Текст книги "Сердечный трепет"
Автор книги: Ильдико фон Кюрти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
6:35
Мне это только так кажется, или действительно у мужчин гораздо меньше проблем, чем у женщин? Я думаю, не будь женщин, у мужчин проблем не было бы вообще.
Я еду по спящему Берлину и фантазирую, как бы я была мужчиной. Может, я и смогла бы.
Вот десять причин, чтобы быть мужчиной:
1. Можно наконец не брить ноги и перестать пользоваться средствами, от которых лишь зуд и гнойные прыщики.
2. Можно посредине ссоры встать, побегать часок, вернуться, приведя себя в порядок, и весело спросить: «Ну как, сокровище мое, ты уже успокоилась?»
3. Можно посредине ссоры закатиться в любой бар, дать первой попавшейся женщине высказать мне, насколько я глуп, чтобы уж точно понять, что виновного надо искать не во мне.
4. Не нужно перед каждым гала-представлением терзаться сомнениями – что же надеть, и не нужно переставать есть за три дня до этого.
5. Можно до глубокой ночи играть в бильярд со своим лучшим другом и не сказать ему, что сегодня потеряла работу.
6. Всегда можно считать, что ты прав.
7. Всегда можно считать, что ты не толст.
8. Можно думать, что женщины вообще существа неразумные и в основе своей непонятные.
9. Можно решать проблемы, вместо того чтобы о них говорить.
10. Можно не распространяться о своих печалях, а просто пойти и выпить пару кружек пива.
И сегодня я ни с кем не стану обсуждать мое горе. Я опробую этот своеобразный способ решения проблем. Я не стану вот прямо сейчас названивать подругам, выслушивать различные мнения, чтобы затем, при случае, составить свое. Я буду действовать спокойно и рассудительно, сдерживать и одергивать себя, попытаюсь обрести равновесие в дальней автомобильной поездке, приведу мысли в порядок, отвлекусь, сделаю передышку, хорошо бы для укрепления моего эго переспать с каким-нибудь крепким дальнобойщиком.
Мужчины всегда с кем-нибудь спят, когда им плохо. Мужчина может стать Папой римским или президентом США или владельцем заводов Даймлер-Крайслер.
Молодые люди должны сделать хоть что-то полезное.
Но я ведь тоже смогу.
Я lonely Rider.[19]19
Одинокий (англ.).
[Закрыть]
Молчаливая.
On the road.[20]20
На дороге (англ.).
[Закрыть]
Сама решу свои проблемы. Не буду никому звонить…
6:36
«Кхттааээтаа?»
«Ибо, я знаю, что страшно рано, но это срочно».
«Шшшшттоо?»
«Пожалуйста, проснись! Алло! Ибо!»
«Мммгммтыневсвоемуме!»
«Это действительно важно. Важно, потому что… я… только что… рассталась с Филиппом».
Сон для Ибо – это святое, но я знаю, она может быстро проснуться. Смотрит перед собой, садится на кровати, волосы взлохмачены, остатки макияжа на лице и на подушке, на ногах шерстяные носки. Ибо мерзнет, как я, и круглый год спит в носках, а с сентября по май еще и в шерстяном белье.
Да, на мою подругу Ибо можно положиться.
Я слышу, как она говорит: «Куколка, опять? Перезвони мне через четыре часа. Я проснусь, а вы снова будете вместе».
Отбой.
Эй?
«Ибо?»
Отбой?
Я озадаченно смотрю на мобильник. Села батарейка? Разрядился? Сломался? Или что? Ничего подобного.
Мне надо ехать дальше, чтобы собраться с силами. Я бросаю взгляд на Марпл, которая лежит на соседнем сиденье и, как всегда, меланхолично взирает на меня.
Из глаз льются слезы, судьба так часто сурова ко мне и несправедлива.
«Марпл, – шепчу я трагически, – сейчас мы предоставлены сами себе».
