Текст книги "Чёртик из коробочки"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ну, это-то да. Сто пудов. Женька ведь в спецшколе для глухих и слабослышащих учится, но программа-то у них обычная, без скидок, – слышишь ты там, или нет, – а он отличник… А сочинения какие он пишет! Да вот только с ошибками, и ещё какими, у него даже комп дымится, когда он в Word’е колбасится, весь экран у монитора красный от подчёркиваний, но это ведь и ежу бритому понятно, глухой ведь Попрыгун… Ну, про то, как он рисует, я вообще молчу, хотя, может, ещё и расскажу.

– Ладно, Дим, это мы увидим, когда школа начнётся, чо щас-то…

Митька не хмыкает, головой не качает, что ясно, мол, Илья, увидим. Ну, не знаю, по ходу, отличником мне быть не светит, да и не больно-то охота, я по жизни не ботаник, но то, что я Митьку не опозорю, так это я уверен. Это же такое решение я принял, а если решение принято, тогда ведь надо до конца, как же иначе, ведь этому я у Митьки научился… ну, учусь, хочу научиться. Вот как тогда, с куревом, – решили мы с Митькой бросить вместе, бросили вместе, – и мучались вместе.

– Так, поели? Ну, тогда вы знаете, что дальше, посуда, то-сё…

И пошёл себе с кухни такой! И на телефон сразу в комнате…

Это что же мне себе ещё сломать надо, чтобы к чашкам-тарелкам этим блядским не касаться? Шею, не иначе. Вот раньше-то, до Митьки, я очень даже запросто без посуды обходился, и ничего, а то вот ещё в Японии, например. Чо-то я там не наблюдал, чтобы посуду особо мыли, одноразовое всё, даже когда дома, – ну, понятно, без гостей когда, – а не только, там, чтобы в забегаловках… Тема!

– Женя, я тебе одну штуку подарить хотел, да забываю всё…

– Да? Как же ты забываешь, я же вот не забываю, когда для тебя чего-нибудь хочу сделать…

– Ой, только вот не надо, ладно, я ж закрутился, как белка прям, да мы с Митькой ещё всё и не разобрали, как с Японии приехали…

– Так это ты мне из Японии привёз, Илья? А что? Да ведь ты подарил мне уже, и коро подарил, и альбомы, Х-О-К-У-С-А-И и У-Т-А-М-А-Р-О, – Попрыгун с видимым удовольствием показывает эти имена азбукой на пальцах. – И «Виды Ф-У-Д-З-И», и «Станции…»…

– Ну да, ну да, а вот эту штуку забыл как-то, – я останавливаю Прыгуна, а то он сейчас начнёт всё вспоминать, а посуду-то надо убирать… – Вот сейчас уберём со стола, посуду помоем, я тебе и покажу…

– Нет, Илья, зачем? Ты иди, доставай, чего ты мне хотел, я и сам посуду помою, и не разобью ничего, ты не волнуйся, а ты иди, доставай, а я помою…

Ну, собственно, что мне и требовалось. Стыдно? Ни капельки. Во-первых, – я Прыгуна люблю, а этот вот трюк с посудой и подарком, это такая… Прикол это, ясно? Ну, и вот. Да! Во-вторых. Я ж и правда, сейчас только про этот венчик вспомнил, когда про посуду и Японию думал, мелочь ведь это, а Женька до потолка прыгать будет, вот сто пудов…

Я, довольный, захожу в комнату, а там Митька одевается.

– Ил, я на пару часиков смоюсь, ладно? Тихо, тихо, надо мне. Хохол позвонил, у него Натаху в роддом увезли.

– Ух ты! Да… Класс! Да ведь только это же ты до утра теперь…

– Нет, – и я сразу Митьке верю, так он говорит, что верю. – Илья, пара часов, это на крайняк, у меня же ты с гипсом, я же Хохлу сразу сказал. Два часа, и я дома. Если от дома вы с Прыгуном хоть что-нибудь оставите, – ну, хоть руины… Вот те и ха-ха.

– Так погоди, что же дядь Саша, потом один останется?

– Хм, один, как же. Сейчас у него все наши соберутся, и Гоша, и Бэмс, и Саня-Большой, все короче, это ж такое дело, он же так этого ребёнка ждал!

– Во пьянка будет!

– Завидно?

– Ха! Завидно, скажешь тоже… Ещё как!

– Алкаша ращу. Женя! У нас Илья, – алкоголик!.. Блин, Илюшка, Попрыгун как пружина, без разбега прыгает, вот же… Ну, всё, пойду, такси внизу подожду, не скучайте тут.

