Текст книги "Записки диверсанта"

Автор книги: Илья Старинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава 24. Тверской бульвар, 18. В Украинском штабе партизанского движения

Утром 9 марта пригласил Колонии, ознакомил с постановлением ГКО от 7 марта 1943 года о расформировании Центрального штаба партизанского движения как выполнившего задачу. диверсанты и партизаны постоянно вели разведку противника. До сих пор радуюсь, что судьба свела с замечательным разведчиком полковником Михайловым, с командиром прославленного партизанского отряда Михаилом Трифоновым, носившим в подполье псевдоним Югов, с уполномоченным представительства УШПД в 5-й ударной армии капитаном Д. Б. Белых, молодым и дерзким, партизаном по призванию, ставшим после войны журналистом и ученым. Но мое пребывание на Южном фронте оказалось очень коротким, не более месяца, и я не хочу отвлекать внимание читателя от тех главных событий в партизанском движении, которые происходили весной сорок третьего года. Дело в том, что уже в середине апреля последовал категорический приказ по телефону немедленно вылететь в столицу, в УШПД, для работы в должности заместителя начальника штаба. На сборы мне дали только два часа. Через два часа я снова сидел в самолете, только теперь Ли-2 шел курсом на северо-восток… * * * Чем дольше длился полет, тем чаще я поглядывал в иллюминатор, пытаясь угадать приближение Подмосковья. Жирную черноту степей сменили прошитые белыми стежками заснеженные овраги, утыканные редкой щетиной перелесков рыжеватые поля, на них накатывались исчерна-зеленые волны боров, снег, хотя не сплошной и неяркий, лежал даже теперь на лугах и пашнях, а дороги, деревни и, поселки все теснее, словно от холода, жались друг к другу. Скоро, теперь уже скоро! Нетерпенье объяснялось просто. Предстояли веcенне-летние сражения, и никто не сомневался, что гитлеровцы снова попытаются наступать, взять реванш за Сталинград, вернуть стратегическую инициативу. Мы либо нанесем упреждающий удар, либо вы-етоим в преднамеренной обороне и лишь потом, намотав врага, перейдем в контрнаступление. Примерно так думали Толбухин и члены Военного совета Южного фронта. Не было у них разногласий и в том, где именно попытается наступать противник. Вое сходились в мнении, что решающие события развернутся в центре советско-германского фронта, весьма возможно – в районе так называемого Курского выступа, где немецко-фашистские войска занимают выгодные позиции. Разумеется, это были только догадки. Тем не менее все жили и работали в предчувствии надвигающихся грозных событий. Поэтому я и связывал вызов в Москву, назначение на должность заместителя начальника Украинского штаба партизанского движения с подготовкой к этим событиям и предполагал, что для партизан это будет подготовка прежде всего к ударам по железнодорожным коммуникациям врага. В самом деле, по территории Украины проходят многие коммуникации гитлеровцев, и от того, сумеет или не сумеет противник полностью их использовать, удастся ли нам сорвать стратегические, главным образом – железнодорожные перевозки вермахта, во многом будет зависеть если не исход, то ход боевых действий весной и летом сорок третьего года. А мы способны, мы можем сорвать перевозки врага! Я рассуждал примерно так: на территории Украины, еще оккупированной врагом, мы располагаем значительными силами. Украинский штаб партизанского движения имеет с ними устойчивую, надежную связь, а промышленность уже наладила выпуск замечательных инженерных мин, в том числе мин замедленного действия. Если удастся обеспечить к началу боевых действий этими минами и взрывчаткой украинских партизан, накопивших великолепный опыт действий в тылу врага, то под откос полетят сотни вражеских паровозов, тысячи вагонов, платформ и цистерн; не дойдут до линии фронта сотни фашистских танков и орудий, сотни тысяч снарядов; выйдут из строя, не повидав передовой, тысячи фашистских солдат, а захваченные гитлеровцами железнодорожные узлы окажутся блокированными. Последствия этого представить нетрудно!.. Украинский штаб партизанского движения размещался на Тверском бульваре, в одном из флигелей дома № 18, где работали тогда многие руководители Коммунистической партии и члены правительства Украины. Я приехал на Тверской бульвар прямо с аэродрома, не желая откладывать встречу с начальником штаба генерал-майором Тимофеем Амвросиевичем Строкачем. Мы были знакомы почти два года. Первый раз увиделись на совещании партизан и подпольщиков в ЦК КП(б)У в июле сорок первого. Потом, когда я работал в Центральном штабе партизанского движения, встречались очень часто. Начальник штаба УШПД Строкач Кабинет Строкача – на втором этаже правого чистенького, хорошо прибранного флигеля. Тимофей Амвросиевич выслушивает представление, крепко пожимает руку, поздравляет с прибытием, приглашает к себе заместителя по кадрам Л. П. Дрожжина и заместителя по оперативным вопросам полковника В. Ф. Соколова. С Леонидом Петровичем и Василием Федоровичем мы знакомы, представлять нас друг другу не требуется. Дрожжин дает прочитать приказ, которым я назначаюсь заместителем начальника Украинского штаба партизанского движения по диверсиям, протягивает ручку:

