Текст книги "Без названия"

Автор книги: Игорь Заседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Теперь ты можешь говорить, – сказал я, переводя дух, и поискал глазами нашего знакомого бармена, а тот, уловив мой взгляд, немедленно подбежал.

– Добрый дэнь, панэ Романько!

– Добрый дэнь. Звидкы це вы знаете мое призвыще? – с подозрением спросил я: изрядно уже надоели незнакомые личности, называющие тебя по имени-отчеству и предлагающие свои услуги.

– Цэй пан, – он указал на Сержа, – мэни казав. Бо якось нэзручно звэртатысь до вас просто "пан". Мы ж зэмлякы, а зэмлякы повынни спилкуватыся, особлыво на чужыни...

– Добрэ, добрэ, якось иншым разом... Прынэсить, будь ласка, дви кавы, виски та чарку коньяку.

Я видел, что Сержа просто распирало от желания обрушить на меня сногсшибательную новость, но он все еще обижался, что я ему так решительно затыкал рот. Я сделал вид, что целиком занят кофе, и Серж не выдержал.

– Теперь я могу сказать, что убило Джона Фицджеральда Крэнстона, произнес Серж тихо. Слова эти прозвучали для меня как гром. Я поперхнулся горячим кофе. – Вернее, что было причиной его смерти, – быстро поправился он, увидев мою реакцию.

Жестом факира Серж Казанкини извлек из внутреннего кармана яркую коробочку чуть побольше спичечной. И протянул мне.

Я прочел: "Новость! Таблетки Крэнстона: источник силы и вечной молодости! Абсолютно безвредно. Быстрый эффект". Внизу, под портретом улыбающегося Джона Крэнстона, мелким шрифтом было написано: "Изготовитель: фирма "Hi protein".

– Может, хочешь узнать, кому принадлежит фирма? Вовек не догадаешься! Мистеру Префонтейну, папаше твоей "убитой горем" Джейн.

Я онемел от услышанного. Но Серж решил не давать мне передышки.

– А членом директорского совета "Нi prоtein" состоит не кто иной, как мистер Дон Маккинли, известный тренер, специалист в области плавания. Теперь ты унюхал, чем здесь пахнет? Испытанием на людях, на спортсменах стимулирующих препаратов, от которых появляется рак печени! И твой Джон тоже хорош, нечего сказать! Он сам себе и выкопал могилу!

– Поумерь свой пыл! – взорвался я и добавил тихо. – Джона... Джона ты не тронь.

– Кстати, миллионы таблеток готовы и лежат на складах фирмы... Они должны были поступить в продажу сразу же после победы Крэнстона, – выпалил Серж и зло опрокинул содержимое бокала в рот и даже не поморщился.

У меня голова пошла кругом. Я извлек из сумки магнитофон – не притрагивался к нему с тех пор, как расстался с Крэнстоном. Быстро перемотал часть ленты, потом чуть вперед, и услышал голос Джона: "...потом понял: он не знает, кто у него заплывет, мы для него, пятеро, подопытные кролики..." Я вернул пленку назад: "...подопытные кролики".

– Что это за потусторонний голос? – спросил, еще хмурясь, Серж.

– Это – Джон Крэнстон.

– Вот как!

– Это еще не все. Слушай.

Я подогнал пленку к самому концу. Голос Крэнстона ворвался в тишину бара: "Олег, скоро я тебе кое-что расскажу на эту тему. Тебе одному. И ты сможешь потрясти мир сенсацией. Но это случится, лишь когда я выйду из игры. Любопытно будет взглянуть на физиономию Маккинли. Жаль, но я буду далеко от него..."

– Значит, он знал обо всем?

– Мне трудно сказать, что Крэнстон имел в виду, когда говорил, что будет далеко от Маккинли. Он произнес эти слова скорее бесшабашно, азартно, но никак не заупокойным тоном. В этом я могу поклясться!

– Выходит, он не думал умирать, а только собирался насолить Маккинли?

– Не исключено, – сказал я, захваченный неожиданно возникшей идеей. Слушай, Серж, ты можешь опубликовать интервью со мной?

– С тобой? О чем? – растерялся Казанкини.

– Скажем, так... Смерть Джона Крэнстона, известного пловца из Австралии: самоубийство или убийство?