Попрыгун удивлённо смотрит на меня, спрашивает, куда Митька пошёл. Я отвечаю, потом беру Женьку за плечи, усаживаю в кресло, а сам лезу в свой стол за венчиком этим чёртовым. Почему чёртовым? Да потому, что искать же его теперь три часа! Нет, ну что за сучий потрох, что же это за лажа такая тухлая, – вот ведь каждую неделю я шмон у себя в столе делаю, а один чёрт, – шмурдяк, он шмурдяк и есть, и откуда только что берётся… Ну, правильно, вот он, в самом таком месте.

– Женька, вот. Держи, только это, в коробочке он был такой, так коробочка того, она ж бумажная была, но ладно, сам-то он целый.

– А что это, Илья?

– Это такая штука… Погоди, вот тут, по-моему, ленточку вот эту бумажную надо надорвать, тогда и… Ага, точно. Короче, это чтобы чай взбивать, в Японии такой чай пьют, я тебе рассказывал, с… Жека, как П-Е-Н-А будет, я забыл… Ага, с пеной.

– Ух, ты… А какой красивый!

– Так ведь Женька! Я же потому его тебе и привёз, я ж знаю, что ты всякие такие штуки любишь, я ж сразу понял, что тебе понравится… Не знаю, по ходу, из бамбука, что ли. Как-то так вот они его делают, хитро… Да копейки! Он же одноразовый, прикинь… Да, потом выкидывают… Забыл я, Жека, как он называется…

Прыгун зачарованно рассматривает эту ерундовину, поднимает ладошку на уровень глаз, ставит на неё этот венчик, крутит его медленно, и при этом у Женьки такое лицо делается… Обожаю! Я вспоминаю, как он у нас с Митькой, когда мы из Венеции приехали, как Попрыгун форколу увидел, КАК он смотрел на неё. А мы с Митькой переглянулись, хмыкнули одинаково, и тут же подарили форколу Прыгуну, хоть она-то не ерундовина, это же самая важная часть у гондолы, без форколы та и не поплывёт ни шиша, неуправляемая гондола будет без неё, на форколу ведь весло опирается. И уж вовсе не в копейки она Митьке обошлась, ведь каждая форкола только для своей гондолы подходит, а гондол на всю Венецию, если две сотни есть, то это до хрена…

– Я, Илья, спасибо тебе скажу, конечно, но вот только почему же ты забыл-то про это? Ну как же можно, Илья? Красиво ведь как…

– Красивая штука, согласен. Хм, а интересно, почему у японцев почти всё такое, – вроде и смотреть особо не на что, а чем дольше смотришь, тем труднее оторваться?

– Да. Спасибо. Ты… Я ведь… Илья, мне же кроме мамы…

– У-у-у, начинается! Ты успокойся, Попрыгун, а я щас приду…

Я иду на кухню, особо там мне делать нечего, но пускай Попрыгун один побудет, так он успокоится быстрее. Вот Митька говорит, что эта его впечатлительность стоит больше, чем отвага многих тех, кого он знал. Если Митька так говорит, так оно и есть, он такие слова просто так не скажет. А я ещё думаю, что Прыгун ведь и потому такой с нами, что всю его недолгую жизнь, ему приходилось всё внутри прятать, и обиды, и слёзы… Блядь! Ну вот не пойму я нихуя, как вот можно такого Женьку обижать! И ещё удовольствие при этом… Я-то сам и не через такое прошёл, но это у нас в детдоме в обязаловку было, там все через это прошли, да и то, сбежал я. А вот так вот, просто-запросто, потому что тебе в кайф глухого пацана до слёз довести, просто потому, что он глухой… Мда.

Я заглядываю в комнату, – ну, ясен перец, – Женька сцапал у Митьки из принтера лист бумаги, рисует этот свой венчик. Я, улыбаясь, на цыпочках иду к дивану, но Прыгун чувствует, что я в комнате, поворачивается в кресле, смотрит на меня, улыбается мне… Говорю же, – обожаю!