– Расписывайтесь, Илья Григорьевич. Этот порядок пока не отменен. Обстановка непринужденная. Усаживаемся. Узнаю, что план боевых действий украинских партизан на весну и лето фактически разработан.

– Полковник Соколов с планом вас ознакомит, – говорит Строкач. – Но время горячее, на счету каждый день, если появятся замечания, прошу доложить завтра же. Он интересуется, как я собираюсь строить работу. Я полагаю нужным создать в штабе диверсионный отдел. Люди для работы в отделе есть. В будущем, вероятно, привлечем и других конструкторов и инструкторов минноподрывного дела. Нужно совершенствовать способы диверсий, обобщать и распространять боевой опыт, наладить тесный контакт с учеными и производством. Вопрос о создании нового отдела, получившего название «технический», и вопрос о зачислении в штат отдела прилетевших со мной Бориса Федоровича Косова, Сергея Васильевича Гриднева, Федора Ивановича Павлова и бывшей ростовской студентки, надежной секретарши отдела Нины Владимировны Малых решается тут же.

– Василий Федорович, покажите Илье Григорьевичу его кабинет, – обращается к Соколову генерал – Для отдела тоже комнату подберите. И скажите администраторам, чтобы ключи людям сделали. Предназначенный мне кабинет находился тут же, на втором этаже, через три двери от кабинета начальника штаба и рядом с кабинетом Соколова. Показывая помещение, Василий Федорович спросил:

– Новость слышали?.. Центральный штаб партизанского движения создается заново.

– Выходит, ликвидировали его преждевременно?

– Выходит, так.

– А что, Украинский штаб будет по-прежнему…

– Нет, – не дал договорить Соколов. – Мы теперь даже в оперативном отношении Центральному штабу не подчиняемся. Нами руководит только Центральный Комитет партии Украины и Ставка. Две новости сразу, и какие! Дома ожидала третья новость. В первые минуты, здороваясь с Анной и детьми, выкладывая из вещмешка сэкономленные продукты, умываясь и перебрасываясь обычными после долгой разлуки фразами, я ничего не почувствовал. Лишь за ужином показалось: Анна о чем-то умалчивает. Пристально на нее посмотрел – сделала вид, будто не замечает взгляда. Значит, что-то серьезное. Подождал, пока уложит детей, спросил:

– Что? В глазах обычно решительной жены колебание. Накрыла мягкой ладонью мою руку:

– Ранен Гульон.

– Когда? Куда он ранен? – В живот. Пуля. При переходе линии фронта, – Они давно вышли?

– Еще в марте.

– А другие? Анна отошла к окну, уставилась в темноту нашего двора.

