Текст книги "Трава пахнет солнцем"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Трава пахнет солнцем

– Ты боишься? – тихо спросил Димка.

Тамико поглядела на него долгим задумчивым взглядом, как бы колеблясь, стоит ли рассказывать этим едва знакомым мальчишкам то, о чем она и сама-то старается не думать. Потом сказала:

– Боюсь. Я сейчас и боюсь и радуюсь. Знаешь, все перепуталось. Я и сама не очень-то понимаю, хорошо мне или плохо. Я жду.

Мальчишки молчали, серьезные и хмурые, ошеломленные впервые встретившейся им в жизни огромной несправедливостью. И бедой. Такой бедой, где никто не виноват, где ничем нельзя помочь и слова утешения ничего не значат.

Все трое чувствовали себя немножко виноватыми оттого, что они такие здоровые и счастливые.

Первым пришел в себя Димка. Он всей кожей чувствовал наступившую тишину – тугую и неловкую. И Димка сказал, может быть, чуточку оживленнее, чем было надо:

– Пошли, ребята, на базу. Гичку красить будем. А Тамико нам поможет. Она художница, в красках лучше нашего понимает. Пошли?

– Точно! – подхватил Жорка. – Пойдем, Тамико? Там очень здорово. У нас там приятель есть – тренер. Олег Баранов. Он бывший чемпион. Олег нам лодку дал. Покрасим ее и можно кататься.

Тамико вскочила.

– На лодке?! Ой, мальчики, я так хочу на лодке! Чтобы лететь по воде, и брызги чтоб, и ветер! Я ведь никогда в жизни еще не пробовала!.. А вдруг и не попробую? – глаза у Тамико стали такие испуганные, что нестерпимо было глядеть. – Быстро чтобы, как вихрь, – тихо добавила она.

Мальчишки переглянулись. Они одновременно подумали об одном и том же. И поняли это. Владик и Димка посмотрели на Жорку.

– Когда тебя в больницу кладут? – спросил он.

– Дня через три, – ответила Тамико.

– С Демьянычем потолковать надо, вот что. Это мой отчим, – пояснил Жорка Тамико, – он на спасательном катере работает, на глиссере. Вот там скорость так скорость. Ветер слезы из глаз выжимает. Сегодня же вечером с ним поговорю. Он вообще-то дядька добрый. Только бы настроение у него было хорошее.

– Да, на катере это… конечно! Что говорить. Только на лодке тоже хорошо. Пойдем, Тамико, с нами, – сказал Димка.

– Мальчики, я-то очень хочу, только как же мама? Она беспокоиться станет. А сейчас ее дома нет. И тетя Таня на работе.

– Это же здесь рядом. Ты ей записку оставь. Положи на скамейку и все тут, – предложил Владик.

– Эх, ладно! Была не была! – махнула рукой Тамико. – Уговорили.

* * *

– Ты погляди на себя, Жорка, – хохотала Тамико, – на кого ты похож! Мамали! Настоящий мамали.

– А кто такой мамали? – смеялся Жорка.

– Мамали по-грузински – петух. Ты всю краску на себя извел: нос зеленый, щека красная, волосы дыбом, как гребешок. На «Акулу» краски не хватит.

– Петух? Это здорово – петух! Тамико, нарисуй мне на груди петуха. У всех моряков на груди что-нибудь нарисовано. Татуировка. Я бойцовый петух! Я старый морской волк! Нарисуй мне петуха.

– Ох, Жорка! Ох, Жорка! Как ты только домой явишься? Ты что, нарочно разукрасился? – никак не могла остановиться Тамико, поглядит на Жорку и заливается. – Ты индеец.

– Я индеец! Я вышел на тропу войны. Сейчас со всех вас скальпы поснимаю, – Жорка делал зверское лицо и размахивал кистью. – Как по-грузински победа?

– Гамарджвеба.

– Ура! Гамарджвеба!

Жорка прыгнул на Владика. Оба покатились по пирсу. Димка подскочил, навалился, столкнул их в воду.

Бултых! Только брызги полетели. И сам за ними следом – бултых!