– Ладно, ладно, Женя, порисуй, я почитаю с децел…

Женька солидно мне кивает, – ну да, и это дело, почитай, – и продолжает рисовать. А я не читаю, я смотрю на него, на его голую загорелую спину, как под кожей напрягаются и расслабляются тонкие мышцы, как Прыгун то вытягивает шею, то наклоняет на бок вихрастую башку, то откидывается назад, то подаётся вперёд… И думаю. Вот, – думаю я, – Митька мечтал о младшем брате, и у него появился я. Хотя я Митьке не только младший брат, а Митька для меня не просто старший брат. А Прыгун мечтал, чтобы у него появился старший друг, старший брат, чтобы такой как я, – чтобы и защитил, и любил, и понимал. И у Прыгуна появился я. Ну, что ж. Так и должно быть, они же, – и Прыгун, и Митька мой, – они же этого достойны, они же и не такого ещё достойны, – ну, а я? Я. Вот такой, какой есть, – чёртик из коробочки, – я о чём мечтал, и достоин ли я Митькиной любви, и любви этого вихрастого пацана, который ни шиша не слышит, и который лучше многих и многих пацанов, которых я знал? Я не знаю… Но я буду стараться, хоть всю жизнь, если потребуется, но ни Митька, ни Прыгун не пожалеют, что я у них появился, что я на всю жизнь теперь с ними, навсегда, до самой смерти и дальше… И это решено уже всё, так и будет, но если бы не Митька…

…Схемка была непростая, это я сразу понял, как только въехал, что Митька затеял. Да только всё оказалось намного сложнее, чем я понял, и проще всё оказалось… Ну, по порядку. Пока мне Митька рассказывал, что и как, мы из кафе вышли, в Импрезу сели, не едем никуда, я слушаю, челюсть на грудь положил, рот раззявил, я же такое впервые в жизни слышу, это же… Оказывается, есть такие лаборатории, специальные, там генетический анализ делают, – ну, про что-то такое я слыхал, – но это ладно. А появились эти лаборатории в России впервые, когда в Чечне мясорубка эта, в которой Митька пулю словил, во всю вертелась, и тогда же появилась такая контора именно в Ростове, в госпитале, где Митька с пулей этой снайперской, в правом лёгком, валялся, и с медсёстрами шуры-муры крутил… Понимаешь, Илюха, такие пацаны «грузом двести» приходили, в таком виде, блядь, не распознаешь ведь, – только так, генетическая экспертиза, а больше никак и не распознаешь, кто есть кто. Дело прошлое, но сейчас такие лаборатории кругом есть, ну, в больших городах, во всяком разе. И в Челябинске… И что, Дим?.. А то, что мы туда именно и поедем завтра утром. Я позвоню Аристову, ну, я тебе говорил, компаньон это мой, пусть он тоже туда подгребает, это за три-четыре часа из Магнитки он доедет, на своём Ягуаре… Да зачем, Дима?.. Бля, да ты что, не понял?.. Нет… Нам с тобой, Илья, нужна будет такая справка, заключение генетической экспертизы, в котором будет написано, что по её результатам ты являешся, – на хуй его знает сколько там процентов, – моим братом… Так, думаю, приплыли… Говорит, что в грудь пулю он получил, а может, всё-таки, в голову? Бля, да ведь он не шутит! Он же… А как же, Дима? – а сам верить боюсь, – Я же не твой брат, как же?.. Митька хмыкает, ни грустно, ни радостно, так просто, и отвечает: – Деньги… Бабки, Илья, в России они всё, а мы с тобой именно в России. Я не знаю, сколько будет мне стоить такая справка, думаю, что недёшево. Аристов разрулит, он в КГБ-ФСБ служил, нажмёт на кого надо, он же полковником уволился вчистую, по ранению. А деньги, – что ж, сколько надо, столько и заплатим… Настоящая экспертиза стоит что-то около двухсот баксов, где-то так, по-моему, – это же семечки, а вот такая, какая нам нужна, сколько она будет стоить, – я не знаю, это не семечки, но это не важно. А знаешь, что важно?.. А я не знаю, что для Митьки важно, а для меня важно, что он мне такое предлагает, такое! Важно? Это не то слово, – ГЛАВНОЕ, – вот что сейчас со мной в моей жизни происходит… Что, Дима, что важно, что я сделать должен?.. Решить. Решить, Илья, ведь это важно, это же навсегда, я думаю, что это у нас с тобой навсегда, поэтому я тебе это и предлагаю, стать моим братом. Понимаешь, – навсегда. А раз навсегда, то я хочу, чтобы у меня на тебя все права были, и у тебя чтобы все права на меня тоже были, это важно! А с обязанностями, – ну, это уж как-нибудь само собой у нас с тобой решится… И я поверил. Только думаю, раз навсегда, должен же я тогда ВСЁ рассказать, и будь что будет, и не страшно мне Митьке это ВСЁ рассказать сейчас, потому что он мне такое предлагает, я же вижу, я чувствую, что это он мне предлагает, потому что так решил. И никакие мои рассказы уже на него не повлияют, и никак по-другому он ко мне относиться уже не будет, а только так, как тогда, когда он это решил. И ещё, я чувствую, что я хочу большего, а не просто, как братья. Ну, больше, чем братья, больше, всего-всего я хочу от этого красивого и сильного, уверенного в себе и во мне парня… И я рассказал, только вот в глаза я ему не смотрел тогда, я смотрел на шрам у него над левой бровью, рассказывал, и чувствовал, что так и надо, и ещё, что я Митьку люблю…

– Правда нравится, или ты это просто так?

