Текст книги "Без названия (2)"

Автор книги: Игорь Заседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

В его голосе взорвалась ярость. Как отзвук клокочущего вулкана.

– Вы сообщили в полицию?

– Нет, сэр, с полицией у меня собственные счеты, и мне не хотелось бы отвечать на некоторые вопросы... не относящиеся к этому делу... Обратиться в полицию – не лучший способ добиться справедливости.

– Послушайте, Уильямс, если хотите – говорите, но не заставляйте, словно клещами, тащить каждое слово! Вы можете толком объяснить все, как есть, по порядку?

– Могу. – Уильямс невозмутим, как скала, о которую в бессилии разбиваются волны. – Был бы, сэр, благодарен вам за рюмку водки.

Я бросился к холодильнику, выхватил бутылку "Столичной", ринулся в туалет за стаканом, ополоснул его и возвратился в комнату. Потом вспомнил, что не взял никакой закуски, и повернулся было снова к холодильнику, но Уильямс остановил меня:

– Не беспокойтесь, сэр! Мне достаточно одной водки!

Я налил ему полстакана. Уильямс вытащил из заднего кармана помятую пачку "Кента", закурил. Отхлебнул большой глоток водки, не поморщившись, и сделал глубокую затяжку.

– Это я звонил вам... По поручению мистера Грегори. Я пришел к нему незадолго перед вами – мне оставалось еще кое-что выяснить... Там уже лежала тишина... Чистая работа! Никаких следов, поверьте. Я ведь тоже когда-то якшался со всяким сбродом – меня не проведешь. Это были они... Мне не дает покоя мысль, что я навел их на след мистера Грегори, ведь не исключено, что следили за мной от самого Олбани...

– Кто они? Вы опять говорите загадками! – разозлился я.

– О'кей, сэр! Я постараюсь не избегать подробностей, как учил мистер Грегори, а вы не стесняйтесь, перебивайте, когда чего не поймете. Память у меня что надо.

– Начните с самого-самого начала, конечно, если знаете...

– Кому, как не мне, знать, если это я потянул первую ниточку. История показалась мне заурядной. Самой что ни есть заурядной, не заслуживающей внимания. В начале ноября, а еще точнее – седьмого, около полудня, я встретился у "Бешеного Джо" – это бар на Таймс-сквер – с собственным осведомителем. Платить ему оказалось не за что – он ничего путного не принес. Наркотики мистера Грегори тогда уже не интересовали. Видать, парню очень нужен был четвертак, потому что он рыскал по собственной памяти, как голодный волк по степи. И тогда он случайно упомянул о снайпере из "бригады 2506": мол, вызвали из Техаса, затевается какое-то важное убийство. Я пропустил сообщение мимо ушей – мистер Грегори оставался равнодушным к убийствам. Мы потолковали еще минут пять, выпили по второму виски и разбежались в разные стороны. Когда я докладывал мистеру Грегори о новостях, он вдруг говорит: "Эти парни, из кубинцев, чаще всего занимаются политикой. Поинтересуйся".

Стив Уильямс ловко стряхнул пепел с сигареты, сделал крошечный глоток водки.

Я уже не чувствовал к нему неприязни.

Я рассмотрел его и увидел светло-карие добрые глаза, застенчивую, как у ребенка, улыбку – почти незаметную, скорее – тень улыбки.

– Мне довелось пройтись по старым связям. Уже тогда понял – дело готовят серьезное. Законспирированы они, скажу вам, по высшему классу. На что уж мой давний приятель – человек без лишних сантиментов, и тот поначалу уперся: "Уильямс, я тебя люблю, но голову за тебя подставлять не стану". Рассказать-то мне он рассказал, но предупредил, что если ему прикажут, он меня уберет, чего бы это ему ни стоило... Так получилась первая ниточка... Следующий кончик мы ухватили в Мюнхене, да, да, не удивляйтесь... Мистер Грегори обратился за помощью к мистеру Зотову. Кажись, у мистера Зотова тоже не все чисто в прошлом. Иначе откуда ему добраться бы до них? Копнул он глубоко – не всякий на такое способен. Словом, тогда и появился на свет божий Филипп Хефнер, бывший олимпийский атташе США, он же Джордж Хьюгл, агент ЦРУ. Хьюгл – руководитель операции. Но до сути самой операции мы с мистером Грегори добрались недавно. Правда, это стоило жизни мистеру Зотову...

