Текст книги "Чёртик из коробочки"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Илья Игнатьев
Чёртик из коробочки

Посвящается одному не очень осторожному пацану,

который очень любит мотоциклы…

– Ты понял?! Я тебя спрашиваю! Понял? Нет, так же, в самом деле, нельзя! То одно, то другое…

Я молчу. А что мне сказать? Молчу…

– Илья, я так не могу, нельзя ведь так! Я же не железный, у меня на фирме запар, сам же знаешь, и тут это вот ещё…

Митька осторожно стучит согнутым указательным пальцем по гипсу, наложенному на моё левое предплечье. Я никак не реагирую, я думаю, я считаю слоги…

– Ил!

– Это… Митька, послушай:

 
Гипс обнаружил.
Зря вернулось сознанье.
Очень мне больно…
 

– Мало! Блядь! Гипс снимут, – я те вторую сломаю, сам!

– А чо ждать-то? Когда ещё его снимут? Давай щас, ломай, чего там… Матерится…

– Погоди, ты что, – сознание терял?!

– Да нет, Дим, это я так… так красивее получается.

– Ёб! Басё он мне тут из себя строит, самое время, блядь! Да ты хоть скажи мне, как это случилось!

– Ну, это… Сам процесс?

– У-у-у! Чтоб тебя! На кой мне процесс-то?! Какого ты на «лежачего полицейского» налетел, ты ж знаешь, что он там, ведь каждый божий день через него по Доменщиков ездишь.

– Ди-им, конча-ай…

Митька вздыхает, отрывает взгляд от дороги, поправляет мне куртку, накинутую на плечи.

– Больно?

– До усрачки…

Митька снова вздыхает, – ему меня жалко…

– Домой приедем, я тебе коньяку дам.

– Ладно… А сколько?

– Много! Сначала немного коньяка, потом много ремня, а потом хоть залейся.

– Ха…

– Ху! Ты что, с управлением не справился? Или действительно не заметил? Не поверю.

– Мить, я на этого «полицейского» спецом налетел, – сознаюсь я. – Погоди! Я в журнале тест-драйв читал, – помнишь? – вот, так там «лежачего полицейского» под девяносто проскочили, и ничего…

– Ёлы-палы! Заебись! Так там же профи был! Ты ж на байке четыре месяца всего! Ну, блядь! Совсем без башки, да? И на чём он там был, ты помнишь? А «Эм-Ти ноль-третий» твой, это ж родстер! Не эндуро…  Так, забыли о ремне, – я тебя бронепроводом отхайдакаю.

– Отхайдакай, что ж, – за дело, вообще, давно пора меня отхайдакать, да и мотоцикл ведь… хана ведь, да, Дим?

Я шмыгаю носом, смотрю в окно на Магнитку, на этот город, который мне стал родным… Блин, ну вот почему я такой дурак? Ямаху разбил…

– Хана байку, ясен перец! Деятель… – Митька снова смотрит на меня, я это затылком чувствую, взгляд этот его. – Это, Ил… Ладно, проехали. Ха, прикинь, а движок-то целый! Вот что значит технологии, картер литой, и вообще… Слышь, Илька, мы его в газонокосилку переделаем! Точно, будешь теперь на газонах жужжать, бабки отрабатывать…

– Ну и ладно, ну и буду! Подумаешь… У меня в копилке тыщи три, наверно, домой приедем, забери, это мой первый взнос будет… Ты чего это хмыкаешь? Ты чо, думаешь, я шучу? Хмыкает он! Нет, Димочка, увидишь, – пойду вон на заправку, вон Лёха… Вчера как раз базарили, говорит, пять штук, да навар ещё…

– Глохни мне тут! Навар… Через две недели в школу, заправщик! Вот как хочешь там себе, Илья, но только ты не думай, что отвертишься, так вот с гипсом и пойдёшь.

– И пойду! Напугал… Останови! Да останови ж ты, я пить хочу, вон ларёк…

– До дому потерпишь, подъезжаем ведь уже…

Но Митька вдруг притормаживает, останавливается, – я с удивлением отмечаю, что прямо под знаком, – некоторое время сидит молча, – я жду, – потом, глядя прямо перед собой, начинает говорить:

– Сижу я сегодня там у себя, с Аристовым прикидываем, как нам от аудита отскочить… Схемку там одну решаем… Тут звонок. Петрович. Блядь, Илюшка, я так в больницу летел, – не помню ни шиша, на красный… Всё передумал, обо всём… Губу себе прикусил, блядь, до кровяни… чувствую, – седею… Если что, думаю… Ну, думаю, только бы живой, хоть какой, только бы живой, сам убью, думаю… Что ж ты со мной делаешь, я ж чуть…

– Ми-ить… прости-и…

– А ну! Не реви! Слёзы побереги, вот когда я тебя бронепроводом буду обрабатывать, тогда и реви… чёртик из коробочки…

Я, хлюпнув носом, тычусь ему в плечо, Митька поднимает руку, обнимет меня, – ну что же я за дурак-то… Прав ведь Митька, нельзя же так, – то одно, то другое, – и он не железный, а я дурак…

– Ну, всё, всё. Всё, Илюшка. Сильно болит, да?

