Текст книги "Избранное"
Автор книги: Ихара Сайкаку
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Двадцать непочтительных детей Японии
В наши дни молодые ростки бамбука ищут не под снегом, как Мо-цзун, а в зеленной лавке; карпы Ван-сяна – в рыбном садке.[7]7
Мо-цзун. – В книге «Двадцать четыре добродетельных сына» (XVI в., автор неизвестен), популярной в городской среде, рассказано о почтительном сыне, китайце Мо-цзуне, который, чтобы исполнить пожелание матери, отправился зимой в лес искать в снегу съедобные побеги бамбука. Небеса, тронутые его сыновней добродетелью, даровали ему бамбук.
Ван-сян – персонаж той же книги. Мать Ван-сяна захотела отведать карпа. Но стояла зима, и реки и пруд замерзли. Тогда Ван-сян, раздевшись, лег на лед, чтобы растопить его теплом собственного тела. Тогда Небо послало ему рыбу – карп сам выпрыгнул из-подо льда.
[Закрыть] Узы привязанности меж родителями и детьми не должны быть чрезмерны, но все ж каждому, пусть и не усердствуя в молитвах более принятого, следует прилежно трудиться и, прикупая всякую всячину на заработанные деньги, исполнять свой долг по отношению к родителям. Так жить велит обычай в нашем мире. Однако редко кто живет по этому обычаю, а вот дурных людей много. И всяк сущий в этом мире, если неведом ему путь сыновней почтительности, не избежит наказания Неба. Свидетельств тому немало: я исходил всю страну, и стоило прислушаться да приглядеться, как открывались мне многие преступные деяния дурных детей. Истории о них собраны, вырезаны на досках, и да послужат они поощрению достойных детей этого мира.
Показное благополучие в нынешней столице,
или Ссуда для гульбы по злачным местам Киото
Много в мире способов добыть хлеб насущный. Если стать у западных ворот храма Киёмидзу и окинуть взором столицу, увидишь – склады у домов так блестят в лучах утреннего солнца, будто на заре снег выпал посреди лета. И как символ изобильного царствования, и ветер не шелохнет веткой сосны, и журавли играют в облаках. Некогда в столице насчитывали девяносто восемь тысяч домов, во времена Нобунага это было, а ныне она разрослась беспредельно, даже бамбуковые заросли вдоль вала оказались в черте города. Ремесел разнообразие великое, а домов много, над каждым утром и ввечеру вьется дымок. «Домов много – значит, друзей много», – гласит поговорка, и чем бы ни занимался человек в столице, он не пропадет. Одни рисуют на бумажных полотнищах Бэнкэя в полном воинском снаряжении на мосту Годзё, другие по вечерам бродят вдоль улиц, размахивая руками, точно нащупывая дорогу, и возглашают: накопали, дескать, целебных насекомых, морочат голову родителям, что пекутся о своих детях. Иные носят с собой рубанки и заново обстругивают потемневшие кухонные доски, да за каждую получают три мон, и за малую и за большую равно. Есть люди, которые в один вечер зарабатывают двенадцать мон, читая заупокойные молитвы под удары гонга. За устройство всего необходимого для роженицы – ложа и изголовья – берут семь бу серебром за семь ночей. Когда наступает время толочь рис для моти, за ступку берут днем три бу, а вечером два бу. За котелок для варки лекарств берут десять мон за семь дней. Если наняться чистить канаву да принести грабли, бамбуковую метлу и мусорную корзину, получишь за один кэн всего лишь мон, а садовник, если принесет садовые ножницы да подстрижет деревья любого сорта, может заработать пять бу. За каждую привитую веточку взымают по бу, плотник за два часа работы получает шесть бу серебром. Некоторые греют воду для омовения и продают по шесть мон. Бывает, сдают напрокат на все лето бамбуковые шторы, и прямо, кажется, что сквозь эти шторы проглядывает бережливость горожанина, стремящегося по возможности обойтись вещами, взятыми напрокат. Да, если не лениться и не жалеть рук и ног, то проживешь не хуже других.
Здесь, в столице, в конце четвертого квартала улицы Симмати в доме за ладными решетками, за воротами, украшенными гербами из трех листьев плюща, благополучно жила семья из пяти человек. Несведущие могли бы подумать, что это дом лекаря, а на самом деле Нагасакия Дэнкуро жил вкладами в злачные места Киото. Существует пословица: «Всякой речи верь лишь наполовину!» Этот же человек никогда не говорил ни слова правды. К примеру, в первый день нового года, когда все становятся на год старше, он говорил: «Как вы помолодели!» – и так вплоть до последнего дня последнего месяца года лгал не переставая. Однако, когда нужда возьмет за горло, и такой человек может сгодиться.
