Текст книги "Путь к Рейхстагу"
Автор книги: Илья Кричевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Случайно обнаружилось, что здесь, в полку, находится участник битвы на Курской дуге Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Н. К. Пархоменко. Как упустить портрет такого знатного воина? Мы застали героя в единственном, чудом сохранившемся помещении, до предела набитом людьми, где скромный гвардии старший лейтенант обосновался на мизерной площади.
Это был статный молодец с нежным юношеским лицом, которое никак не связывалось в моем представлении с мужеством подвига. Но в данном случае, кроме психологических трудностей, возникли и практические. Где рисовать Пархоменко? На улице это сделать было невозможно, а в полуразрушенном тесном жилище тем более. Оставался единственный выход: рисовать в штабном крытом грузовике. Задача была не из легких: мы сидели почти вплотную, отсутствие необходимого пространства вынуждало меня прилагать неимоверные усилия для изображения героя.
Проблема портрета всегда меня занимала, особенно теперь, на войне, когда приходилось встречаться с самыми разными людьми. Я часто замечал, что внешнее впечатление не всегда бывает правильным. При более близком знакомстве обнаруживалась скрытая «изюминка», которая и являлась ключом для раскрытия личности.
Конечно, все это достижимо, когда имеется достаточно времени, чтобы при помощи подготовительных зарисовок изучить натуру.
Но как это сделать в условиях войны, когда в считанные минуты приходится рисовать человека, увиденного впервые? Если сравнить это с творчеством композиторов или поэтов, то на их языке такие произведения называются экспромтами. Трудновато мне было порой с подобными экспромтами, они требовали предельного напряжения. Так было и с Пархоменко.
В ПОЛЬШЕ
Зимой сорок четвертого года нашу армию спешно перебрасывали из Латвии. Нас погрузили в теплушки и долго везли куда-то по совершенно белым равнинам, мимо заснеженных лесов и селений.
Выгрузили нас на маленькой незнакомой станции, которая и оказалась местом нашего назначения. И тут только мы узнали, что находимся в Польше.
Да, перед нами была страна Мицкевича и Шопена. Но какой нищей, какой разоренной выглядела она. Нам понятны были разрушения, оставленные войной: еще свежи в памяти были сожженные и разграбленные советские села и города—такие же картины мы наблюдали повсюду, где побывали фашистские оккупанты. Но здесь было и нечто иное. Казалось, что вдруг воскресли деревни времен старой царской России. Молодые солдаты могли впервые увидеть живого кулака с собственной маленькой часовней, где молилась только его семья, и живых батраков, оборванных и голодных.
Наша редакция остановилась в замерзшей деревушке. Здесь мы встретили Новый, 1945-й год.
Должно быть, был сильный ветер: помнится, снежные хлопья летели вдоль земли, долго не опускаясь. Росли сугробы, как невиданно белое тесто. Мы желали друг другу в наступающем году счастья, уже близкой победы. И хотя впереди нас ждало еще немало испытаний, это был самый радостный Новый год из всех прежних, что мне приходилось встречать на фронте.
А пока на польской земле шла война. Работалось трудно.
Сильные морозы, частые передвижения не способствовали рисованию
33. У полкового знамени. Знаменосец,
гвардии старший сержант П. Н.
Смирнов. В тяжелой обстановке боя спас
знамя полка. Латвия. 1944
Среди рисунков того
времени—портрет командира
роты старшего лейтенанта Н. Ф. Ко-
тельникова и командира взвода
автоматчиков старшего сержанта
Сидорова.
В начале января мы дошли до
Праги—предместья Варшавы. На
другой стороне широкой Вислы
лежала столица Польши, вернее,
то, что осталось от этого когда-то
красивого города. С нашего
берега видны были только остовы
взорванных мостов с рваными,
свисавшими в воду пролетами.
Они словно простирали свои железные руки из воды, взывая о помощи.
С какой радостью встретили мы весть об освобождении Варшавы!
