Текст книги "Тайна дела No 963"

Автор книги: Игорь Заседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Держись от этой истории подальше, Олег, – посоветовал он. – Поверь мне, я крутился в той среде, ты знаешь, лучше обойти их стороной.

– Кто-то должен, Алекс, начать... Люди должны объединиться, иначе, иначе мы потеряем так много в нашей сути, что последствия могут быть самыми ужасными.

– Я – эгоист, – прямо сказал Алекс. – Моя рубаха ближе к телу. Извини.

Мы еще долго говорили, потом я провел Алекса в "Днепр". Но перед этим Разумовский попросил сводить его на Владимирскую горку, он постоял у края обрыва, за которым начинались заднепровские дали, помолчал.

– Я хотел бы хоть на минуту заехать в Батурин, – сказал Алекс, когда мы пришли к гостинице. – Но Елена Игоревна сказала, что это невозможно. Да?

– Я постараюсь помочь тебе.

– Спасибо, Олег.

Алекс Разумовский не выиграл гонку, был третьим, но и это свидетельствовало о его высоком классе. Поражение и в малейшей степени не расстроило его.

– Я получаю удовлетворение от самой скачки, это самое важное. В моем возрасте лезть из кожи, чтоб всегда быть первым на финише, по меньшей мере, глупо, – объяснил он свою реакцию на результат состязаний.

Мне удалось договориться с соответствующей организацией, и мы отправились в Батурин, к родовому гнезду Разумовских, и Алекс закаменело стоял у бедствующих дворцовых колонн, впитывая в себя воздух, землю, старые кирпичи, картины давно ушедшей жизни. Он взял на прощание горсть земли, предварительно испросив у меня разрешения, бережно завернул ее в чистый льняной новый платок с вензелем "А.R." и спрятал во внутренний карман пиджака.

Мы условились встретиться в Сеуле.

15

В тот вечер, когда я проводил Алекса в аэропорт Борисполь, позвонили из Швейцарии.

– Мистер Романько? – осведомился незнакомый голос.

– Я слушаю вас.

– Здесь Мишель Потье, из Женевы.

– О, Мишель, добрый вечер! Я рад вас слышать!

– Да, мистер Романько, я тоже, и у меня для вас есть новость. Я, кажется, нашел искомое и вскоре готов буду дать формулу прочтения этого препарата. Я просто потрясен, это какой-то невиданный ускоритель – он превращает организм в машину без сбоев, а сам быстро улетучивается из крови. Это чудовище способно сожрать спорт, если только не вырвать его с корнями! Вы понимаете меня, Олег?

– Конечно, Мишель.

– Как вы думаете, не стоит ли мне поставить в известность медицинскую комиссию МОК, тем паче, что принц Александр де Мерод мой добрый знакомый и коллега?

– Просто необходимо!

– Хорошо, я так и сделаю, и предварительно предупрежу их о имеющейся опасности. Ведь Игры в Сеуле, как говорится, на носу. Успеть бы только! В случае, если мы опоздаем и кто-то, кто уже сегодня живет этим препаратом, победит, допинг будет распространяться по свету с быстротой чумы. Ведь сколько есть людей, готовых безоглядно употреблять чудодейственные таблетки, чтоб наращивать мышцы, ускорять процессы тренировки и побеждать – от чемпионатов колледжей до первенства мира и Олимпиад. Это чудовищно, но это – правда...

– Вы не собираетесь в Сеул, Мишель?

– Это будет зависеть от результатов моей работы. Да, забыл сказать главное: последствия злоупотреблений этим препаратом ужасны. Ужасны! Я уже вижу это собственными глазами на подопытных животных. Не стану даже описывать их страданий.

Мы поговорили еще несколько минут: новости уже были известны, планы на будущее – тоже, и напряжение, вызванное неожиданным звонком Потье, заметно спало. Во всяком случае, я почувствовал, как замедлились удары сердца.

Я уже совсем собрался сказать Мишелю "Гуд бай", когда Потье после некоторой паузы, как-то неуверенно, словно бы боясь чем-то обнадежить меня или наоборот разочаровать, спросил:

– Знаете, Олег, я решил проверить мою методику на одном из тех волос, ну, помните, вы передали вместе с таблетками через мистера Дональдсона... Алло, вы слышите меня?