– Почему ты молчишь, Аня? Она резко обернулась. В глазах – невыплаканные, усилием воли сдержанные слезы:

– Приготовься… Все равно тебе скажут. И рассказала, что еще зимой погибли при выполнении заданий хорошо нам обоим знакомые Падильо, Лоренте и Хусто, а при переходе линии фронта Анхел Альберка, Хоакин Гомес и Бенито Устаррос. Каждое названное Анной имя падало на меня, как удар. Падильо – ночи Гранады, первые эшелоны франкистов. Лоренте – наступление под Уэской, первый взорванный вражеский грузовик. Хусто – первая фашистская бомбардировка Хаена, спасенная четырехлетняя девочка. Альберка – минные поля под Мадридом, "минированный валенок" на таганрогском льду. Гомес – Гранада, Уэска, Мадрид, Калинин. Устаррос – летчик-истребитель на «курносом» в небе Мадрида, Харьков, Ростов, Подмосковье… Я сидел, не поднимая головы. Мужественные, справедливые люди, опытные, выносливые, ничего не требующие для себя солдаты!

– Альберка и Устаррос посмертно представлены к награждению орденами Отечественной войны 1 степени, – услышал я голос Анны.

– А остальные?

– Не знаю. Первый после долгой разлуки вечер оказался для нас безрадостным. Он стал бы еще безрадостней, знай мы, что и Франсиско Гульон вскоре скончается от полученной раны. Но судьба пощадила, вперед заглянуть не дала. Заместитель начальника УШПД по диверсиям На следующий день я приступил к выполнению новых обязанностей. Начал с изучения объемного "Оперативного плана боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года", врученного Соколовым. В различных приказах и планах руководства партизанским движением, в особенности на первых этапах партизанского движения, призывы к нанесению ударов по вражеским коммуникациям нередко терялись в призывах к разгрому вражеских штабов, гарнизонов, отдельных фашистских подразделений, к поджогам складов, порче телефонной связи и так далее. Неопытные командиры партизанских отрядов и соединений распыляли силы, тратили их на выполнение второстепенных, а то и третьестепенных задач. Положение изменилось к лучшему после Приказа Наркома обороны от 5 сентября 1942 года, который ставил перед партизанами в качестве главной задачи закрытие путей подвоза противником к фронту резервов, техники, боеприпасов и горючего. "Оперативный план боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года" требование сентябрьского приказа учитывал. Он предписывал крупнейшим партизанским соединениям Украины выйти на территорию ее западных и юго-западных областей и нанести удары по двадцати шести важнейшим железнодорожным узлам. Предполагалось забросить в отряды и соединения до трехсот человек командно-политического состава и не менее ста тридцати девяти тонн различных грузов. Транспортным самолетам 101-го авиационного полка B. C. Гризодубовой, а также самолетам 1-й и 62-й авиатранспортных дивизий предстояло совершить минимум двести пятьдесят вылетов во вражеский тыл. Направленность и размах плана впечатляли. Однако, как я понял, под словосочетанием "удары по железнодорожным узлам" подразумевались прямые атаки на эти узлы, их захват, разрушение стрелок, водокачек, семафоров, пакгаузов и станционных построек. Сознание тут же подало сигнал опасности. Особенно сильный после вчерашнего рассказа Анны о неоправданных потерях и ненужных жертвах. Сразу после провала "молниеносной войны" фашистское командование стало уделять охране железных дорог самое пристальное внимание. Уже 16 октября 1941 года Геринг издал директиву, требующую расстреливать или вешать каждого русского, приближающегося к железнодорожному полотну хотя бы на километр! Позже подобные директивы от палачей всех рангов посыпались как из рога изобилия. Охрана железных дорог усиливалась врагом по мере того, как увеличивалось число диверсий. В ряде мест партизанам даже приблизиться к железнодорожному полотну стало крайне трудно. А уж об охране крупных железнодорожных узлов враг позаботился особо! Тем более что это были крупные города, где гитлеровцы держали сильные гарнизоны, располагающие артиллерией, а в ряде случаев танками. Командование такого гарнизона могло в критический момент вызвать на помощь и авиацию. Атаковать крупный железнодорожный узел, располагая лишь стрелковым оружием, двумя-тремя минометами, редко парой пушек, не имея возможности рассчитывать на подкрепления, – значило идти на огромный риск, нести очень тяжелые потери без надежды на полный успех. Все во мне восстало против этого! Пошел к Соколову. Услышав, что над планом следовало бы еще подумать и внести в него серьезные коррективы, Василий Федорович всплеснул руками:

– Илья Григорьевич, батенька, да мы уже два месяца только тем и занимаемся, что эти треклятые коррективы вносим! Взгляните на календарь, весна скоро кончится!