Еще с понтонного моста, наведенного саперами, я старался разглядеть улицы города, возбуждавшего в наших сердцах столько сочувствия. Накануне ночью я сделал заголовок для газеты и использовал для него изображение довоенной Варшавы.
Разглядывая на фотографии стройные силуэты зданий, расположенных у берегов Вислы, я пытался представить себе то, что увижу утром.
И вот я в Варшаве. Я бродил по лабиринтам заваленных улиц, среди бесконечных уродливых руин. Не было стройных красавцев домов. Вообще не было домов. Было только невообразимое смешение бетона, железа, кирпича, щебня.
Я шел, совершенно подавленный увиденным. Казалось, фантастические картины ада обрели здесь реальные очертания. Но среди развалин бродили живые люди.
Они жили когда-то в этих домах, мирно трудились, растили детей...
Я не Ввидел новой Варшавы, мне 1944 бы очень хотелось посмотреть на нее. Но когда говорят, что этот город, как феникс, родился из пепла,—для меня это не просто красивая метафора: я видел этот пепел своими глазами.
Я слышал рассказы варшавян о злодеяниях фашистов, о трагических днях восстания, о мужестве людей, отдавших свою жизнь в борьбе за родину.
Надо было возвращаться обратно в редакцию. В последний раз я взглянул на хаотические остатки города, ставшего свидетелем самых страшных человеческих трагедий и героического величия человека. Все это могло бы послужить источником для создания большого, потрясающего своей темой цикла рисунков. Для этого требовалось время. Но еще шла кровопролитная война. Наша армия снова наступала. Впереди была гитлеровская Германия.
НА ЗЕМЛЕ ВРАГА
Приближалась весна сорок пятого года, весна, обещавшая победу. Мы продолжали двигаться вперед.
По дорогам шли бесконечные потоки людей и техники, объединенные единым стремлением.
Впереди лежала страна, в которой властвовал фашизм. Ее фюреры еще лелеяли призрачную надежду, что им удастся избежать возмездия. Но час расплаты приближался.
Наша армия дошла до Одера и остановилась. Перед нами простиралась широкая река, за которой притаились враги.
Редакция нашей газеты расположилась в Бад-Шефлисе. Это маленький городок в Восточной Померании, в котором сохранился ряд старинных построек.
Случайно, проходя по городской площади, где возвышалось готическое здание ратуши, я стал свидетелем похорон нашего офицера. Меня очень взволновали эти похороны на чужой земле. К сожалению, занятый рисунком, я лишился возможности записать фамилию погибшего.
Остановка на Одере давала передышку для армии. Уже был март .
Расчет зенитки гвардии младшего сержанта Бурлаченко. 1944
2
41. Снайпер Нина Лобковская. 1944
месяц, в воздухе потеплело, чувствовалось приближение полнокровной весны. Мне не сиделось на месте, хотелось вновь побывать в передовых частях, где было много материала для карандаша художника.
На участке, занимаемом 52-й гвардейской дивизией, произошло важное событие: группа воинов форсировала часть русла Одера и укрепилась на островке. Мы не знали конечной цели и возможностей этой операции. Форсирование такой широкой реки представляло огромную трудность, и горсточка воинов, обосновавшаяся на виду у противника, совершила подвиг.
Очень хотелось побывать у этих героев, и мне предоставили такую возможность. Помимо всего возникала надежда нарисовать знаменитого разведчика гвардии старшего лейтенанта Н. А. Короля, о подвигах которого ходило много легенд.
Встреча с участниками форсирования Одера произвела на меня неизгладимое впечатление. Мне удалось сделать четыре рисунка, среди которых я хочу выделить портрет семнадцатилетнего храбреца– гвардии младшего сержанта А. В. Титова, ушедшего добровольцем на фронт. Мне позировал и командир этой группы гвардии старший лейтенант М. П. Колобов. Скромный облик молодого патриота, позже погибшего под Берлином, оставил в моей памяти самые лучшие воспоминания.