Что во мне хорошо, так это то, что хотя я и склонна к излишнему мелодраматизму, но в каждое мгновенье отдаю себе отчет в происходящем, в чем, конечно же, никогда не признаюсь. Я сознательно, со знанием дела, изображаю из себя этакую жертву. И терпеть не могу, когда пытаются испортить мой невинный спектакль. Когда я, вздыхая, пакую вещи, или закрываю лицо трясущимися руками, или с итальянским темпераментом сбрасываю со стола пару-тройку чашек, Филипп запросто может сказать что-нибудь типа:
«Теперь сделай глубокий вдох».
Или: «Ты волнуешься partout[21]21
По пустякам (фр.).
[Закрыть]».
Или: «Прекрати это шоу».
Это почти то же самое, как если бы в театре во время финальной сцены «Ромео и Джульетты» кто-нибудь встал и крикнул артистам:
«Эй, люди, теперь подравняйтесь!»
Меня раздражает, когда мои утрированные чувства не воспринимаются всерьез. В конце концов, я же стараюсь. Такое дарование с неба не падает.
Хорошо, немного таланта досталось мне по наследству. От матери. От нее же я унаследовала небольшой рост, пышные бедра, карие глаза и любовь к жирной пище.
Моя мама действительно очень эмоциональна. Вот недавно она распилила супружеское ложе, потому что решила, что муж недостаточно ее понимает. Можно только добавить, что отец мой – огромной души человек. Спокойный, рассудительный, настоящий вестфалец. Лотар Штурм, надежный, как скала. Но, когда мать его вконец достает, он просто садится на велосипед и едет покататься на пару часов.
«Ольга, – говорит он, когда она снова ругается и угрожает разводом, – я пойду прогуляюсь. Ты сможешь прекрасно ругаться со мной и без меня».
А когда возвращается, то, как правило, находит маму умиротворенной, а кое-что из посуды – разбитым.
Меня не удивляет, что в такую рань Ибо не разобралась в серьезности момента. Откуда ей знать, что на этот раз обратного хода нет? Могла ли она догадаться, что это расставание окончательно, хотя и последние три тоже были последними? Наверняка она считает, что буря скоро уляжется и лучше еще поспать. Не стоит злиться на ее реакцию. Когда позже я спокойно все расскажу Ибо, ей станет стыдно, она будет просить прощения, что бросила меня одну в тяжелый час. И ее раскаяние послужит мне утешением.
Кроме того, здесь я вспоминаю, что как раз собиралась побыть наедине со своей болью.
Я проезжаю мимо отеля «Адлон». Сюда мы с Филиппом приглашены на кинопрезентацию. В связи с этим я установила, что слишком толста, а Рассел Кроу не намного выше меня. Пришлось сбросить пять кило, чтобы протиснуться в этот мир гламура и заслонить их всех завтра вечером моей маленькой тенью.
Прекрасно.
Три месяца дисциплины.
Бег с измерителем пульса по утрам.
Салат без масла вечером.
В промежутке – много овощей и никакого шоколада.
И к чему? Все напрасно.
Завтра в 20.15 все взоры будут прикованы к Берлину. Но меня не увидит никто.
Присуждение премии Бэмби – как гласило приглашение, «самой значимой немецкой награды, которая присуждается звездам кино и телевидения», – состоится без меня.
6:50
Я еду мимо Пренцлауер Берг в направлении автобана.
Никто едет в никуда.
Где-то в центре Берлина, в одном очень известном бутике под названием «Красивая жизнь», висит узкое пурпурно-красное вечернее платье с вырезом на спине до попы. Ткань с золотым отливом потрясающе подходит к моим каштановым волосам, темным глазам и золотым босоножкам, которые лежат в багажнике. Понятное дело, платье моей мечты пришлось слегка подкоротить. С моим ростом я к этому привыкла. Но и у бедер нужно было убрать пару сантиметров – такого со мной еще не случалось.
«Ты можешь забрать его в субботу после обеда, – сказала продавщица. И игриво добавила: – Cherie, все равно, куда бы ты в нем ни пошла, везде будешь самой красивой».