Они барахтались в воде, возились и украдкой поглядывали на Тамико.

Она сидела на краю пирса, болтала босыми ногами и смеялась.

А потом Тамико нарисовала на Жоркиной груди петуха. Он ее все-таки уговорил. Пристал как смола. И Владик с Димкой поддержали.

Тамико согласилась. Пусть. Акварельную краску легко смыть.

Петух получился великолепный. С разноцветным хвостом, взъерошенный и драчливый.

– На тебя похож, – сказала Тамико.

– Эх, красота какая. Теперь и купаться-то жалко будет, – сокрушался Жорка, – надо было масляной рисовать.

Димка принес в консервной банке бензин. Сообща оттерли Жоркины нос и щеку. Помогли друг другу отчистить руки.

Жорка осторожно тер мочалкой ладошку Тамико, и его руки казались большущими и грубыми рядом с ее.

Он вдруг почувствовал, как сердце его наполняется нежностью к этой славной девчонке. И он весь напрягся, затаился, чтобы она не заметила этого. Ему вдруг захотелось, чтоб ей сейчас вот, немедленно угрожала страшная опасность, чтоб он мог броситься и защитить ее, и биться до конца – яростно и бесстрашно.

Жорка огляделся, но защищать ее было не от кого.

«Катер я добуду!.. В лепешку расшибусь, а уговорю Демьяныча. Все сделаю, чтоб ей хорошо было, чтоб весело. Два дня только осталось, всего два дня!..»

– Завтра снова придем. Закончим, – сказал Димка.

– Придем, – сказала Тамико.

– Жалко, Олега сегодня не было. Лодочка-то, вот она – почти готова, – Владька довольно ухмыльнулся.

Ребята вышли за ворота. Солнце пробивалось сквозь листья, и все вокруг было облито зеленоватым прохладным полумраком. Звонко гомонили птицы.

В высокой траве дрожали золотые пятна. Яркие солнечные пятна были очерчены четко, как пером. А воздух был пряный.

Тамико настороженно остановилась. Ноздри ее трепетали. Она подняла руку.

– Мальчики, вы чуете? – шепотом спросила она.

– Что? – тоже шепотом отозвался Владик.

– Трава пахнет солнцем!

Мальчишки принюхались. Зашевелили носами. Как пахнет солнце? Кто его знает? Они никогда как-то не думали об этом.

– А правда – солнцем. Наверное, так оно и пахнет, – отозвался наконец Димка.

– Ага. И еще земляникой, – сказал Жорка.

Юный герой Георгий Басов

– Ребята, надо ей все-все показать, а? Чтоб ей весело было. Слыхали, как она сегодня смеялась? – сказал Жорка, когда мальчишки остались одни.

Они шагали к автобусной остановке, разговаривали и возбужденно размахивали руками.

– Ты, Жорка, обязательно потолкуй с Демьянычем. Представляешь – на катере! Да на нем можно по всему городу проехать. Чем давиться в такую жару в автобусах. Как притиснет какая-нибудь толстая тетка – не обрадуешься.

– Оно бы хорошо, только вдруг не согласится, – усомнился Димка, – взрослых-то вы знаете. Думают, у них у одних дела – серьезнее не бывает.

– Ясно, поговорю. Должен же он понять. Я все сделаю, ребята. Все, что смогу, – ответил Жорка.

Мама с Демьянычем обедали.

– И на кого только ты похож, Жорка! – всплеснула руками мама. – Боже мой! Тельняшка в краске, и бензином от тебя несет, как от грузовика. И вообще, что это за мода – разгуливать в тельняшке по городу. А руки-то! Ты погляди, что у тебя под ногтями – черная ночь. А ну, марш мыться. С такими руками к столу не пущу. И переоденься. Человеческую рубашку надень.

Жорка пошел в ванную и услышал, как мама говорила Демьянычу:

– Взялся бы ты за парня, не чужой ведь он тебе. Ты ж мужчина все-таки, тебя он слушать должен. Он ведь домой только есть да спать приходит, целыми днями где-то шастает. Еще свяжется с какими-нибудь хулиганами, тогда поздно будет.