Конечно, я осуществил свое давнее стремление познакомиться с командиром разведроты дивизии Королем. Это произошло у опушки еще голой рощи на унылом фоне только свободившихся от снега полей, за которыми протекал Одер. Мне пожал руку настоящий былинный богатырь.
Труден и опасен был путь на войне у гвардии старшего лейтенанта Н. А. Короля. Только его могучее здоровье помогло ему вынести многократные ранения (кажется, их было шесть). Он славился исключительной виртуозностью и решительностью в операциях по добыванию «языков». Я смотрел на героя, и мне не верилось, что этому гиганту с лицом, на котором отразились суровые испытания войны, всего двадцать два года. Привлекали его как бы всевидящие глаза, небольшие, но очень выразительные. Казалось, что этот человек прошел большую, трудную жизнь. И вдруг его мужественное лицо озарилось светлой, даже ребячьей улыбкой, которая была столь беспечна, словно со мной рядом очутился совсем другой, веселый человек.
Как я и думал, нарисовать его оказалось делом трудным. Феноменальный контраст между внешним впечатлением суровости и внутренней теплотой был столь разителен, что мне пришлось сделать несколько рисунков, пока удалось «поймать» черты замечательного разведчика.
Во время боев в Берлине на одном из перекрестков я оказался под огнем невидимого фашистского стрелка. Только благодаря помощи нескольких воинов мне удалось избежать смертельной опасности. Велика была моя радость, когда этими спасителями оказались разведчики Короля во главе со старшиной его роты.
Когда я находился в 52-й гвардейской дивизии, мне очень захотелось посмотреть с высоты занимаемого нами берега туда, на ту сторону Одера, где притаились уже потерявшие свою былую военную славу гитлеровцы.
Благодаря весеннему разливу ширина реки казалась очень большой.
Совсем рядом оказался наблюдательный пункт дивизии.
В замаскированном блиндаже была стереотруба, дававшая возможность обозреть перспективу противоположного берега. Припав к ее окулярам, я увидел отдельные фигуры врагов, они казались совсем рядом, можно было даже различить детали их обмундирования.
Защищенные водной преградой, гитлеровцы все же чувствовали себя неспокойно. Находясь на своей собственной земле, они вели себя настороженно, потеряв уверенность, и передвигались с оглядкой на наш берег. По-видимому, многие из них понимали, что наступает час расплаты.
Все ждали генерального наступления. Оно произошло в середине апреля после невиданного артиллерийского огня, от которого дрожала земля на много километров
вокруг. Это была фантастическая пляска света, огней и взрывов, которая вместе с нестерпимым шумом создавала предельную нагрузку для человеческой выносливости.
Много раз описывались эти исторические события. Концентрация удара была столь сильна, что, форсировав Одер, наши войска быстро устремились вперед, опрокинув не успевших прийти в себя фашистов.
Мы с боями шли через немецкие города и селения, здесь было все чужое, непривычное. При виде старинных крепостных стен и стрельчатых соборов вспоминались гравюры Дюрера, казалось, что ожили картины средневековья.
Не укладывалось в сознании, что в стране, создавшей в прошлом столько прекрасного, мог вырасти фашизм, истреблявший людей, города и культуру других народов.
Мне довелось быть в наступающем потоке войск 150-й стрелковой дивизии, которая впоследствии прославилась при штурме рейхстага. На каком-то привале я набрел на группу саперов и нарисовал старшего сержанта А. Г. Рябова. Этот рисунок близок моему сердцу. Он напоминает о прошлых днях, когда я вместе с такими же тружениками войны– саперами провоевал немало месяцев.
Случай столкнул меня с начальником политотдела дивизии подполковником М. В. Артюховым. По его совету я решил нарисовать командира штурмового батальона капитана С. Д. Хачатурова.