– Да хорош уже! Сколько можно, – одно и то же? Нравится. Как я понимаю, этот рисунок я тоже себе оставляю?

– Да ерунда же это, Илья, – но Прыгун всё-таки краснеет от удовольствия. – Ну, оставь, ладно.

– Тащи папку, Жека… Так, мне скоро третью надо будет покупать.

– Да ты выкинь половину, ерунды же там много.

– Ты, Прыгун, дурак, но ты маленький, а поэтому живи, я тебя прощаю.

– Сам ты, Илья! Я не дурак. Почему я д’ург’ак?

– А кто ты? Вот смотри, я ни шиша в этом деле не понимаю, красиво, по-моему, и всё. А знающие люди говорят, что у тебя Т-А-Л-А-Н-Т.

– Да ну…

– Ну да. И можешь мне тут не краснеть. Вот и подумай сам, вот ты вырастешь, знаменитым станешь, вот я тогда эти твои рисунки продавать начну, и бабок тогда кучу заработаю…

– Ха…

– Ху, как Митька говорит…

А может, я и не шучу. Может, так и будет, – ну, продавать-то я Женькины рисунки не буду, – а вот то, что он знаменитым станет, – вот это очень даже может быть. А про то, что знающие люди Женькины рисунки хвалят, это правда, я это сам слышал, когда его мама с одним кексом из художки, из изошколы разговаривала. Как она мне потом объяснила, у Прыгуна его способности к рисованию как-то с глухотой связаны, а точнее со зрением, оно у него обострённое из-за глухоты. Ну, что у него зрение четыреста процентов, это мы с Митькой знали, я-то ничего, а Митька поразился, аж не знаю как. Это же, говорит, у Женьки глаза, как у четырёхкратного бинокля, или, например, как у ПСО, у прицела, что на СВД стоит, на снайперке, фантастика! И ещё Прыгун видит как-то по-своему, по-особенному немного, не знаю, не понять это мне, но вот поэтому-то так он и рисует, что сразу всем, даже кто не понимает ни шиша, всем нравится.

– Илья, а можно я в художественный класс этот венчик возьму показать?

– Во даёт! А чего ты меня спрашиваешь? Бери…

– Так там всем коро понравилась, здорово! Правда, её же не нарисуешь, форму только, а то, что на ней нарисовано, почти не повторить. А что форма, шар на ещё ножках-шариках, а венчик этот запросто.