В третьем квартале Муромати в старинном, почтенном семействе жил юноша, которого в кварталах развлечений знали под именем Сасароку. Дело, конечно, молодое, однако Сасароку превзошел пределы дозволенного, растратив на любовь с женщинами и мужчинами все деньги, полученные от отца семь лет тому. И хотя он точно знал, что у родителя, ушедшего на покой, имеются кое-какие сбережения, но пока он не мог распоряжаться этими деньгами, а бросить разом гульбу тоже был не в состоянии.
Прознав от кого-то о Нагасакия Дэнкуро, Сасароку пришел к нему и попросил тысячу рё под условие, что после смерти отца он вернет в два раза больше. Недаром велика столица, находятся люди, готовые и в таких обстоятельствах ссудить деньги… Нагасакия послал приказчика, чтобы узнать возраст должника. Сасароку был собою хорош, но теперь он изменил прическу и оделся победнее. Ему было только двадцать шесть, но приказчику он сказал, что ему тридцать один год, набавив себе пять лет. Приказчик удивился – ведь в мире обычно радуются молодости, но сказал, пристально глядя на Сасароку:
– Да уж сколько бы вам ни было, дело-то в вашем батюшке. Выходит, что ему всего лет пятьдесят.
– Я появился на свет, когда отец был уже в почтенном возрасте, ему под семьдесят, – возразил Сасароку, однако приказчик не поверил.
– Я недавно видел, как ваш батюшка сидел в лавке и торговался из-за батата, а однажды довелось мне оказаться неподалеку, когда он хлопотал, приказывая собирать доски, упавшие утром с крыши во время тайфуна. Судя по всему, здоровье у него отменное. Никак непохоже, чтобы в ближайшие десять—пятнадцать лет с ним приключилась беда. Потому мы затрудняемся дать вам ссуду под его смерть, – сказал он.
– Вы очень ошибаетесь! У отца давно уже случаются круженья в голове, к тому же с возрастом он полнеет день ото дня, а это непременно ведет к удару. Ну проживет еще года три, самое большее – пять. Если вскорости отец не умрет, то и на этот случай я приготовился. Прошу вас, не отказывайте мне, – уговаривал он приказчика, а многочисленные дружки Сасароку в один голос твердили:
– Мы тоже считаем, что старик долго не протянет. Мы только потому и прислуживаем этому молодому господину, что с часу на час ждем кончины его папаши. Да мало ли как еще можно порешить дело, не дожидаясь срока!..
– Ну что ж, тогда составляйте долговую расписку, – заключил приказчик и на том откланялся.
По сути говоря, обязательство вернуть сумму в два раза больше полученной означало, что Сасароку в течение трех дней после смерти отца должен был выплатить две тысячи рё. На две тысячи он и написал расписку. Месячных процентов положили один моммэ с каждого рё, и за год набегало изрядно. Из суммы в тысячу рё было удержано двести, Сасароку получил только восемьсот, однако и из них Нагасакия, как было у него в заводе, вычел сто рё комиссионных, двадцать рё наградных уплатили приказчику и двести без процентов дали двоим соседям, приглашенным свидетелями, помимо того, часть денег пошла домовладельцу в уплату за печать, на общий налог за сделку, на пиршество по случаю удачного завершения дела и другие траты. Под конец, когда Сасароку распечатал сверток с деньгами, то из занятой тысячи рё на руках у него осталось лишь четыреста шестьдесят пять. Многочисленные прихлебатели наперебой принялись его утешать.
– Какая удача вам, вот богач появился!
Сасароку с дружками сразу же отправился в дом любви в четвёртом квартале, раздобыл тушечницу, бумагу, записал все долги и полностью уплатил по давно скопившимся счетам за развлечения, за подарки артистам и по счетам из чайных домиков.
– По желанию вашей милости мы обновили потолок на втором этаже, расходы не составят и десяти рё… – говорили ему, показывая книгу расходов. Другие напоминали, что несколько лет назад понесли убытки, пригласив для Сасароку труппу бродячих актеров, а третьи показывали ему книгу с записью пожертвований, которую он раньше и в глаза не видал, где значились имена всей его родни́; и когда он уплатил по всем этим счетам, оказалось, увы, что все его деньги уже уплыли, и осталось у него всего-то один рё и три бу.