Утром еще я хотела выглядеть красивой как никогда. Я хотела парить над красной ковровой дорожкой. Хотела, чтобы Филипп мной гордился. Хотела, чтобы Борис Беккер приставал ко мне в чулане, чтобы Клаудиа Шиффер, увидев меня, со стыдом убралась в свою гардеробную, чтобы Джордж Клуни просил у устроителей мой телефон, а Бенте Йохансон, глупая овца, отправилась бы в Бельгию, чтобы бегать там по утрам по Арденнам с Маргаретой Шрайне-маркес.
Надо признать, Филипп никогда не давал мне почувствовать, что он меня стесняется. Если на приемах мне и бывало неловко, то виновата в этом всегда была я сама.
Филипп всегда говорит: «Люди любят тебя, потому что ты единственный нормальный человек на таких сборищах».
Мне кажется, это недостаточно серьезный повод, чтобы быть любимой.
Воскресенье.
День присуждения Бэмби.
И мой 32-й день рождения.
Воскресенье должно было стать днем моего торжества и выхода в свет в качестве дивы. Вместо этого раненная в самое сердце Амелия куколка Штурм покидает этот мир звезд, и никто не узнает, какая она замечательная.
6:59
Выезд на автобан. Небольшие огороды справа и слева. Солнечный воскресный день. Тихий ветерок веет мне в лицо, нежно треплет мне волосы, как когда-то делал отец, желая на свой неуклюжий манер показать, как сильно он меня любит.
Радио Берлина играет «Just the two of us»[22]22
Только мы вдвоем (англ.).
[Закрыть] Билла Уайтера:
Darling, when the morning comes
And I see the morning sun
I want to be the one with you
Just the two of us
We can make it if we try
Just the two of us
you and I[23]23
Дорогая, если утро настанет
И я увижу утреннее солнце,
Я хочу быть только с тобой.
Только мы вдвоем
Сделаем это, если сильно захотим.
Только мы вдвоем – Ты и я (англ.).
[Закрыть]
Вспоминаю Тома Бишпинга, который бросил меня, когда мне было семнадцать. Я не думала, что переживу этот удар судьбы. Часами я слушала эту песню, потому что это была наша песня, потому что было особенно больно слушать эту песню и потому что когда в семнадцать лет страдаешь от любви, то всегда делаешь именно то, что причиняет особую боль.
Вот мне почти тридцать два. Но мое сердце все еще не покрылось мозолями.
Мне все еще очень больно.
Как в первый раз.
Летнее утро в кабриолете.
Любовь опять позади.
Куда ехать, не знаю.
7:00
А что делает Амелия куколка Штурм?
Она плачет.
7:02
Можно сказать, что Филипп и я открыли друг другу новые миры. Для него, которого всю жизнь обслуживали – сначала мама, потом первая жена, потом секретарша, – было интересно познакомиться с тем, как это делает профессионал. Хотя я, скорее, не обслуживаю посетителей, а расточаю им благожелательность. Я игнорирую тех, кто мне не нравится. Такие, которые кричат «Эй» или стучат монеткой по столу, могут прождать долго. А тем, кого я вообще не хочу больше видеть, я просто запрещаю расплачиваться.
«Я тщательнее отбираю своих гостей, чем ты своих клиентов», – объясняла я Филиппу. И когда он в первый раз приехал в Гамбург, чтобы посмотреть мое кафе «Химмельрайх», мне кажется, оно произвело на него впечатление.
Кафе «Химмельрайх» и вправду восхитительно. Большое помещение, отделанное тканью, с высокими до потолка окнами, колоннами в стиле модерн и красными сиденьями.
К Рождеству я украшаю кафе уникальной коллекцией светящихся гирлянд и трехметровой елкой с красными бантами и золотыми шарами. А снаружи перед входом стоит светящийся Санта-Клаус, он кивает и кричит прохожим «хо-хо-хо».