У меня голова пошла кругом. Хефнер, этот красавчик, слова не произносивший без роскошной "американской" улыбки, рубаха-парень, вспоминавший, как он занимался спортом в университете (для участия в Играх у него не хватило таланта), представляет весь американский спорт на олимпиаде. Хефнер – агент ЦРУ? Невероятно! Обычно на должность атташе попадают люди, давно и прочно связанные с олимпийским движением. Ведь утвердить человека в таком ранге имеет право лишь Национальный олимпийский комитет!

– Вас что-то смутило в моем рассказе? – Уильямс уловил мое замешательство.

– Я давно знаком с Хефнером, но никогда не мог подумать.

– Не сомневайтесь! Это так же верно, как и то, что мистера Зотова выбросили с седьмого этажа за передачу информации – информации о группе. Когда это случилось, мистер Грегори сказал: "Мы с тобой, Стив, кажись, влипли в историю... Веришь, если б можно было забыть ее, я бы это сделал немедленно, да и тебе посоветовал то же самое. Если они докопаются, что мы пронюхали кое-что, – пощады не жди". – "Это еще как сказать, мистер Грегори! Я сдуру голову под пулю не подставлю, – ответил я ему тогда. – Но делать нам нечего – прикованы к ним цепью". – "Это ты верно подметил, рассмеялся мистер Грегори. – Отступать нам теперь некуда...". Вы не удивляетесь, почему я выкладываю вам это?

– Еще как! – признался я.

– Мистер Грегори сказал мне тогда, в Олбани: "От этого парня я ничего не скрывал бы, знай все определенно. Впрочем, Стив, я ему скажу, когда буду знать, что нужно. Еще добавил: "Он хоть из другого мира, но ему можно доверять как себе!" Знаете, мистер Романько, если уж начистоту, – и слова не сказал бы вам, не случись этого с мистером Грегори. – Не то, что я вам не доверяю, просто люди из вашего странного и малопонятного нам мира меня настораживают... Ну, да это так, к слову... Мы-таки докопались до сути, и здесь, – Уильямс похлопал себя по нагрудному карману, – есть то, что искали молодчики, застрелившие мистера Грегори. Они хоть и перевернули вверх дном весь дом, тайник так и не обнаружили. Это – единственное, что я взял на память о мистере Грегори...

– Что там?

– Ничего особого. Кое-какие бумажки, подтверждающие, что кое-кто очень заинтересован в этом выстреле.

– В каком? Убившем Дика?

– Нет, мистер Романько... Убить этим выстрелом собираются вашего советского спортсмена... – По-видимому, на моем лице проявилось такое, что Стив Уильямс поспешил сказать: – А что тут непонятного? Когда русский спортсмен упадет с простреленным сердцем – все тут перевернется. Разве сможет ваша команда выступать в Лейк-Плэсиде, когда свинцовый гроб будет давить на психику каждого, кто выйдет на старт? Конечно же, русские тут же покинут олимпиаду, и без того не слишком славные отношения между Советами и США станут хуже некуда. Кое-кто будет потирать руки...

– Что вы намерены делать?

У Стива Уильямса, кажется, даже лицо почернело.

– Я сбился с ног – не знаю, где это должно произойти... Они опередили меня! Мистер Грегори сказал, когда мы разговаривали с ним по телефону: "О'кей, Стив! Мы – на коне, я уточнил место!" Лейк-Плэсид мал, чтобы заблудиться, но слишком велик, чтобы найти надежное местечко и без помех пальнуть из снайперской винтовки... А тот парень, кубинец из "бригады 2506", дело свое знает, чтоб мне с этого места не сойти!

То, что я услышал, выглядело чудовищно, но не было таким уж невероятным. Нужно знать Америку, где стреляют в собственных президентов, чтобы не сомневаться, насколько реально появление убийцы, который поднимет винтовку против спортсмена. Мне почудилось, что я слышу выстрел, эхо от которого прокатится по миру, потому что это будет выстрел не столько в олимпиаду, сколько в хрупкий, неустойчивый мир.

"Ты уж совсем спятил, – одернул я себя. – Ерунда какая!"

– Это всерьез, сэр, – сказал Стив Уильямс, словно прочитав мои мысли.

– Давайте документы, и мы обратимся с официальным протестом, попробуем...