Когда я разыскал комбата, то был поражен его внешностью. Должен сказать, что таких красавцев мне приходилось редко встречать. Это был удивительно гармонично созданный человек, у оторого лицо, рост и осанка находились в замечательном единстве. Естественно, что, увидев такого «натурщика», мне очень захотелось нарисовать его. Хачатуров не возражал против позирования тем более, что этот процесс был ему знаком по довоенным временам.
Но все оказалось не так просто.
Батальон получил срочное задание, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Несколько дней я двигался с воинами капитана С. Д. Хачатурова в надежде осуществить свой замысел, но сложная обстановка наступле ния не давала возможности найти подходящее время для работы.
К вечеру третьего дня, измученные, мы подошли к окраине немецкого городка, в котором уже разместился штаб дивизии.
Велико было мое огорчение, когда выяснилось, что батальон опять уходит на задание. Казалось, напрасно потрачено время.
Но Хачатуров показал себя человеком слова и за счет своего краткого отдыха согласился посидеть. Рисовать пришлось ночью, при трепете одинокой свечи, которая скудно освещала лицо капитана и одновременно лист моего альбома.
Усталый и удовлетворенный завершением работы, я прилег в каком-то углу и мгновенно погрузился в сон, невзирая на доносившийся из соседней комнаты шум, где комдив генерал Шатилов распекал начальника связи.
Впереди была дорога на Берлин.
Преодоление этого небольшого пути происходило в непрерывных боях.
Мне пришлось рисовать младшего лейтенанта Н. А. Тарновского, командира зенитной батареи. В начале работы все шло нормально, затем появились фашистские самолеты и стали бомбить. Тарновский продолжал позировать и одновременно командовал огнем зениток, которые успешно отогнали нападение стервятников. Мы не сочли нужным прервать работу.
Это не было бравадой: пушки стояли на открытом месте, и спрятаться все равно было некуда.
Последний рисунок перед Берлином изображал группу бойцов, читавших газету в окопе. Наши воины располагались в отбитых у гитлеровцев земляных укреплениях, сооружавшихся ими с оборонительной целью. Но эти наспех построенные окопы уже не могли задержать стремительного наступления наших войск, уже подошедших к окраинам Берлина.
В БЕРЛИНЕ
В нашей газете шла напряженная работа. На ее страницах отражались бои, происходящие в Берлине, печатались материалы о людях, завершавших разгром гитлеровского рейха.
Мне предстояло рисовать отличившихся воинов. Это была почетная задача, но она требовала опыта и выносливости.
Трудно себе представить, что творилось в те дни на улицах Берлина. Перекрестки простреливались замаскированными фашистскими снайперами и пулеметчиками, временами замолкавшими в ожидании очередных жертв.
На одном из таких перекрестков нас собралось около десятка человек, ожидавших возможности перебраться через дорогу, простреливаемую снайпером. Перед нами уже лежало несколько убитых воинов. Дальше ждать не было смысла, и некоторые пошли обратно, надеясь продолжить путь соседними переулками.
Но вот нашелся молодец, который несмотря на грозившую опасность, решился посостязаться с засевшим в доме фашистом. По– видимому, это был бывалый парень, ибо, судя по его хладнокровной подготовке, такие вещи ему уже приходилось проделывать неоднократно. Он закрепил под поясом полы шинели, перекинул на спину автомат, чтобы освободить руки, и... побежал. Все застыли в ожидании конца этого рискованного поединка. Ноги смельчака мелькали, как у совершавшего кросс чемпиона, выстрелы попадали в мостовую, откалывая от нее брызги асфальта. И когда наш герой оказался уже на той стороне вне досягаемости вражеских пуль, мы радостно вздохнули.
Около нас стояли безмолвные дома, частью с выбитыми окнами, из них можно было ожидать выстрела в спину. Пока здесь находилась группа, мы могли дать отпор, но нельзя было оставаться двоим, и тем более одному.
Итак, кто будет следующий?
Воодушевленные поступком предыдущего смельчака, еще несколько человек проскочили через этот гибельный отрезок пространства.