Мы открыты с десяти до десяти. По воскресеньям у нас лучший буфет в городе: блинчики с разной начинкой, свежие вафли, омлет с креветками, паштет из лосося и картофельный салат с икрой.
Больше всего я люблю «Химмельрайх» в дневные часы. В это время в кафе почти только знакомые лица плюс несколько незнакомых. Некоторые гости хотят просто почитать в тишине газету и благодарят меня улыбкой, когда я, не спрашивая, приношу им кофе, который они не заказывали. Но хотели бы. Ах, в «Химмельрайхе» прекрасно. Ингеборг и я – потрясающая команда. Она заботится о том, чтобы кафе процветало, а я забочусь о том, чтобы при этом оно достойно выглядело. Кроме того, у нас четверо служащих, поэтому дамы Химмельрайх и Штурм по уикендам работают только в исключительных случаях.
В пятницу днем я, как правило, уезжаю в Берлин, утром в понедельник – возвращаюсь в Гамбург.
В квартире Филиппа мне сначала пришлось наводить уют. Она выглядела как жилище хорошо зарабатывающего холостяка, которому офис важнее квартиры. На первый взгляд обставлена со вкусом, но, по-моему, до ужаса минималистично. Здесь лампа в стиле арт-декор, там софа от Марктекса, в книжном шкафу много биографий и несколько первых изданий Бенна[27]27
Готфрид Бенн (1886–1956) – писатель, представитель декадентского направления в литературе.
[Закрыть] и Музиля.[28]28
Роберт Музиль (1880–1942) – австрийский писатель, на творчество которого большое влияние оказали идеи психоанализа. Примеч. ред.
[Закрыть] Я посоветовала Филиппу повесить специальный замок от взломщиков на дверь кабинета, а заодно и на ванную.
Когда Филипп впервые распаковал у меня дома свою сумку, меня прошиб холодный пот.
«Я должна пересмотреть свою страховку за дом», – испуганно пробормотала я, увидев его коллекцию косметики от Клиранс и серебряный бритвенный прибор.
Между тем надо признать, что благодаря влиянию и советам Филиппа стоимость моего гардероба и косметики существенно повысилась. Мало кому понравится стоять рядом с любимым в мраморной ванне, глядя, как он протирает лицо очистительным муссом за 160 марок, а самой смывать остатки макияжа дешевым мылом.
С тех пор как я узнала Филиппа, мне открылся совершенно новый мир шоппинга, на который раньше я не обращала внимания. Тем не менее я до сих пор с удовольствием хожу в магазин «Н&М», чтобы по-быстрому накупить килограмма два шмоток. Да, я не разучилась радоваться простым вещам. Мне не становится плохо от консервированного картофельного супа, греческого бифштекса за 13,90 и колбасок с кетчупом и майонезом. Только пармезан в пакетиках я больше не ем.
Я считаю, что я обогатила жизнь Филиппа. В его квартире, например, я много экспериментировала с разными лампами и торшерами, чтобы сделать все еще уютнее. Пространство между кухней и прихожей я украсила прозрачной занавеской в нежных розово-голубых тонах, которая, как мне кажется, составляет интересный контраст с благородно-стальной кухней фирмы Блутхаупт в стиле хай-тек. Вот был сюрприз для Филиппа, когда он вернулся вечером из офиса!
Он не признается своим друзьям, но я-то знаю, в глубине своего юридического сердца он признателен, что кто-то добавил в его жизнь немного красок. Даже если это не самые его любимые цвета.
Спальня Филиппа – холодно-белая, голые стены, белая кровать, белое сатиновое белье – теперь выглядит чуточку уютнее, хотя бы потому, что повсюду на полу валяются какие-нибудь мои вещи, моя подушка солнечного желтого цвета, а раз в месяц я дарю Филиппу новую мягкую игрушку.
«Радуйся, потому что до меня ты жил в черно-белом фильме», – сказала я ему однажды.
«И к тому же в немом», – был его ответ.