– Не-е… дурак я… Ди-им…

– Ты не дурак, ты пацан, без башки ты просто, как и положено пацану, а дурак я, – дурак, что Ямаху тебе купил, что разрешаю тебе всё, дурак я и есть… Ну, хватит, Илья! Всё, сказал, держи платок.

– Жалко… Тебя жалко, мучаешься со мной, тёть Варю жалко, Прыгуна, Ямаху жалко…

– Хм… А себя, значит, не жалко? Хвалю, самурай. Ладно, поехали. Блин, под знаком я тормознул, что ли? Точно! Поехали, поехали, хорош с меня на сегодня гаишников. Ох-хо-хо, всё ж таки ты и деятель! А если бы не было у меня Петровича, – что, под суд мне тогда? Тебе ж четырнадцать только, тебя ж не то, что к мотоциклу, тебе и скутер-то… Валентино Росси хренов…

Митька специально называет меня так, знает, что я «Доктора» не очень, хотя Вале тоже на Ямахе гоняется. Я болею за Хейдена, и это Митька тоже распрекрасно знает, сам же у меня над столом постер с Ники повесил… Удивлялся ещё, до чего, мол, мы с Хейденом похожи, только я младше, и ещё без бородёнки этой его полудетской, полурэперской…

– Ладно, Ил. Не буду я тебя мучать, цела «М-Тишка» твоя… Ай! Я те! Сиди, сказал, инвалид! Цела…Клипон левый, рычаг у сцепухи, бак чуть-чуть, а так целая, я снимаю шляпу перед японцами.

– Митька! Я! Ты! Во-още!

– Воще, – улыбаясь, соглашается мой Митька. – Завтра мы её с Петровичем со штрафстоянки заберём. Да не прыгай ты! Кресло раздавишь, – и вообще, рано радуешься: – я тебя бронепроводом выпорю, это раз. Ну, руку вторую ломать не буду, ладно… А  потом ещё я подумаю, отдать тебе байк, или не отдать, это два… Как ты навернулся-то? Неужто, и правда, под девяносто ты на этот бугор пошёл?

В голосе у Митьки чувствуется невольное восхищение, и не хочет он этого показывать, ещё бы, но я-то всё равно чувствую это восхищение, я ж Митьку как себя знаю, мы же уже целый год вместе…

– Да ну, скажешь тоже… – нет, не буду я врать, я Митьке вообще не вру… так только… по мелочам… – Нет, Дим, куда мне. Ну да, дурак я, но не идиот же! Семьдесят… Я, понимаешь, на него с торможением вышел, баран, чукча! – динамику потерял, блин, и на «лежак» тут же, не свернёшь ведь, поздно, да и некуда… Вот, прикинь, проскочить-то я его проскочил, и в поворот сразу, да тут заднее ка-ак засвистит, чаттер, блин… тут руль забился, моторчик-то… Ну, а я и того…

– Запаниковал?

– Ну-у, как сказать, – запаниковал… В общем, да. Газанул резко, чуть не закозлил, ёлки! А передачу потерял, блин, ну и вот… Лёг на левый бок… Ямаха из-под меня, а я по асфальту, как по льду, и на бордюр…

– Да. В общем, стандартная чайниковская лажа. Эх, ты, а ещё чёртик из коробочки! Стыдись!

– Стыдюсь…

– Хм, «стыдюсь»… Всё, приехали, home, sweet  home. Ха, смотри, Ил, – Женька у подъезда мается! Ну, щас будет тебе…

– Это ты ему, что ли, позвонил? Эх…

– А что?! Вот что, прикажешь, мне делать-то было? Позвонил…

Ёлки, этого вот мне щас токо не хватало! Пока Митька паркуется у подъезда, я стараюсь не смотреть на Женьку-Прыгуна, – стыдно мне, – я деятельно поправляю свою Spidi’вскую куртку, – вот тоже, снимаю шляпу, если бы не бордюр этот, чёртов, ни шиша бы мне и не было бы, – я тру борозды на левом плече, пытаюсь сковырять с них асфальтовую смолу, – а ладно, так даже прикольней… А Прыгун уже аж на месте подскакивает, – так ему невмоготу меня живым увидеть, и чуть не плачет, вот ведь блин.

– Мм-м! Мм! Эм-м!