– Я слышу вас, Мишель, – как можно равнодушнее сказал я, и, прижав телефонную трубку к уху плечом, привычно нашел двумя пальцами правой руки пульс – кровь буквально клокотала в вене. Нет, что б там не утверждали, но неприятность мы улавливаем еще до того, как осознаем ее.

– Так вот... нет, я пока не готов утверждать стопроцентно, поймите меня правильно, возможно, мне вообще не стоило бы заранее и говорить об этом, но кажется, я обнаружил в присланном вами волосе следы этого вещества...

У меня перехватило дыхание. Было такое ощущение, будто я лечу в пропасть. И хотя тогда, передавая эти три или четыре волоска Мишелю, я посмеивался над собственной подозрительностью, да что там посмеивался мне было стыдно, что я мог заподозрить владельца волос. Но что-то подтолкнуло меня на этот шаг, какаято смутная догадка, выстроившаяся помимо воли в результате сложения самых противоречивых, мелких и значительных фактов, руководила моими действиями. Если б меня застали тогда в раздевалке, что под главной трибуной Пратера, открывавшего металлическую дверцу шкафчика под номером 17 и буквально впившегося взглядом в чистую, белую полочку, отыскивая волосы человека, минуту назад покинувшего помещение, я не нашел бы, что сказать, чем объяснить свое поведение. Но я обнаружил несколько длинных, как у девушки, светлых волос. Именно о них и допытывался сейчас Мишель.

– Хелло, Олег, вы слышите меня?

Я молчал, не в силах произнести, нет – выдавить из себя хоть слово.

– Мистер Романько? Хелло! Куда вы пропали?

– Я слышу вас, Мишель...

– О, слава богу, я подумал, что нас прервали. Так вот я повторяю обнаружились следы фитостерона в волосе. Вы знаете, кому принадлежит он? добивался Потье.

– Знаю, Мишель, – признался я и поймал себя на мысли, что куда лучше б было и не догадываться об этом.

– О, тогда это меняет дело! А не могли бы вы добавить небольшую порцию его мочи, ну, хотя бы столько, сколько обычно нужно на допинг-контроль? Впрочем, извините, я, кажется, расфантазировался... Это помогло бы мне сравнить результаты двух анализов... Извините. Впрочем, не будем спешить с выводами, не правда ли, Олег, я мог ведь и о_ш_и_б_и_т_ь_с_я_! – Последняя фраза и тон, коим Потье брал обратно свое заявление, красноречивее всяких признаний засвидетельствовали, что Мишель Потье, этот славный, чуточку застенчивый и осторожный человек, догадался, что его открытие ударило меня в самое сердце, и ему стало не по себе от причиненной мне боли.

– Спасибо, Мишель. Я буду с нетерпением ждать окончательных результатов и уж тогда мы с вами сделаем правильные выводы. О'кей?

– Конечно, Олег, никогда не следует паниковать заранее, как, впрочем, и спешить радоваться. Это я говорю самому себе, потому что у меня, наверное, как говорят, в зобу дыханье сперло, когда... когда я наткнулся на искомое. Но вы должны меня простить, Олег, я – ученый...

– Дорогой мой Мишель, я вам искренне благодарен за труд, нелегкий труд, коим я обременил вас...

– Ну, что вы, Олег, ведь это так интересно – искать и, черт возьми! находить!

– Мишель, – сказал вдруг я, ослепленный возникшей мыслью-догадкой. Мишель, будьте предельно осторожны, ни единого намека в прессе, да и мне, пожалуй, не звоните – лучше напишите. У нас говорят: береженого бог бережет.

– Спасибо, Олег. Я так и поступлю. А вашему другу из Лондона, мистеру Дональдсону, можно доверять?

– Полностью, Мишель. Но давайте условимся, что первичную информацию вы отдадите мне, это позволит связать многие разрозненные нити в одну и выйти на искомый результат. Вы не возражаете?

– Согласен. В конце концов, это ваша находка и авторское право за вами. Извините за шутку. Всего доброго!