– Ну, это ты зря, напрасно ты. На это вроде не похоже. Я его дружка знаю – Владик из седьмой квартиры, музыкантов сын, – успокоил ее Демьяныч.

– Тоже хорош гусь, – не унималась мама, – видела я его вчера – исцарапанный весь, и физиономия такая продувная – дальше некуда. Здрасьте, говорит, Татьяна Алексеевна, а у самого глаза так и стреляют, так и шмыгают, как два мыша. Ты пойми – возраст у них сейчас такой, к ним все липнет: и хорошее и плохое. А ты ему отец. Хоть и не родной, а все отец. И еще тельняшка эта. Зачем только ты ее подарил ему. Ходит, как шпана.

– Ладно, – ответил Демьяныч, – парень он вообще-то неплохой, сама знаешь, но… Я с ним потолкую. А об тельняшке ты зря. Тельняшка – моряцкая одежда и шпана тут ни при чем, – строго добавил он.

Жорка толкнул дверь и с невинным лицом прошел к шкафу.

– Мамочка, какую рубашку взять? – спросил он. Ему очень хотелось быть сейчас хорошим и послушным. Да и для дела надо было, чтоб Демьяныч не сердился.

– Синюю возьми. С короткими рукавами. Она на верхней полке лежит.

Стоя к родителям спиной, Жорка стащил через голову тельняшку, взял пахнущую свежестью рубаху и повернулся.

– Господи!!! – ахнула мама и даже побледнела. – Татуировка! Дожили! Ты что ж это, поганец, с собой сделал! Что ж ты натворил, несчастье мое, негодный мальчишка!

– Да это так просто, ерунда. Это девочка одна… – пытался объяснить Жорка.

– Девочка! – заорал Демьяныч. Он вскочил, лицо его пошло красными пятнами. – Я тебе покажу татуировку! Я тебе покажу девочек, сопляк! Мать до слез довел.

Он ухватил цепкими сухими пальцами Жоркино ухо и два раза увесисто треснул его по шее.

Жорка рванулся, выдернул пылающее, несчастное ухо и бросился к двери.

– Это просто так нарисовано! Красками! Оно смывается! – выкрикнул он и выскочил на лестницу.

Обида душила его.

– Они еще узнают, они узнают, – бормотал он, шмыгая носом, – по шее! За что? Вот убегу из дому, тогда узнают. Тогда-то забегают. Юнгой наймусь. Уплыву в далекие моря. Поплачут небось.

Жорка злорадно приговаривал, а сам упивался всплывающими перед глазами картинами мести.

Вот Демьяныч, заламывая руки, рыдает и кается в своей несправедливости. А весь дом, все жильцы отворачиваются от него с презрением.

– Разве можно было крутить уши такому человеку? Такому прекрасному мальчику! Они ведь у него не железные. Живые у него уши. И еще по шее лупить. Вот и не выдержал человек. Вот и пропал, – говорят все и качают головами.

А потом – потом – в газетах появляются Жоркины портреты.

«Благородный поступок! Геройский подвиг! Юный моряк, юнга Георгий Басов спасает капитана! Он бросается в бушующий Индийский океан и, бесстрашно борясь с разъяренной стихией, вытаскивает своего капитана, которого слизнул с мостика неслыханной силы девятый вал.

Юного героя награждают орденом. Ему дают новенький быстроходный лайнер и назначают капитаном».

А Демьяныча, чтоб не распускал руки и не трепал героев за уши, ведут в тюрьму.

Но Георгий Басов прощает его. Он не то что некоторые. Он добр и великодушен. Он даже берет его на свой корабль. И назначает коком. Пусть чистит картошку и всегда вспоминает его, Жоркину, доброту.

А Тамико приходит на пристань встречать героя, с цветами.

Или так: девятый вал слизывает его, Жорку, и пароход уходит в ночь. Но Жорка не сдается. Он борется – плывет. А потом встречает кита. И приручает его. Этот кит самый большой на свете. Он царь всех китов. И Жорка верхом на этом царе заявляется в Ленинград. Что творится-то! Давка на набережных!