– Тем не менее поправки необходимы. Нельзя же сбрасывать собственный опыт. Я объяснил Соколову, почему, на мой взгляд, задача парализовать железные дороги противника на территории Украины не будет выполнена, если мы бросим отряды и соединения на захват железнодорожных узлов и их разрушение.

– Та-а-а-к! – протянул Соколов. – Что же вы предлагаете? Оставить эти узлы в покое?

– Да нет! Предлагаю ориентировать партизан на вывод из строя тех же самых железнодорожных узлов, только с помощью массовых крушений вражеских поездов, Василий Федорович. Тем более что на складах лежат десятки тысяч самых различных противопоездных мин и колесных замыкателей. Об этом я уже справился. Соколов задумался. Я обратил его внимание еще на одно немаловажное обстоятельство: цифры потерь украинских партизан в личном составе находятся в обратно пропорциональной зависимости к цифрам, показывающим количество совершенных на железных дорогах врага диверсий. Наибольшие потери партизаны понесли в сорок первом году, когда провели всего тридцать крушений поездов. В сорок втором году потери в людях сократились, а число диверсий возросло до двухсот двадцати. В феврале же и марте сорок третьего потери партизан вообще оказались мизерными, а под откос только за два месяца полетел уже сто двадцать один эшелон врага! Соколов вздохнул:

– Это, конечно, убеждает, Илья Григорьевич, да только тянуть с окончательным утверждением плана, чуть ли не заново его переписывать, нам нельзя. Нельзя!

– Но как же так, Василий Федорович?!

– А вы не горячитесь, вы послушайте. Сами же призываете считаться с реальностью. Так вот, наша с вами реальность такова, что каждый упущенный день неминуемо приведет к сокращению числа самолето-вылетов в тыл врага. А это значит, что штаб не забросит партизанам ни запланированного количества оружия, ни запланированного количества взрывчатки. Как тогда станете диверсии производить? Настал мой черед задуматься. Соколов успокоил:

– Для тревоги оснований нет. Во-первых, партизанские командиры народ ученый, за здорово живешь штурмовать железнодорожные узлы не кинутся. Вон Ковпак прошлой осенью как с Сарнами разделался? Не в лоб ударил, а мосты вокруг взорвал. Теперь и другие так действовать станут. Может, вышлют на дороги небольшие группы минеров, и конец! Сабуров, между прочим, за такую тактику в пример поставлен.

– Ну, это во-первых, а во-вторых?

– А во-вторых, план, конечно же, будет уточняться, – невозмутимо ответил Соколов. – Вот тогда нужные поправки и внесем. В рабочем порядке, как говорится. Поколебавшись, я сказал, что все же считаю необходимым доложить свои соображения Строкачу.

– Непременно доложите! – согласился Соколов. – Только на переделке плана не настаивайте! Времени у нас с вами нет! Тимофей Амвросиевич выслушал меня внимательно, но к предложению полностью отказаться от идеи захвата железнодорожных узлов, перейти к подрыву вражеских поездов отнесся осторожно. Прежде всего заметил, что некоторые специальные мины, скажем, ампульные (химические), противопоездные мины замедленного действия с вибрационными замыкателями партизанам совершенно незнакомы.

– Я и сам про вибрационные замыкатели впервые от вас слышу, – сказал Строкач, – А понятия о минах замедленного действия не имеют даже выпускники нашей спецшколы в Саратове! Что же про рядовых партизан говорить?

– Обучим их, товарищ генерал.

– Сотни-то людей? Для этого нужно инструкторов подготовить, товарищ полковник!

– Товарищ генерал, скоро в Москву прибудут с Кавказа инструкторы и выпускники бывшей Высшей школы особого назначения. Строкач все-таки колебался:

– А успеем вызвать людей из отрядов и соединений для учебы?