Нас уже было четверо, и каждый очередной с напряжением готовился к этому неизбежному испытанию.
Наконец, я остался один на перекрестке чужого, враждебного города. Мне также предстояло проделать эту опасную игру со смертью, от которой нельзя было уклониться. Используя опыт товарищей, я побежал навстречу неиз вестности... Очутившись за защищенным углом на другой стороне, я, тяжело дыша, прислонился к стенке дома, и, казалось, что, кроме ужасного сердцебиения, у меня стучало все тело. Когда я уже успокоился и смог осмыслить все происшедшее, то удивился, что не запомнил деталей этого броска. В голове остались только звуки свистящих пуль между ногами и стук упавшего позади металлического предмета.
Опустив полы шинели, я нечаянно коснулся кобуры пистолета и с ужасом убедился, что она оказалась пустой. Так вот какой мне запомнился металлический звук: это был упавший пистолет, который от сильной тряски выскочил из кобуры.
Оглядывая издали ненавистную мостовую, я, наконец, его увидел среди накопившегося мусора. Положение сложилось почти безвыходное, ибо нельзя было безоружным находиться на этих вражеских улицах, а броситься поднять пистолет было еще опаснее – это значило опять попасть под выстрелы снайпера, что представлялось верной гибелью...
Здесь оставаться было бессмысленно и, потеряв всякую надежду, я пошел вперед. И вдруг я заметил, как из-за угла соседней улицы выехала небольшая самоходка с пушкой. Это шла мне навстречу удача! Подбежав к ней, я рассказал сидящему вверху танкисту все, что случилось, и попросил мне помочь. Как оказалось, самоходка специально занималась уничтожением снайперских гнезд.
Подумав, мы решили, что он проедет в тот переулок, образовав своей машиной барьер от снайперских пуль, а я тем временем под такой охраной подберу свое оружие.
Конечно, я немного рисковал, но надеялся на то, что вряд ли фашист даст себя обнаружить перед такой огненной мощью. Заняв условленное место и дав по предполагаемому снайперу несколько выстрелов, танкист крикнул, что пора действовать. Молниеносно выскочив из-за угла и оказавшись на дороге под прикрытием брони, я схватил свой пистолет и мгновенно вернулся обратно. Это заняло секунды. Держа в руках оружие, мне казалось, что я приобрел новые силы...
Сейчас только осталось мысленно поблагодарить хорошего парня из самоходки, ибо больше увидеть его я не смог. Машина, лязгая гусеницами, уехала в глубь переулка.
Очередное задание редакции было дано троим—двум корреспондентам и мне—двадцать пятого апреля, когда бои в Берлине достигли предельного накала и нашим воинам приходилось драться за каждый дом и даже этаж. Все это не было похоже на прежнее. Мы чувствовали, что предстоящая задача потребует особых усилий.
Нам необходимо было попасть в расположение 52-й гвардейской дивизии, но место ее действия мы знали весьма приблизительно. В поисках нужного полка мы остановились у воинов другой части, занимавших здание третьеразрядного кинотеатра. Помещение было набито отдыхавшими после боя бойцами, поражала приподнятость их настроения, и, хотя впереди еще предстояли дни напряженных и опасных схваток с врагом, всех ободряло сознание того, что война
идет к концу.
В углу фойе мы застали забавную сцену: у стойки бывшего буфета стоял пожилой немец и успешно торговал каким-то лимонадом. Это общение на деловой почве вызывало немало улыбок и, по– видимому, пришлось по вкусу обеим сторонам.
Приняли нас хорошо, угостили лимонадом, мы решили собрать материал о лучших из этих бойцов. К сожалению, из-за недостатка времени я мог изобразить только одного воина, выбор пал на парторга роты рядового К. Садова. Здесь оказалось столько замечательных лиц, что,когда рисунок, делавшийся под коллективным наблюдением присутствующих, был закончен, мне не хотелось прекращать работу. Но над нами висело задание редакции, и, попрощавшись, мы тправились в дальнейший путь по бесконечным,
гремящим взрывами и выстрелами улицам Берлина.