16

Наступили первые дни августа, а мои сеульские дела, как ни странно, находились в подвешенном состоянии. Поначалу события развивались, как и положено в таких случаях: была послана предварительная аккредитация, внесен соответствующий долларовый залог, меня поставили в известность, что жить буду, как и остальные советские журналисты, за исключением электронщиков, в олимпийской деревне прессы, что примыкала к главной олимпийской деревне и находилась в двух шагах от Олимпийского парка. Я накапливал досье на наиболее вероятных победителей, анализировал состояние дел в том или ином виде спорта, записывал на магнитные ленты сведения о предыдущих Играх, кои могли понадобиться в Сеуле, – словом, занимался рутинной подготовительной работой. Без нее трудно рассчитывать на серьезные материалы, какой бы новый фактаж не давала сама Олимпиада.

Но потом дело застопорилось, мне позвонили из Москвы, что резко сокращена квота советских журналистов, и потому меня перевели в резерв. Я позвонил Гаврюшкину, но он тоже не ответил определенно, промямлил что-то о сложностях, ожидаемых в стране, с которой у нас нет дипломатических отношений, напомнив с пафосом, – да и разве могут корейцы простить пассажирский "Боинг-747", сбитый нашей ракетой в сентябре 1983-го? Потом долго и нудно что-то плел о происках неких служб, заполонивших олимпийские объекты, о необходимости быть готовым к самым неожиданным поворотам, естественно, далеко не лучшего свойства...

Я не сдержался:

– Это мне здорово напоминает побасенки, коими нас кормили в 84-м, когда, сами себя напугав, мы не поехали в Штаты.

– Ну, это ты загнул, – с неудовольствием возразил Гаврюшкин. – Сейчас – новые времена...

– Да люди старые у руля!

Кто меня дернул за язык! Не стоило, ясное дело, этого говорить: самолюбивый и властный, мгновенно вспыхивающий при малейшей попытке несогласия с его отработанным и апробированным мнением Гаврюшкин не простит такого выпада, тем более его уязвившего еще и потому, что Вячеслав Макарович слыл одним из тех, кто рьяно поддерживал председателя Госкомспорта в его борьбе против Игр в Лос-Анджелесе.

Я возвращался из Прохоровки поздним вечером, дело близилось к одиннадцати, темнело. Слева и справа густой стеной – точнее не скажешь еще поднималась пшеница, пылили комбайны и грузовики, вывозившие с поля хлеб. Высокие тополя, окружившие шоссе, стоило только выехать из Софиевки, создавали впечатление, что машина несется в глубоком зеленом ущелье. Аккуратно подбеленные стволы фосфорисцировали в вечернем воздухе, убаюкивая водителя. Редкие машины иногда вспыхивали фарами. Заканчивался воскресный день.

Накануне я получил письмо из Лондона, от Дейва Дональдсона. Он сообщил, что шеф твердо решил послать его в Сеул, в надежде, что сможет он развернуться и там, но сам Дейв очень в этом сомневается и честно признается, что смотрит на открывшуюся перспективу довольно мрачно. "Что с того, писал он, что я уже дважды посетил "Уэмбли": в первый раз я просидел весь матч в баре перед телевизором со знакомой девицей, а второй раз попал в драку, учиненную болельщиками, и это обошлось мне подбитым глазом и порванным костюмом (20 фунтов стерлингов). Увы, шеф ничего слышать не желает и требует поставить точку в той истории, которую я так "ловко раскопал". Если б он знал, кто в действительности раскопал! Без вашего позволения Мишелю Потье в Берн я не звонил, да и, скорее всего, он мне ничего не сказал бы. Я надеюсь увидеть вас в Сеуле? Иначе мне хана..."

Я мог бы, конечно, пообещать Дейву содействие, ведь мое досье пополнилось кое-чем интересным. Мишель, вновь звонивший из Женевы, твердо пообещал к началу Игр выдать код расшифровки допинга, в основе которого лежит натуральный возбудитель, до сих пор неизвестный науке и получаемый, как он предполагает, из определенного вида мексиканских кактусов. Поэтому, высказал предположение Мишель, сама лаборатория располагается или в Мексике или в Колумбии, где скрываются главные центры мирового наркобизнеса.

Я написал тут же Хоакину Веласкесу, попросил его "покопаться" в мозгах его коллег, занимающихся наркотиками и попытаться выйти на секретную лабораторию.