Я быстро набросал текст сообщения и, закончив его, прочел Сержу последний абзац: "Убийство, утверждает Олег Романько, известный в прошлом пловец, участник Олимпийских игр в Риме, Токио и Мехико, ныне спортивный журналист, близко знавший Джона Крэнстона. – Я имею неопровержимые доказательства, что Джона Крэнстона убили, чтобы спрятать преступную аферу одной известной американской фармакологической фирмы. Как только дневник Джона Крэнстона окажется у меня в руках, я назову имена его убийц!"

– Ты отдаешь себе отчет, черт побери, чем это пахнет для тебя лично?! – воскликнул Серж. Если они убили Крэнстона, то тебя, будь уверен, они тоже уберут с дороги.

– Знаю. И тем не менее прошу передать этот материал. Завтра, нет, пожалуй, уже ночью он вернется в Монреаль на телетайпной ленте Франс Пресс, и местные газеты не пройдут мимо...

– Это пустяки! Я говорю совсем о другом! О тебе!

– Еще есть время. Пока они будут знать, что у меня нет дневника Крэнстона, я спокоен. Мне важно добыть дневник прежде, чем они доберутся до меня.

– Черт возьми, ты самоуверен! А если дневник в их руках?

– Нет! В этом я убежден твердо. Скандал, учиненный тебе Маккинли, лучшее тому свидетельство. Он учуял запах дыма.

– Еще бы, он-то знал, чем кормил своих подопытных кроликов!

– Ты ошибаешься. Думаю, этот трагический результат для него тоже удар, удар по его планам. Но не это беспокоит Маккинли! Он не сомневается: ни один врач не возьмет на себя смелость утверждать, что возбудителем рака являются "таблетки Крэнстона". Для клинических исследований препарата нужно время, возможно, годы, чтобы неоспоримо доказать причастность фирмы "Нi protein" к заболеванию Крэнстона. К тому времени история забудется, больше того, господин Префонтейн и Кo сумеют захоронить ее как можно глубже... Отсюда напрашивается вывод: у них существует лишь одна опасность – дневник Крэнстона...

Я закончил передавать репортаж около четырех утра.

За окном зарозовело. Я лежал на узкой студенческой койке с открытыми глазами. Было почему-то грустно, и в голову лезли печальные мысли, избавиться от них никак не удавалось, хотя старался вспоминать только приятное, что есть у каждого в тайниках памяти.

Представил тот далекий майский день, когда с компанией ребят мы завалились на водную станцию завода "Азовсталь", привлеченные туда случайно увиденным в городе объявлением о проведении открытого весеннего первенства города по плаванию. Нет, у нас и в мыслях не было участвовать мы просто хотели поглазеть, кто они, эти прославленные городские чемпионы и рекордсмены, как было написано в объявлении.

С моря тянул легкий бриз, солнце палило вовсю, и вода в бассейне, вспененная крепкими руками, весело плескалась в борта.

Когда главный судья – весь в белом: белые парусиновые брюки, белая рубашка с короткими рукавами, белые парусиновые туфли, выбеленные зубным порошком, и даже белая шляпа – пригласил желающих принять участие в соревнованиях, какая-то сила подняла меня с места и толкнула вниз, к стартовым тумбочкам. Участников было немного, каждый выбрал сам себе дистанцию – 100 или 200 метров. Я прыгнул после выстрела, запоздав, пребольно шлепнулся грудью о воду – и пошел молотить руками и ногами...

Так, неожиданно для самого себя, стал чемпионом города, и тренер прежнего чемпиона никак не хотел поверить, что я никогда не посещал спортивную секцию. Он сказал мне, когда нужно приходить на тренировки, и я, переполненный честолюбивыми надеждами, уже без ума от плавания, вышел с водной станции...

Но даже в самые тяжкие минуты, когда отчаяние сжимало горло, я не проклял спорт и не предал анафеме все, что он дал мне, ибо нет у человека более захватывающего и потрясающе-прекрасного чувства, чем чувство победы над самим собой!

