Текст книги "Трава пахнет солнцем"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Илья Львович Дворкин
Трава пахнет солнцем

Про Каменный остров

Летом Каменный остров удивительное место.

Только что вокруг тебя трезвонили трамваи, сновали автобусы, грузовики, подмигивали разноглазые светофоры – в общем, все было нормально – город как город.

А потом сворачиваешь с Кировского проспекта, проходишь сотню шагов и вдруг оказываешься в лесу. В таком странном заколдованном лесу с резными теремками в зеленой тишине.

И будто нет рядом громадного города, а есть только непролазная зелень кустов и деревья с черными коваными стволами да тихие, подернутые ряской протоки и легкие мостики со сквозными перилами.

В протоках застыли привязанные к оранжевым буйкам лодки.

А потом выходишь на прямую, как стрела, аллею, и там впереди покалывает глаза острыми солнечными бликами широкая гладь Большой Невки.

И несутся по ней стремительные, как торпеды, академические лодки, суетятся байдарки, балансируют, стоя на колене, загорелые парни в хлипких кано́э.

А вокруг тишина, только плещет вода да шелестят листья.

Вот он какой, Каменный остров.

Каменный остров летом – это то что надо. Это любимое место Жорки и Владика.

Ездят они сюда почти каждый день. Далековато, правда. С Конюшенной площади.

Но это только кажется, что далеко. Через Марсово поле – раз – и на площадь Суворова, а там садись на автобус и через пятнадцать минут на Каменном.

В хорошем месте живут Жорка и Владик. Их район самый лучший. Тут тебе и Летний сад, и Михайловский, и Нева рядом и вообще – везде достопримечательности, прямо как на открытке.

А уж киносъемок разных они насмотрелись – во! До отвала. Просто удивительно – как только снимают фильм о Ленинграде, так обязательно в нем есть Жоркин и Владькин дом и мостик через Мойку. Они и сами не раз снимались. В массовках, конечно. У них есть один приятель-киношник дядя Арон – оператор. Он длинный такой, в кожаной куртке и квадратных очках. Совсем уже взрослый, даже виски седые, а все равно – приятель. Потому что не задается и веселый. Только он не над другими людьми смеется, а над собой. Подшучивает все время: какой он длинный, да какой неловкий, да будто бы у него по два колена на каждой ноге. Замечательный человек. Он обещал Владика с Жоркой в киноэкспедицию взять, когда подрастут немного. Куда-нибудь на Памир или на Курильские острова. Только он что-то пропал, давно его не видно. Где-нибудь снимает. Хроники везде полно. Только успевай снимать. Но он все равно появится. Куда ему деваться? В таком уж месте живут Жорка с Владиком, ни один киношник не пройдет равнодушно.

А Каменный остров, что ж – пятнадцать минут и там.

Все люди разные

Жорка и Владик не только живут в одном доме, но и учатся в одном классе и даже сидят рядом – за одной партой. Они друзья.

Владик вообще-то засоня – Жорка его всегда будит. Забегает за ним по утрам. Владькина мама смеется:

– Владик, – кричит, – твой будильник притикал, пора вставать.

Жорка тычет кулаком в теплый Владькин бок и стаскивает с него одеяло. А потом они бегут в школу.

У них хорошая школа – старинная. Там еще гимназия раньше была. В далекие времена – до революции. Ее всякие известные люди кончали, портреты в зале висят. Бородатые все такие, важные. Даже не верится, что они тоже ездили на животе по перилам.

В такой школе и учиться интересно.

Только каникулы все равно лучше. Это вы можете спросить у кого угодно. Каждый скажет: лучше.

Дружат Жорка и Владик давно и бурно. С драками, ссорами, примирениями и снова с драками.

Потому что они немножко разные. Вообще-то все люди разные. Ходят по улицам толпами, и каждый, наверное, считает, что он самый главный человек на земле, а все другие вокруг него вертятся. И у каждого своя жизнь и свои привычки, и каждый что-то любит, а чего-то терпеть не может. И для этих людей Жорки с Владькой просто нет, потому что они про них не знают. Это те, которые в одном городе живут, на улицах встречаются, а сколько таких, которых и не увидишь никогда. Японцы или там австралийцы. А ведь они есть. И каждый что-то делает, о чем-то мечтает. Жуть!

А если подумать, то это здорово! Вон нас сколько. И для какого-нибудь марсианина все – одно племя, вроде родственников. А уж те, что знакомы или даже дружат, так и совсем не придумать кто – будто одно существо. Это, конечно, со стороны, с Марса или там с Веги какой-нибудь.