Что правда, то правда, говорю я много. Но это потому, что мне есть что сказать. Если же мне сказать нечего, то чаще всего в ситуациях, когда общение совершенно необходимо и является хорошим тоном. Постепенно я учусь вести себя лучше, но поначалу друзья-знаменитости Филиппа меня подавляли. Для меня гораздо естественней разглядывать людей, которых я знаю по телевизору, чем разговаривать с ними. Это сила привычки. Когда я смотрю канал-RTL, я же не говорю: «Добрый день, Саша Хен, приятно познакомиться». Нет, я просто глазею и молчу. Кроме того, реальность часто разочаровывает, настолько она изменяет привычный образ:
Тиль Швайгер – моего роста!
Вероника Феррес – обыкновенная телка!
Катя Риманн – обаяние, как у хлебного ножа!
Иоганнес Б. Кернер: такой же пресный, как и в телевизоре!
Хапе Керкелинг – толстая и робкая – одна из нас![29]29
Люди, чьи лица постоянно мелькают на телеэкранах Германии. Примеч. ред.
[Закрыть]
Хотя нет, я-то совсем не робкая. Просто я не привыкла к тому, что нужно все время производить хорошее впечатление. Это меня как-то сковывает – особенно то, что впечатление надо производить не для себя, а мучиться ради Филиппа, для которого подобные мероприятия – вопрос престижа. Нельзя и помыслить, чтобы каким-нибудь неподходящим замечанием или дурной шуткой – а это – моя специальность – я распугала бы его клиентуру. Так что приходится сдерживаться, то и дело наступать на горло собственной песне, точнее, шутке.
А когда один раз я выступила – не люблю вспоминать этот прием, на котором вручали видеопремию, – то сама себя посадила в лужу.
Небольшая группа – к сожалению, к ней примкнула и я – стояла вокруг жены Михаэля Шумахера. Она рассказывала, что муж иногда совершенно спонтанно дарит ей цветы. Наверное, те, что вручают ему при победах, подумала я, но, как умная, промолчала. Зато рассказала Коринне Шумахер анекдот:
«Одна женщина говорит: „Мой муж принес мне цветы. Сегодня вечером опять придется расставлять ноги".
Другая спрашивает: „Зачем? Разве у тебя вазы нет?"»
Коринна быстро ушла. Глупая баба. Знаменитой сексуальности своего мужа она может противопоставить только полное отсутствие чувства юмора.
Клянусь, с Ингеборге мы бы хохотали на этом приеме до упаду. Мы бы всласть поиздевались. Над мамашей Баймер, которая похожа на афишную тумбу. Над тем, что при взгляде на Франку Потенте душа радуется. Оказывается, успеха можно добиться и не имея красивой внешности. И над тем, что Хелла фон Зинен нравится мне уже за одно то, что она толще меня и тем не менее всегда в хорошем настроении.
С мужчиной не посплетничаешь, особенно если он окружен другими мужчинами. Тогда он считает сплетни чем-то недостойным себя. Он вообще всегда считает что-то в окружающем мире недостойным себя. И только на обратной дороге в такси перестает делать из этого проблему.
Только тогда его снова можно звать ласковым прозвищем, гладить по затылку, пока он не замурлычет. Вытащить рубашку из брюк, чтобы положить руку на то восхитительное место выше попы, где, как правило, растут нежные светлые волосы. Заставить его поклясться, что все женщины на вечере были тощие и некрасивые, и он поклянется, что есть только одна, одна богиня, его возлюбленная, женщина потрясающей красоты, от которой он весь вечер не мог отвести взгляд.
Я горжусь Филиппом, когда он, в шикарном пальто и сверкающих ботинках, с видом светского человека идет впереди меня, рассекая толпу. Держит меня за руку, приветствует кого-то, представляя меня как «владелицу его сердца и прелестного кафе в Гамбурге», произносит пару умных фраз по поводу рейтинга передач, медийных учреждений и неясной правовой базы, затрудняющей повтор сериалов в синхронном переводе. Тогда моя грудь раздувается от гордости. Он мне так нравится! Больше всего хочется указать на него и произнести короткую речь: «Господа! Взгляните! От макушки до кожаных подметок – все мое!» Вот что значит гордость обладания.