Сколько знал их, великих спортсменов, и каждый из них был прекрасен в спорте, в движении – в той короткой, как удар молнии, вспышке, озарявшей человека внутренним огнем всепоглощающей радости. Помню "стального" Бориса Шахлина, бесшабашного, открытого всем чувствам Валерия Брумеля, тонкого трепетного гиганта Юрия Власова, триумфатора со всегда чуть грустными, точно заглянувшими в недалекое будущее глазами Валерия Попенченко, интеллигента до мозга костей Валентина Манкина, помню их в деле, и эта память – всегда поддержка и надежда в спорте, его непреходящая ценность.

Незаметно задремал. Телефонный звонок, показалось, раздался, едва я смежил веки.

– Доброе утро, мистер Романько! – Узнал голос Джейн, и противоречивые чувства охватили меня.

– Здравствуйте, Джейн! – сказал я.

– Мне нужно вас увидеть. Непременно.

"Нет, – подумал я, – нам встречаться больше незачем. Джонни нет, и родственные чувства взяли верх: вас больше всего беспокоит, как бы имя вашего отца не всплыло на поверхность в связи с этой историей, и вы готовы предать память любимого... Нет, нет, нам разговаривать больше не о чем!"

– Я позвоню вам, Джейн, как только освобожусь, – сказал я в трубку, а про себя подумал: "Через час-другой ты прочтешь сообщение Франс Пресс и поймешь, что все это не нужно, и у тебя само собой отпадет желание видеть меня".

– Здесь мой отец, и я боюсь, что меня увезут в Штаты. А мне нужно видеть вас, Олех Романько! Очень важно! – чуть не плача выкрикнула Джейн.

Но я снова повторил:

– Я позвоню вам... До свидания!

Время отсчитывало часы и минуты, отпущенные мне на поиски дневника Крзнстона. Иногда накатывалась волна свинцовой безнадежности. Неужто я просчитался, неужто все впустую, и Маккинли уже злорадно посмеивается надо мной?

После того, как некоторые монреальские газеты опубликовали сообщение Франс Пресс (к моему глубочайшему разочарованию, информация не попала на первые страницы, а затерялась на последних колонках – среди сообщений о распродаже, приезде бывших битлов, августовских гороскопов и прочей дребедени, на которую, как правило, мало кто обращает внимание), минуло двое суток, а воз и ныне там.

Серж уехал в Бромонт, на состязания яхтсменов, сержант Лавуазье точно сквозь землю провалился.

У себя в боксе я дважды обнаруживал записочки, в которых меня просили позвонить в отель "Шератон". Но я так и не набрал номер Джейн.

Был четвертый час дня, на улице хлестал дождь. Я вошел в лифт и нажал кнопку сорокового этажа. В пресс-ресторане, вопреки ожиданиям, было многолюдно, шумно, и я с трудом разыскал свободное местечко у окна с видом на олимпийскую деревню. Спросил разрешения у подвижного толстяка со светлыми волосами, спадавшими ему на плечи, он оторвался от жареной курицы "по-монреальски" и свирепо кивнул головой. Я задумался и потому страшно удивился, обнаружив, что какой-то незнакомый верзила держит в руках мою "ладанку" и внимательно разглядывает ее.

– О, тысяча извинений, сэр, – произнес незнакомец, нехотя отпуская "ладанку". – Вы показались мне похожим на мистера Мориса Эшбаха, у меня к нему поручение. Да вижу – ошибся...

Он меньше всего напоминал порученца: крупное скуластое лицо с искривленным, как у боксера или борца, носом, железная рука, поросшая черными волосами, прямой, словно бы запоминающий взгляд.

– Надеюсь, вы убедились в ошибке? – спросил я, увидев, что скуластый медлит.

– О да, мистер Романько! Невероятно трудно выговаривать славянские фамилии! До свидания!

– Прощайте, – бросил я и отвернулся.

Когда незнакомец удалился и затерялся среди столиков и снующих официантов, мой сосед по столу отложил в сторону курицу, вытер пальцы, с силой скомкал белоснежную накрахмаленную салфетку и обронил не то утвердительно, не то с вопросом:

– Так это вы, значит, решили слегка стереть пудру с благообразной физиономии Маккинли?

– Что вы имеете в виду? – спросил я настороженно, ибо вопрос озадачил меня: в сообщении Франс Пресс имя тренера Крэнстона не упоминалось и даже тень подозрения не падала на него.