– Да целый я, целый! Вот ведь тоже… – я показываю Женьке, какой я целый, скалюсь во все свои рекламных тридцать два. – Всё, не-спе-ши, а то я не-пой-му-ни-че-го!

– Ил’я, ты ка-ак, рг’ука, д’а? Бол’но? Бол’но, д’а? Ка-ак?

…Да, это Женька, – Женька-Прыгун, Попрыгун, Прыгунок… Женька-Глухарь, – ну, это его тут, во дворе так звали, пока я не появился. Ну, не все, конечно, но есть тут дебилов парочка… А теперь его все зовут так, как положено, – Женька, – при мне, по крайней мере. А я ещё зову его Прыгуном… Да только вот ему-то по барабану, Женька глухой, – когда ему два года было, у них на даче баллон газовый взорвался, отец Женькин погиб, а сам он оглох, и ожоги ещё, и ещё шрам на плече вот такенный, такие вот дела… А сейчас ему двенадцать с половиной, большой совсем, и глухой, и говорит еле-еле, да только он всё равно самый лучший из всех пацанов, которых я только знал в своей жизни, правда, знал-то я всё больше гадов всяких… Вот, а Прыгун он потому, что подпрыгивает всё время. На месте, на ходу, – на бегу, то есть, – шагом-то он почти и не ходит, – и даже сидя он умудряется подпрыгивать. Это он так подпрыгивает оттого, что сказать толком всего не может, если торопиться, а он всегда торопится, – Попрыгун, он Попрыгун и есть…

– Бол’но, д’а? Ка-ак, Ил’я?

– Нет. Не-боль-но. Понял? Ну, всё, Женька, хорош, хо-рош-ска-кать!

– Ладно, Ил, бери его, и идите домой, я машину поставлю. Э, погоди, шлемак забыл.

Митька берёт с заднего сиденья мой шлем, но не протягивает его мне, а надевает на вихрастую Женькину голову, – а тот доволен…

– Женька, твоя мама знает, где ты?

Митька говорит не по слогам, а всё ж Попрыгун его понимает лучше, чем меня, а всё потому, что когда я говорю с ним, он смотрит не на мои губы, а в глаза мне смотрит Женька… Сейчас он быстро-быстро кивает головой, но Митька всё-таки говорит мне:

– Ил, позвони ему домой, скажи Елене, что он у нас, – с этими словами он садится в нашу Импрезу WRX, машет нам с Женькой рукой, и отъезжает от подъезда.

Я протягиваю Прыгуну здоровую руку, он тут же за неё радостно хватается, блин, да я и сам рад, хотя, надо бы его от этого отучать, да ладно. Женька открывает наш подъезд, у него свой ключ, я ему дал, он же с домофоном не того… Ну, ладно. Заходим, Женька сопит взволновано, поддерживает меня, – заботу проявляет о раненом. Э-хе-хе, а рука-то, и правда, побаливает. Пока мы ждём лифт, Прыгун осторожно трогает гипс у меня на левой руке, тут же отдёргивает палец, быстро вскидывает на меня свои серые глазищи, распахивает их до невозможности, они у него щас во весь экран моего шлема. Я, совсем по-Митькиному хмыкнув, опускаю Женьке на шлеме стекло. Смотри-ка, не нравится! Женька уворачивается, снимает шлемак, так ему удобней на меня смотреть, ёлки, а я на месте провалиться готов сейчас, так мне перед Прыгуном стыдно, ведь обещал же я ему, что осторожно ездить буду. А вот Митьке я этого не обещал, потому что Митька сам байкер, хоть он и не любит этого слова. Мотоциклист. И он понимает, что это значит, когда ты на «М-Тишке» под семьдесят на «лежак» идёшь, и зачем тебе это надо…

– Я сам, Жека, сам открою. Вот, проходи давай.

«Проходи», – это я говорю для порядка, Попрыгун уже попрыгал на кухню, он же у нас с Митькой свой, живёт он у нас, можно сказать. И всё равно я говорю «проходи», потому что это для порядка, и ещё так мне нравится, очень мне нравится себя хозяином чувствовать, я в жизни только вот этот год себя хозяином и чувствую, Митька мне это чувство подарил.

– Чай! Б’удеш-ш? Д’а, Ил’я? – Женька, в общем-то, тоже это спрашивает для порядка, он уже включил чайник, копошится чего-то в холодильнике, а что, ведь он же свой, он же, можно сказать, живет у нас с Митькой…

Я сижу на кухонном стуле, осторожно положив загипсованную руку на стол, и улыбаясь, смотрю на сидящего напротив Прыгуна. А тот не улыбается мне как обычно, и в его глазах… слёзы, что ли? А, чтоб тебя!