Мы завернули в переулок, не отличавшийся от множества других.
Вначале все выглядело обычно, но вскоре мы почувствовали, что попали под обстрел замаскированных огневых точек, и пытались использовать любое укрытие, чтобы продвинуться вперед.
Временами мне казалось, что летящие пули заполнили собой все окружающее пространство, я ощущал их смертельный полет вокруг своего тела.
Помню, что приткнулся к расщелине здания и увидел на другой стороне переулка опередивших меня товарищей, увертывавшихся от губительного огня.
И здесь случилось незабываемое.
Последнее мгновение сознания зафиксировало в моей памяти невероятный грохот, ослепительную вспышку огня и тупой удар в голову...
Я пришел в себя и, открыв с трудом засоренные глаза, пытался понять, что со мной произошло.
Особенно гудела правая часть головы, как будто рядом звонил колокол. Желая подняться, я почувствовал повсеместную боль, было такое ощущение, словно меня провернули в мясорубке.
Шаг за шагом мне пришлось восстанавливать в памяти предыдущее. По-видимому, воздушной волной разорвавшегося вблизи снаряда я был отброшен в расщелину. Я удивился, что не был проткнут находившимися вокруг острыми камнями, и только сейчас понял спасительную роль моей папки для рисования, хранившейся в вещмешке за спиной.
Конечно, тогда я не думал о результатах этого происшествия, оставившего впоследствии предательский след в моем здоровье. В этот момент меня волновали совсем другие вопросы. Мобилизовав все силы, я выполз из каменной норы и, оглядев переулок, заметил, что обстановка в нем изменилась: откуда-то появившиеся пушки уничтожали очаги сопротивления противника.
Увы, часов у меня не было, и
определить, сколько прошло
времени, не представлялось
возможным. Беспокоила судьба
товарищей. Оставалось только одно:
разыскать штаб полка; таилась
надежда, что там найдутся их следы. При помощи какого-то бойца мне удалось найти нужное место, оказавшееся на соседней улице. Этот отрезок пути я преодолел с большим трудом, ружилась голова, подводили ноги.
При входе в полуразвалившийся дом я нечаянно толкнул одетого в ватник человека. Неизвестный
воин (он был без погон) обругал меня. При ближайшем рассмотрении это оказался знакомый еще по Латвии командир артполка 52-й гвардейской дивизии подполковник Н. И. Биганенко. Покрытый пылью, со ссадинами на лице, я был неузнаваем.
В подвале, где размещался штаб полка, шла напряженная оперативная работа, и о корреспондентах газеты ничего сообщить мне не могли. Санинструктор оказал мне помощь, и после непродолжительного отдыха я воспользовался попутным связным и направился в штаб дивизии.
Только через день, при содействии редактора дивизионной газеты капитана В. Ф. Морозова, мне удалось вернуться в нашу редакцию. Проходя по поселку Ной– Линд енберг, где находился штаб армии, я увидел командующего генерал-полковника В. И. Кузнецова, задумчиво стоявшего у крыльца своего дома с усталым и озабоченным лицом. Еще находясь под впечатлением того, что творилось в Берлине, я подумал, каким мужеством должен был обладать этот небольшого роста человек, чтобы нести такую ответственность...
Мое появление в редакции было неожиданным. Выяснилось, что мои спутники—корреспонденты, оказавшиеся живыми и невредимыми, сообщили о моей гибели.
Редактор майор Маслин, появившийся у нас несколько дней назад, мало еще знал сотрудников газеты и воспринял эту весть как обычное на войне происшествие.
Но, уведомленный о случившемся, начальник политотдела армии полковник Ф. Я. Лисицын очень огорчился и приказал найти мой «труп», на поиски которого выезжал в Берлин наш замечательный шофер Яша Силкин.