– Кому запросто, а кому… Иди ближе сюда. Я…

Но договорить я не успеваю, Женька уже зажал мой рот своими губами… Он хочет, я хочу, что ещё? Вот только рука. Ну, это ничего. И я отстраняюсь от Прыгуна, здоровой, правой рукой тяну с себя футболку, Женька не торопится помогать, – обычно он сам в таком темпе с меня всё сдёргивает, что я и не успеваю понять, когда я оказываюсь голышом. А тут смотрит с опаской на мой гипс, дурачок. Помоги. Можно, да? Нужно, да. Облизывает свои губы, – хм, я щас тоже у тебя их оближу, Попрыгун, но до тебя мне всё равно далеко. И ведь самый в чём прикол, – не могу я сказать, чтобы Женька ничему не учился, тоже ведь год мы с ним, но всякий раз у нас как впервые, чудеса, да и только, и каждый раз он удивляется, какой это кайф. Да конечно кайф, это же так и должно быть… Блин, он же уже и без плавок вовсе, а его шорты почему-то у меня возле головы лежат. Темперамент, прав Митька. Дальше-то что? Как же с одной рукой плохо, не обнять Прыгуна толком, ни пощупать, – хотя вот это толком и не получается никогда, щекотки Прыгун боится больше чем… Да, пожалуй, только ведь щекотки Женька и боится, я уж так постарался за этот год, чтобы он больше ничего не боялся… Фу-ух! Аж дыхание перехватило, это же невозможное что-то! А ведь это же я таким должен быть, я же… это, гиперсексуальность у меня ведь. Ха! Гипербайк, Kawasaki Ninja, хм-м-м, а Женька тогда кто? Гипер-супер-гипер? М-м-м, Жека! Постой, да не торопись ты, я же так кончу, а я в рот тебе хочу, ты же сам в прошлый раз, расстраиваешься ведь сам, почему так быстро я… Да? Ладно, а пососи, Илья. А как? Ну, так… Так? Э-эм-м! Т’а-ак! Ах, ты! А так?.. Ил’я! Тише, тише, вот так ещё, да?.. Хм, ишь ты, гимнаст. Как выгибается. А бёдра какие у Женьки, как живые, как будто сами по себе. И подрагивают, а вот щас напряглись, а кожа гладкая, а у Митьки тоже гладкая, но с волосками, хоть и не очень много… Ну, Попрыгун! За уши ухватился, вот же! Ладно, держись, что уж. Смотри-ка ты, а ведь сам качает меня, сам темп задаёт, надо же, по ходу, взрослеет Женька, да ладно, я же не против, я же и так в постели ему подчиняюсь, а с Митькой не так, там я если и не главный, то равны мы с Митькой, по крайней мере… Чего это, на бок, что ли? Новенькое что-то, ладно, давай так… Да нет, так не выйдет, рука ведь, гипс этот. Бля, Женька меня не то, что без слов, без знаков даже понимает! Митька говорит, что это и есть любовь, когда даже без знаков, а почему тогда с Митькой нам столько слов надо? Жека, да чего ты хочешь? Как, – так, что ли? Давай… Женька перевернул меня на спину, забрался своими бёдрами мне чуть не на плечи, сам хочет, что ж, давай сам. Эх, одна рука, а половинки-то у Прыгуна две. Крепенькие такие, и мягкие, и всё рано упругие, и снова крепкие. А вот теперь… Да, кончает. Ага. Раз. Два. Две капли, – ну, не капли уже, всё-таки… И ни стона, ни вздоха, это он сейчас зубы сцепил, серые глаза под своими потрясными ресницами спрятал, – я знаю, мне и видеть не надо, он же всегда так, только теперь его уже не колотит так, как в первое время, а жаль…

На спину Прыгуна. Та-ак. Понравилось? Ясен перец. Лыбится. А не буду я тебя в рот, давай-ка… Женя, давай, можно? Туда, Илья? Туда. Ладно, только… Женя, я осторожно! Да нет, Илья, я это, давай, ладно, я же терплю, только потом я ещё, ладно? Гигант. Ха. Вот те и ха. Как, Илья, мне на живот? Не-е, Жека, так вот давай, на спине, ноги подними. Согни их, ага. Так, щас, послюнить надо… Давай я. Ладно, Жека, я сам, так вот. Эх, упираться не удобно, одна рука токо… Ладно, Женя, направь… Сюда? Да, Илья, сюда, только сперва не сильно, ладно, а потом можешь, ладно… а-а-а… э-эм-м… Терпит. Молодец, Попрыгун, терпит. Это мы совсем недавно с ним так, в попку, и то, если бы он сам не предложил, я бы и не стал, я же помню, как это было со мной впервые, в детдоме, да и потом тоже… Мне только с Митькой это стало… ну, не то, чтобы приятно, ничего в этом приятного я не вижу, а так, – это же с Митькой. А Прыгун сам, и ведь больно ему, ну сначала, хоть я и осторожно, но терпит, и даже нравится ему, говорит, что так он меня всего чувствует, и ещё, – ведь это же я, это же со мной… Но даже вот так, не быстро, осторожно, это же так… не опишешь ведь. И Женька ещё, он такой вот щас… ну да, красивый, хотя, не все же его красоту видят, – так, пацан, как пацан, глазищи вот только, это все замечают у него. А я бы на Прыгуна смотрел и смотрел, а сейчас особенно, и ещё он беззащитный сейчас, но это ерунда, никакой он не беззащитный, я же с ним, а когда я с ним, то какой же он беззащитный…

Я… М-м-м, Женя! А-а-ах… По-пры-гун! Я! Вот… Пошло… М-м-м… Бля-а-а…

– Ничего себе, Илья! Я даже почувствовал, ничего себе, здорово, а сегодня и не больно почти, вначале только, чуть-чуть…

– Тихо, тихо… – я валюсь на Женьку, осторожно, сильно, плотно, слегка, всем телом, как пёрышко, всем весом, я лечу, тихо, тихо, Женя…

– Да-а, ка-айф, – шепчу я Прыгуну в шею, ну и что, что он не слышит, он же мои губы чувствует кожей, и ладно.

