засыплет или сдавит. И придется опять долбить чертов бетон заново.

Огневой шнур не подведет, не должен, если сделать все как положено. И очередность учесть. А то, чтобы заряды срабатывали через определенные промежутки времени, задача для опытного минера нехитрая: скорость горения пороховой жилы в шнуре – постоянная и известна.

Пробурили двенадцать шурфов. Все двенадцать зарядов одинакового веса, а шнуры разной длины – от двадцати сантиметров и почти до метра. Длину каждого шнура Январев рассчитал лично.

– Ювелирно сработаем, – заранее предсказал Январев. Заряды небольшие, детонацию вызвать не должны: расстояние между пакетами с толом достаточно.

Взрывы на развалинах до завода не долетели. У проходной и на автобусной остановке напротив завода какие-то хлопки далекие раздались, а в цехах и на установках своего шума хоть отбавляй. Когда машинист паровоза спускает излишки пара, рядом кричать приходится. На установке стравливаемый пар шипит и свистит, как сто паровозов.

Новая АВТ празднично дымила паром, сверкающая, нарядная, могучая, полностью готовая принять сырье. Момент этот торжественный, как спуск корабля со стапелей.

На установке и в операторной царило радостное возбуждение. Отовсюду стекался народ. Рабочие самой счастливой вахты заканчивали последние приготовления.

В двенадцать часов дня вход под эстакаду с насосами перегородили шелковой лентой.

Заместитель министра, приехавший из Москвы, произнес короткую речь. Ему подали поднос с ножницами и бутылкой шампанского, но заместитель министра не стал реветь ленточку, а, оглядевшись, подозвал старшего оператора Арсланова и вручил ножницы ему.

– Давай, рабочий класс. Тебе первое слово! – Он, видимо, не впервые встречался с Арслановым, потому что назвал его по-свойски: – Давай, Арслан!

Арсланов – смуглое от природы лицо его почернело, будто он нефтью умывался в последние дни, – принял ножницы и шагнул к символической ленте.

Под крики «ура» белоснежный фонтан шампанского с шипением обдал насос и бетонированный пол, заискрился холодным фейерверком.

Все кричали «ура», обнимались, поздравляли друг друга с победой, как старые солдаты в день 9 Мая.

Торжество быстро кончилось, все, кроме начальства и дежурной вахты, стали посторонними, а посторонним на действующей установке находиться возбраняется.

Арсланов убежал в операторную, обошел панели с приборами и занял свое командирское место за полукруглым пультом управления.

Волшебный процесс преображения нефти начался.

– Когда закапает? – нетерпеливо спросил молоденький помощник.

– Когда надо, – не оборачиваясь, ответил Арсланов.

Теперь, когда все треволнения и суматоха предпускового периода были позади, началась обычная работа. Не совсем, конечно, обычная; установка новая, ее раскрутить надо, приручить, заставить трудиться на полную мощность.

Теперь, когда началась настоящая работа нефтепереработчика, мысли Арсланова опять возвратились к сыну.

«ЛЕТЧИЦКИЙ» ШЛЕМ

Старший лейтенант Осипов, коротко постучавшись, вошел в кабинет начальника:

– По вашему вызову…

– Вот, – перебил его начальник, – Русаков Петр Петрович. У него для тебя есть кое-что. Полагаю, немаловажное.

На диване сидел пожилой человек. У ног его стоял фибровый «командировочный» чемоданчик.

– Я вас полдня разыскиваю! – воскликнул Осипов. – Все телефоны оборвал в Иришах и Ленинграде. Пойдемте ко мне! Там вас, кстати, один человек дожидается.

Но Павел Кириллович Градов уже ушел.

Милицейский «газик», блистая голубой молнией, мчался по набережной дороге.

– Хоть под землей, а найду! – бормотал сирели Армен.

Шофер привык к таким громким мыслям старшего лейтенанта, а сидевший позади Русаков подался вперед и спросил своим густым, тягучим басом:

– Вы что оказать хотели?

– Нет, ничего. Ничего, Петр Петрович. Значит, воевали здесь от начала до конца?