Но остался без работы и Леонид Иванович Салатко, мой друг из угрозыска республики: кое-какие мысли возникли у нас после неофициальной беседы у него дома, где он отмечал в конце июля день рождения и где я, по традиции, произносил первый тост в честь именинника. Салатко загорелся идеей и пообещал поспрашивать своих ребят. Правда, он потребовал от меня под честное слово не лезть без него ни в какие расследования, достаточно ему, то есть Леониду Ивановичу, свиньи, которую я подложил в истории с Виктором Добротвором. Ведь не поспей он вовремя, ну, спусти колесо или появись необходимость вмешаться в иную ситуацию – в жизни ведь всякие непредвиденные осложнения возникают, словом, опоздай он тогда, мне бы несдобровать.

За Цыблями зашуршал под колесами новый асфальт; ровная, как стрела, дорога подталкивала поднажать, а мысль успокаивала сомнения – вряд ли гаисты устроят засаду в столь поздний час. Слева промелькнули остатки Змиевого вала, этой славянской китайской стены, не менее древней и загадочной, протянувшейся на тысячи километров по украинской земле. Уколола мысль: а что мы знаем о ней? Спроси любого школяра, он тебе нарисует целую картину – длина, высота, история Великой китайской стены, а мимо Змиевого вала проезжают тысячи и тысячи людей и лишь единицы останавливаются, чтоб постоять у этого вечного памятника предков и задуматься об истоках своих...

Через километр – поворот на Переяслав-Хмельницкий, и я начал сбрасывать скорость. Откуда появился этот "МАЗ", уму непостижимо. Я успел лишь до предела выкрутить руль влево, но удар был так силен, что меня выбросило из "Волги", как летчика, нажавшего на катапульту.

...Когда пришел на какое-то мгновение в себя, увидел сквозь залитые чем-то темным, дымящимся глаза лицо человека в поварском колпаке, и успел подумать, а причем тут ресторан, и услышал глухие слова: "Один случай из тысячи..."

Через неделю меня выписали из больницы – ни единого перелома, только синяки, порезы и ушибы. "Волга" же оказалась разбитой вдребезги: она сделала два кульбита через "голову" и остановилась, врезавшись в толстенный придорожный тополь, довершивший разгром автомобиля.

"МАЗ" бесследно исчез...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СХВАТКА

1

Открытие Олимпиады я смотрел в Киеве.

Мы с Наташкой устроились у экрана. Еще ныла правая коленка, поврежденная в столкновении, на сердце лежал камень, и чем красочнее, праздничнее, раскованнее разворачивалось грандиозное, невиданное доселе шоу, до последней минуты хранившееся в глубокой тайне организаторами Игр, тем горше становилось на душе. После восьми лет треволнений, упорных попыток унизить Олимпийские игры до уровня обычных чемпионатов мира, свести на нет их вдохновляющее и объединяющее воздействие, после урезанных Игр в Москве и Лос-Анджелесе, когда, казалось, уже ничто и никто не в состоянии возродить дух всеобщего братства и взаимопонимания, роднивший людей разных вероисповеданий и политических устремлений, разного цвета кожи и жизненных идеалов, Сеул, столько раз объявленный нами чуть ли не новой "империей зла" (а разве не видели мы с вами буквально накануне открытия Игр, когда уже было решено, что, вопреки мрачным ожиданиям и прогнозам, сборная СССР прибудет в южнокорейскую столицу, буквально леденящие кровь зрелища расправ местной полиции над бунтующими студентами?), вдруг явил нам симфонию всеобщей надежды на лучшее будущее в нашем перенасыщенном подозрениями, ядерными ракетами и бездуховностью мире стандартизированных ценностей.

Тем более обидно было ощущать себя отринутым от разворачивавшегося на моих глазах почти гипнотического действа всеобщего очищения от мелочности, подозрительности, вражды и ненависти.

Не досмотрев праздник открытия Игр, я ушел в другую комнату и попытался читать. Но даже мой любимый Хэм не мог отвлечь от мрачных мыслей.

Скорее интуитивно, чем осмысленно я набрал московский номер Власенко. Анатолий теперь работал в СЭВе, но прежние связи и в спортивном мире, и в некоторых иных инстанциях, не слишком афиширующих свое существование, сохранил.