– Так давайте наладим обучение людей непосредственно в тылу врага! Пошлем инструкторов туда. Я сам могу вылететь!

– А если соединения уже уйдут в рейды?

– Учить и в рейдах можно, товарищ генерал! Строкач прошелся по кабинету:

– Сделаем так. Вы изложите свои соображения письменно, а я представлю их в ЦК КП(б)У.

– Но вы со мной согласны, товарищ генерал?

– Учитывая опыт Ковпака и Сабурова – согласен. Однако послушаем, что скажут сверху. К идее блокирования и вывода из строя железнодорожных узлов противника с помощью мин в ЦК КП(б)У отнеслись одобрительно. Не требуя немедленной перекройки плана весенне-летних боевых действий и полного отказа от захвата железнодорожных узлов, рекомендовали вместе с тем в кратчайшие сроки разработать, размножить и направить партизанам Украины инструкции по применению новейших мин, забросить в отряды и соединения инструкторов по минноподрывному делу, предусмотреть доставку партизанам одновременно со взрывчатыми веществами мин новой конструкции.

– Вот видите, – сказал Соколов. – Так мало-помалу все и утрясется.

Глава 25. Рельсовая война

Двадцать третьего апреля, во второй половине дня, генерал Строкач приглашает полковника Соколова и меня в свой кабинет. Тимофей Амвросиевич выглядит озабоченным. Сообщает, что утром у него состоялся очень серьезный разговор с начальником Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. В Центральном штабе с полным основанием считают, что дезорганизация железнодорожных перевозок противника еще не достигла того размаха, чтобы существенно влиять на обеспечение немецко-фашистских войск людскими резервами, техникой, боеприпасами и горючим. Диверсии проводятся не одновременно, а вразнобой, и враг ликвидирует их последствия без особых затруднений. По мнению Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, крушения вражеских поездов и подрыв вражеских мостов, если даже мы увеличим их количество вдвое или втрое, нужного эффекта все равно не дадут. Нужен хорошо спланированный, одновременный массовый удар по вражеским коммуникациям. Медлить с этим ударом в предвидении ожесточенных летних боев нельзя. Центральный штаб партизанского движения задумал операцию под кодовым названием «рельсовая война». В ходе операции все силы партизан будут брошены на подрыв рельсов. По предварительным подсчетам ЦШПД за месяц можно подорвать примерно триста тысяч штук рельсов. По замыслу ЦШПД это должно полностью парализовать все воинские перевозки противника на временно оккупиро-"н ванной советской территории. Украинским партизанам предстоит подорвать примерно 85 – 90 тысяч штук рельсов. Я огорошен. Одновременный удар необходим, но взрывать рельсы?! Чушь какая-то!

– Выходит, весь наш план насмарку? – расстраивается Соколов.

– Одновременный удар можно нанести и с помощью мин! – добавляю я.

– Дискутировать не будем, – говорит Строкач. – По словам Пантелеймона Кондратьевича, идея "рельсовой войны" в принципе одобрена товарищем Сталиным. Садитесь за планы и расчеты, товарищи. Я замечаю, что подрыв названного Строкачем количества рельсов потребует значительно большего количества взрывчатки, чем намечалось израсходовать при совершении диверсий.

– Взрывчатка будет, – отвечает Строкач.

– А самолеты? – беспокоится Соколов. – Дополнительные самолето-вылеты для переброски этой взрывчатки дадут?

– Пономаренко сказал, что самолеты нам обещают. – Словом, за дело! – говорит Строкач. – Принимайтесь за корректировку плана, Василий Федорович. А вы, Илья Григорьевич, немедленно уточните, сколько рельсов находится на временно оккупированной территории Украины, вообще в каком состоянии там железнодорожное хозяйство противника. Торопитесь. Время не ждет. * * * Не знаю, жил ли на свете человек, имевший возможность спокойно заниматься каким-нибудь делом, не раздумывая об отложенных или ожидающих очереди. Среди моих знакомых таких не встречалось. Да и самому приходилось держать в голове и делать несколько дел сразу. На следующий день после разговора со Строкачем я поехал в Генеральный штаб, в Центральное управление военных сообщений. Подготовленный нами запрос, о состоянии железнодорожного хозяйства на временно оккупированной территории Украины принял знакомый полковник.