– Жека! Я случайно! Понял? Слу-чай-но! Вот ведь… Не-бу-ду-боль-ше! Понял? Эх, ты, По-пры-гун…

А Женька мне ничего не говорит в ответ, только качает головой, и тут же срывается со своего стула, ускакивает в прихожую, и возвращается с моим шлемом.

– А эт-то ка-ак? Вот. Случа’но, д’а? Вот! Н’э б’удеш-ш…

И стучит пальцем по шлему, по левой стороне, а там и нет-то ни шиша, так, лак ободрался, ну и чуть-чуть краска, и тоже, как и на куртке борозды от асфальта, а сама капсула целая совсем. Да. Здорово, классно их делают, и ведь шлемак-то у меня так себе, Польша. Блин, это-то здорово, а только лучше бы кокнул бы я шлем, ну, так, чтобы башка целая осталась, как и получилось, а шлем бы, чтобы…  ну, я б тогда бы у Митьки его второй Arai залечил бы…

– Видал, Жека? Чуть-чуть сов-сем! А башка вовсе це-ла-я. Во! – я стучу гипсом себя по голове, Попрыгун перехватывает мою руку, осторожно укладывает её на стол, и тычет в гипс пальцем.

– А эт-то? Рг’ука в’едь, Ил’я. Как Д’има посв’он’ил, ка-ак мама скас’ала… я срасу так исп’уг’ался… та-ак… Ты што? Ты в’едь об’ешал! Д’ургак!

Чайник кипит… Э-хе-хе, Женька, Женька… Я здоровой рукой притягиваю Прыгуна к себе, он несильно сопротивляется, я прижимаю его покрепче, он замирает, я трусь носом об его щёку, он ковыряет пальцем мой гипс, я щекочу губами ему волосы на виске, он дёргает плечом, я дую ему в ухо, он хихикает… Мир.

– Штобы бол’ше ни-ког-да! Понял?!

Слово «понял» Прыгунок произносит так чётко и правильно, что я радостно киваю ему головой, делаю честные глаза, поджимаю губы, чтобы не рассмеяться, снова киваю головой.

– Чайник, Жека, чай-ник-ки-пит.

Я наблюдаю за тем, как ловко Женька заваривает чай, как он режет на разделочном столе сервелат, хлеб, то и дело оглядываясь на меня, – проверяет, тут ли я, – и так мне сейчас уютно и хорошо… Дом. Мой, – наш с Митькой, – дом. И Женька. И оба они меня любят. По-настоящему любят, –  хоть и по-разному, но ведь и одинаково. Это так… ну… Любят, – ясно? Не просто хотят меня, – ну, и это тоже, конечно, – но ведь главное, что они хотят меня, потому что любят, это ведь самое главное, да и хотят-то они меня тоже по-разному, и одинаково…

Я, стараясь не морщиться, встаю, заглядываю в холодильник, достаю оттуда по очереди масло, сыр, нарезанную холодную говядину. Чуть помедлив, беру пару яблок, – да не люблю я яблоки, груши я больше, но ведь без меня Прыгун их тоже не будет, знает он, что я яблоки не очень, а вот он-то их как раз…

– А вот и я! – Митька пришёл. – Ты живой тут, Меландри недоделанный? Хм, живой, а я думал, что Женька тебя уж того…

– Ты и рад! Того… Не того, как видишь! – и не зови ты меня так! – знаешь ведь, – сам ты Педроса, понял… А чо за кульки, Дим?

Женька быстро переводит взгляд с меня на Митьку, с Митьки на меня, – видит, что меня не ругают, что Митька лыбится, – ну, и хорошо, значит, всё, – и Попрыгун продолжает аккуратненько расставлять на столе чашки-ложки там всякие…

– То и кульки. Женя, держи, и тарелки достань. Тарелки.

Прыгун берёт у Митьки кульки, заглядывает в один из них, подпрыгивает на месте, – эх, Жека! – и ускакивает в комнату, успев на скаку показать Митьке большой палец, – во, мол!

– Так, зефир в шоколаде, – я тоже заглядываю в кулёк. – Здоровски, Митька, а куда этот-то попрыгал?

Митька молчит, пожимает только плечами, он сейчас рассматривает мой шлем, ногтём там чего-то колупает… У-у… Я сердито выхватываю у него шлемак, хочу, было, высказаться, но тут возвращается Прыгун.

– Ого! – я тут же забываю про шлем, ну, Женька!

А тот стоит в дверях, смотрит на нас с Митькой, и бережно прижимает обеими руками к груди Митькино хрустальное призовое блюдо с серебряными ручками, за Россию которое, за первое место. А смотрит он на нас вопросительно… и просяще, что ли… вот терпеть этого я у него не могу, – я, когда он так вот смотрит, готов что угодно сделать. А-а, что тут говорить, и я только качаю головой, ставлю шлем на холодильник, и усаживаюсь на своё место.