Но сердце трепещет, когда в такси Филипп фон Бюлов распускает галстук от Армани и спрашивает: «Куколка, как ты думаешь, по телевизору еще что-нибудь идет?»
Когда он утыкается носом мне в шею, глубоко вдыхает и говорит, что я пахну вкуснее, чем свежеприготовленный попкорн, чем теплый яблочный пирог или слегка подрумяненная картофельная запеканка.
Когда он говорит, что смеялся до упаду над моими глупыми шутками, потому что ничего лучше за весь вечер не было.
Когда он говорит, что моя собака Марпл выглядит симпатичнее, чем большинство обладательниц премий.
Когда он обнимает меня и говорит: «Куколка, ты опять очаровала всех своей естественностью».
Тогда я улыбаюсь и думаю: «Гмгм. К естественности мне еще самой надо привыкнуть».
7:35
Я почти уже десять километров не плачу.
Я остановилась на парковке у обочины, лежу на одном из тех столов, за которыми семейства, передвигающиеся в коричневых фордах «Комби», любят устраивать свои пикники.
Интересно, говорят ли эти люди воскресным утром: «Послушай, Курт, погода прекрасная, давай снова устроим пикник на стоянке Штолпер Хайде на восточном шоссе?»
Здешняя идиллия весьма своеобразна. Грохоча, проносятся грузовики. Легковых автомобилей в такое время на дороге еще немного. С рапсовых полей земли Бранденбург доносятся звуки летнего утра: стрекочут цикады, поют черные дрозды, тягач громыхает по проселочной дороге. Смешно, что шум мотора я воспринимаю как нечто из разряда природных шумов.
Я смотрю в светло-голубое небо и вижу предвестников долгой хорошей погоды: высоко летающих ласточек и несколько остро очерченных белоснежных барашковых облачков. Да, я маленькая, но, когда я так долго смотрю в небо, я и чувствую себя маленькой. Но по-хорошему маленькой. Парящей. Защищенной.
Марпл отправляется на прогулку. Я сцепляю руки на затылке и грызу травинку. Я делаю так с двенадцати лет, как прочла «Тома Сойера» и захотела стать настоящим хулиганистым мальчишкой, который всегда, когда о чем-то думает, жует травинку и смотрит в небо.
Вернуться?
Поговорить с ним?
Побить его?
Может, все это просто недоразумение?
Свидетельствует ли что-нибудь в пользу его невиновности?
Не переусердствовала ли я, как мне это свойственно?
Или я отреагировала даже слишком спокойно и оставила в живых негодяя, а вместо того, чтобы испортить ему всю жизнь, испортила только костюмы?
Окажись на моем месте Катарина Пютц, стариннейшая подруга моей юности, Филипп бы так легко не отделался. Три года назад Кати обнаружила, что ее друг, программист, уже полгода ей изменяет – и с кем? со своим банковским советником! В ответ на это она наполнила ванну, добавила для аромата масла еловой хвои – чтобы успокоиться и расслабиться – полежала двадцать минут в горячей воде, побрила ноги, тщательно протерла их кремом, плавно прошла, облаченная в один лишь тюрбан из полотенца, в его кабинет, взяла его компьютер и дискеты с сохраненными копиями, возвратилась в ванную и утопила все в душистой, пахнущей хвоей пене.
Затем сложила свои вещи и навсегда исчезла из его жизни.
«Ура, ура, ура», – говорит она, лучисто улыбаясь, в конце истории, которую с удовольствием всем рассказывает. В конце концов, она вышла замуж за маклера по недвижимости. У него посредническая фирма по дорогостоящим объектам в Мюнстере и окрестностях, а у нее – любовные отношения с младшим партнером ее мужа.