У Жорки дух захватывало от таких мыслей. И что интересно – мысли эти приходили всегда одинаково, он даже специально мог их вызвать – для этого надо было лечь на траву и долго-долго глядеть в небо. Сначала немного кружилась голова, потом непостижимая мысль о том, что этой высоте, этому пространству нет конца, наваливалась на него, и тогда Жорка просто растворялся, исчезал – как дымок, как пар. И становилось хорошо и покойно. И приходили огромные мысли, которые в обычном состоянии он бы не мог уместить в себе.

А так, не со стороны, Жорка черный, как жук, а Владька белобрысый. Жорка будет моряком, а Владька знаменитым музыкантом.

Владька может схитрить: начнут марками или спичечными этикетками меняться, он возьмет и надует, а потом еще и расскажет кому-нибудь, – Сашке из двенадцатой квартиры, например, – как он ловко Жорку обставил.

Вот вам и пожалуйста – опять ссора. А то и драка.

Папа у Владика музыкант, и сам он учится играть на скрипке. У него абсолютный слух и пальцы гнутся во все стороны.

А у Жорки отца нет, у него отчим Демьяныч, моторист-водитель спасательного катера. И пальцы у Жорки гнутся только в одну сторону. Они у него сожжены кислотой и припоем. Жорка собирает такой маленький радиопередатчик, чтобы можно было на уроках подсказывать.

Только пока не очень получается. То ли схема неверная, то ли Жорка что-то напутал – еще неясно.

Но он разберется. Как учиться начнут, так и разберется. Чего сейчас разбираться – уроков-то отвечать не надо: каникулы.

Рыцари и принцесса

Есть на Каменном острове у друзей одно местечко, недалеко от оранжереи. На берегу тихого, даже не просто тихого, а какого-то затаенно-притихшего канальчика стоит дом, похожий на замок.

Дом этот с острой черепичной крышей и узкими окнами-бойницами.

Сложен из грубого необработанного камня и тоже такой – притаившийся.

А напротив, на другом берегу канала, в непролазных кустах сирени солнечная полянка-лысинка. На полянке скамейка.

Вот это и есть любимое место Жорки и Владика.

В этот раз скамейка была рыцарским конем, даже двумя, – на одном ведь далеко не ускачешь, а дом – мрачной крепостью, откуда сыпались стрелы и дротики.

Но Жорке и Владику было наплевать на стрелы и дротики – ведь на них блестящие кольчуги и панцири. Стрелы отскакивала от них и дрожа оперением втыкались в землю.

В замке уродливый старый и лысый колдун держал в плену тоненькую принцессу.

Она глядела из маленького окошка на двух рыцарей, прижимала ко рту кулачки и боялась за друзей и восхищалась ими.

А косточки на ее кулачках были совсем белые от страха и напряжения.

Рыцарь Жорка и рыцарь Владик загорелые и сильные ребята. Они похожи на парней из лодки-восьмерки общества «Спартак». Улыбнутся – зубы так и сияют. А плечи – во! Косая сажень. И латы зеркальные, как никелированный чайник.

Вот принцесса показалась на балконе.

– Прыгай, – крикнул ей Владик, – прыгай! Мы тебя поймаем и спасем.

Но принцесса мялась и ежилась.

– Эх ты, трусиха, липовая принцесса! Таких принцесс не бывает! – заорал Жорка.

Принцесса показала ему язык и, дернув жидкими косичками, скрылась, а вместо нее на балконе появился в полосатой пижаме ее лысый папочка.

– Вы что ж это тут хулиганничаете? – сдобным голосом спросил он.

Рыцари гордо и презрительно окинули его взглядом и с достоинством удалились.

Гребная база «Спартак»

После такой обидной, неудачной попытки спасти принцессу, эту кривляку и папенькину дочку, Жорка и Владик долго не приходили на свое любимое место. Всякая охота пропала.

Последнее время они околачивались на гребной базе «Спартака». Помогали выносить байдарки, вертелись там у всех под ногами.

Они с завистью глядели на рослых парней, несущихся в академических лодках, и взахлеб мечтали о том времени, когда сами сядут в такую лодку. Это им твердо обещал сам Олег Баранов, тренер.

Он им даже разрешил грести на тренировочном бону.

Это такой деревянный пирс с веслами и настоящими сиденьями на колесиках. Одно только плохо: гребешь-гребешь, а все на одном месте.