– Не пристало богачу самому хранить деньги, – сказали ему друзья, отобрали последнее и со звоном бросили монеты в ящик для мелочи. Дождались они, когда Сасароку захмелел, и исчезли один за другим, поспешив скрыться, пока тот не пришел в себя. Задержался только один человек, высокого роста, служивший в доме Сасароку. Он-то и увел его, говоря, что уже закрывают.
Видя, что отец несокрушимо здоров, Сасароку становился все печальнее. Он отправился в храм Тага-даймёдзин в Оми и помолился, чтобы отец поскорее умер, но по ошибке молитвы он приносил богу долголетия, оттого толку от них быть не могло. Горюя, что отец так долго живет, Сасароку взывал ко всем богам и буддам: «Пусть он скончается в течение семи дней!» – заклинал он. Кто знает, может, и правда молитва его была услышана, ибо у отца закружилась голова. Его обступили испуганные домочадцы. Вне себя от радости Сасароку достал заранее припасенный яд, налил воды в чашечку и собрался было поднести яд отцу со словами:
– Вот у меня тут есть хорошее лекарство.
Стал он разгрызать для отца снадобье, да по нечаянности и проглотил. А ведь то был яд, и тут же дыхание Сасароку прервалось. Все средства перепробовали, стараясь разжать ему зубы, но тщетно. Возмездие за дурные дела мгновенно настигло его – вытаращенные глаза у Сасароку налились кровью, волосы встали дыбом, тело распухло раз в пять против прежнего. Все только дивились, глядя на это. Отец вскоре поправился и, не зная причины, по которой сын опередил его в смерти, горевал о его кончине. Следовало бы и ослепленному алчностью ростовщику, ссудившему Сасароку деньги, призадуматься над возмездием, ожидающим его за подобные дурные дела.
Дождь слез, пролившихся безвременно,
или Торговец метелками, что вымели состояние семьи в Фусими
Говорят, что персиковые деревья всегда растут около дома бедняка; уж не потому ли прославилось этими деревьями селение Фусими, что в провинции Ямасиро?
Там и сейчас пышно цветут персиковые сады…
Но в старину местечко Сумидзомэ в Фусими славилось цветением сакуры, оттого для любования цветами приглашали туда даже жителей столицы, и они сожалели, что день смеркается слишком быстро. Не только любители выпивки, но и трезвенники, грустя об уходящей весне, провожали ее, обмениваясь чарками сакэ в тени цветущей сакуры. Каждый день сменяли друг друга все новые гости, все они пили, и хотя капли сакэ, проливавшиеся из чашек, были легче росинок, но в конце концов набралась под землей чуть ли не целая река вина, пропитала корни дерева, и понемногу красавица сакура засохла. До нас дошло только название «сакура Сумидзомэ», а вода из колодца, что вырыт был в саду, где некогда цвела эта сакура, была столь известна, что из нее готовили чай самому князю Хидэёси. Со временем переменилось и это, источник стал простым колодцем на столичном тракте, а вскоре и само селение здешнее пришло в запустение.
Недалеко от Сумидзомэ в заброшенном домике жил Бунскэ по прозвищу Жаровня. В этом бренном мире он занимался тем, что делал на продажу метелки и другие вещицы бамбука. У него не было одежды, чтобы защититься от холода поутру и вечером в ветреные дни. Ночами, когда падал иней, он лишь тем и держался, что разжигал огонь в жаровне тлеющими углями, потому его и называли не по имени, а окликали просто: «Эй! Жаровня! Жаровня!»
Печальным и скудным был его удел. Под Новый год он не мог ни моти приготовить, ни украсить ворота ветками сосны. В доме хоть шаром покати – дрова кончились и в ящике для риса ни зернышка. С завистью думал он о рыбной закуске из Танго, об одежде, которую принято дарить друзьям и родным на Новый год, словом, обо всем, что есть у других. И сам он, и жена его уже состарились. И уже смирились с нуждой, но с грустью мечтали, чтобы хоть дети их смогли полакомиться на Новый год. Но и это, увы, было невозможно.
Горестно, когда жизнь проходит в бедности и лишениях. В этом селении несколько лет назад начали сажать персики. Уже с весны, с нетерпением дожидаясь прихода осени, персики еще не вполне созревшие, начали продавать зеленщику из столицы; это давало доход, благодаря которому в течение нескольких последних лет семья Бунскэ спокойно провожала старый год и встречала новый. Но ураган, налетевший двадцать третьего дня восьмого месяца этого года, вырвал с корнями все персиковые деревья. Беда постигла всех одинаково, но Бунскэ казалось, что его нужда еще страшнее, чем у других. Крыша прохудилась, остались только стропила. Теперь, когда шел дождь, все пятеро забирались в сундук, который еще не успели продать, и сидели там на корточках, подпирая крышку деревянной подставкой, чтобы не задохнуться. И что толку было оплакивать эту жизнь, что подобна блужданиям во мраке бренного мира!