– Я хорошо знаю Дона, чтоб ему ни дна ни покрышки! Он готов на любую подлость, только б ему было хорошо. Когда случилась эта история с Мондейлом, я спросил: "Слушай, Дон, мы с тобой старые приятели, и я обещаю не проболтаться, зачем ты это сотворил? Мальчишка и без твоих вонючих допингов выиграл бы!" Как вы думаете, что ответил этот фарисей? "Бесспорно, Эрл! Но у меня есть такие, кто нуждается в допингах, и Мондейлу выпало проверить безопасность нового средства. "Пари: в следующем году парень станет рекордсменом мира без всякой химии!" – "Ну и гад же ты, Дон", – отвесил я ему на прощание.

– Не слишком вежливо...

– Мне с ним миндальничать! Да катись он... Я сам был спортсменом, участвовал в Играх в Токио, и меня просто воротит от подобных подлостей, которые превращают спорт в дешевый фарс.

– Тогда мы с вами коллеги. С удовольствием пожму вашу руку. – Я поднялся. – Олег Романько.

– Эрл Бэлл, из ЮПИ.

– Что вы думаете, мистер Бэлл, об истории с Крэнстоном?

– Ничего! Я привык верить только фактам. Их у вас пока, как я догадался, нет. Но от души желаю успеха!

– И на том спасибо, – поблагодарил я кудрявого толстяка.

Вскоре Эрл Бэлл распрощался.

Наскоро пообедав дежурным гороховым супом и стейком, я отправился вниз, в пресс-центр: пора было готовить очередной репортаж, который еще раньше задумал начать коротким интервью с Борзовым.

В душе я был огорчен проигрышем Валерия, но это не поколебало мою веру в него, ибо я знал: то, что сделал Валерий, – настоящий подвиг, потому что за два месяца до олимпиады ни один врач, осматривавший разорванные мышцы на ноге, не взялся бы предположить, что он выступит в Монреале.

В пишущую машинку, за которой я обычно работал, был вставлен чистый лист бумаги и отстукан текст: "Мистер Романько, мистер Лавуазье ждет вас в баре. Спасибо!"

Сержанта Лавуазье я не узнал.

В светло-сером костюме и светлом галстуке в зеленый горошек, прикрыв глаза темными очками, сержант даже и отдаленно не напоминал того человека, который впервые появился у меня в номере. Он сидел спиной к бару и, казалось, был всецело увлечен тем, что происходило на четырех цветных экранах замкнутой олимпийской телесети.

Бегло оглядев присутствующих, я разочарованно повернулся, собираясь уйти, когда меня негромко окликнули:

– Мистер Романько...

Я присел за столик рядом с сержантом и мысленно отдал должное его умению перевоплощаться.

– Хелло, сержант, – сказал я вполголоса, тоже уставившись в экраны. Вы меня искали?

– Мы побеседуем в другом месте, здесь слишком много ушей. Спускайтесь вниз. Поверните направо, якобы на Сант-Катрин. Но на улицу не выходите, а через зимний сад – на запад, минуете зал игровых автоматов – там есть выход прямо на бульвар Дорчестер. Садитесь в синий "форд" номер 40-716, скороговоркой выстрелил сержант с каменным лицом и едва шевеля губами.

Для порядка я посидел пару минут, поднялся с видом человека, не имеющего твердых намерений, покрутился у бара, но бармена-украинца не было, изобразил эдакое разочарование – не нашел нужного человека – и вышел из зала. Что-то подсказывало: маскировочные меры, предпринятые сержантом Лавуазье, не случайны, и я горел желанием побыстрее разузнать, в чем дело. Неужто мои потенциальные враги наконец-то зашевелились? Вместо того чтобы насторожиться, я испытывал чувство внутреннего подъема, совсем как перед ответственным стартом, когда знаешь – сегодня все решится, и ты торопишься, спешишь к этому испытанию...

"Форд" стоял там, где указал сержант. Я едва успел плюхнуться на заднее сидение и открыть валявшуюся там "Ла прессе", как дверца с другой стороны быстро открылась и сержант включил мотор. Машина с визгом рванула с места, и мы понеслись по городским улицам, нарушая правила движения на каждом перекрестке. Лавуазье не произнес ни слова, и я не спешил, благоразумно решив, что при такой бешеной езде лучше повременить с расспросами.