– Что, на Украине тоже собираетесь рельсы рвать? – осведомился он. – Мало вам, товарищи, того, что немец сам полотно при отходе корежит?

– Не затяните, пожалуйста, со справкой.

– Э, что справка? Справку получите в срок… От этого, пусть коротенького разговора на душе тяжелый осадок. Действительно, взорванные рельсы нам же самим восстанавливать придется. И потом, как же быть с развернутой техническим отделом работой? Мы же нацелили людей на совершенствование специальной техники, способов диверсий, обобщаем и распространяем опыт лучших партизан-минеров! Отдел уже подготовил к печати брошюры с описанием конструкции некоторых мин замедленного действия и рекомендациями по их установке, подготовил директивы по организации в отрядах и соединениях диверсионных служб, обследует склады с минами, определяет пригодность электрохимических замыкателей к использованию в летний период, установил контакты с некоторыми институтами Академии наук СССР, с рядом специальных институтов и конструкторских бюро, которые занимаются изготовлением новых взрывчатых веществ, созданием новой минноподрывной техники! Неужели все это – зря? Иду со своими сомнениями к Строкачу.

– Продолжайте работать как работали! – выслушав меня, говорит Строкач.

– Упразднять мины и борьбу с помощью мин никто не собирается. Эту борьбу мы и в плане предусмотрим. Слова Строкача и решительный тон, каким они сказаны, воодушевляют. В ожидании ответа на запрос в Главное управление военных сообщений вновь с головой ухожу в привычные дела. Очень помогает в те дни помощник уполномоченного ГКО по науке Степан Афанасьевич Балезин. Он делает все, чтобы просьбы и заявки технического отдела УШПД выполнялись в кратчайшие сроки, и уже настолько вник в тактику партизанской борьбы, в методы выполнения некоторых диверсионных задач, что даже уточняет наши заявки и сам вносит предложения по созданию и совершенствованию имеющейся техники. А в канун Первомая требуют первоочередного внимания прибывшие с Кавказа отряды расформированной ВОШОН. Командовавший отрядами капитан Чепак появился у меня в самом начале рабочего дня. Московское небо хмурилось, на газонах Тверского бульвара, на жухлой, грязной прошлогодней траве еще лежали кое-где тощие, ноздреватые лепешки серого снега, стволы и сучья лип после ночной мороси казались особенно черными, унылыми, а Чепак выглядел курортником: лицо загорелое, брови выгорели. Капитан доложил, что эшелоны с отрядами двигались медленно: пропускали встречные составы с войсками и техникой, несколько раз попадали под бомбежки. Я представил капитана Чепака генералу Строкачу и Дрожжину, Решили, что капитан возглавит школу особого назначения Украинского штаба партизанского движения, а личный состав отрядов бывшей ВОШОН частично вольется в новую школу, частично же будет направлен в партизанские отряды и соединения для обучения партизан обращению с новой техникой, для укрепления диверсионных служб. Решение ЦК КП Испании Предполагалось, что находившиеся в школе испанские товарищи тоже продолжат службу в формированиях Украинского штаба, хотя Строкач и посчитал необходимым согласовать это с Коминтерном.

– Поезжайте туда с Леонидом Петровичем, – приказал Строкач, – договоритесь. После майских праздников, когда погода расщедрилась, подарила Москве солнце и фисташковую зелень только-только лопнувших почек, мы с Леонидом Петровичем Дрожжиным, начальником отдела кадров штаба, поехали в Коминтерн. Принял нас товарищ Димитров. Он узнал меня, беседа пошла доверительная, дружеская. Мы рассказали об операциях диверсантов на Кавказе, о борьбе украинских партизан, а Димитров – о болгарских партизанах и подпольщиках, которые в тяжелейших условиях, теряя замечательных людей, ни на минуту не прекращают борьбу с фашизмом. Заговорили об испанских товарищах. Димитров сообщил, что несколько бывших испанских республиканских летчиков встретились в Москве со сражавшимся в Испании прославленным летчиком А. С. Осипенко, командующим авиацией ПВО. Осипенко решил взять испанских пилотов к себе. И они оправдали его надежды, принимая участие в отражении налетов фашистской авиации.