– Так можно сделать у вас дома. Не забывайте, что вы – в Америке, охладил Уильямс. – А потом, мистер Романько, с этими парнями у меня собственные счеты. Мистер Грегори был для меня не просто шефом. Он поверил, что я – человек, а не подонок, хоть я не скрыл от него ничего, что делал прежде. И будь у меня десять жизней – все бы отдал, чтоб отомстить.

– Я, кажется, могу помочь вам, Уильямс...

Стив Уильямс посмотрел на меня как на сумасшедшего.

Я встал из кресла и пошел к шкафу, где висела моя куртка. Залез в правый карман и нащупал патрон, найденный на полянке. Подошел к Стиву Уильямсу почти вплотную и протянул ему кулак. Он недоумевающе смотрел то на меня, то на стиснутые пальцы, удерживающие что-то. Сердце у меня захлебывалось в груди. Я медленно разжал кулак.

Уильямса точно подбросило на месте.

– Откуда у вас это? – вскричал он, выхватив патрон. Подскочил поближе к настенному бра и крутил его, едва не обнюхивая. – Откуда?!

– С Уайтфейс, – сказал я и коротко рассказал о приключении в горах, о вытоптанной полянке и гильзах, валявшихся в снегу.

– Теперь бы их ни за что не найти, там снегу намело... – проговорил, углубившись в собственные мысли, Уильямс. – Так вот где они выбрали местечко... тем лучше... тем лучше... Да, но как я сам найду его?

Уильямс повернулся ко мне.

– Сэр... мистер Романько... понимаю, что вы...

– Я тоже любил Дика Грегори, Уильямс, я покажу, где это место. Только нам понадобятся лыжи – вам и мне. Завтра на рассвете мы отправимся в путь, потому что мне непременно нужно быть на открытии олимпиады... и даже чуть раньше.

– В шесть утра машина будет ждать внизу – у магазина "Адидас" знаете?

– Знаю...

День тринадцатого февраля выдался ветреным, мороз пробирал, несмотря на то, что солнце выглянуло с самого раннего утра; я долго не мог отогреться, меня лихорадило. Но, видно, дело не в погоде – не в ней одной, во всяком случае.

Лейк-Плэсид, еще вчера мрачный и недовольный, сегодня шумно праздновал начало волнующего, радостного и чуть-чуть ярмарочного двухнеделья, знаменовавшего очередные зимние Олимпийские игры: толпы людей переполнили улицы, и машины отступили перед этим человеческим нашествием, без движения застыли вдоль обочин дорог, а то и посередине, их обтекали живые реки и уносились прочь. Лица у людей добрые, веселые, не сыщешь разочарованной или скучной физиономии. Играли, не переставая, оркестры, бессильные перед человеческой лавиной полицейские давно перестали руководить движением и лишь подсказывали, куда лучше свернуть, чтобы попасть на нужную трибуну на стадионе, где вот-вот начнется церемония открытия Игр.

Нас с Наташкой толкали, со смехом извинялись, кого-то толкали мы, и Натали еще теснее прижималась ко мне. В этом вавилонском столпотворении еще острее чувствовали, как мы нужны друг другу.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила Наташка.

– Мне без тебя просто нет жизни, – сказал я, и в этом не было ни грамма преувеличения. Хотелось рассказать, как вдруг меня охватила тревога там, на Уайтфейс, застала врасплох, и я остановился на полдороге, и Уильямс, едва не налетевший на меня на полной скорости, сумел затормозить и бросился, быстро-быстро перепрыгивая на лыжах, вверх, ко мне. Глаза его хищно ощупывали склоны гор, ища опасность. "Что?" – вскричал он. "Нет, ничего, сердце зашлось, наверное, от скорости..." Он успокоился, но я-то знал, что не от скорости: внезапно с пронзительной ясностью увидел Наташку и подумал: "Да как же она без меня?"

И не свойственный людям эгоизм, не чувство собственника, осознавшего, что он может потерять самое ценное, не страх сковали меня на горе каким-то душевным параличом, – я понял, как велика моя любовь к Наташе.