А Жорка спокойненько вплывает в Мойку, прямо к своему дому. И его снимают для кино. Дядя Арон.

Толпа запрудила Конюшенную площадь, и Запорожский переулок, и мост, а в толпе стоит печальный Демьяныч, и с усов его капают слезы раскаяния. Ему стыдно.

А Тамико встречает Жорку с цветами.

Вот как.

Будет у нас катер

Владька уже пообедал. Он по Жоркиному лицу сразу же понял, что произошла неприятность, и уволок его в свою комнату.

– Поесть притащи, – буркнул Жорка.

Владик сбегал на кухню, принес два здоровенных ломтя хлеба с ветчиной и кружку молока. Жорка заурчал и вмиг расправился с бутербродами и еще кусище яблочного пирога уписал.

– Во даешь! Тебя не кормят? – спросил Владик.

– Демьяныч отлупил, – мрачно ответил Жорка, – по шее наложил. За петуха. Орет: «татуировка, татуировка!» Я из дому удрал.

– Эх ты! Нашел время. А как же катер?

– Шиш теперь, а не катер. Я у него просить не стану.

– Трепач ты, Жорка! У-у-у. Решили ведь. Я уж все придумал: куда Тамико повезем, что покажем, а теперь, – Владик махнул рукой, – все вверх тормашками. И все из-за какой-то шеи.

– Из-за какой-то?! Если бы это была твоя шея, небось не то бы запел. Моя шея не для того, чтоб по ней просто так, за здорово живешь кулаками лупили. Понял?

– Да понял я. Понял, что не видать нам катера. А я уж все придумал…

– Заладил, как патефон: придумал, придумал… Тоже мне мудрец. Будет у нас катер.

Я не я буду.

– Где ж ты его возьмешь? – усомнился Владька.

– Если я сказал будет, значит, будет. У меня план есть. Я уж давно придумал. Только Демьяныча не хотел подводить. А теперь раз он так, и я так. Пусть попрыгает. Вот уж попрыгает. Татуировка, говорит. Уши крутит. Теперь сам покрутится. – Жорка искоса взглянул на Владика. – Решено! Пошли, я тебе покажу, как Демьяныч пиво пьет.

– При чем здесь пиво? – удивился Владик.

– При том. Говорю: план есть. А пиво он всегда после обеда пьет. На канале Грибоедова. В ларечке. Пошли.

Каждому просто необходимо было видеть, как Демьяныч пьет пиво – никак нельзя пропускать такое в жизни.

Это что-то вроде священного обряда. Этакий языческий ритуал, где каждый жест, каждое движение отработано веками и ничего нельзя менять.

Демьяныч и пиво! О, это запросто можно было в кино показывать. В хронике.

Он брал здоровенную граненую кружку с пышной шапкой пены, благоговейно дул на нее – шапка сдвигалась набекрень, потом вынимал из кармана кителя спичечный коробок с солью и густо посыпал ею толстый стеклянный край. А тогда уже, зажмурив блаженно глаза, опускал в кружку вислые усы, и, как насос, мгновенно высасывал ее до дна.

Хорошо зная своего постоянного клиента, продавец заранее ставил на мокрый цинковый прилавок еще две кружки, и Демьяныч, переведя дух, так же лихо расправлялся и с теми. Выдует и идет как ни в чем не бывало к своему катеру, даже не пошатнется.

А катер стоит себе, подрагивает заведенным мотором, дожидается Демьяныча.

Жорка и Владька все рассчитали. Сколько времени Демьяныч идет до ларька, сколько пьет, сколько стоит, улыбается.

Получалось, что вполне можно успеть – пока он там наливается – на малом ходу, чтоб мотор громко не тарахтел, выскочить из канала Грибоедова в Мойку.

А там ищи-свищи: полный ход – педаль от себя, крутой разворот в Лебяжью канавку и через две минуты ты на Неве.

Главное, в Мойку незаметно проскочить, а там уж Демьяныч ничего не увидит. Сквозь дома он глядеть не может – не рентген.

– Понял? – спросил Жорка. – Только надо быстро. Раз-раз. И готово. Как только он в пивнуху зайдет, я сразу за руль, а ты цепь развяжешь и прыгай ко мне. Только оттолкнуть катер не забудь. Да посильнее. Понял?