Но если закрыть глаза… если плотно-плотно закрыть глаза… о, тогда запросто можно представить, что летишь стрелой к финишу.

Жорка со свистом выталкивает сквозь сжатые зубы горячий воздух. Глаза у него закрыты, голова низко опущена – подбородок упирается в грудь.

Он равномерно, как машина, работает гибкими ясеневыми веслами.

Длинные гребки рвут воду, мощно толкают вперед легкую лодку.

Упругий ветер облепляет плечи тельняшкой, водит прохладным пальцем по ложбинке на шее.

Гребок, еще гребок!

«Еще немножко… Еще секундочку… Сейчас я вам покажу… Сейчас, – шепчет он, оттягивая сладкий и неизбежный миг победы, – пора!»

Р-раз! Р-раз! Весла пенят, буравят воду с неслыханной силой и частотой. Спурт! Последний финишный рывок. Трещат от напряжения плечи, горячий пот течет по окаменевшей шее.

А-а-ах! Протяжно взрываются, плещутся криком берега.

Позади полосатые буйки – створ финиша. Первый!

Жорка старается не улыбаться, хоть счастье распирает его. Кажется, оттолкнись он сейчас ногой – и полетит в синее небо, к солнцу, как воздушный шарик – легкий и звонкий.

Но он сдерживается. Он – чемпион. Он суровый, мужественный победитель.

Жорка с достоинством поворачивается к Владику.

А Владька сидит, с блаженной улыбкой закрыв глаза.

Вот он медленно поднял руки, потряс сжатыми ладонями и раскланялся направо и налево.

Владька в это мгновение далеко, он идет по белому бесконечному помосту, и на шее у него большая сияющая медаль.

А вокруг народищу! Тьма. И все кричат. И хлопают в ладоши. Он раскланивается и ослепительно улыбается. Как в кино.

Привет! Привет! – поднимает он над головой руки, утомленный славой и всеобщим восхищением.

– Ты чего это? С ума сошел? – говорит Жорка.

– А? – Владька очнулся, увидел удивленное Жоркино лицо и сизую рябь на воде и щелястый неуклюжий бон.

– Ты чего руки поднимаешь?

– Руки? Да так… от весел, понимаешь, затекли.

– А улыбаешься чего?

– Чего, чего? Что уж, мне улыбнуться нельзя?

– Да я так. Пожалуйста, улыбайся сколько хочешь, – сказал Жорка и подозрительно поглядел на друга.

Мальчишки встали. Усталые от счастливого волнения, медленно пошли по пирсу к выходу. И ласково гладили на ходу полированные, пропитанные солнечным теплом бока лодок.

Жорка и Владик и не знали раньше, что обыкновенная олифа, лак и сухое дерево могут пахнуть так тревожно и волнующе – соревнованиями, скоростью, победой.

Тамико́

В тот день мальчишки не пошли на базу. Их снова потянуло на заветную полянку.

Теперь они были индейцами. Индейцы ходят бесшумно. Индейцы не оставляют следов.

Впереди за сиренью притаился военный лагерь гуронов – кровожадных и коварных врагов.

Жорка и Владик разведчики. Они могикане. Самые последние. Уже после тех. Тут чуть зазеваешься, и острый томогавк сделает свое черное дело. Запросто можно без скальпа остаться.

Поэтому они ползли по ровно подстриженному газону бесшумно и осторожно. Лица их были суровы.

Ветки сирени цепко хватали за штаны и рубашки, но могикане терпели.

Скамейка появилась неожиданно. Снизу с земли Жорка и Владик увидели две тоненькие ноги в бежевых сандалиях и переглянулись. Это еще что? Кто-то нахально сидел на их скамейке.

Жорка приложил палец к губам и медленно поднялся. Встал и Владик.

Над высокой спинкой скамьи виднелась черная маленькая голова с неправдоподобно толстенной косой.

Мальчишки бесшумно подошли сбоку и увидели худенькую очень смуглую девочку с альбомом на коленях.

Девочка рисовала.

Жорка и Владик осторожно, по-индейски ступая, подошли сзади, остановились за ее спиной и, вытянув шеи, заглянули в альбом.

За узким белым катером в туче брызг стремительно и смело летел по яростно-синему морю человек. Он летел вперед сквозь крутые волны, буйный и веселый. Он рвался с бумаги. А море было совсем настоящее.

Жорка услышал раскатистый рокот, жадно раздул ноздри и вдруг всей грудью вдохнул терпко-соленый морской ветер. Ему даже показалось, что на лицо упало несколько брызг. Просто чертовщина какая-то!