И надо же, ведь у Прыгуна стоит его колышек, я это чувствую тоже кожей, животом. Ладненько. Бля, сосать чо-то… В губы сначала. М-м-м, кайф, как всё-таки он это делает, вот ведь самородок. А губы у Женьки такие, вообще, кайф! А у Митьки жестче, и умелые у Митьки губы, а у Прыгуна детские ещё, но такие, – кайф, вообще… А как вот это, – то, что я двоих сразу люблю? Митька говорит, что нормально, не грузись, говорит, Ил… Вот же! Ух, ты! Как это так Женька языком придумал, ну даёт! Ой, у меня у самого встаёт, ну, воще!

И Попрыгун тут же крепко хватается за мой член, валит меня на правый бок, – подчиняюсь, – залазит на меня, – опять чо-то придумал, – снова целуется, – кайф, – поднимается на мне, – и что? – затейник, прав Митька…

– А мн’е, мошн’о мн’е, мошн’о? Ил’я?

– Ж-женя! Ж-ж! Мож-жно.

– Д’а? Так… Не больно?

Ох, Женька, больно, насмешил… Блин, и правда, не рассмеяться бы, – так потешно Попрыгун губу прикусил, пыхтит, хм, – Попыхтун… А глаза, – вот съел бы, сырого и без соли! А Митька не пыхтит, не сопит, – просто прерывисто дышит, и ещё, когда кончает, воздух резко так сквозь зубы выдыхает… А те гады, в детдоме, те пыхтели, но не так, как вот щас Прыгун на мне пыхтит, он это так потешно делает, что я его ещё больше люблю за это, хотя, куда уж больше. А те… пыхтели. Мне в тот день десять исполнилось, ну, а там такой порядок, – раз десять, значит, твоя очередь подошла. Блядь, неужто четыре года прошло?..

Вот, щас кончать будет, Попрыгун мой, попрыгунский. Во как напрягся, глаза зажмурил, и не пыхтит, а всхлипывает даже как-то. Напрягся, каждую мышцу видно на грудке, и на животе тоже видно, хоть совсем и не накачанный у нас Женька, – так, пацан, как пацан, – а всё равно, красиво. А я так думаю, – он вообще очень красивый пацанчик, и почему этого не видит никто, и хорошо, что никто не замечает этого, разве что Митька, но ему-то можно, Митьке кроме меня никто не нужен, а мне кроме Митьки Женька вот ещё нужен… Всё. И Женька валится на меня, так же как я валился на него, это он умудряется даже в таком состоянии мне подражать, обезъяна-попугай. И за это тоже я его люблю… в ванную попрыгал, ладно, это надо, это же я сам его так научил, а ножки прямые, худые только, и длинные такие, стройные, красивый пацан, странно, почему это мало кто видит?.. Ещё раз его, что ли? В ротик можно, только я не знаю, когда Митька точно вернётся, а так мы с Женькой завтра всё равно по полной оторвёмся, одни же мы целый день…

– Так, Илья? Здорово, но мне больше в рот нравится, не знаю, может я маленький ещё? И вот иногда у меня выскакивает, это не очень. Наверно, и правда, маленький.

– Маленький, скажешь тоже. Нормально.

– Правда? Хорошо. Ну что, теперь ты? Да, Илья? Давай?

Я прикидываю, что и как. Хочется. Но время. Нет, Митька может приехать.

– Завтра. Женя, давай одеваться, Дима может вернуться.

– Да? Конечно, тогда давай одеваться, Илья, а ведь ты говорил, что Дима знает…

– Знает, и что? Ты что, хочешь, чтобы он нас с тобой вот так вот увидал? Хочешь? Я не хочу, чего-то.

– Да нет, и я не хочу, раз ты говоришь, да я и сам не хочу, зачем, не надо вот так вот, чтобы Дима нас с тобой увидал, зачем… Одеваться. Давай, Илья, слушай, а где мои плавки?

– Ну, ты… Да вон же они. А вот мои. А футболка? Вот. Нет, я тоже одевать не буду, рука, чёрт. Ага. Молодец, хороший мальчик, послушный, умный, глупый, добрый, смешной, плакса, рисует, зефир любит, меня любит, ласковый, а я дурак, руку сломал, ладно хоть, что шею не сломал, сам дурак, только дураки ведь…

– А? Я опять не понял ничего, ты или жестами давай, или говори медленно.

– Я. Тебя. Люблю. Понял?

– Это понял, – счастливо смеётся Попрыгун.