Думали они, хоть и жаль было, продать дом, но покупателей на него не находилось, а задаром ведь тоже не отдашь.
– Хоть бы по дешевке, за пятьдесят или за тридцать моммэ продать! Если бы дом стоял около городского моста, у лодочного причала, то, и по дешевке продав, мы выручили бы каммэ шесть. Но до моста – восемнадцать тё, это меняет все дело, – сетовали они и проклинали гиблое место, в котором жили, и свою горькую участь.
– Хорошо бы, состоялся въезд его светлости сёгуна в столицу![8]8
Хорошо бы, состоялся въезд его светлости сёгуна в столицу! – В 1634 году по случаю въезда в столицу (Киото) сёгуна Иэмицу каждый дом в столице (их было свыше тридцати шести тысяч) получил в честь этого события по четырнадцать моммэ серебром. На повторение подобной счастливой случайности уповал бедняк Бунскэ.
[Закрыть] Когда-нибудь это обязательно будет! Станем ожидать его и до тех пор не покинем наш дом! – решили они.
У Бунскэ было трое детей. Старший сын и наследник Бунтадзаэмон, которому в то время исполнилось двадцать семь, был здоровенным парнем. Лицо его заросло густой щетиной, глаза горели злым блеском, и, хотя он вечно усмехался, выражение его было куда страшнее, чем у других людей, даже когда они гневаются. Бунтадзаэмон отличался могучим телосложением, он мог бы прокормить родителей, занимаясь самой тяжелой работой или как-нибудь иначе – ведь одним своим видом он внушал людям страх. Скажем, он мог затесаться в компанию игроков в игорном заведении и вымогательствами заработать на пропитание.
По натуре это был отъявленный негодяй. Как-то летним вечером, когда ему было только шестнадцать лет, он приказал младшей сестре обмахивать его веером. Ей только что минуло семь, и ручки ее еще были некрепкими. Разозлившись, что ее движения медленны и ветерок от веера слабый, Бунтадзаэмон схватил сестру за шею и толкнул так, что бедняжка отлетела в сени и сильно ударилась о каменную ступу. Дыхание девочки прервалось, пульс стал биться все слабее, и она умерла, словно росинка, что высохла в одно мгновение. Мать горько оплакивала умершее дитя. Вцепившись в бездыханное тело, она готова была покончить с собой, но младшая пятилетняя дочка с плачем уцепилась за рукав матери. Видя детские слезы, мать пожалела девочку. Пока она колебалась, собрались соседи, наперебой стали спрашивать, что случилось. И тогда мать оставила мысль о смерти.
– Значит, пришло время ей умереть, а раз так – ничего не поделаешь… – сказала она.
Девочку поспешно проводили в последний путь к погребальному костру в поле, а от людей скрыли, что ее убил брат.
Когда же Бунтадзаэмону исполнилось двадцать семь лет, мать стороной прослышала, что он запятнал себя бесчестием, – связался с замужней женщиной и каждую ночь ходит к ней в Такэда. «Это может стоить тебе жизни!» – предупреждала его мать, но Бунтадзаэмон не слушал ее советов; как-то, вернувшись на рассвете, он изо всей силы пнул мать ногой. Поясница у нее онемела, тело больше не повиновалось ей, она даже стоять теперь не могла. Младшая дочь к тому времени стала уже взрослой девушкой, вела хозяйство, была почтительной дочерью и ухаживала за матерью, вкладывая в это всю душу. Бунтадзаэмон заставлял работать отца, сам же, что ни день, спал допоздна, так что ни разу не видел цветов вьюнка асагао – «утренний лик», что распускаются ранним утром.
– Отец, жизнь человека подобна росе, стоит ли утруждаться! – кричал он, свирепо вращая глазами.
– Нет второго такого, кто так не чтит небо, – говорили про Бунтадзаэмона. Все ненавидели его, но ничего не могли поделать. Связь родителей и детей предопределена свыше законами кармы. Для родителей даже такой негодяй остается сыном, и они не выгоняли его из дома, продолжали жить под одной крышей с ним, позволяя ему делать все, что ни взбредет на ум.