– Центральный Комитет Коммунистической партии Испании обратил внимание на этот факт, – сказал Димитров, – и считает необходимым использовать испанских воинов-добровольцев либо по их прямой специальности, либо готовить к предстоящей борьбе в Испании. Я тоже думаю, что так будет правильней. Да, пожалуй, это было правильней. Но мысль о предстоящем расставании с воинами-испанцами, с этими беззаветно мужественными, бесконечно скромными людьми, казалась невыносимо горькой. Испанцы были первыми и самыми многочисленными иностранцами, сражавшимися в отрядах советских партизан, первыми иностранцами в Красной Армии. Мы переживали вместе и трагедии поражений, и радости побед. Где бы ни пролегал путь – под Хаеном или Таганрогом, под Уэской или Харьковом, под Кордовой или Калинином, – всюду мы шагали плечом к плечу, бесконечно веря соседу… Димитров заметил мое состояние.

– Вы продолжите борьбу по одну сторону фронта! – сказал он. – А силы на войне надо использовать с максимальной пользой! На этом и закончилась беседа. Вскоре всех испанских воинов-добровольцев зачислили в кадры Красной Армии. С ветеранами партизанской войны мы простились отдельно. Обнимались до хруста в плечах, понимая, что расстаемся надолго, если не навсегда. Лишь один из ветеранов, Рамилес, доказал в испанском ЦК, что стал опытным минером-подрывником, возвратился ко мне и вскоре улетел в тыл врага, в соединение Николая Никитовича Попудренко, стал его заместителем по диверсиям… Накануне Курской дуги Вскоре после встречи с Димитровым мне пришлось вылететь в командировку на Воронежский и Центральный фронты. Там готовились, измотав противника в оборонительном сражении на Курской дуге, перейти в решительное наступление. Партизанам же и гвардейским минерам обоих фронтов предстояло до начала активных боевых действий нанести чувствительные удары по, железным дорогам Белгород – Харьков и Белгород – Сумы, применить мины замедленного действия на основных шоссейных дорогах в тылу врага. Я провел беседы с работниками штабов инженерных войск Воронежского и Центрального фронтов, а также с офицерами батальонов гвардейских минеров, поделился опытом применения МЗД и секретами тактики небольших групп минеров, направляемых во вражеский тыл. Упоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: начиная с весны сорок третьего года, особенно в период подготовки к Курской битве, инженерные мины стали использоваться уже не только как оборонительные, но и как наступательное оружие. А в Москве ожидало новое спешное задание; ознакомить с новинками минноподрывной техники находившихся на излечении и вновь улетающих во вражеский тыл секретарей ряда обкомов, партизанских командиров и членов так называемых "организаторских групп", посылаемых УШПД главным образом в районы Правобережной Украины для создания новых подпольных групп и новых партизанских формирований. По-разному отнеслись к этим занятиям партизанские командиры. Герой Советского Союза В. М. Яремчук, имевший на счету двенадцать пущенных под откос поездов врага, посмеивался:

– Чи мы не знаемо, як крушения производить? Ще як знаемо! Пиймав того ворога на «удочку», тай и го-ди! Ловля поездов на «удочку», то есть подрыв их с помощью бечевы, привязанной к чеке взрывателя, из укрытия, находящегося в пятидесяти-ста метрах от железнодорожного полотна, была крайне опасным делом, стоила жизни многим партизанам. Однако Яремчук считал этот метод самым надежным, а в мины замедленного действия не верил. После занятий он резко изменил точку зрения. Улетая, забрал с собой столько МЗД, сколько позволил взять в самолет, и впоследствии успешно использовал их все до одной. Руководитель организаторской группы секретарь Каменец-Подольского обкома, депутат Верховного Совета СССР С. А. Олексенко, по специальности инженер, напротив, с самого начала отнесся к новым минам с огромным интересом, изучал их старательно и заставлял старательно изучать их своих товарищей. Сетовал только об одном: мин маловато, и неизвестно, как будут их доставлять за сотни километров в тыл врага. Тревоги Олексенко были понятны. Хорошо понял я и того коренастого, круглолицего, чубатого хлопца, который в один из теплых майских дней постучал в дверь моего кабинета:

– Разрешите, товарищ полковник! – и вытянулся на пороге. – Инструктор-минер спецшколы Воронько!