– Вот это да! – прошептал Владик.

– Это ты нарисовала? – задал глупый вопрос Жорка и еще больше смутился – будто сам не видел.

– Я, – сказала девочка.

В глазах ее запрыгали смешинки. И Жорка неожиданно разозлился.

– А ну-ка, дай сюда альбом, – потребовал он.

Девочка медленно повернула голову и спокойно оглядела мальчишек большущими темными глазами.

– Здравствуйте, – сказала она каким-то нездешним гортанным голосом, – гамарджоба [1]1
  Гамарджоба (груз.) – грузинское приветствие.


[Закрыть].

– Ты кто? – спросил Жорка и смутился.

Очень уж спокойно и странно глядела на них эта девочка. Она разглядывала их, и Жорке показалось, что она все про них знает.

– Я Тамико́, – сказала девочка.

– Тамико! – восхитился Владик. Необычное имя очень подходило девочке. Как же иначе? Тамико!

– На. Только не размажь. Краски еще сырые.

Жорка взял альбом, помахал им, подождал, пока краски просохнут, и стал листать. И злость его сразу прошла.

Что это был за альбом! На всех страницах плескалось море и жили корабли – фантастические морские скороходы.

Особенно один был хорош. У Жорки дыхание перехватило, когда он его увидел.

Длинный, с низкими бортами и откинутой назад широкой трубой, он стлался по гладкой зеленой воде. На двух косо поставленных мачтах трепетали узкие флаги – гюйсы. И эти рвущиеся по ветру флаги, и крутой бурун за кормой, и весь корабль – подбористый, ладный, все говорило о мощи и неслыханной скорости.

– Ух ты! – выдохнул Жорка.

Он снова взглянул на девочку. Ничего особенного: девчонка как девчонка, еще и поплоше многих – худущая, как спичка. Только смуглая, да косища у нее, да глаза вот… Глаза удивительные. Какие-то очень серьезные и грустные. И огромные – в пол-лица. А может быть, так только кажется, потому что лицо очень маленькое.

– Ты это сама… все сама видела? – спросил Жорка.

– Что это?

Тамико улыбнулась. Она явно забавлялась Жоркиным растерянным видом.

Жорка упрямо, как бычок, наклонил голову.

– Ну, в альбоме… Море. Корабли все эти. Ты на них плавала?

Сказал и сам испугался: так вдруг изменилось лицо девочки.

Она нахмурилась, губы у нее задрожали.

– Ты чего?

– Ничего, – ответила девочка и опустила голову. – Не видела я их. Море видела. А корабли нет. Я их сама придумала.

– А-а-а, – разочарованно протянул Жорка, – придумала. Вот бы такие на самом деле где-нибудь плавали! Уж я бы обязательно их разыскал. Я моряком буду, – доверительно сообщил он.

– А я музыкантом, – сказал Владик. – Слушай, а ты…

И вдруг Тамико заплакала.

Жорка и Владик ошеломленно переглянулись. Это было очень странно. Вдруг ни с того ни с сего человек плачет. Да еще так горько. Просто ревмя ревет. Жорка осторожно положил альбом на скамейку, хотел что-то сказать, но тут произошло нечто совсем уж неожиданное.

Откуда-то сбоку появилась молодая женщина в ярко-желтой кофте. Она метнулась мимо мальчишек к Тамико, обняла ее и что-то быстро-быстро заговорила на непонятном языке.

Тамико молча затрясла головой, а женщина взглянула на мальчишек и тихо сказала:

– Уходите, уходите. За что вы ее обидели? Ну за что?

– Мы?! – изумился Жорка. – Мы ее не обижали!

Мальчишки попятились в кусты, напуганные и удивленные.

Тамико подняла заплаканное лицо, что-то сказала женщине, потом повернулась к ребятам.

– Я просто так. Просто так. Не обижайтесь на маму. Приходите завтра. Приходите.

Жорка и Владик выбрались из сирени, молча пробежали по Березовой аллее и остановились только у дуба Петра I.

Потом Владик перевел дух, покрутил пальцем у виска и сказал:

– Сумасшедшие какие-то. Обе они сумасшедшие.

– Нет, – задумчиво отозвался Жорка, – тут что-то не так. Что-то тут есть такое, – он прищелкнул пальцами.

– Какое такое?! – разозлился Владик. – Никакого такого, просто все девчонки ревы, а эта особенно.

– Нет, тут есть какая-то тайна, – упрямо сказал Жорка.