В те исторические дни каждый из нас делал, что мог, не время было думать о своих недомоганиях, и через день с неизменной папкой за спиной я опять отправился кочевать по горящим улицам Берлина.
ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ
Бои в Берлине приближались к концу. Части нашей армии вплотную подошли к рейхстагу.
Радостное напряжение достигло предела, каждый солдат и командир понимал, что взятие этого последнего оплота фашистов символизирует окончательную победу над гитлеровской Германией.
Но овладеть рейхстагом было не просто. Остатки некогда грозной фашистской армии отчаянно сопротивлялись. Здание было превращено в настоящую крепость. А война уже кончалась, и каждому хотелось дожить до победы.
И вот—свершилось. Весть о победоносном штурме рейхстага молнией облетела всю армию. Все мысли были обращены к тем, кто совершил этот славный подвиг, кто первым ворвался в рейхстаг, кто водрузил над ним победное знамя. Армия хотела знать своих героев.
Нашу газету «Фронтовик» лихорадило. Вечером, в знаменательный день этого двойного праздника (было Первое мая), меня и корреспондента газеты А. Кузнецова вызвали к редактору. Нам было поручено привезти материал из рейхстага. Задание было исключительное по своей важности и необычности.
В рейхстаге еще шли бои. Над ним развевалось Знамя Победы, а внутри уже второй день наши бойцы героически сражались с фашистами. Загнанные в подвалы рейхстага враги упорно не хотели сдаваться: численный перевес был на их стороне.
Ночью я почти не спал. Нет большей радости для художника, чем сознание того, что его работа нужна людям, что и он вносит свой посильный вклад в общее дело. Рисуя воинов, я всегда чувствовал их доброжелательность, заинтересованное отношение, даже в тяжелой обстановке боевых будней, когда мое появление с папкой в руках могло, казалось бы, вызвать лишь недоумение.
Я и прежде рисовал героев. Но это задание было самым желанным и почетным. На рассвете мы отправились в рейхстаг. По пути уже узнали, что сегодня капитулировал берлинский гарнизон.
Было второе мая.
В городе чувствовалось оживление. По разрушенным улицам под конвоем наших бойцов брели группы гитлеровцев. Стали появляться жители. Около нас остановилась легковая машина с белым флажком на радиаторе. На ее заднем сиденье полулежал раненый вражеский генерал. Шофер по– немецки просил нас указать ближайший советский госпиталь.
Чудеса!
Кое-где еще раздавались редкие выстрелы. Но это уже были последние судороги. Война умирала.
И вот мы на Королевской площади (Кенигплац). Впереди было закопченное, побитое здание. Зияли пробоины в замурованных окнах, с крыши клубами валил густой дым. Исклеванный фасад был расцвечен флагами, водруженными при штурме. А на самом верху, на полуразрушенном куполе, борясь с дымом и ветром, гордо реяло Красное Знамя Победы.
Наконец, мы в рейхстаге. Вот они,герои!
К ним все эти дни были прикованы наши сердца. На их усталых, возбужденных лицах читается радость нелегкой победы. А вокруг– перевязанные бойцы, прикрытые трупы, нестерпимый запах гари.
В темном помещении, освещенном лампой, знакомимся с полковником Зинченко (подразделения его полка первыми ворвались в рейхстаг), с капитаном Неустроевым, командиром героического батальона. Капитан – молодой, небольшого роста, подвижный, с решительным лицом и смелым, открытым взглядом. Да, именно таким человеком представлялся мне командир отважных.
Здесь был и замполит Неустроева, лейтенант Берест, человек необыкновенной храбрости. В качестве парламентера он вел переговоры с фашистами, засевшими в подвалах рейхстага. Он же сопровождал Егорова и Кантарию, когда те взбирались к куполу со Знаменем Победы.
С радостью обнял я своего товарища капитана И. У. Матвеева, агитатора политотдела дивизии, участвовавшего также в штурме рейхстага.