– Привет, – сказал я, услышав знакомый, чуть глуховатый, горделивый голос. – Смотришь?

– Олег? – искренне удивился Анатолий. – Ты как это не на Играх? Что стряслось?

– Держат в резерве, – ответил я и коротко обрисовал ситуацию.

– Послушай-ка, перезвони мне через пяток минут, я тут кое-какие справки наведу, чтоб было ясно, почему ты валандаешься в матери городов русских!

Власенко был человеком дела, слов на ветер не бросал, к тому же многолетняя дипломатическая работа за границей выработала в нем стойкое стремление всегда и неотложно приходить на помощь соплеменникам, сталкивающимся с различными трудностями.

Анатолий позвонил точно через пять минут.

– Вот что, старина, дело твое просто и дело твое сложно. Просто потому, что ни в каком ты не в резерве, аккредитация и прочие необходимые ксивы имеются. Больше того, есть авиабилет на спецрейс Москва – Сеул, правда, самолет улетел еще три дня назад. Сложно, потому что Гаврюшкин забрал твои документы и распорядился ни в коем случае не сообщать тебе об этих нюансах. Когда это между вами черная кошка пробежала? Ведь вы, если не в друзьях ходили, то, по меньшей мере, знали друг друга бездну лет?

– Это – длинная история, как-нибудь в другой раз... Коротко: разногласия с ним начались, едва он взобрался на свой высокий трон в Комитете. Хотя, честно говоря, мне непонятна подоплека его резкого охлаждения ко мне...

– А нужно, старина, анализировать подобные ситуации, обязательно разбирать их по косточкам, чтоб знать, кто тебе друг, а кто – враг. Ну да ладно, не об сем речь. Вылетай завтра же в Москву, а Гаврюшкина я беру на себя. Мы вырвем у него документы, вот только с билетом на Сеул сложнее. Ты ведь знаешь, что наши спортсмены перебрасываются в южнокорейскую столицу чартерными рейсами, последний улетит двадцать третьего сентября – это поздно. Есть один вариант – лететь через Токио. То есть до Токио ты сможешь добраться уже завтра, а вот как оттуда в Сеул, не берусь решать. У тебя знакомые есть в Японии?

– Есть, журналист из "Иомиури", Сузуки, он работал корреспондентом в Москве, а три года назад мы встречались на Универсиаде в Кобе. Вот только застану ли я его?

– Так, сейчас в Токио уже утро. Звони и проси забронировать место на 19 сентября. И тут же – дай знать мне. Я же продолжу свои розыскания. Слава богу, в связи с открытием Игр люди сидят по домам, смотрят. Пока, старина. Желаю удачи!

Я заказал домашний номер Сузуки и перенес телефон в кабинет. Наташка посмотрела на меня пытливым взглядом, но ничего не спросила – она умела в нужный момент не лезть с расспросами.

Я легко представил Яшу – коренастого, рафинированного японца, знавшего русский едва ль не лучше меня, а, помимо этого, английский с французским, а еще и тайский, что вообще выглядело фантастикой. Яша настоящее его имя Яшао Сузуки – был преуспевающим японским журналистом-международником, в свои сорок с небольшим лет успевший поработать в Москве и в Париже, в Вашингтоне и в столице Таиланда Бангкоке, человек общительный и обязательный. Как большинство японцев, он любил пиво и теннис (на этих двух "китах" и началось наше сближение в Москве во время Игр-80). Три года назад он мне здорово помог в Кобе, разыскав бывшего канадского боксера-профессионала, пролившего свет на историю Виктора Добротвора, блестящего боксера и честного парня, закончившего жизнь весьма трагически. Я раскапывал ту историю с одной единственной целью: реабилитировать доброе имя Виктора, он-то уже не мог постоять за себя – его убили, введя в вену лошадиную дозу наркотика. Яша здорово мне помог тогда...

Резкие, прерывистые звонки оторвали от воспоминаний.

– Товарищ Романько? На проводе – Токио!

– Алло, Яша?

– Алло, кто говорит, повторите, пожалуйста, – услышал я незнакомый, модулирующий голос. – У телефона – Сузуки!

– Яша, дружище, привет, это Олег Романько! – выпалил я, и теплая волна радости прокатилась по всему телу.

– Олег, ты в Токио?