– Так точно. Совместно со старшим лейтенантом Градовым. Пока его не ранило. А сынок Градова, Антон этот самый, про это и выспрашивал. У меня в душе сразу подозрение возбудилось!

– Почему же не сразу пришли к нам или отцу не сказали?

– Подозрение – это не улика. О том, что ребята пропали, я час назад в поезде узнал. Тогда и укрепился в подозрении своем, с вокзала – прямо к вам. С чемоданчиком даже. – И Русаков с досадой попомнил, что оставил его там, у начальника. – Ничего?

– Не пропадет, – успокоил Осипов. – Не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь… Сердце теснит, когда мимо бывшего поля боя проезжаю.

«Прощения проси!» – приказал сирели Армен.

– Извините, Петр Петрович.

– О чем разговор…

– Скажете, где остановиться.

– Пожалуй, лучше от очистных начать.

Они вышли из машины у кирпичных зданий новой очистной станции и медленно двинулись назад по берегу Волхова.

– А как он выглядел, выход? – спросил Осипов.

– Обыкновенно выглядел. Обмурован, дверь железная. Так в мирное время, конечно, было. В войну от сотрясений обрушилось все, кольями укрепить пришлось.

– А двери?

– Про них не скажу, куда подевались. Но, помнится, когда после демобилизации, в сорок шестом, приехал сюда, выход нашел… Обвалился, конечно. А дверей не было уже.

– И где же вы поселились?

– Нигде. Шалаш соорудил, потом землянку отстроил, а там и избу срубил. Я ведь на железной дороге работал, другого дела тут не было. Дорога нам и помогала, стекло на окна дали. Кирпич на печи в поселке бывшем собирали. Кирпич же не горит, остался.

– Петр Петрович, а тогда, в сорок шестом, вы не проникали в подвалы?

– Нет, никто туда и попасть не пытался, водою все залито было. И взрывчатки тут в земле, сами знаете, сколько. Да и засыпан он был, вход. По кольям только и угадал то место.

– Н-да, а сейчас и кольев не стало…

– Откуда же им уцелеть?

Осипов не ответил. Они прошли уже метров двести, но – ничего подозрительного. Небольшой обрывчик, ступенька. От подножия – косой песчаный спуск, наверху – трава, редкие кустики; беспомощно висят голые корешки.

– А тот, глядите, бойкий! К воде поближе спустился.

Осипов сразу и не понял, что Русаков имел в виду широкий куст, росший впереди не наверху, а под стенкой обрывчика. Куст как куст, жимолость или крушина, а может быть, и серая ольха, деревце вообще невысокое, часто похожее на кустарник.

– И дальше бежать хочет, – сказал еще Русаков.

Куст, действительно, будто стойку для дальнего разбега принял – нижние ветки подогнуты, как руки в локтях, и наклонился всем корпусом.

– Похоже, – отозвался Осипов, и они тем же медленным шагом продолжали свой путь.

Но вдруг словно кто-то подтолкнул Осипова в спину. «Быстрее!» – приказал сирели Армен. И с Русаковым произошло нечто подобное. Оба ускорили шаги, почему-то не спуская глаз с кустика.

– Здесь! – вскричали они в один голос.

Не надо быть ни ветераном, ни сыщиком-следопытом, чтобы понять: здесь.

Кустик ольхи, рано зазеленевший и преждевременно подсыхающий, едва держался на своей единственной ноге. Кто-то, выползая ногами вперед, уперся резиновой подошвой и вывернул деревце, не успевшее прижиться на новом месте. На это отчетливо указывали широкий и пологий желобок, ребристые печати, углубления от ладоней.

Русаков отложил ольхушку в сторону – и полностью открылась глазам черная дыра тоннеля.

Первым полез Осипов, но вскоре вернулся.

– Лопата нужна. Дальше – нора.

Пока они шли понизу, шофер медленно двигался по дороге, и теперь машина стояла совсем близко.

– Давайте я, -предложил шофер. – Мне с лопатой привычнее.