Да, хорошо, и с Женькой хорошо, и с Митькой хорошо. Разве мог я подумать, что можно всё это вот так вот, чтобы и любовь, и хотелось, и по-настоящему, и навсегда. Ясен перец, в детдоме я такого подумать не мог, а в подвале этом, на вокзале в Кургане, в бригаде у Корженя, и подавно. Хм, Малайку он трахал, а я так думаю, что больше он вид делал, что эту Юльку-Малайку он трахает, а как же – пацан ведь! Крутой, куда там на хуй… У него и не стоял-то наверно, клей же вечно, да потом он и на иглу подсаживаться начал, все там так кончают, если не грохнут до этого, или ещё чего, похуже… Ну, этого мне и не узнать бы, чего там похуже могло быть, как раз меня-то они бы толпой на берегу бы и грохнули, если бы не Митька. Да, Митька…

…Выслушал он тогда в машине все мои признания, что со мной в детдоме творили, и почему я подорвал оттуда, и говорит: – Гордись, Ил, – тогда он так меня впервые назвал, а я понял, что так теперь меня зовут, и это теперь моё настоящее имя, и я им буду гордиться. А потом дошло до меня! Ты что, Дима?! Чем гордиться-то мне? Тем, что ты не сломался. Я, Илья, вот про себя не уверен, если бы мне было десять лет, и я бы попал в такую кашу, не знаю, право, не уверен… Да ну, Дима, ты ж вон какой. Митька хмыкнул, и всё, и больше мы ни разу с тех пор к этому не возвращались, и не вернёмся, не вспомним никогда, сто пудов уверен я, хоть Митька и не сказал ничего такого, мол, забыли, типа того… Ладно, приехали мы в гостиницу, а я уже понимаю, что Митьку люблю, как не знаю кого. И какое было испытание вместе с ним спать ложиться, – вместе, одна же там кровать была. И то, что он мне предложил, что он хочет, чтобы я его братом был, и как оно всё будет… Короче, не могу уснуть. Митька поворочался, и уснул вроде, и проснулся тут же. Не спишь? Нет, Дима. Тащи сигареты. Сидим у окна, курим. Я в свете от фонаря вижу его тёмные волнистые волосы, его широченные плечи, думаю… Ни хуя я не думаю, боюсь я аж до судорог, что это всё снится мне. А он бычок выкинул, и говорит: – Всё, хорош, одевайся. Ну, вот, – думаю, – вот и всё, кончился сон. Одевайся, Илья, чего сидишь, не могу я здесь больше, поехали из этого Кургана, если спать захотим, то по дороге в машине поспим. Я пулей одеваться, а самого руки дрожат, ну, думаю, ещё вот раз только напугай меня так, и я тебя ночью прибью, и сам удавлюсь! Это, Дима, а у меня вот пятьсот рублей тут есть. И что? Не знаю, может, нужно чего? Хм, много чего нужно, и тебе, Ил, в основном. Одежда, учебники, репетиторы… Кто такие ещё? Учителя, которые с тобой будут заниматься, отдельно и специально, пока ты в школу не пойдёшь. В школу?! Ебать!.. Больше чтобы не слышал. Есть! Хм, есть… И тут на меня понимание всего и накатило, – всё, это же всё с нуля, и… Дима, вот ты хочешь, ну, чтобы братья, да? А как же твои родители, они же ведь знают, что братьев скоко у тебя! Да, именно репетиторы, в первую очередь по русскому языку, и самые лучшие… – задумчиво усмехается Митька, – Ил, у меня одна мама. Так вышло. Так что ты не беспокойся, ты будешь моим братом только по отцу, да, и вот ещё, как тебе такая фамилия: – Туманов? Это ты, Дима, – Туманов? Это мы, Ил, – Тумановы. Да? Ладно, покатит, но если меня кто Туманом, каким-нибудь, как овчарку одну, вот только если назовёт, то я тогда сразу в морду! Это уж как тебе угодно. А отчество? Павлович. Ну… тоже ничо. Павлович. Очень даже. А меня по-настоящему как, я тогда тебе, Дима, и не скажу, только же у меня ведь и ни справки о рождении, и ничего, вообще ничего. Решится всё это, Ил, всё, пошли в машину нашу, ничего не забыл? Всё забыл, Дима, ничего не помню, всё с нуля! Митька рассмеялся, и меня обнял, а у меня сердце чуть не остановилось, а потом мы пошли в нашу Импрезу, и уехали из этого Кургана…

– Да, я понял, Митя, хорошо… Это, Мить, ты дядю Сашу поздравь там от меня… Кто, я? Да ну, какой же из меня крёстный, да и… Хм, ладно, там видно будет… Хорошо, ждём.