– Слушаю вас. Чем могу быть полезен?.. Садитесь. Хлопец снял пилотку, присел:

– Я с просьбой, товарищ полковник. От группы курсантов.

– Продолжайте. Заметно волнуясь, непроизвольно вкрапливая в русскую речь украинские слова и выражения, мой посетитель сказал, что их семеро: шесть парней и одна дивчина, все – диверсанты со стажем, один парень – радист, нельзя ли направить их во вражеский тыл, в отряд, где можно хорошо поработать по военной специальности? Собеседник выглядел так молодо, что я невольно улыбнулся:

– А у вас и мирная специальность есть? Парень покраснел:

– А как же? Строителем до войны был, мосты строил. Ну а еще – в Литературном институте учился. Стихи пишу, товарищ полковник.

– Поэт, значит. Как же в диверсанты попал?

– Случай. В первый день войны у нас в районе сейф с мобилизационными документами вскрыть не могли. А тут я подвернулся: мостовик, со взрывчаткой знаком. Вскрыл сейф, да так и пошло. Направили учиться, потом в фашистский тыл посылали, потом сам людей обучал и перебрасывал… Мы с товарищами и мины делать умеем, товарищ полковник! Я раздумывал, как поступить. Воронько скомкал пилотку:

– Помогите, товарищ полковник! Война же не кончена, а мы не в свой тыл просимся!

– Хорошо. Подождите. Я позвонил Строкачу, попросил нас принять. Побеседовав с молодым человеком, Тимофей Амвросиевич отправил его в коридор и развел руками:

– Поэт, строитель, диверсант! Такому разве откажешь? Куда бы его группу определить, Илья Григорьевич?

– Инструкторы везде нужны, товарищ генерал.

– А пошлем-ка ребят к Сидору Артемьевичу! Этот Воронько в рейдах не только поезда подорвет, но еще и песни сложит, стихи напишет, а ковпаковцы стоят поэм, верно? Так решилась судьба Платона Никитича Воронько и судьба его боевых друзей. Генерал Строкач не ошибся. Молодежь сражалась во вражеском тылу отважно. Платон Воронько написал о партизанах стихи и поэмы, которые знает сегодня весь народ. В те дни в УШПД вообще приходило много добровольцев, просивших, даже требовавших отправить их в тыл врага. Удовлетворить все просьбы мы не могли" но все же весной сорок третьего штаб перебросил во вражеский тыл сто двадцать хорошо подготовленных минеров: шестьдесят семь полетели в качестве инструкторов, а пятьдесят три – в качестве командиров и штабных работников. Забрасывались тогда во вражеский тыл и радисты, и шифровальщики, и медицинский персонал. Рельсовая война – абсурд? В конце первой декады мая мы получили ответ на запрос в Центральное управление военных сообщений. Нас информировали, что на временно оккупированной территории Украины находится более четырех миллионов штук рельсов, недостатка в них гитлеровцы не испытывают, даже отправляют часть на переплавку. Острый недостаток противник испытывает в паровозах; годных для работы паровозов на всей оккупированной территории СССР в настоящее менее пяти тысяч. Строкача эти цифры озадачили. Он, наконец, убедился в правоте нашего технического отдела: запланированные для подрыва украинским партизанам рельсы составляют всего два процента от их количества на оккупированной территории УССР, а израсходовать на эти два процента придется всю взрывчатку, которую мы сможем доставить в отряды и соединения. Да и неизвестно еще, удастся ли такое количество взрывчатки доставить: в мае мы уже не получили обещанного числа самолетов, а в июле следует ожидать сокращения рейсов: летние ночи коротки!