– Можно? Д’има? Можно?

– Затейник, – неодобрительно хмыкает Митька, да ну и фиг с ним, пускай себе хмыкает, я-то вижу, что это он так хмыкает, тоже для порядку, и для меня ещё, а так-то он и сам доволен, я ж его знаю, ведь как самого себя я его знаю…

– Можно, Жека. Не разбей только. Илюшка, ты сиди, он и сам справится…

И вот сидим мы себе, чай попиваем, – ну правильно, рано ведь обедать, да я и не хочу вовсе, – я рассказываю, что и как было, Митька слушает, не хмыкает, и то ладно. Прыгун слушает, – ну, это я так говорю, – слушает, – он на меня смотрит, губами шевелит, иногда за руку меня ловит, когда я уж больно увлекаюсь. И я тогда медленнее говорить начинаю, и к нему персонально обращаюсь, и тогда он так доволен, аж красный делается, хоть и не поймёт толком, чего это я рассказываю.

– Вот так-то, Митька, так что, как ни крути, а надо бы мне амортизатор сзади поменять, на регулируемый, на «Ёлинс»…

– Ты мне тут! А ещё чего? Что так скромно-то? «Ohlins»! Давай уж по полной, давай и вилку-перевёртыш, и тормоза, радиалки Brembo’вские, и…

– И диски лепестковые! – мечтательно подхватываю я.

– И бронепроводом по сраке! – радостно, в тон мне заявляет Митька.

– И глушак Akrapovic… – упавшим голосом заканчиваю я. – Да, мечтать не вредно. Дорого это всё, ясен перец…

– Д’орого! – отзывается Попрыгун, во, блин, уловил, и при этом головой качает и такую деловую морду делает, что мы с Митькой покатываемся со смеху.

Женька смотрит на нас, пожимает плечами, – дураки, мол, – и, чуть подумав, с важным видом цапает с блюда очередную зефирину. И так это похоже он сейчас делает на завхоза нашего, на Сергеева, из детдома который…

– Женька! Много сладкого! Ешь колбасу.

– Да пусть его, Дим, он же сладкоежка.

Митька хмыкает совсем уж по-особенному, – ну, так хмыкать научиться мне и мечтать нечего, – ну вот, хмыкает он, значит, и рассказывает, – в сотый раз, блин! – какой лично у него был первый байк. Ты бы ещё про самокат свой вспомнил! – сердито думаю я, ну а чо он, в самом-то деле, двадцать первый век на дворе! Его «Восход» только в музеях и увидишь, да на помойке ещё разве что, на какой-нибудь, на колхозной… Тут телефон звонит, вот уж кстати! Митька идёт за трубкой, Женька вопросительно смотрит на меня, я показываю ему, что, мол, телефон. Прыгун кивает головой, и снова тянется к зефиру. Хватит! Я хлопаю его по руке и подсовываю к нему поближе бутерброд с маслом и сервелатом, – хоть бы этот съел, с сыром ведь есть его не заставишь…

– Да, Лена, да. Вот он, с нами, чай мы пьём… – Митька возвращается на кухню, говорит с Женькиной мамой, и грозит мне кулаком, блин, забыл я позвонить домой Прыгуну… – Да в порядке всё. Ну, как в порядке, руку сломал… Гипс… Да я ему добавлю! Вредный ведь, гад!.. Женька? У нас ночевать собрался? Ну, если отпросился… Да ясно, что волновался, он же на Илюшку молится, да зря только! Выбрал себе героя без башки!..

Я с угрюмым видом тянусь за чайником, – начинается… Женька тычет меня локтём, кивает на Митьку и показывает мне жестом, – кулаком в челюсть тычет себя, – что, мол, достаётся?  И кивает довольно, – поделом, мол, – и тут же хихикает себе в ладошку…

– И ты туда же, Ленка! Хрен бы с ним, с мотоциклом… Целый, целый, так, мелочи, бак там… Щас, погоди. Ил, тебя не тошнит? Говорит, – нет… Ремня ему хорошего, вот чего ему надо!.. Да, ладно… Да ты что?! Когда это я его… Нет, ну поорать-то мне надо? Или не надо? Я же брат, хоть и сводный, и ещё опекун, всё-таки, или я кто!..