С каждым днем жизнь становилась все труднее. Пришли такие времена, когда в доме не оказалось даже полена, чтобы вскипятить воду. И вот решили они лечь рядом и умереть. Но даже в такую минуту матери все-таки было до слез жалко дочь. Позвала она посредницу-бабку и поведала той о домашних тяготах, ничего не скрывая.
– Спасите жизнь дочери, устройте ее на службу в хороший купеческий дом на улице Откупщиков, – попросила она.
Старуха, уж на что ко всему привычная, а тут даже расплакалась и сказала:
– Я ничего не возьму с вас за это.
Она хотела было тут же отправиться вместе с девушкой, но та не могла идти, и тогда старуха посадила ее к себе на спину и понесла – и какое это было горькое зрелище! Девушка была смышленой, но очень мала ростом, и оттого все никак не находилось хозяина, который взял бы ее в услужение и согласился не только кормить, но и платить ей жалованье. Девушка решила, что не годится ей спасать только себя самое, и вернулась в родительский дом. И вот как-то раз она прошептала посреднице:
– Внешность моя неприглядна, но ведь, говорят, занятия бывают разные. Что, если мне продать себя в веселый квартал?
Женщина одобрила слова девушки, ведь любое ремесло дочери принесло бы облегчение родителям, и отвела ее в дом Итимондзия в Симабара, обстоятельно договорившись обо всем с хозяином. Выслушав всю историю, он, похоже, пожалел девушку.
– Вид у нее не ахти какой, но на девушку, которая продает себя, чтобы спасти родителей, можно положиться. – С этими словами он выдал ей двадцать рё за год вперед. Посредница отправилась в дом и предложила деньги родителям.
– На свете такое часто случается, но встречать Новый род, зная, что дочь продает себя, тяжко для родительского сердца, – сказали они и отказались принять деньги. В конце концов посредница все же сумела уговорить их. Как радовались родители заботе дочери! В двадцать девятый день двенадцатого месяца они решили закупить припасы к празднику, о чем прознали торговцы, народ расчетливый. Без всяких просьб из рисовой лавки принесли мешок риса, а из винной прислали мясо и соль. Нарочно заглянул торговец рыбой, который до этого давно уже не показывался. Родители были очень довольны. «Как с деньгами-то жить славно!» – ликовали они, но радость их длилась недолго. Ночью Бунтадзаэмон украл двадцать рё и исчез. На следующий день пришел Новый год, а родителям нечем заплатить за покупки, поэтому все у них забрали, и жизнь их стала такой же несчастной, как прежде. Радость промелькнула, как сон. Им не осталось ничего другого, как втайне от всех покинуть дом; они приблизились к статуе Будды, попросили его быть им поддержкой в другом мире, а потом сели в поле недалеко от храма святого Косэн. Старики решили, что несчастья приключились с ними потому, что в прошлой жизни они были слишком алчными, а ныне возжаждали легкой жизни. Теперь старики лишь молились за будущую жизнь. Они взывали к Будде, без конца повторяя его имя, а потом лишили себя жизни, откусив языки. Тела их стали добычей волков. Когда люди узнали о несчастье, они еще больше возненавидели Бунтадзаэмона, ведь это было делом его рук.
– Не иначе как он на восток подался. Нельзя, чтобы он миновал заставу в Аудзака, – решили соседи и бросились в погоню, но его нигде не было видно, и от сосновой рощи в Авадзу они ни с чем вернулись по домам. Бунтадзаэмон еще не знал о смерти родителей. В то время он тайно пробирался в веселый квартал на улицу Сюмоку. С наступлением Нового года Бунтадзаэмон решил развлечься, накупил новогодних подарков, собрал гетер и веселился до седьмого дня первого месяца, дня семи трав, пока не промотал украденные двадцать рё. В конце концов о его бесчинствах прослышали люди, и он сбежал в Удзи. Но когда Бунтадзаэмон добрался до того места, где умерли родители, ноги его онемели, в глазах потемнело. Изнемогая от боли, он упал. И тут снова явились волки, сглодавшие тела родителей. Всю ночь они терзали Бунтадзаэмона, а кости его принесли на большую дорогу недалеко от Волчьей долины и сложили из них скелет, выставив негодяя на позор.
Такова страшная повесть о невиданно непочтительном сыне, которую нельзя слушать без содрогания. Небо сразу же карает таких людей. Не мешало бы всем непочтительным детям призадуматься над своими поступками, да, очень не мешало бы!