Сначала мы ехали в направлении олимпийской деревни, потом свернули на Сант-Катрин, но не к Холму, а мимо него, углубляясь в районы, мне совершенно незнакомые. Наконец Лавуазье сбросил газ, и мы очутились во дворе маленького ресторанчика, укрывавшегося в тени густых деревьев. Машину Лавуазье оставил в тени, между двумя старыми каштанами.

Мы сели за столик.

– У меня такое впечатление, что за нами черти гнались, – попробовал было пошутить я.

– Не могу знать, кто за нами гнался и гнался ли вообще, но то, что наша встреча кое-кого очень бы заинтересовала, это уж наверняка, – не принял шутливый тон сержант.

– А что все-таки стряслось?

– Во-первых, комиссар Дюк поинтересовался у меня, не занимаюсь ли я, случайно, делом Крэнстона. Я сделал наивное лицо и переспросил: "Это какого Крэнстона, комиссар? Того, что свалился в кювет?" – "Вот именно, сержант!" – "А разве оно давным-давно не закрыто, мой комиссар?" попытался я выудить из комиссара признание. Но он не так глуп, комиссар Дюк. "Я посоветовал бы вам, сержант, – сказал он, – всегда помнить, что вы работаете не в частном сыскном бюро, а в полиции. В полиции каждый зарубите у себя на носу – выполняет приказы, нравится ему это или нет!" Тут уж я почувствовал, что мне нужно взорваться. И я взорвался: "Но никто и в полиции не может меня заставить не заниматься делами, которыми я и без того не занимаюсь, мой комиссар!" Забавно?

– Весьма.

– Думаю, что вы еще сильнее позабавитесь, если уж вам так угодно, тем, что я стал свидетелем, как комиссар Дюк сидел в "Ля тройка" с неким благообразным господином с темной "бабочкой" в серую крапинку от "Вудса". Такая тянет на полсотни "баксов". То есть, простите, на пятьдесят долларов.

– Ничего не понимаю! При чем тут "бабочка"?

– Ни при чем, это у меня случайно вырвалось. Короче: Дюк сидел и весьма активно обсуждал некие проблемы с господином Префонтейном. Да, с отцом мисс Джейн Префонтейн...

– Ну, это еще ни о чем не говорит! – разочарованно сказал я. Джейн...

– У этого господина "мокрый хвост", и если уж он встречается... Да не смотрите на меня, как баран на новые ворота. "Мокрый хвост" на нашем жаргоне обозначает причастность к темным делишкам, связанным... впрочем, это вам знать ни к чему, а мне болтать на эту тему – тем более. Слоном, если уж Префонтейн вытянул комиссара Дюка – а это дело не такое простое, смею вас заверить! – в ресторан и заставил его выслушивать пространные речи, здесь дело куда серьезнее, чем вы могли бы себе представить!

Я заметил, что сержант впервые повысил голос.

– О чем же они говорили? – вырвалось у меня.

Лавуазье до того выразительно посмотрел на меня, что я почувствовал, как горячая краска стыда залила мне лицо.

– Хочу вас спросить, мистер Олех Романько, одну вещь, – сержант хмуро уставился мне в глаза. – Вы ничего не таите от меня? – Я поразился: как быстро меняется выражение лица Лавуазье.

– С чего это вы взяли? – пришел черед возмутиться и мне. – Я, между прочим, в полиции не служу, и мне ни к чему вести двойную игру.

Лавуазье и глазом не моргнул, пропустив мимо ушей мой грубый намек.

– Спрашиваю вас потому, что мне история с дневником Крэнстона все больше представляется липой. А я не люблю, когда водят за нос. Мы с вами договорились о честном сотрудничестве, условились: у нас общая цель, но каждый получит, в случае удачи, совершенно разные дивиденды. Не так ли?

– Не знаю, какие дивиденды получите вы, сержант, мне же нужно узнать главное – кто убил Крзнстона, это раз, и вывести кое-кого на чистую воду, это два. Вот вам честное слово, сержант, я от вас ничего не утаивал. (Не совсем, правда, ибо утаил, подумал я, но лишь на том основании, что звонок Джейн имеет сугубо личный характер, не более).

Если б я знал, как жестоко ошибался в ту минуту!