Спорить с шофером не стали. Он в районе лет пятнадцать баранку крутит. Это теперь красота – асфальт, бетонка, гравий на худой конец – а не так еще давно Иришский район самый бездорожный во всей области был. Водители больше за черенок лопаты держались, чем за баранку.

Шофер пропадал в подземелье довольно долго. Осипов уже беспокоиться начал. Промелькнула мысль послать Русакова к саперам, остановить работы, но надо было сначала убедиться до конца, прежде чем бить тревогу и мешать Январеву делать свое дело.

Наконец появился шофер, с ног до головы измазанный красноватой глиной.

– Вот, – сказал он, тяжело дыша. – А больше ничего нет и хода дальше нет, завал сплошной.

– Барбос! – не сдержался от громкого восклицания Осипов. Он знал прозвища своих основных подопечных, но, конечно же, никогда не пользовался ими. А тут сорвалось, само вылетело.

Шофер выкопал знаменитый «летчицкий» шлем.

Русаков стянул с головы кепку. Осипов покосился на него:

– Траур объявлять рано, – и указал носком сапога вниз. – Выполз он. По следам видно. А шлем свой, видимо, потерял.

– Или посыпалось сверху, он и драпанул, – согласился шофер.

– Дальше, значит, сплошной завал?

– Сплошной, товарищ старший лейтенант.

Наступила пауза, но ненадолго. Осипов принял решение:

– В город.

Вскоре Осипов уже звонил в квартиру Крахмаловых. Мать Валеры, увидев очень даже знакомое лицо, побледнела:

– Опять?! Где? Что? Он же десять минут назад в булочную пошел! Сама послала. Придешь с работы, и хлеба никто не припасет…

Осипов незаметно перевел дух. Следы следами, а случиться может всякое. А вдруг то были старые следы? И откопали лишь шапку, а Валерий Крахмалов лежит бездыханно под красным глиняным завалом… Какими словами скажешь об этом матери?

Осипов незаметно перевел дух и спрятал за спину руку с «летчицким» шлемом.

– Ничего не случилось! – ликующим голосом сообщил он. – Просто так зашел, узнать, почему Валерия не было в школе сегодня.

– Опять! Ну скажите вы мне, Армен Георгинович, – она всегда выговаривала так его отчество, проще, – что с ним, иродом, еще делать? Отец каждую получку новый ремень покупает – и хоть бы хны!

– Битьем ничего не добьетесь.

– А чем же еще? Он же и вас, милицию, уже не боится!

Они стояли на лестничной площадке, мать Валеры кричала на весь дом, и Осипов вовремя подумал, что Валера может снизу услышать их и скрыться.

– Что-нибудь придумаем, – свернул разговор Осипов и откозырнув, быстро сбежал до второго этажа. Тут, на лесничной площадке, он и встретился с Барбосом.

– Здравия желаю! -бойко приветствовал тот.

– Здравствуй, Валера.

Осипов привычно скользнул взглядом сверху вниз по долговязой фигуре и сразу отметил и пятна глины на коленках, и порыжевшие кеды, и непокрытую голову.

– Что не по форме?

– В каком смысле, дядя Армен? – уточнил Барбос, ввинчиваясь взглядом в глаза Осипова. Не впервые сталкивались, но всякий раз Валера сперва пытался сам у старшего лейтенанта выведать, что тому известно.

Осипов без слов дотронулся до фуражки.

– А-а, без шлема чего?

– Да, без шлема.

– А-а, а он… дома. – И у Валеры даже хватило присутствия духа пошутить: – Погода нелетная, дядя Армен!

– И непролазная, – твердо глядя на Крахмалова, отчеканил Осипов.

– В каком…

В другое время Осипов, может, и дал бы в дурачка поиграть, но сейчас было не до психологических опытов.

– В таком. – И он сунул под нос «летчицкий» шлем.

– Товарищ старший лейтенант… – сразу заюлил Барбос. – Я…

– Отнеси хлеб – и немедленно ко мне!

– В отделение? – упавшим голосом спросил Барбос.

– Сюда. Ждать здесь буду.

Барбос кинулся выполнять приказ, но остановился и уныло спросил:

– К нам заходили?