– Нет, Яша, в Киеве. Но от тебя зависит, встретимся ли мы в Токио. Послушай, я прилечу послезавтра из Москвы, мне кровь из носу нужен билет на самолет до Сеула. Я лечу на Игры, но некоторые обстоятельства помешали заранее побеспокоиться о билете. Сможешь?

– Мне сейчас трудно ответить, я, знаешь ли, больше не занимаюсь спортивной журналистикой, в Кобе была моя лебединая песнь. Побудь у телефона, я сейчас попробую подключиться по компьютерной связи к авиационному офису...

Я держал трубку, прижав ее к уху так плотно, словно боялся, чтоб звук просочился наружу. С минуту трубка молчала, потом я снова услышал голос Сузуки:

– Место на рейс "Пан-америкен" я тебе забронировал. Все о'кей. Я жду тебя – в какое время ты прилетаешь?

– Рейс SU-214, вылетаю из Москвы 19 сентября в 0:35.

– Я встречу тебя, Олег. Доброго утра!

– До свидания, Яша, у нас еще только начинается ночь...

Я положил трубку, возвратился к Натали и уставился на экран, где продолжался фестиваль открытия. Но радость, которая, казалось, должна была переполнять меня, не приходила. Что толкнуло Гаврюшкина на столь опасный ведь рано или поздно, но я бы прознал о попытке обмануть меня – шаг? Проявление недоброжелательства? Но Гаврюшкин слыл человеком осторожным, такой семь раз отмерит, прежде чем отрезать. Почему ему так нужно было, чтобы я остался дома, в Киеве? О моих розысканиях он знать не мог: ни словом, ни намеком я не дал ему повода для размышлений на эту тему. Желание доказать, что он – начальник и моя судьба в его руках? Вряд ли, потому что это выглядело слишком мелко и легковесно, а Гаврюшкины на мелочи не размениваются, нет, они, если уж играют, то по-крупному, заранее просчитав всевозможные варианты за и против. Я ломал голову, но решение так и оставалось за семью печатями.

– Ты завтра улетаешь? – спросила Наташка.

– Да, Натали...

Она уловила что-то и обеспокоенно взглянула на меня: не такой должна была быть реакция на радостную новость.

– Не спрашивай меня ни о чем, Натали... позже сам тебе расскажу.

– Но... но ничего не угрожает тебе? Прости меня, неприятности не закончились? – Наташка была обеспокоена, хотя и сдерживала свои эмоции. На глаза же накатывались слезы.

– Нет, мой родной, никаких проблем. Не обращай внимания, просто я раздумываю над тем, что толкает людей на подлость. Давай-ка лучше смотреть, ведь этого мы больше не увидим!

Я глядел на сменяющие друг друга картинки с Олимпийского стадиона и с реки Хан: сеульские пейзажи и фантастические восточные народные танцы, джонки под косыми парусами и вездесущий Ходори, забавный тигренок, успевший завоевать сердца во всех уголках света, выступления юных спортсменов и гостей из-за океана, – все это было так прекрасно, а меня не покидало ощущение какой-то опасности, нависшей надо мной. После разговора с Власенко тревога поселилась в сердце, и я уже не мог избавиться от нее.

Хотя разве есть причины для подобных треволнений?

Мишель Потье прилетит, если уже не прилетел, в Сеул; в последнем его письме содержалась надежда на скорую встречу, видимо, многообещающую еще и потому, что он рад был мне сообщить, что работа, интересующая нас обоих, завершилась полным, безоговорочным успехом, и теперь специалисты получат в свои руки сильнейшее оружие в борьбе против адских сил. Он так и написал "адских сил", точно хотел выразить свою безграничную ненависть к тем, кто готов во имя корыстных целей растоптать лучшее, что есть в человеке, нашу чистую душу. И хотя Мишель ни разу не назвал вещи своими именами, я понял, что его опыты с новым допингом оказались успешными и теперь мы обладаем кодом!

Но письмо Потье было для меня и горьким предупреждением, что хода назад у меня нет и судьба моего собеседника на киевском Центральном стадионе решена окончательно. Отступать некуда, как ни тяжело мне будет наносить этот безжалостный удар.