Я думаю: – нет, ну правда, какой же из меня крёстный отец? Да и Митька сам к этой всей церковно-поповской ерунде относится, как… как к ерунде. Ладно. Так, ну, Женька впился в телевизор, на экране то Nickelodeon то Jetix, это по жизни главные его каналы, со всеми этими отстоями, что там дурью маются. Попрыгун сидит у меня в ногах, смотрит на этих совсем уж неживых отпадков, за уши не оттащишь. А если ногой его вот так вот пощекотать? Ишь ты, сердится…

– Да ты отстань, Илья, я же тебе не мешаю, когда ты вон читаешь, например, или там ещё чего такого делаешь. Не мешаю ведь, почему ты всегда мне тогда мешаешь? Когда я мультики смотрю, например.

– Этого ещё не хватало, чтобы ты мне мешал! А вот это не мультики, а я не знаю что.

– А что это тогда? Как же это не мультики, смотри, вон же, это же Человек-Паук, видишь?

– Муха навозная, опарыш варёный, таракан ошпаренный, тоже мне паук, муха-цокотуха, блин, отпадок, смотреть такое, как же… – бормочу я, закрыв лицо ладонью, жалко, что одной, вторая же наполовину в гипсе…

А Попрыгун знает, что я щас какие-нибудь гадости говорю, он глухой, но не дурак же он, не то, что некоторые, с гипсом, которые. Но у Прыгуна почему-то нет желания драться, а может быть, он и правда, опасается за мою руку, да нет, не в этом дело, просто ему охота поласкаться, вот он и лезет мне под руку, обнимает меня за грудь, смеётся потихоньку мне в шею. Если я когда-нибудь увижу, что Женьку посмеет хоть какая-нибудь блядина обидеть, то я могу эту блядину запросто ведь тогда и грохнуть…

– Хм, Попрыгун ты, ласкучий… Женя, дай-ка, пусти меня, я в туалет пойду.

– Иди. Постой! Илья, а ты как?

– Не понял. Что, – как?

– Балда, ну, как, по-большому?

Я встаю с дивана, несколько растерянно смотрю на Женьку, хм, не понял… А тот опёрся башкой на руку, смотрит на меня хитро-хитро, блин, опять какую-то хохму задумал.

– А тебе-то чего? – подозрительно спрашиваю я.

– Так ведь это! Если ты по-большому, а у тебя рука сломана, так ведь как тогда? Тогда так, давай я тебе того, помогу там, бумажку там оторву, ха-ха-ха!

Женька переворачивается на живот, роняет вихрастую башку лицом в ладошки, и задыхается от смеха. Смешно. Гадость. Сочтёмся.

Пока я там то, да сё в туалете, возвращается Митька, – я слышу, как он заходит, они с Прыгуном чего-то обсуждают, пол дрожит даже в ванной, так Попрыгун скачет. Интересно, чего там такое? Щас, руки помою…

– Ты там утоп, что ли? Быстро я, да, Илья?

– Д’има, он т’ам вер’овку прогл’отил! Вер’овку, д’а, Ил’я? Ха-ха-ха!

– Илья, да не тронь ты его! Он же этого и добивается, не понятно, разве…

– Живи, козявка. Ну, как там?

– Там так, как и положено быть. Блин, Илька, еле удрал, жаль, конечно, давно все вместе мы не собирались.

– Наверстаете, это как здрасьте. А чего здесь Попрыгун скакал, как жеребец? Ты чего тут прыгал, козявка?

– Я не… Ладно, я тебя потом, завтра, или ещё когда, а ты смотри, Илья, что мне Дима дал, а только я тебя потом всё равно…

– Ничего себе. Митька, ты от Прыгуна заразился, что ли, тащишь домой всякую… что это такое, вообще, что за… конструкция?

– Хм, Илюшка, я и сам не понял, пока Хохол не объяснил. Это, видишь ли, штопор.

– Врёшь. То есть, я хотел сказать… один чёрт, врёшь, Митька.

– Вот ведь! Штопор, говорю же тебе. Смотри, Женя, дай-ка… смотри, сюда, что ли, бутылку суёшь… ну да, это же вот под донышко резинка положена…

– Мда. И что?

– Ну… Вот, потом, значит, эту штуку крутишь, наверное, это сам штопор и есть, и…

– Дим, это устройство надо в реале испытать, только шлем надеть надо. Шестерёнки, блин, как на Харлее, даже моя Ямаха отдыхает. А этот вот рычаг зачем? Погоди, наверное, это чтобы пробку вытаскивать, когда штопор вкрутился…