– Заходил.

– Тогда не приду.

– Это почему еще?

– Не пустят… без ремня…

Осипов хотел заверить, что ничего такого не говорил матери, но вспомнил, что сообщил мимоходом о прогуле. Нашел время! И к чему? Еще раз взгреют, еще раз подкрепят дурную привычку лгать, изворачиваться. Не привычку, а характер уже.

– Как же быть? – даже растерялся Осипов.

– Не знаю, дядя Армен.

Чутье у Барбоса изумительное!

– Вместе пойдем?

Барбос покачал головой. Он успел напялить шлем, и уши мотнулись из стороны в сторону.

– Еще хуже будет. Вы что матери сказали?

– Спрашивать все-таки буду я. Где ребята?

– Какие?

– Антон Градов с друзьями. Только не финти!

– Не знаю. Честное слово, не знаю! Провалиться мне…

– Что ты искал в подземном ходе?

Пришлось Барбосу выложить все, что знал. Знал он, увы, не так много, как надеялся Осипов. Но и не так мало.

Барбос выследил ребят, установил, что они ведут какой-то подкоп. Скорее всего, в подвалы бывшего комбината. А трофеев там, как всем известно, полно. Барбос тайно включился в работу. Рыли несколько дней, целую неделю, наверное. Потом Барбосу поднадоело это, решил подождать, пока они своими силами доберутся до трофеев. А тогда и он тут как тут: добыча пополам или…

В общем, запустил это дельце Барбос, вспомнил, когда узнал об исчезновении кладоискателей. Он так и назвал троицу – Антона, Ростика и Алену – «кладоискатели». Узнав о побеге – а Барбос ни минуты не сомневался в том, что ребята сбежали из дому, – он сразу смекнул, куда именно, но подал на берег лишь на другой день.

– Почему только на следующий день?

– Занят был. В школу ходил.

– Рассказывай. Все!

Барбос выбрался на берег через сутки. Полез. Сначала почти во весь рост, потом ползком; дальше нору проделывали, экономили силы.

– Да вы же знаете, какой там ход!

– Знаю.

Барбос пополз и добрался до тупика.

– До старого тупика? – подчеркивая слово «старого», переспросил Осипов.

– Вот этого не знаю, товарищ старший лейтенант. Но дальше – стоп. Ни тпру ни ну!

Барбос полежал несколько минут, прислушался, пошарил инструмент.

– Они лопату и совок там оставляли, не уносили домой.

Инструмента не было, и Барбос попятился назад: развернуться в норе невозможно. Тут сверху и посыпалось!

– Я, конечно, не очень чтоб напугался, но рванул.

– И даже там, где в рост можно было, задом полз…

– Ваша правда, товарищ старший лейтенант, – обреченно признал Барбос. – Но насчет кладоискателей – тут я вот на столько не виноват. Тут вы мне…

– Да ничего я тебе! – Осипов махнул рукой, и лицо его выразило такое огорчение, что Барбос проникся сочувствием.

– Но я все-таки считаю: они там!

– Там? – с надеждой переспросил Осипов.

– Там.

– Считаешь?

– Провалиться мне на этом месте!

Тут они оба вспомнили о хлебе.

– Пошли! – решительно сказал Осипов и ринулся через ступеньку на пятый этаж.

Мать Крахмалова и опомниться не успела.

– Извините, но он мне вот так нужен! В деле одном помочь!

– Я быстро, мать! Помогу – и домой!

Сунули авоську с хлебом и помчались вниз.

Когда мать пришла в себя, на первом этаже хлопнула дверь подъезда.

ТУПИК

Саперы Январева прошли под землей двадцать три метра за час двадцать минут. Но добыли из-под земли только совок и лопату. Что это значило – думай как хочешь. Мнения разошлись.

Январев считал: ребята убедились в безнадежности своей затеи и отступились. Осипов настаивал продолжать раскопки.

– А если они не отступились?

– А совок и лопата? Не руками же они землю рыли! – возражал Январев.

– Они пробились до свободного участка, оставили инструмент и пошли налегке.