– Ладно, я верю вам. У меня новостей тоже нет... есть кое-какие догадки, но их еще нужно проверить...

– Вы ездили на дачу на Лунное озеро?

– Только что вернулся оттуда. Хоть шаром покати.

– Вы хорошо искали?

– Там до меня кто-то успел перевернуть все вверх дном. – Новость застала меня врасплох. – Даже доски кое-где поотрывали, тайник искали, не обращая внимания на мою растерянность, продолжал сержант. – Однако кое-что и мне досталось.

– Не тяните вы за душу, говорите! – вскрикнул я.

– Тише. Мы не в пустыне, – отрезал сержант. – Они приезжали на "ягуаре", на том самом, чьи следы я обнаружил на месте гибели Крэнстона.

– Что же вы молчали?

– Пока я не вышел на "ягуар" и не узнал, кто его владелец, это пустой звук.

– Подтверждается моя версия об убийстве Крэнстона!

– У меня на этот счет есть свое мнение, но я пока помолчу. Думаю, что времени у нас осталось мало. Сутки от силы.

– То есть?

– Когда двое идут по следу, кто-то приходит первым... Появление мистера Префонтейна – свидетельство чрезвычайного положения.

– Что вам дался этот Префонтейн!

– Вы живете в другом мире, мистер Олех Романько. Я о нем мало знаю, но кое-что уразумел, общаясь с вами. Скажу вам откровенно: когда такие господа сами спешат на встречу с комиссаром полиции – дело приобретает особую серьезность. Ведь в любом ином случае тот же Префонтейн нашел бы кучу приятелей, которым ничего не стоило сказать Дюку все, что нужно, не называя имени Префонтейна. Ибо, встречаясь с Дюком на нейтральной почве, в данном случае в ресторане, Префонтейн как бы говорит: "Комиссар, я в вашей власти".

– Вы не преувеличиваете, Лавуазье?

– Нисколько. Мой вам совет: будьте осторожны.

– Разве мне угрожает опасность?

– Думаю, что да. Не предпринимайте никаких необдуманных шагов, мистер Олех Романько. Чуть что – звоните мне, но называйтесь в таких случаях "Мамзель".

– "Мамзель"?

– Да, есть у меня такой осведомитель. Эта кличка знакома в полиции и не вызовет ни у кого подозрения...

На том мы и расстались.

С Казанкини я столкнулся нос к носу в субпрес-центре в "Форуме", где проходили состязания гимнастов.

– Вот ты где! – воскликнул Серж. – Я с ног сбился, разыскивая тебя!

– Работа, Серж. Вас из Франс Пресс на Играх крутится полтора десятка, а мне одному приходится быть и на баскетболе, и на гимнастике, и на плавании, и еще на десятке других видов. Фигаро – здесь, Фигаро – там, а поспеть всюду не могу.

– Так выбирай главное!

– Спасибо за совет. Главное для меня происходит одновременно в трех-четырех местах.

– Ты не торопишься? Заглянем в бар на минутку, а? – сбавил тон Серж.

Сейчас перерыв. Через двадцать минут будет выступать Андрианов. Его я пропустить не могу.

– Вполне достаточно времени.

Мы уселись за столик.

– Слушай меня внимательно, Олех. Хоть ты и говоришь, что Серж Казанкини неповоротлив, как бегемот, но кое-что он умеет. – Я знал эту манеру Сержа заниматься шутливым самоунижением и терпеливо ждал, пока он выговорится и перейдет к делу. – Да, Казанкини не гигант, он не рвет подметки на ходу, это точно. Но зато, когда нужно, тонкое чутье тут как тут!

– Всегда считал тебя проницательным человеком, Серж, – сказал я с плохо прикрытой лестью.

– Ты смеешься надо мной, а у меня для тебя есть новость.

– Так вываливай же ее побыстрее!

– Черт подери, ты можешь минутку потерпеть?

– Молчу.

– Я посетил частного врача, у которого побывал Джон Крэнстон в день гибели.

– Не может быть!

– Вот видишь, и ты считаешь Сержа неповоротливым бегемотом...

– Не дури!