Наверно, подобное чувство испытывает человек, бесконечно долго пробиравшийся по раскаленной пустыне и, завидев зеркальце родниковой воды, вдруг осознавший, что ему не дано сделать эти несколько последних шагов. Я понимал всю рискованность нашего появления на горе... "Полегчало?" спросил Уильямс. "Да". Он поправил на спине спальный мешок и проверил пояс. Мы вновь понеслись вниз, никем не замеченные, потому что люди собрались внизу, в Лейк-Плэсиде, готовились к торжеству открытия...

– Ты совсем не смотришь под ноги, – сказала Наташка.

– Зачем? У меня есть поводырь.

– Нет, на роль поводыря я не согласна.

– Отчего же?

– Это подразумевает зависимость одного от другого.

– Что ж в этом плохого? – продолжал я разыгрывать Наташку.

– Если один человек зависит от другого, он теряет самого себя. Я люблю тебя больше жизни, хотя бы потому, что не представляю ее без тебя... Но мы должны быть единым целым, раствориться друг в друге...

– Ты у меня еще и философ...

– Что поделаешь: с кем поведешься, – в тон мне ответила Наташка.

Мы отыскали свои места на трибуне. Ветер свободно гулял в ажурных конструкциях. Я подумал, что Стиву Уильямсу сейчас не позавидуешь – там, наверное, бушует пурга, снег молочной пеленой затягивает склоны, и нелегко различить черную фигуру, выходящую из лесу. Но нет, Уильямс не упустит своего шанса, не промахнется – в этом я был уверен. Подумал о странном, почти фантастическом скрещении путей наших и пожелал Стиву – в какой уже раз! – удачи.

– Олег, хелло! – Еще не обернувшись, узнал Сержа.

– Хелло, старина! Вот мы с тобой дожили еще до одной олимпиады разве это не здорово?

– Прав, как всегда! Казалось, сколько их, прекрасных красавиц, мы перевидели на своем веку... – Серж коварно улыбнулся, бросив исподлобья взгляд в сторону Наташки, но, уловив мое изменившееся выражение лица, поспешил добавить: – ...красавиц олимпиад, а все же всякий раз волнуешься, как новичок!

– Это Наташа, познакомься, – сказал я, и Натали улыбнулась моему другу такой обворожительной улыбкой, что Сержа бросило в краску.

– Моя Натали! – сказал я твердо. Серж уловил тайный смысл слов и одобряюще подмигнул.

– Вы прекрасны, девушка! – сказал он, и теперь покраснела Наташка, а я потерял дар речи, потому что никак не ожидал такого от Сержа – балагура, отличного репортера, неунывающего человека, никогда прежде и словом не обмолвившегося о женщине.

– Завтра, Серж, может, послезавтра, я расскажу тебе кое-что интересное...

– Ты не шутишь? – В нем сразу проснулся охотник за новостями.

– Нет.

– И ты, как мы давно уговорились, никому ни слова, о'кей?

– Ты узнаешь обо всем первым, мы ведь с тобой – не конкуренты, не правда ли, Серж?

– Еще бы! – заулыбался он, но все же настороженно спросил: – Надеюсь, мне не придется разыскивать тебя на кладбище? – закончил он вопросом, напоминавшим мне нашу монреальскую одиссею.

– На каком кладбище? – обеспокоенно спросила Наташка.

– Автомобильном. Я расскажу тебе, Малыш, как-нибудь о той давней истории... Ведь времени у нас будет теперь предостаточно.

Начался парад, пошли делегации, и сразу стало жарко – ледяной ветер лишь приятно обдувал разгоряченные лица. Что таится в них, в Олимпийских играх, возрожденных Пьером де Кубертеном, добрым человеком с парижской улицы Удино, где – я представил себе – осенью тихо кружатся золотые каштановые листья и незримо живет дух человека, заглянувшего в будущее? Теперь тысячи и миллионы живут в этом прекрасном настоящем, потому что здесь, на Играх, человечество словно обретает себя в нашем сложном мире. Разве найдется хоть один честный человек, хоть раз испытавший на себе объединяющее и вдохновляющее влияние олимпиады, который бы сказал, что это никому не нужно? Вот потому-то в этот самый миг и заряжает свою винтовку с оптическим прицелом некто с пустыми глазами и целится, целится... в нас с вами, в наше будущее, в наши мечты.

И когда олимпийский огонь, набирая силу, разгорался в чаше, медленно поднимавшейся вверх, к солнцу и белым облакам, я крепко прижался к Натали, к моей единственной и вечной Натали.