Дейв Дональдсон уже в Сеуле, он звонил вчера, страшно расстроился, что не встретил меня в олимпийской деревне прессы, сообщил, что живет в 112 корпусе, на седьмом этаже – роскошествует в одиночку в новенькой трехкомнатной квартире с видом на Олимпийский парк. Я не стал его огорчать, да и надежда еще теплилась во мне, и пообещал Дейву прибыть в Сеул в самое ближайшее время. Тогда же я сообщил, что доктор Мишель Потье сможет кое-что рассказать ему, он, кажется, или уже прилетел в Южную Корею, или вот-вот прибудет, и что его можно разыскать в гостинице "Интерконтиненталь", отведенной для официальных лиц, она рядом с пресс-центром.

Моя информация не слишком-то обрадовала Дейва, и он откровенно сознался, что ни черта не смыслит в этих Играх, и вот уже второй день скрывается от разъяренных звонков шефа из Лондона, и его последняя надежда – на меня. "Мистер Олег Романько, – взмолился в заключение Дейв, – вы скажите, скажите прямо, если у вас финансовые затруднения, то я беру на себя ваше пребывание в Сеуле, редакция, слава богу, выдала именной жетон "Тревел-экспресс", и мне сам Рокфеллер не указ!" Мне снова пришлось его уверить, что неотложные дела задержали в Киеве.

Собирался в Сеул и Хоакин Веласкес, он, как вы помните, быстро прогрессировал и превращался в одного из самых авторитетных спортивных обозревателей Мексики. А это кое-что да значит в стране, где есть два "кита" – бой быков и спорт, и тот, кто разбирается в этом, обеспечил себе популярность и авторитет среди миллионов болельщиков. И собирался он не с пустыми руками: судя по некоторым отрывочным фактам, я мог предположить, что ему таки удалось проникнуть в тайну лаборатории, где "варили" этот дьявольский напиток из кактуса, способный сделать из человека Геркулеса и... погубить навсегда.

Словом, накапливалась информация, и дело, что забрало столько сил и времени, близилось к концу.

Огорчало меня исчезновение Майкла Дивера: с той ночной встречи в Вене он ни разу не объявился.

2

В "ИЛе" приятно пахло дезодорантом, кофе и женскими духами. Пассажиры, сонно-неразговорчивые, быстренько плюхались на свои места и без приглашения пристегивались. Когда взлетали, многие уже досматривали первые сны.

Ко мне сон не шел: давало знать напряжение прошедшего дня. Я откинул кресло назад и вытащил газеты, еще раз мысленно поблагодарив Анатолия за этот подарок – так он кстати пришелся.

Начал, естественно, с "Советского спорта". Первая полоса, как и положено, отдана Олимпиаде. Было что почитать и на второй, и на третьей. Пока я добрался до четвертой страницы, где меня и ждала эта новость, газету пришлось на некоторое время отложить в сторону: принесли скромный аэрофлотовский ужин, давно уже без черной, некогда обязательной на международных рейсах, икры, но зато с изобилием кислого, как уксус, молдавского "Ркацители".

Я отказался от уксуса и попросил принести три баночки "Карлсберга", что и было немедленно доставлено. Пиво оказалось холодным, колючим, успокаивающим.

Когда поднос убрали, я снова взялся за газету. И тут же увидел черный, траурный – таким он был для меня в действительности! – заголовок: "Взрыв в лаборатории в Женеве".

Вот текст:

"Женева, 16 сентября. ТАСС.

Я могу довольно четко себе представить, что пройдет не так уж и много времени, когда в вопросе допинга произойдет революция и его история будет написана заново".

Автор сенсационного заявления – профессор университета доктор Мишель Потье, возглавляющий работу лаборатории, целью которой является выявление в организме человека инородных веществ. И делается это не совсем обычным способом: вместо крови или мочи объектом исследований специалиста стали человеческие волосы.

"Два года назад, – сообщал доктор Мишель Потье, – мы приступили к программе под кодовым названием "золотой сон", до этого же, как известно, специализировались на наркотиках". По его словам, волосы имеют способность консервировать на длительное время вещества, коими злоупотреблял человек. Он уверял также, что имеет возможность находить следы применения запрещенных препаратов, даже если атлеты "баловались" ими 20 месяцев назад.