– Ладно. Короче. Я тут прощупал кое-кого из знакомых Крэнстона и выудил фамилию врача, у которого он пломбировал зубы. Тот в свою очередь признался, что Крэнстон просил найти ему хорошего врача-терапевта. Джон побывал у него дважды. В последний визит тот ему без обиняков выложил свои подозрения и посоветовал Крэнстону немедленно лечь в онкологическую клинику на серьезное обследование. Джон, рассказал врач, просто обезумел. Его последними словами были: "Я это узнаю и без клиники у того мерзавца! при этом Джон назвал чье-то имя, которое врач не расслышал. – И пусть не думает, что это ему удастся замять!"

– Все?

– Нет. В магазине на Сант-Катрин Джон купил браунинг. Я обошел четыре магазина, прежде чем дознался, что Крэнстон побывал в нем... Хозяин поначалу отпирался, но, когда я посулил ему полтинник, согласился и описал Джона...

– Выходит, Джон всерьез собрался с кем-то свести счеты?

– Выходит.

– Он приезжал в магазин на своем или чужом автомобиле?

– Не знаю, на своем или чужом, – на красном спортивном "меркурии".

– Это автомобиль Крэнстона... Автомобиль Крэнстона... Автомобиль Крэнстона... Автомобиль!

– Ты чего, рехнулся? – спросил Серж и сделал два больших глотка виски.

– Серж, – сказал я, – встречаемся в 22:00 в пресс-баре в Центре де Жарден. – Если к тому времени меня не будет, немедленно позвони сержанту Лавуазье и сообщи ему, что я отправился разыскивать автомобиль Крэнстона. Понял?

– Ты, между прочим, – обиделся Серж, – мог бы меня держать в курсе дел – я же не мальчик на побегушках у тебя!

– Не сейчас, Серж, дружище, не сейчас. Каждая минута дорога! Я тебе обязательно обо всем расскажу. Ведь мы с тобой не конкуренты!

День клонился к вечеру. Солнце садилось в тучи. Надвигалась гроза на западе уже полыхали зарницы и долетали раскаты грома. Ветер гонял по пустынным улицам обрывки газет и раскачивал темные фонари. Место было мрачное: слева уходили вдаль склады, обнесенные высоким забором из гофрированного железа, справа тянулись пустыри. Таксист, высадивший меня у начала забора, с жалостью посмотрел на мой светло-синий в полоску костюм, но наотрез отказался ехать дальше.

– Когда будете возвращаться, – посоветовал он на прощание, – не забудьте свернуть направо вон за тем столбом, иначе не попадете на станцию подземки. А такси здесь днем с огнем не найдешь!

– Ладно, разберусь как-нибудь – не слишком приветливо отрезал я, раздосадованный отказом таксиста довезти меня до нужного места.

Честно говоря, знай я, что придется топать так далеко, наверняка перенес бы визит на завтра. Но отступать было поздно: не напрасно же я проделал этот полуторачасовой путь – сначала в метро до станции "Лонгуэл", затем в автобусе по автороут N_3 до конечной остановки и, наконец, в такси.

Первое кладбище автомобилей оказалось закрытым еще с июля, и сторож словоохотливо назвал дату, когда на огромный – теперь полупустой – склад металлолома привезли последнюю машину. "Еще месячишко – и конец, пожаловался он. – Увезут последний металл, начнут строить завод. Знать бы только, понадобятся ли им сторожа... Наверное, нужны, не правда ли, сэр? Ведь какое строительство может обойтись без охранниками? А ежели так, значит, и сыщется мне местечко... Правда же?" Ему хотелось поговорить, он изнывал от одиночества и удручающего вида ржавых, разбитых и полуразобранных скелетов, что еще недавно были "фордами" и "шевроле", "лейландами" и "тойотами". Но мне было не до душеспасительных бесед.

– А где-нибудь еще есть подобный склад? – с надеждой спросил я, перебивая сторожа.

Тот на мгновение умолк, переваривая вопрос, потом путано принялся объяснять, как туда добраться.

Однако и там меня ждало разочарование: на склад у Джерри автомашины, попавшие в катастрофу, не привозились, для таких случаев полиция облюбовала площадку ("Чтоб вам ни дна ни покрышки!" – обругал я монреальскую полицию, выбравшую это богом забытое место) на другом берегу реки, далеко за городской чертой.