Митька возмущённо смотрит на меня, снова грозит мне кулаком, я закатываю глаза, а Прыгун, гадость мелкая, роняет вихрастую башку на стол…

– Да нет, не стал я маме звонить, пусть отдыхает, и так мы её с Илом в Абзаково еле затолкали… Неделю ещё… Да ты что, с ума сошла, ты что же думаешь, мы тут с голоду пухнем, что ли?.. Да всего полно! И пельмени, и мясо, фрукты-овощи всякие, приготовим чего-нибудь там, шурпу я вот хотел сварить. Во, приходи завтра!.. Да? Ну, ладно. Погоди, а Женька?.. Да зачем же тогда тебе его забирать-то? Пусть уж у нас тогда… Да пусть, я сказал! Вот ведь! Ну кому он тут мешал когда-нибудь! Я на работе, Ил на инвалидности, вот пускай тут вдвоём и… Во! Я их заставлю уборку произвести! Генеральную!.. Ничего, ему полезно! Ещё как справится, Женька поможет, а не справится,– хм, – я ему тогда бронепроводом по филейным частям, за всё сразу… Вот тебе и ха-ха. Ладно, Елена, пока.

Ну-у, теперь вся Магнитка будет знать, что я на байке навернулся! Хорошая у Женьки мама, да язык вот только у неё… хотя, это у них у всех, – у женщин, я имею в виду.

– Ты всё понял, Ил? Женька два дня у нас будет жить, Ленка на сутки уходит, так что сегодня, завтра, и ещё полдня послезавтра. Жека! Сегодня и завтра ты у нас ночуешь… Илька! Мама, да что же это за день! Прыгун, чтоб тебя! Чашку кокнул… Женька, тряпку! Бля, пополам, как ножиком! Хм, Илюха, и ведь именно мою кокнул, заметь, не свою, и не твою, уж тем более…

– Жека! Брось. Фиг-ня, по-нял? Не-пе-ре-жи-вай. Мало, надо было Митьке на брюки чашку эту… Отстань, Дим! А ну! Я ж инвалид сёдня, меня ж нельзя сёдня…

Митька отпускает мой загривок, щёлкает машущего на него руками Прыгуна по лбу, потом некоторое время задумчиво так на нас с Женькой смотрит, решительно нам кивает, и достаёт с полки свой коньяк. Чо, неужто?.. Ага, как же! Рюмку-то одну достал, себе только. Попрыгун тут же подскакивает, радостно хватает у Митьки рюмку, и, задевая за всё локтями, торопится её помыть, – обожает наш Прыгун смотреть, как Митька коньяк пьёт! Ну, не сам коньяк, вообще-то, а обожает Женька то, как Митька лимон при этом ест, без сахара, без ничего, – у Прыгуна аж глазищи его на лоб лезут всякий раз.

Я вздыхаю горько, не нальёт мне Митька коньяку, да только это без толку, – вздыхать, – Митька с первого дня на мои вздохи ноль эмоций. Ну, что ж, ладно, не больно-то и хотелось. Я забираю у Митьки нож, которым он нарезал себе лимон, и режу своё яблоко маленькими дольками. А неудобно, всё-таки, с одной рукой-то…

– Ты чего это, Ил, – зубы на Доменщиков растерял, что ли?

У-у, подкольщик! Ладно, промолчу, буду умнее. И всё-таки, я хмыкаю, не удержавшись, ну, не так как Митька, но тоже ничего себе получается. И кладу пару ломтиков яблока себе в чай. Ну, и чего тут особенного? А Женька тут же забывает про лимон, глазами хлоп-хлоп, и ножик тоже, – цап! – и за своё яблоко. Это он как я хочет, ясен перец!

– Обезьяна-попугай, – ворчу я на Прыгуна, качаю головой, и чуточку смущаюсь, ну а чо, в самом-то деле…

А Митька тут же хмыкает, теперь уже, правда, с восхищением, и говорит:

– Потрясающе! Живая иллюстрация по социальной психологии! Полное, беззаветное растворение рецессивной личности в доминантной особи… А если бы я тебе сейчас, Илька, при нём, коньяку бы налил, а? Чего бы тогда? Спился бы тогда Прыгун наш, сто пудов, спился бы.

Ёлки! А ведь Прыгун-то всё понял! Ржёт Женька, аж слёзы градом, Митьке кулаком грозит, меня за ногу щипает…

– Я н’е хочу! И Ил’я т’ожэ нет! Мы не п’ём, Д’има! Ха-ха-ха! Ил’я у нас и т’ак, бес кон’яка того!

– Чего, – того? Попрыгун ты, попрыгунский! Того…

– Того, того, Ил, прав Жека… – Митька собирается, было, начать, наконец-то, делать мне выволочку, да тут опять звонит телефон, ну, класс, это уж совсем, ой, как кстати…

– Петрович! Здоров будь, ещё раз… Да… – Митька кивает нам с Прыгуном, и уходит с кухни.