Кругом было много замечательных людей. Но согласно редакционному заданию я должен был нарисовать лучшего из лучших солдат и младших командиров.
Неустроев и Зинченко назвали старшего сержанта Сьянова.
Мы поднялись на второй этаж.
Мне казалось, что я должен сразу
узнать Сьянова—ведь художники
считают себя физиономистами.
И вот передо мной стоит высокий
воин лет под сорок, в старой
солдатской шинели. Внешне самый обыкновенный. Пожалуй, если бы мне не указали на него, я бы прошел мимо. Совсем не был он похож на героя.
Я присматривался к его суровому лицу, на котором отчетливо проступали следы пережитого напряжения. Он удивленно нахмурился, а потом добродушно и немного растерянно улыбнулся, когда мы сказали, зачем пришли.
Илья Яковлевич Сьянов еще на подступах к Берлину заменил раненого командира роты и одним из первых ворвался в рейхстаг со своими бойцами, лично уничтожив около двадцати гитлеровцев.
Тогда я еще не знал, что прошедшей ночью ему доверили участвовать в переговорах с представителями фашистского командования в Берлине. А это было более чем опасно.
К сожалению, времени оставалось в обрез – нас ждали в редакции.
Надо было срочно приниматься за работу. В полутемном коридоре беспрестанно сновали люди, и, чтобы нам никто не мешал, Сьянов распахнул дверь ближайшего помещения. В этой комнате рейхстага я и рисовал советского воина, который, пройдя тяжелейший путь Великой Отечественной войны, закончил его победителем.
Потом мы простились с героями рейхстага, и я, как драгоценность, уносил с собой рисунок—простое и мужественное лицо человека, которое увидят в газетах воины всей нашей армии.
Я ушел с мыслью, что скоро вернусь сюда опять.
ТРЕТЬЕ МАЯ
Едва дождавшись рассвета, я снова направился к рейхстагу, на этот раз с рядовым В. К. Ошеньком. Когда опять увидел знакомое здание, то удивился... Еще вчера здесь было безлюдно, а сегодня толпы народа заполнили изрытое пространство вокруг рейхстага.
Воины, пользуясь теплым весенним днем, отдыхали, делились впечатлениями, кругом стоял шум веселых голосов. Казалось, люди собрались сюда, чтобы поклониться месту, ставшему отныне символом мужества и славы советского народа. Сколько замечательного и волнующего было в этом стихийном празднике!
Конечно, как всегда в таких торжественных случаях, появились любители фотографироваться; группами и в одиночку они позировали перед объективами на фоне рейхстага.
Бурную деятельность проявляли запоздалые кинооператоры и фотокорреспонденты, задним числом пытаясь восстановить упущенные исторические кадры. Они командовали массовкой, заставляя скромных героев снова повторять то, что уже безвозвратно ушло в прошлое. Так были сняты эпизоды штурма рейхстага и другие «документальные» кадры, впоследствии получившие большую известность.
Здесь, у рейхстага, среди шумящей толпы, я нашел уголок, где можно было расположиться и начать работать. В этой своеобразной мастерской на открытом воздухе я нарисовал двух замечательных воинов – Кошкарбаева и Хабибулина.
Командир взвода Рахимжан Кошкарбаев, молодой лейтенант в кожанке, добежал до рейхстага в числе первых и укрепил над входом штурмовой флаг.
Артиллерист, сержант Николай Хабибулин сопровождал со своей пушкой наступающую пехоту и первым прямой наводкой открыл огонь по рейхстагу.
Герои позировали, стесняясь бойцов, собравшихся вокруг. Не менее смущался и я, слушая замечания зрителей по поводу моих рисунков. Но приобретенная на фронте практика помогала мне сосредоточиться и работать на людях. Признаться, в глубине души я даже был рад, что окружен таким вниманием. Но как мне было нелегко! Точность каждой линии, каждого штриха сейчас же проверялась десятками внимательных, требовательных глаз.