И вот теперь я шагал, взметая пыль, по узкому побитому шоссе. Быстро темнело, редкие фонари едва разрывали темень надвигавшейся грозы. Мне почудилось, что далеко позади заурчал мотор, и я с надеждой обернулся, но напрасно глаз пытался разыскать признаки движения.

Грохотало ближе, сильнее. Ветер пронизывал насквозь. Забор казался бесконечным, сливаясь где-то вдали с таким же темно-серым, без единого просвета, небом.

С каждым шагом росла тревога. Пожалуй, я впервые понял, что забрался в своих действиях слишком далеко, и если у кого-то есть желание свести со мной счеты, я давал ему стопроцентный шанс. "Ведь проще простого было договориться с сержантом и вместе подъехать на кладбище, разыскать автомобиль Крэнстона и осмотреть его до последней гайки, – корил себя. Существует же принципиальная договоренность с сержантом: помогать друг другу..."

Я, может, повернул бы назад, если б не ворота. Они оказались наглухо закрытыми – ни щелки, ни глазка. Лишь скрипел тусклый фонарь, раскачиваясь под порывами ветра, да где-то тоскливо выла собака.

На мой требовательный стук долго никто не отзывался. Забор был достаточно высок, а главное – без единого выступа, и мне пришлось отбросить мысль забраться на склад металлолома неофициальным путем.

– Кого там несет? – раздался наконец из-за забора густой невнятный бас.

– Хелло! – вскричал я. – Хелло, мистер, мне нужно с вами поговорить!

– Никакой я тебе не мистер, – проворчал все тот же голос, и в сплошной стене гофрированного металла вырезалась невысокая – так что пришлось нагибаться, чтобы проникнуть внутрь, – калитка. – Что нужно?

Это был двухметровый гигант в грязной, некогда светло-синей, нейлоновой куртке, в грязных джинсах, из-под широких холош которых выглядывали деревянные клопсы сорок пятого размера. Густые брови наполовину закрывали глаза.

– Послушайте, как там вас, – нерешительно пробормотал я, но здоровяк мрачно представился:

– Брайан Гуделл, сэр.

– Послушайте, мистер Гуделл, у меня к вам просьба: помогите найти мой разбитый автомобиль. Его приволокла полиция чуть больше недели назад. А я кое-что в нем позабыл... Я заплачу...

– Что за автомобиль?

– Красный спортивный "меркурий".

– За неделю их столько натаскивают, разве упомнить. – Голос сторожа больше не гудел набатом. – Мое дело – открыть ворота, закрыть... Я этот хлам даже не смотрю. Впрочем, постойте, неделю назад, говорите?

– Восемь дней, мистер Гуделл.

– Не называйте меня мистером, – отмахнулся сторож. – Просто – Гуделл! Идемте.

Он захлопнул калитку, щелкнул замком и неожиданно легко зашагал вперед, туда, где, вздымаясь в небо, чернели горы металла. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что эти "горы" прорезают аккуратные "проспекты", каждый участок пронумерован и помечен буквами. Мы шли довольно долго, прежде чем очутились у сборного деревянного домика, которые у нас называются финскими. Брайан Гуделл вошел в открытую дверь, но меня не пригласил. Пробыл он там недолго и вернулся, неся в правой руке фонарь, а в левой – моток белого нейлонового шнура.

– Идите за мной, да не потеряйтесь, – сказал он, прикрывая за собой дверь домика.

Если б не фонарь, мы не могли бы сделать ни шагу. Город светился где-то далеко на западе – небо там было желтым и туманным. Гроза дохнула в лицо свежестью, и первые капли упали на землю.

– Ежели пойдет дождь, – словно прочитав мои мысли, сказал Брайан Гуделл, – влезем в автомобиль да пересидим. Ей-богу, не припомню такого мокрого лета.

Минут через десять, после бесчисленных поворотов в этом железном лабиринте, Брайан Гуделл остановился и принялся фонариком высвечивать то перевернутый "форд", то внешне почти новый "олдсмобиль", то раздавленную коробку "фиата". Он переходил с места на место, за ним как привязанный молча двигался я. Поиски долго не приносили успеха, и надежда, сначала пылавшая во мне ярким огнем, постепенно гасла и вскоре едва теплилась. Да и как оно могло быть иначе, если автомобили громоздились друг на друге в пять-шесть этажей?!