Мы созваниваемся по крайней мере раз в месяц, и всегда, когда я навещаю родителей, то вижусь с Кати. Мы обе выросли в Хоенхольде, деревне близ Мюнстера, и когда встречаемся, делаем то же самое, что и тогда, когда были маленькими девочками. Как будто время останавливается. Гуляем по полям, где мы валялись тринадцатилетними, жуя травинки и мечтая о мальчишках на два класса старше. Опускаем голые ноги в ручей, в котором, скорее всего, слишком много сточных вод. Сидим вечером на террасе моих родителей, вспоминаем о том, каково это, смотреть во вторник вечером «Даллас», трясясь от страха перед средой и сдвоенным уроком французского в восемь утра.
Вспоминаем, как нам обеим не давалась латынь, и как я списывала у Кати английский, а она у меня – математику, и работы получались с одинаковыми ошибками. Вспоминаем, как прогуливали педагогику и искусство и вместо этого сидели в пивной на площади Принципалмаркт и пробовали курить.
Мы вместе танцевали под «99 воздушных шаров» и «Депеш мод». Мы однажды попали на концерт «The Cure» и «Дюран Дюран»,[30]30
Знаменитые рок-группы.
[Закрыть] мы живьем видели Майкла Джексона, когда у него еще был нормальный цвет лица. Мы были как родные.
Мы сидим на террасе. Говорим, говорим, говорим. Как будто нам шестнадцать, и скоро выйдет моя мама, в халате и немыслимых домашних туфлях, погладит Катарину по голове, поцелует меня в лоб и скажет:
«Спокойной ночи обеим. Я иду спать. Когда мне завтра тебя разбудить, дорогая?»
__________
Что же мне делать? Поехать домой?
С Катариной на террасе обсудить дальнейшие действия?
Может, мне улететь первым рейсом на юг, потому что, когда человек несчастлив, лучше уж ему при этом загорать?
Марпл облаяла на лугу пару восточногерманских кротовых нор. Я смотрю на часы. Двадцать минут назад я ему позвонила. Надеюсь, он скоро будет.
Когда десять минут назад я пересекала границу Берлина, одиночество показалось непереносимым. Через тринадцать километров я заплакала сильнее и попыталась отвлечься на сообщение немецкого радио.
Через двадцать километров боли и страданий, когда я поймала радио «Oldies but Goldies»,[31]31
Старенький, но золотой (англ.).
[Закрыть] песенка моя была спета:
Yesterday
All my troubles seemed so far away
Now it seems as though they're here to stay
Oh I believe – in yesterday.
Как нарочно.
Я ехала верной дорогой, ограничения скорости не было, и я включила мигалку. Спит ли еще Филипп?
Знает ли он уже, что его жизнь изменилась и ему нечего надеть?
Why she had to go,
I don't know, she wouldn't say.
Съезжаю на площадку для отдыха, останавливаюсь и выхватываю мобильник из кармана, как выхватывает свой кольт ковбой, которому угрожает опасность.
Никакой я не lonely rider.
И вообще я не lonely.
Yesterday
Love was such an easy game to play,
Now I need a place to hide away,
Oh I believe in yesterday.
Я выключаю радио. Кончен yesterday. Сегодня это сегодня. А сегодня дерьмовый день. И теперь я по горло сыта необходимостью переносить все это в одиночку. Два часа одиночества – непосильная ноша для того, кто обычно за секунду успевает доложить о своих заботах целой куче сочувствующих друзей.
«Алло, – всхлипнула я в трубку, заливаясь слезами, – знаешь, что случилось… это важно, я так несчастна».
Рыдания. Всхлипывания. Пытаюсь собраться.
«Ты можешь приехать?»
Дрожащий голосок. Требовательный.
«Стоянка Штолпер Хайде на восточном шоссе» Писк.
«Это же двадцать пятый километр по шоссе А10».
С надеждой.
«Да? Спасибо! Пожалуйста, поскорее!»