– Да понял я, чего ты заладил? – буркнул Владька. – Только вдруг он вернется? Может, подождать, пока пить начнет?

– Нет, тогда не успеем. Заметит. Такой шум подымет, что ой-е-ей. Ты ж его знаешь. Полгорода сбежится. Голосище-то у него как сирена.

– А когда Тамико в больницу кладут?

– Ты же слыхал: через три дня. Значит, уже два осталось.

– Да, ты голова, Жорка. Ничего не скажешь. Только, может быть, все-гаки подождать, пока он первую кружку начнет, – сомневался Владик, – а то мы в катер, а он возьмет и выйдет.

– Как же, держи карман! Не знаешь ты Демьяныча. Так он тебе и выйдет. Если уж он туда зашел, то пока норму не прикончит, его оттуда палкой не выгонишь. А вообще-то ты не думай, – спохватился Жорка. – Он мужик непьющий. Водку – ни-ни. Только пиво любит.

– Ну, гляди. Гебе лучше знать. Это твой отчим, не мой. Значит, завтра?

– Нет, Владька, я думаю, лучше послезавтра. Завтра Димке расскажем и Тамико предупредим.

Тайны мадридского двора

– Ай да вы! Ударники – и только! Снимаю шляпу, – сказал Олег Баранов, – за три дня привести в порядок гичку – это, знаете ли, рекорд!

Он стоял на одном колене в юрком каноэ, и, балансируя, держал речь:

– Итак, завтра спуск лайнера на воду. Прошу почтеннейшую публику прибыть во фраках. Дамам обязателен вечерний туалет. И брильянты.

Он галантно поклонился Тамико, и каноэ тотчас тоже наклонилось, чуть не черпнув бортом.

Олег смешно дернулся и застыл в неудобной позе.

Тамико засмеялась. Эти каноэ вечно выкидывают всякие штучки. Они как дикие мустанги: чуть седок, то бишь гребец, зазевается – бултых! И только круги по воде. Да на берегу злорадный хохот.

На что уж Олег – опытный человек, а и тот совершил уже сегодня омовение. Из-за какой-то девчонки-байдарочницы с круглыми как пуговицы перепуганными глазами.

Она неслась наискосок по реке, целилась острым носом своей байдарки прямо в борт каноэ и, видно, никак не могла свернуть. Оттого и глаза у нее были такие перепуганные – аж белые.

Олег заметил опасность в последнюю минуту, но успел – непонятно как – увернуться. А когда опасность миновала, он в ярости обернулся, чтоб сказать этой безрукой пару ласковых слов. Тут-то каноэ и подстерегло его.

Один миг и – буль! – каноэ плавает вверх дном, Олег охлаждает свой гнев в большой Невке, а девица удирает на своей злополучной байдарке – только острые лопатки часто-часто шмыгают под синей футболкой. Вот уж точно – удирала она во все лопатки.

А на бону заливались зрители. И Тамико тоже заливалась.

Потому Олег так испуганно и дернулся. Не хотелось ему еще раз купаться.

– Все ясно, уважаемые? – переспросил Олег.

– Придется отложить, – важно ответил Жорка, – у почтеннейшей публики завтра важные дела. Она прибыть не сможет.

– Какие такие неотложные? – спросил Олег. – А у тебя, Тамико, тоже дела? Может быть, мы без этих зазнаек спустим корабль?

– Я с удовольствием. У меня дел нет. Конечно, спустим.

– Нет, – вмешался Жорка, – она не сможет. Она будет занята.

Тамико изумленно обернулась.

– Что ты говоришь, Жорик? Чем я буду занята?

– Будешь, будешь. Мы лучше знаем, – нахально заявил Владька.

А Димка стоял в сторонке и утвердительно кивал.

Лица у всех троих были такие торжественные и серьезные, что Олег только головой покрутил.

– Э, да тут, я вижу, целый заговор. Тайны мадридского двора. А ну-ка выкладывайте.

– Пока не можем, – твердо сказал Жорка, – пока это тайна.