Женька смотрит на меня, хлопает себя по плечу, – погоны? – спрашивает, –  Петрович? Я киваю, Прыгун трёт большой и указательный пальцы, – бабки… Я отмахиваю двумя пальцами у себя перед носом, вперёд и в сторону, – да пошёл он!.. Прыгун тут же зажимает уши ладошками, качает головой, машет мне указательным пальцем, – ну да, я ж сам ему материться не разрешаю. И он не матерится, вот бы мне Митьку бы ещё отучить…

Лёгок на помине. А чо довольный-то такой?

– Ты чего, Дим?

– Да я, понимаешь, Петровичу рассказал, какого ты на этом «лежаке» завалился…

– Ну, – хмуро говорю я.

– Гну! Он в восхищении, представь себе! Говорит, что прав он, будет из тебя толк, и, знаешь, Ил, он прелагает тебе к ним в кросс записаться, созрел ты, говорит.

Созрел я, значит…Да нет, это лестно, очень даже, и зимой там гоняться можно, да и пацаны там суперные… но…

– Это… Нет, Митя. Погоди! Ну… Нет, я не хочу. Ты уж там поблагодари его, вежливо там как-нибудь, но – нет. Мить, пойми, не хочу я соревноваться ни с кем, ну, с самим собой разве что. Что ж, а так спасибо, конечно, да и пацаны там классные…

Митька молча смотрит на меня, он всё понимает, он знает, что мне эти гонки по барабану, для меня драйв главное, и чтобы он, Митька, меня оценил, – это вот самое главное для меня, – а соревнования там, кто первый, кто второй…

– Ну, что ж. Так, Ил, достань-ка себе рюмку… Нет, погоди, мою вот возьми. Ну, чего уставился? Ты у меня взрослый человек, а потому и будем вести себя по-взрослому, не надо взглядов там всяких разных, выпить я с тобой хочу, вот и всё. Достань мне бокал для бренди, Илья…

…Вообще-то, мы с Митькой выпивали. Дважды. Первый раз, это когда он меня тёте Варе, – своей маме, – впервые показал, ну а второй раз, это весной было, в Венеции, на Карнавале. И тогда, впервые, и в Венеции когда, мне чуть-чуть перепало, лизнуть только, да я знаю, что мне и сейчас Митька больше не нальёт, но не в этом дело… Тогда оба раза мы праздновали, важно это было для нас, а сейчас ещё важнее, такая сейчас тема, – я взрослый, потому-то мы и выпьем сейчас с Митькой…

Мы с Митькой выпиваем наш коньяк, – Otard, Митькин любимый, – Женька смотрит на меня во все глаза, но молчит, – это же Попрыгун, он же всё понимает, – и только ресницами своими потрясными помахивает, и тут же протягивает мне ломтик лимона. Митька ржёт, я тоже, но лимон всё-таки у Женьки беру…

– Сд’оров’о! Лим’он – рас, и с’ел! Сд’оров’о Ил’я. К’ислый в’едь, ка-ак т’ы его т’ак?

– Взрослый я, Жека, понял? – а сам смотрю на Митьку, тот мне кивает. – Взрослым можно, Попрыгун.

– Йа т’оже хоч’у!

Я сую Женьке лимон, он с негодованием отталкивает мою руку, с негодованием смотрит на смеющегося Митьку, с негодованием стучит меня по голове, – довольно ощутимо стучит, – и заявляет:

– С’ам лоп’ай! Ил’я, ты д’ургак, йа т’оже хоч’у ка-ак всрослый… – и глазищами на коньяк зыркает.

– Думать забудь! Женя! Думать, говорю, забудь! Нет! И нечего на Илью смотреть так жалобно, нет, сказал!

– Нет, Попрыгун, нельзя, – значит нельзя. На вот, зефирку съешь.

Мы с Митькой перестаём обращать на Прыгуна внимание, это самый лучший способ его успокоить, проверенный это у нас способ. Болтаем себе просто так, Митька объясняет мне, как надо было этого «лежачего полицейского» проходить, Женька помалу успокаивается, слушает Митьку, за губами его следит, да я и сам заслушался, рот раззявил, как сам не знаю кто. Ну, правильно, это же Митька мой рассказывает, это же он мне рассказывает, и ведь КАК рассказывает, тут уж любой рот раззявит! Митька вдруг замолкает на полуслове, смотрит на меня, улыбается, в глазах его столько любви… И Женьке на меня кивает. Тот смеётся, гадость попрыгунская, стукает меня щелбаном снизу по подбородку, – я захлопываю варежку, отдёргиваю голову, даю Прыгуну подзатыльник, он прячет смех в ладошках… Кайф…

А Митька всё смотрит на меня, и говорит хокку:

 
Уж тридцать мне лет -
думал один доживать…
Но рядом Илья.
 