На катере

Демьяныч уже отвязывал цепь, когда на набережной появились мальчишки.

Катер стоял на Мойке около их дома, видно, Демьяныч приезжал обедать.

– Погоди, Демьяныч, постой! – заорал Жорка, – ты куда?

– А-а, это вы, обормоты! Все носитесь, обувку рвете, бездельники. Ты, Жорка, опять сегодня зубы не почистил? Мамка жаловалась. Ох, возьмусь я за тебя, ох, возьмусь, – проворчал Демьяныч.

– Я почищу. Чего им сделается, – торопливо сказал Жорка, – ты куда сейчас пойдешь?

– К Невской Лавре сгонять надо, краску строителям отвезти.

– Возьми нас с собой, а? Возьми, Демьяныч.

– Возьми, возьми… Сечь вас надо, а не на катере катать, – Демьяныч отвернулся, тщательно отер ветошью руки, – ладно, садитесь. Только ноги как следует вытрите, – сказал он.

Мальчишки радостно завизжали, прыгнули в катер и уселись на кожаном сиденье.

Сиденье было горячее, накаленное июльским жарким солнцем.

Солнце было всюду. Оно плавилось в мутной желтоватой воде, сияло на ярко надраенной медяшке, обливало голову и плечи золотой горячей волной.

Хорошо, когда солнце!

Катер летел, разводя пенные усы, мимо Летнего сада. Потом он скользнул в Фонтанку, разогнался, нырнул на мгновение под прохладный гулкий мост и выскочил в Неву.

Ну до чего же это здорово – нестись по летней Неве на быстроходном катере, обгонять неуклюжие прогулочные лодки, срезать носы у пыхтящих работяг-буксиров, волочащих за собой бесконечные пахнущие горячей смолой плоты; нырять под выгнутые спины мостов, басовито грохочущие под колесами трамваев, и орать во все горло песню. Или просто так орать. Потому что солнце, потому что скорость, потому что ветер.

А он, ветер, забирается под рубашку, упруго надувает ее сзади, как парус, холодит спину и выдавливает из глаз веселые слезы.

– Ну, чего орете, обормоты, – ворчал Демьяныч, а сам улыбался, и Жорке с Владиком казалось, что он и сам не прочь поорать вместе с ними.

Катер высоко задрал нос, о днище дробно забухали волны.

Казалось, что ты и катер – одно существо, сильное и стремительное.

Мускулы напряглись сами собой – дрожь катера передавалась мальчишкам.

– Демьяныч, дай порулить, а? Дай, Демьяныч! Немножечко, – попросил Жорка.

– Еще чего, – сказал Демьяныч, а сам сбросил скорость.

Катер опустил нос, принял нормальное положение, и встречное течение быстро погасило его бег.

– Ну-ка, – сказал Демьяныч и пересел, – только полегонечку.

Педаль торчит из днища внизу. А справа – ручка. Реверс. Реверс от себя, ногой на педаль – катер идет вперед. Реверс на себя, ногой на педаль – катер идет назад. И еще баранка, обыкновенная, как в автомобиле.

Ты ее крутишь, а за кормой поворачивается перо руля. Вот и все управление. Просто и удобно.

Жорка сел на место Демьяныча, нажал педаль. Катер резко прыгнул вперед – дал козла.

Жорка виновато взглянул на Демьяныча и Владьку, даже руль отпустил. Но Демьяныч добродушно ухмыльнулся, и Жорка снова вцепился в баранку. Сегодня он был добрый, Демьяныч. После обеда, наверное.

Жорка вел в атаку торпедный катер. Впереди враг. Вражеский линкор. Или авианосец.

Вперед! Жорка пригнул голову, спрятался за ветровое стекло. Враг все ближе и ближе. Рвутся снаряды, секут воду пулеметные очереди. Врага надо обмануть: резкий поворот вправо, влево. Катер летит зигзагами. Ага! Мимо! Попробуй попасть!

Аппараты к бою! Торпеды… товсь! Залп!

– Ты чего хулиганишь? – рявкнул Демьяныч, – в баржу врезаться хочешь? А ну-ка, лезь назад.

Жорка опомнился. Линкор – старая баржа, стоящая на якоре – остался позади. Жорка оглянулся, увидел разгневанного Демьяныча, обиженное лицо Владьки и покраснел.

«Ну вот, теперь Владьке не даст порулить. Ни за что не даст», – покаянно подумал он, но на всякий случай заканючил жалобным хитрым голоском:

– Демьяныч, а Владику? Дай ему тоже. Он осторожно будет. Осторожненько. Он не то что я. Он не такой.