– Та-айна, – протянула Тамико и сразу насторожилась: ушки на макушке, – так вот отчего вы все утро шепчетесь…

В глазах у нее загорелись синие огоньки любопытства.

– Мальчики! Жорик, Димочка, Владик, – вкрадчиво запела она. – Расскажите мне, пожалуйста! Миленькие! Ну расскажите, а? Я никому-никому не скажу! Ни полсловечка!

Она крепко прижала ладони к груди и так уж глядела на них, что мальчишки заколебались, переглянулись.

– Нет, – непреклонно сказал Жорка. – Завтра. Пока нельзя. Узнаешь завтра. Ровно в половине первого. Димка будет ждать тебя здесь, на пирсе. Гляди не опаздывай, а то все сорвется.

– За-автра… Как же я спать сегодня буду? У меня никогда еще не было тайны, а ты говоришь – завтра.

Мальчишки сделали вид, будто не слышат. Димка сурово сказал:

– Только чтоб пришла точно. Как штык. А то я знаю вас – девчонок.

– Я сюда сразу после завтрака приду. Можно мне после завтрака, Олег?

– Можно, – мрачно отозвался Олег, – тайны у них. Секреты. А мне, значит, нельзя, да?

– Ты на нас не обижайся, Олег. Мы не хотим тебя втягивать в эту историю. Потому что ты взрослый. И тебе может здорово нагореть, – сказал Жорка.

– Вот оно что, – протянул Олег.

И ему стало грустно оттого, что с каждым годом все меньше остается у человека тайн, оттого, что он для этих мальчишек уже взрослый – человек другой породы.

– Ну ладно, заговорщики, не хотите говорить – не надо. Только не делайте глупостей, хоть изредка шевелите извилинами. И если попадетесь, бегите ко мне. Может, помогу чем… Привет.

Он оттолкнулся веслом от бона и быстро заскользил по упругой гладкой воде.

Заруби себе на носу

Сердце колотилось высоко-высоко – у самого горла. Бух-бух! Бух-бух! Вот-вот выпрыгнет.

Жорка никогда не чувствовал, как у него бьется сердце. А тут…

Ему казалось, что на этот стук оборачиваются прохожие.

Он поглядел на Владьку. Губы у Владьки были сжаты в прямую тонкую ниточку, лицо заострилось, а глаза-то, глаза! Будто он прицеливается.

Ничего не скажешь – решительное у Владьки лицо.

«Интересно, боится он или нет? – подумал Жорка. – Наверное, боится. Я-то боюсь. А чем я его хуже? Только он ни за что не скажет. И я не скажу. Никому».

А Демьяныч все возился в катере. Что-то он там передвигал. Гремел пустой канистрой из-под бензина, вытирал ветошью руки.

– Чего он там возится, – недовольно прошептал Владька.

– Не знает, что мы спешим. А то бы поторопился, – усмехнулся Жорка.

Демьяныч вдруг резко разогнулся, обвел настороженными глазами улицу, задержав взгляд на углу дома, за которым поспешно спрятались Жорка и Владик. Будто чувствовал что-то. Потом он снова нагнулся.

Ожидание становилось невыносимым.

Жорка нетерпеливо пританцовывал на месте.

– Только бы мотор не выключил, только бы не заглушил, – бормотал он.

– Не заглушит, не заглушит, – заклинал Владька.

Наконец Демьяныч вылез на гранитный спуск, небрежно накинул цепь на крюк и медленно стал подниматься по ступенькам.

У входа в пивную он еще раз оглядел улицу и скрылся.

Дверь гулко захлопнулась за ним.

Мальчишки переглянулись. Они ждали этого. Давно уже ждали, и все равно решительный миг пришел как-то неожиданно.

– Давай, – выдохнул Жорка и длинными прыжками понесся к спуску.

Он с разгону сиганул в катер и сразу же услыхал грохот цепи о дно.

Звук был так оглушителен, что Жорка втянул голову в плечи и замер.

Он ждал окрика. Ну же! Скорее! Не томи! Не мог Демьяныч не услышать этого грохота. Просто невозможно не услышать.