Здорово! Да. Что ж, ответ я придумаю, – рука вот только успокоится, и придумаю… Блин, да она уже успокоилась, по ходу!

– Ладно, пойду я маме позвоню, Илька, уберите всё тут… Молчать! Знаю, что рука. Я про руку что-нибудь говорил? Нет. Я про посуду говорил. Исполнять!

Женька радостно прикладывает к вихрастой башке руку, козыряет Митьке. Я, демонстративно кряхтя, поддерживая руку, берусь за посуду. Да нет, конечно, убираться мне не придётся, Прыгун всё сам уберёт, он всегда рад помочь, и не только мне или Митьке, вообще всем. Но только гонят его все всегда… Гоняли. Три раза я за Женьку тут дрался. Хм, дрался…

…Дрался по-настоящему я за Женьку один раз, а потом я так только, мозги этим гадам прочищал. Чтобы уж совсем до них дошло… А первый раз дрался. С тремя сразу. Я тогда не знал Прыгуна, не знал, что он глухой, две недели я тут жил всего, я вообще мало кого тогда тут знал, щас-то другое дело. Выхожу я тогда как-то во двор, вижу… Ну, короче, издевались они над Женькой. Ну, не так чтобы явно, не били, не мучали, – ха, я б их поубивал бы тогда, – так, по подлому сзади всякое такое творили, суки. А я ж говорю, – не знал я, что Прыгун не слышит, думаю, ничего себе, молодчина пацан, вот ведь выдержка… Ну, а потом дошло до меня, когда они, троица эта, совсем борзеть начали, и когда Женька их заметил… И ведь, главное дело, не хотел я встревать! Но Женька ТАК посмотрел на меня тогда, как будто говорит мне: – и ты такой же гад! Как подбросило меня. У меня в таких случаях всегда одно и тоже, – голова выключается, кожа на скулах натягивается, губы немеют, похую всё мне сразу… Ну, вот, – сматерился! Ладно, тут надо… Ну и подрался. Без особых выебонов, которым меня Митька научил, а так, как в детдоме дрался, и на улице потом, – по-настоящему, когда всё по хую, как в бою… Хм, и Женька мне на помощь встрял, дурачок мелкий! Он-то сразу по башке получил, в палисадник улетел, а у меня тут совсем крышу сорвало… Помню, – мужики какие-то оттаскивают… Мда…

– Женька, да не знаю я! Понял? Откуда мне знать-то?

– Илья, а ты у Димы спроси. Ну спроси, что тебе трудно?

– Сам спрашивай, ты это видишь? – я стучу себя по гипсу. – Мне этого хватит, я вторую руку поберегу, блин.

– Знаешь, Илья, это ты сам виноват! Да, сам! А теперь рыбалка обломилась, по ходу, а я с мамы набор воблеров выпросил…

Для слова «воблер» Прыгун придумал свой особый знак, – обхохочешься!

– Ну и что? Воблеры… Что они, – протухнут? – я делаю вид, будто ТАКОГО понюхал, Женька покатывается…

– Илья, «воняет», – вот так будет… Да, правильно.

– Хорошо… Ну и вот, не протухнут же они. Погоди, Женька, успокоится Митька, потерпим недельку, там видно будет.

– На Давлетово такая щука! ВО!

– Прям таки – во?

– Ну, – во…

– Эх, Попрыгун, как всё неудачно вышло… Щука…

– Погоди, Илья, я сам блюдо унесу, ты же уронишь!

– Да ты мне тут!.. Да я и с одной рукой!.. Уронишь! Кто тут роняет всё, это ещё посмотреть надо, морда ты прыгунская!

– Ты лучше не обзывайся, не надо лучше, понял, а то я сам тебе вторую руку, понял…

– Вы чего тут затихли? – появляется на кухне Митька.

– Разговариваем…

– Ясно. И о чём, если не секрет?

Митька переоделся, он в шортах и бериковской майке, по ходу, в ванну собрался.

– Да так, Дим, просто… – не в тему мне сейчас про рыбалку заикаться, не в тему мне сейчас вообще к Митьке с ерундой, – ну, по его мнению, ерундой, – приставать… – Мить, ну чо там тёть Варя?

– Нормально… Я ей сказал, что ты руку потянул просто, в футбол играл, и упал… Потом, позже позвони ей, хорошо?

– Позвоню… Дим, я боюсь, она ж мне голову оторвёт, сначала тебе оторвёт, а потом мне оторвёт, а если она плакать начнёт, то я не знаю, что тогда… – Митька пожимает плечами, хмыкает… А Прыгуну всё неймётся с его рыбалкой, тянет меня за палец…

– Отстань! – я поворачиваюсь к Женьке, и говорю ему жестами: – Отвяжись, понял, вот тебе Дима, вот сам его и спрашивай…