"Эта область исследований – сравнительно новая, хотя первые эксперименты с волосами проводились в США еще 20 лет назад. Однако в настоящий момент плод созрел, и надо выносить проблему на суд специалистов", – отметил доктор Мишель Потье.

А вот мнение признанного во всем мире знатока антидопинговых дел Манфреда Донике из Кельна: "Конечно, волосы годятся для использования их в судебной медицине. Однако, когда речь возникает о нахождении таким необычным способом в организме спортсмена запрещенных препаратов, я начинаю сомневаться в том, что анаболические стероиды способны быть разоблачены. Их расплодилось огромное количество, и Потье пока не в состоянии разобраться со всеми. Допускаю, что с дальнейшим развитием науки этот вопрос будет решен. Пока же рано трубить победу".

Мишель Потье так отреагировал на мнение коллеги:

"Я согласен с Донике, когда он говорит о возможных трудностях, но решение проблемы не собираюсь откладывать в долгий ящик. Когда мы начинали возиться с допингами, то не ожидали, что получим замечательные результаты так быстро. У нас накопился большой опыт и мы горим желанием воспользоваться им. Думаю, если спортсмены будут знать о наших возможностях, они лишь из боязни разоблачения не станут накачивать себя тестостероном или еще какой-нибудь дрянью. Мы разгадали тайну волоса и заявляем это во всеуслышание!"

Такова предыстория еще одной попытки нанести удар по бичу XX века в большом спорте – допингам, которые, подобно раку, буквально разъедают спортивный организм. Попытки, которая, увы, закончилась трагически для исследователей – вчера, около 11:30 утра в лаборатории профессора Мишеля Потье взорвалась подложенная неизвестными пластиковая бомба. Доктор Мишель Потье в тяжелом состоянии доставлен в клинику университета, два его сотрудника тоже госпитализированы. Лаборатория, а также весь ее архив полностью сгорели.

Полиция начала расследование.

Таков еще один аспект все нарастающего наступления мафии, а в том, что здесь замешан наркобизнес, сомневаться не приходится: доктор Мишель Потье зарекомендовал себя еще и как создатель уникального метода обнаружения наркотиков при перевозке их на дальние расстояния. Мафия уже предупреждала его, но этот мужественный человек не отступил".

Первой мыслью было сопротивление: нет, этого не может быть!

Но потом глубочайшая апатия охватила меня. Я почувствовал себя в шкуре человека, вступившего на шаткий, но все же, на первый взгляд, надежный подвесной мостик над бездонной пропастью и почти у противоположного края обнаружившего, что хлипкое сооружение висит на честном слове и уже ничто не спасет рискнувшего...

Со взрывом в Женеве мои планы рухнули...

В аэропорту Ким-по – просторном и светлом – стекались олимпийские ручейки, бравшие начало в самых отдаленных уголках земли. Нередко даже названия стран звучали фантастически, не говоря уже о том, что о большинстве из них я ровным счетом ничего не слышал. Моими попутчиками из Токио в двухэтажном "Боинге-747" были спортсмены из Мали, Тринидада и Тобаго, с Азорских островов и с Гаити. Молодые, красивые лица, уверенность, сквозившая в каждом жесте, – как все это знакомо и понятно: никто их них еще не познал горечи поражения, будущее виделось в праздничном фейерверке, и нетерпение – вот, пожалуй, единственное, что заставляло их возбужденно и громко переговариваться между собой; как бы там ни было, но они – избранники судьбы, определившей именно им, а никому другому, оказаться среди счастливцев, коим предстояло на виду у всего мира доказать собственную исключительность. Они еще не заглянули в будущее и жили сегодняшним днем, что было вполне резонно и закономерно в их возрасте; к тому же светлые надежды питались энергией, накопленной многолетними упражнениями, тренировками и самоограничением. Им еще только предстояло узнать, что чем выше успех, чем большая слава обрушится на них и чем величественнее будет казаться им самим собственное достижение, тем труднее, опаснее и непредсказуемее выдадутся дни после триумфа. И не каждому из тех, кто взойдет на пьедестал почета, удастся сохранить на всю оставшуюся жизнь оптимизм и силу, уверенность и упрямство в преодолении трудностей. Ибо для большинства спортсменов, увы, звездный час начинается и заканчивается в миг успеха, а жизнь еще только предстоит прожить...