– От места, где нашли инструмент, мы отрыли еще семь метров. Сплошной грунт с кирпичом вперемешку.

– Но обвалиться могло и потом! – настаивал на своей версии Осипов.

– Филимонов! – приказал Январев. – Сбегай наверх, проверь, нет ли осадки грунта над тоннелем. Направление – северо-восток.

Осипов не доверил Филимонову ответственную задачу, пошел следом. И Январев не выдержал. Но и трое они ничего подозрительного не обнаружили. Никаких провалов, трещин, свежих впадин.

– Дерн здесь толстый, крепкий, верхняя корочка могла и не нарушиться, – уже слабо возразил Осипов, а Январев считал разговор оконченным.

– Ищи их в другом месте.

– В каком?

Январев пожал плечами.

– Думаешь, я знаю, где в земле добро необезвреженное лежит? Ищем – находим.

На эти слова Осипову возразить было нечего.

– По местам, – скомандовал Январев, и солдаты забросили в кузов машины шанцевый инструмент.

Осипов взял лопату и направился в подземелье.

– Напрасно, – в последний раз попытался отговорить Январев. – И учти: через три-четыре часа будем взрывать. Из этой зоны всех выгоним. Тем более из тоннеля. Наверняка завалится, хотя взрывать будем ювелирно.

Осипов ничего не ответил и исчез под землей.

– Вот характер! – в сердцах воскликнул Январев. – Филимонов! Лопату, кирку – и помогать старшему лейтенанту!

Филимонов целиком и полностью разделял мнение своего командира и лезть под хлипкую землю радости не выказал, но солдат есть солдат: приказано – выполняй.

– Есть, товарищ старший лейтенант!

– Фонарь аккумуляторный захвати, – посоветовал Январев.

Ощущение было такое, будто вывалялись в болоте. Они давно разделись до пояса; по голой спине, груди, животу сползала на грязные брюки вязкая жижа – земля, замешанная на поте.

– Перекурить бы, – попросил Филимонов.

– Сейчас, дорогой. – Осипов вонзил кирку в плотную массу завала и с трудом выдернул ее обратно. Силы были на исходе. Аккумулятор и тот выдохся.

– Без света останемся, – вяло предупредил Филимонов.

– Сейчас… дорогой…

Они еще поработали, но вскоре Филимонов затревожился:

– Мокрость появилась!

Кирка выдергивалась из грунта с подозрительным чмоканьем, и под коленями елозно стало.

«В подвалах – вода», – напомнил сирели Армен.

– Конец, – сказал Осипов.

Они заторопились к выходу.

Наверху нетерпеливо ждал солдат.

– Приказаноосвободитьтерриторию! – закричал он во все горло длинной, без пауз, словесной очередью. Перезарядился и – короткой: – Взрыватьбудем!

Лишь теперь Осипов посмотрел на часы. Они пробыли с Филимоновым под землей три с половиной часа. Даже не верилось. Но самое печальное – так ничего и не добились, ничего не выяснили. А сердце подсказывало: «Здесь они, здесь!»

«Доказательства!» – потребовал сирели Армен.

Доказательств не было. Только предчувствие, интуиция.

«Факты нужны, вещественные доказательства».

Лопата и совок подтверждали лишь слова Валеры Крахмалова: ребята копали здесь землю. Ну и что? Покопали, бросили.

«И – мокрость!» – окончательно сразил Осипова сирели Армен словом Филимонова.

Вода в Волхове еще холодная до ломоты в зубах, но Филимонов и Осипов настолько вымазались, что натягивать на себя одежду было просто немыслимо. И голышом до пояса на речном ветерке не постоишь. Громко охая, они наскоро обмылись и оделись. Филимонов тотчас побежал к развалинам.

– Живее! – поторопил громогласный солдат. – Там ждут! Мне сигнал подавать надо!

Ох, не торопись, солдат, не торопись сигнал подавать!… Ни ты, ни твой командир, старший лейтенант Январев, ни Осипов не ведаете, что…

И вы еще не знаете, где наши бедные герои, что с ними. А они ведь совсем рядом, почти под нами!