– Ну, что же ты? Обалдел, да?! – прошипел Владька, и Жорка, стряхнув оцепенение, увидел: катер покачивается на середине канала.

«Теперь спокойно! Спокойно! Только не волноваться!» – пронеслось в голове.

Жорка мягко подал реверс вперед и осторожно нажал на педаль.

Катер дрогнул, ожил и двинулся вперед. Мотор работал почти бесшумно. Гораздо тише, чем Жоркино сердце.

Нога медленно-медленно выжимала газ, будто она была самостоятельным существом – Жорка сам по себе, нога сама по себе.

Потому что все до предела напряженное Жоркино тело кричало, требовало немедленно двинуть педаль до отказа, рвануться вместе с катером сквозь упругий ветер, убраться подальше, скрыться, исчезнуть!

Руки вцепились в руль так, что пальцы побелели.

А нога, умная нога, хорошая, хладнокровная нога бесстрастно сдерживала это желание, не давала взбеситься, зареветь затаившемуся до времени мотору.

Она укрощала его, и мотор мягко дышал, плавно толкая катер вперед.

– Так-так-так! Так-так-так! – мурлыкал мотор.

Владик уважительно покосился на Жорку.

«Вот черт, спокойный! Как он только удерживается?»

Вот, наконец, и Мойка. Легкий мостик надвинулся тенью. Поворот… секунда… еще… еще… и катер, присев, рванулся вперед так, что Владьку швырнуло на спинку сиденья, прижало к ней, как космонавта во время перегрузок.

А катер, с ревом пролетев по сонной ленивой воде Мойки до следующего поворота, резко погасил скорость, юркнул в прямую, как струна, Лебяжью канавку и жадно устремился к простору Невы.

Владька перекинул ногу на ногу и небрежно поглядывал на любопытных, глазеющих на них из Летнего сада.

Он как-то мгновенно успокоился и весь раздулся от важности. Небось любой из этих зевак не отказался бы поменяться с ним местами.

А Жорке было не до зрителей. Нева надвигалась полукруглым глазом из-за пролета гранитного мостика.

Жорка снова притормозил, и на малой скорости катер, наконец, выбрался на широкую выпуклую гладь.

Нева была пустынна. Только вдалеке, у Литейного моста пыхтел неугомонный закопченный трудяга-буксир.

Катер описал плавную дугу и скользнул мимо «Авроры» в Большую Невку. На секунду небо закрыл мост, совсем рядом мелькнули замшелые быки – приземистые, темные, могучие. Пахнуло сыростью.

И снова мальчишки окунулись в яркий слепящий день. Помчались навстречу расплавленному горячему солнцу.

Жорку все еще колотила нервная дрожь. Ом сидел, неловко согнувшись, напряженно глядя вперед.

«Оно, конечно, хорошо, что все так ловко вышло, но теперь за катер отвечаю я. Только я, – подумал он. – А Владька-то – ишь надулся, как индюк. Показуху выдает. Интересно, что сейчас Демьяныч делает?»

Жорка представил себе, как суровый Демьяныч нелепо бегает по набережной, спрашивает у прохожих про катер, а те ухмыляются.

Он представил себе его удивленные растерянные глаза, как он прикуривает дрожащими руками, а спички ломаются и выскальзывают из неверных пальцев.

Жорка даже головой затряс – лучше уж не думать об этом.

– Давай-ка, Жорка, поднажми, – командирским строгим голосом приказал Владька.

– И так быстро идем, куда еще!

– А я говорю, нажми! Плетешься, как черепаха!

– Чего-о? – возмутился Жорка. – Заруби себе на носу – никаких фокусов! Катер тебе не игрушечка. Понял? И про всякие глупости забудь.

Владька ошеломленно заморгал. Он никогда еще не слышал, чтобы Жорка говорил таким голосом. И лица у него такого никогда не видел – серьезного и твердого.

Он хотел усмехнуться, сказать что-нибудь ехидное, но неожиданно для самого себя пробормотал:

– Ладно, чего там. Я ж понимаю.

– Ну и молодец, – железным голосом ответил Жорка.