Но Демьяныч был непреклонен.

– Знаю я вас, – сказал он, – и тебя, и твоего Владика. Вам бы только хулиганить. Катер – это не игрушка, не для того он мне даден, чтоб сопляки им баловались.

И Демьяныч сам сел за руль.

Димка

На левом берегу у Лавры и на правом у Заневского проспекта гудят подъемные краны, полыхают голубые вспышки электросварки, ревут самосвалы.

Посреди Невы с тяжким грохотом забивают сваи, ухают стальные многотонные бабы, пронзительно визжат лебедки.

Через Неву строят новый мост.

Город растет. Появляются, как грибы после дождя, новые улицы, новые районы.

И тесно самосвалам – могучим МАЗам, ЯЗам, и тесно автобусам, тесно троллейбусам. Даже каким-нибудь «Запорожцам», похожим на пластмассовые мыльницы, и то тесно на старых мостах.

Потому и строят новый – прямо из центра города к Охтинскому химкомбинату, в район фабрик и заводов, на Выборгскую сторону.

Димкин папа работает механиком в мостоотряде. И сколько помнит себя Димка – они строят мосты.

Правда, строит не сам Димка, а мостоотряд, но в мостоотряде все знают Димку и он всех знает. Он здесь свой человек. И уж в том, как строить мосты, разбирается не меньше любого другого.

Он и родился-то на стройке, на Днепре. А потом сколько он их повидал, мостов! И на Северном Донце, и в Карпатах через Буг, и в Белоруссии через реку Птичь, и самый последний в Архангельске через Северную Двину. А теперь вот в Ленинграде, через Неву.

Димка – кочевник. Он кочует с мостоотрядом. Как древний скиф. Или как недревний цыган. Это отец так говорит. Мы, говорит, с тобой, Димка, цыгане. Только вместо коня у нас ГАЗик.

А Димке что, ему ГАЗик милее любой лошади.

Здесь, в Ленинграде, Димка с самого начала. Когда ничего и в помине не было. Только Нева да два берега. Ну и еще почти полтысячи мостов. Только это какие мосты? Это уже построенные мосты. Зато новый, Димкин, будет самый большой в Ленинграде.

Сейчас-то что! Уже и пандусы готовы, и сваи для быков, и два пролета сваренных лежат на обоих берегах. Скоро их устанавливать начнут. Вот будет горячка!

Димка шел по территории стройки, шел у самой кромки воды, перепрыгивал через толстенные двутавровые балки, балансировал на подкрановых путях, здоровался со знакомыми.

Где-то наверху, в своей стеклянной будочке, сидел старый его приятель дядя Федя – машинист башенного крана.

Димка задрал голову, понаблюдал, как он ловко орудует решетчатой костлявой ручищей своего крана: подает монтажникам сварные конструкции.

Дядя Федя заметил его, помахал кепкой.

– Привет, Димка! Лезь ко мне, к солнышку поближе! – крикнул он.

– Его и тут хватает! – прокричал в ответ Димка, – мне некогда! Купаться иду.

– Гляди в мазут не нырни. Сразу негром станешь, – засмеялся дядя Федя.

Димка нахмурился. Ишь, смеется. Все забыть не может, как оттирал его бензином.

Весь мостоотряд тогда над Димкой потешался. Он в бак с мазутом упал. Поскользнулся и бултых!

Подумаешь! С каждым может случиться.

У него потом целый месяц кожа шелушилась.

«Шелудивый ты мой», – дразнил его отец.

Шелудивый! Технику безопасности надо было соблюдать – не оставлять бак открытым, чтоб туда люди не падали. Ничего бы и не случилось.

Правда, ходить по жиденькой дощечке над баком, врытым в землю, никто его не просил, но все равно – был бы мазут закрыт, Димка бы в него не свалился – факт. А тут еще дощечку положили. Будто нарочно, чтоб людей дразнить.

Уж Димка-то знает эту технику безопасности. Что к чему. Что можно, что нельзя.

Как-никак, двенадцать лет на стройке – не шуточки.

Димка залюбовался строгими четкими контурами готового пролета.

Пока он громоздится вдоль берега на суше, и на взгляд постороннего ничего красивого в нем нет – просто груда рыжего от ржавчины железа. Но скоро придет время, и он тяжко ляжет на бетонные опоры быков, а издали будет казаться стремительным и легким.